И никакой тьмы или Чижиков и равнодушие

За стенкой кто-то тихо стонал. Уже не первый день. Что же каждый человек ходит под Богом. И Бог все о нем знает и естественно может ему помочь. Послать ангела или устроить землетрясение в случае необходимости. А так для чего лезть в чужую жизнь, в душу, собирать сплетни. Чижиков силился вспомнить, кто же жил за стенкой и не мог. Но стоны вторую ночь не давали спать. Чижиков смотрел через окно на темное небо, которое немного освещала полная луна. Чижиков положил лысую голову на подушку и попытался опять уснуть.
Похоже, человек даже пытался о чем-то вопить. Но не хотелось прислушиваться. Вот в коридоре зашумели жители приходского дома. Чижиков вышел из комнаты. В полумраке стоял полуодетый  о. Митрофан и как всегда аккуратная мать Серафима. Чижиков невольно остановился взглядом на некоторых частях ее тела, которые обычно скрывались под рясой, и про себя подумал, что она молодая красивая женщина и тут же испугался, не блудный ли это помысел. Потом вспомнил, что ему нет дела до нее, как и до всех остальных. О. Митрофан заявил: "Вот Ирод спать не дает, а мне завтра  служить. Может выгнать его отсюда, выселить?". Может быть скоро он сам выселится  сказала бабка Прасковья. "Скорей бы уж" - сказала мать Серафима. "А кто он-то?"    спросил Тимофеич. - Чего орет?" "Ну этот, как его.." - задумалась бабка Прасковья. "Да,какая нам разница, - сказал о. Митрофан- сломаем дверь, вытащим  на улицу и положим на скамейке. А утром разберутся, куда его. "По-моему тут Коля живет",- вступил Чижиков. "Чего? Глаза разуй," - раздался Колин голос из темноты. "О. Кириллу,может сказать?" - робко вставил Чижиков. "Ты что сдурел настоятеля тревожить из-за какого-то дурака" - резонно заметил Николай, дураком не оказавшийся.   Да, и нет его  он со спонсорами на банкете сейчас"."А кто ломать-то будет?" - вернулся в практическое русло Тимофеич.  "Да чего ломать-то. Это его личное дело". "Может он репетирует чего или просто так развлекается или еще чего..." - заметил Чижиков. "Помолчи охальник", - вставила Параскева. Орал он сильно, может быть стоило вызвать скорую  и милицию. Но Чижиков один из первых дошел до правильного решения,  юркнул к себе, забил уши ватой, накрылся подушкой и спокойно заснул. Правда, первые минуту мешал спать какой-то женский хор, вопивший: "А нам все равно..."  Который прерывал мужской дуэт, каких камуфляжников: "Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня" О. Митрофан сильной рукой обхватил тонкую талию Серафимы и увлек в келлию. И там, видимо, объяснил, что ему надо готовиться к службе, и можно поплотнее закрыть дверь, то воплей несчастного слышно не будет. Дольше всего недоумевали  Тимофеич и Прасковья - сказывалось их советское прошлое, всякие там кодексы коммунизма и т.п.
Чижиков проснулся от яркого луча солнца, который бесцеремонно схватил его за нос и стал крутить его головой. Было так хорошо, что хотелось уподобить Творцу и сказать, что это хорошо. Хоть в такие часы  мир кажется молодым, но позволить себе подрожать Богу Чижиков не мог и сказать такого не мог. Тем более, что он уже давно сам ничего не творил. Вдруг в сознании Чижикова появилась, какая-то маленькая черная точка, которая стала постепенно увеличиваться. И Чижиков вспомнил про неприятное ночное происшествие. Он перекрестился, встал, оделся, съел кусочек просфоры и запил святой водой и, шепча молитвы, выскочил в коридор. Дверь в соседнюю комнаты была раскрыта и там интенсивно работала шваброй черненькая послушница матери Серафимы Рахиль. Увели его. "Того, который орал?" "Кто орал?" Швабра пришла в вертикальное положение, а улыбка на молодой мордочке достигла максимального размера. "Ну, который спать нам не давал? Орал... Кто тут кстати жил?" Рахиль прыснула: никто тут не орал. А матушка меня  сюда вчера отправили ночевать, чтобы потом заодно и убралась". "Понятно, чтобы не им с о. Митрофаном не мешала". Сказал Чижиков и шмыгнул  в дверь, поэтому ион не заметил, как улыбка Рахили повернулась на 90 градусов, а глаза стали размером с чашки, как у собаки из сказки, читаной нянькой в глубоком детстве. Во  дворе Тимофеич сосредоточенно трудился метлой. А бабка Прасковья согнувшись, наводила порядок на клумбе в цветах. "Христос Воскресе! Кто ночью кричал?" Ты, милый, вроде и не пьешь. Откуда такие глупости? Разве отец настоятель позволит орать?" "Да, плохо было - умирал кто-то. Все раздумывали, вызывать ли Скорую". "Чего  раздумывать-то, мы что нехристи: За кого ты нас принимаешь? И кто орал? Вот ночью сегодня я слушала, как ты мой милый храпел, как паровоз. Вот тебе и орал". И Чижиков уже пошел к настоятелю, а в спину его провожало недовольное ворчание Прасковьи.
"Терпение это одно из высших добродетелей. Оно выявляет любовь человека к Богу. Вспомни Иова. Он страдал незаслуженно, но не мог попрекнуть Бога, потому что любил его", - говорил о. Кирилл, благословляя Чижикова.  Говорил он это Ирине, активной прихожанке, которая ежедневно его грузила проблемами. Молитв о. Кирилла ей, вероятно, было маловато. Но ей досталось немало: муж умер, когда ей было лет сорок, один сын был изрядный балбес и все время сидел без работы. Второй недавно, как выяснилось, подсел на наркотики. Через  церковный двор понеслась мать Серафима, в клобуке, извечно озабоченная какими-то церковными делами. И како о. Митрофан подумал чижиков. Ведь у нас никогда не служил о. Митрофан. А солнце светило и светило на всю катушку, безжалостно истребляя  тьму. Чижикову стало легко, ночной кошмар прошел. Чижиков знал, что если с ним что-то случится - ему помогут. Плохой ночной сон отступал и уже почти совсем забылся. Хотелось всех любить. И возможно в это утро немного получалось.