СА. Глава 11

Долго ли, коротко ли, но дело армейской службы подвигалось к дембелю. Оставалось  всего лишь каких-нибудь шесть с половиной сотен дней. Не успев начать служить, все уже мечтали о дембеле и считали дни. В записных книжках писали следующую мурУ: «Дембель неизбежен, как восход солнца» и рисовали восходящее из-за горизонта дневное светило с огромными лучами. Или же записывали более идеологизированный вариант: «Дембель неизбежен, как крах капитализма». Что при этом рисовали – не знаю. Может быть Маркса, Энгельса и Ленина, а может быть толстого буржуя со штыком в пузе? Я не занимался подобной ерундой и дни не отсчитывал на пальцах, но всё же отмечал в душе неумолимое движение времени вперёд, приближающее к заветному дембелю.

Вообще никаких записных книжек иметь не разрешалось. Периодически делались облавы: проверялись тумбочки, из которых изымались не только записные книжки, но и художественная литература, заначки хлеба, предметы гражданской одежды в виде носков, которые носили втихаря вместо портянок (кстати, совершенно глупо, ибо для кирзовых сапог портянка идеальна, если её правильно намотать, а носки быстро протираются до дыр, и вероятность натереть ноги в них гораздо выше) и всякая другая мелочовка. На разводах порой устраивали проверку карманов, вот тогда-то чаще всего и отбирали блокноты. У меня отобрали один, но так как там кроме стихов ничего не было, вскоре вернули.

- Возьми Зарницын свой блокнот, - вручил мне моё сокровище сержант Кремень, - стихи будешь на гражданке писать, а здесь не до стихов. Конечно, это лучше, чем всякие там дурныци писать, но всё равно – неположено. Отошли его по почте домой, если не хочешь потерять свои стихи. В другой раз не верну.

Я и не думал выполнять указания сержанта – просто стал тщательнее прятать и перепрятывать свои блокноты. Я не мог их отослать по почте домой, они нужны мне были для постоянной самомотивации (правда тогда я этого слова ещё не знал) и самовдохновения. Я читал и перечитывал свои стихи, вдохновляясь ими на написание новых стихов, ведь читать мне было почти нечего, кроме устава да подшивок газет «Правда» и «Комсомольская правда». Иногда мы со Стёпой Сыченко устраивали мини-поэтические «вечера» – читали друг другу свои стихи, тоже вдохновляя друг друга. Правда в его стихах больше чувствовалось влияние советской поэзии, которую я не любил и не очень хорошо знал. У меня же преобладали линии Есенина и Лермонтова, а также Роберта Бернса в переводе Маршака.

 Вообще наши вкусы в литературе и эстетике довольно сильно отличались. Он предпочитал соцреализм, любил читать книги о Гражданской и Великой Отечественной войнах. Я же терпеть не мог соцреализм, о войне вообще читать не любил (о какой бы то ни было). Я был влюблён в античность, в эпоху Ренессанса, в эпоху романтизма. Моими любимыми книгами на то время были: «Таис Афинская» Ивана Ефремова и «Таис» Анатоля Франса. Когда я ему об этом сказал, он был очень удивлён, ведь его любимой книгой была «Как закалялась сталь», которую я не читал и читать не собирался. Поэтому, видимо, мы со Стёпой не так уж часто и пересекались. А чем дальше, тем всё больше и больше пути наши стали расходиться. Наконец они совсем разошлись, потому что меня перевели в другую воинскую часть.