Моё счастливое военное детство

Мне уже без малого 80 лет.  И я ощущаю, что память моя тает, как апрельский снег.
Тут, недавно, стал вспоминать себя в детстве и понял, что, мало чего помню.
И стало страшно.
 Почему?
 Да, некому помочь вспомнить о том, как жили мы в те годы, когда была война.
 А зачем?
 Да, затем, что бы сказать нынешним, детишкам и подросткам, что они плохо живут.
Да, плохо.
Нет, конечно, у них всё есть, и пища, и досуг, и свобода.  А вот радости жизни,  как я вижу, у них нет.
 Сидят в трамвае,  уткнувшись  в смартфоны  и что-то слушают,  или тычут  пальчиками.  И всё. Потом выходят,  и как сомнамбулы, бредут,  не выходя из чрева своего гаджета.
 И никакого восприятия мира, они не видят вечернего солнца, синевы неба , зелени листвы или белизны снега.  И уж, конечно, всего окружающего.
 Мне их жаль.
И поэтому я хочу поведать, как я жил тогда, как нынче говорят, в суровые военные годы.
Может кто-то и сравнит.

Сороковой, год моего рождения, я, конечно, не помню. Но, мама рассказывала, что тогда все жили хорошо. Ну, то есть, всё было в магазинах, были праздники, люди их отмечали, и, в целом,«стало как-то легче».
Что это значит, я не знаю. Ну, хорошо, что легче!
 41-й, начало, 42-й, зима, война, тревоги, бомбёжки Горьковского автозавода, а я родился  и жил в Горьком, я тоже не помню. Рассказывали мне, что было, но, это не моё.
 А вот 43-й – это уже моё. Три года – кое-что!
И, как положено, анкета.

 Семейное положение.

Мама, Житова Елена Ивановна, на время моего появления, научный сотрудник, микробиолог.
В дальнейшем, доктор наук, профессор, зав. кафедрой Медицинского института в Горьком.

Отец, Уткин Сергей Павлович, инженер-строитель.
Семью оставил в 1940 г., ещё до моего рождения.
(Я не осуждаю, ибо по собственному опыту знаю, что школьная любовь не есть основа для прочных отношений)

И я, Уткин  Юрий Сергеевич, трёхлетка – несмышлёныш, на руках у мамы, которая сутками пропадает на работе.
( Почему Уткин, а не Житов, не знаю, но подозреваю, что мама хотела скрыть
свои дворянские корни.  Она и так с трудом поступила в мединститут, только лишь заработав рабочий стаж.)

И на то время у меня была няня, Аннушка, как все её звали. Она была  из Москвы, из эвакуантов, в 41-м, что жила у нас потом много лет на правах члена семьи. Вот она-то меня и растила.

А мне три года, и я помню.

Чёрная тарелка репродуктора, которая днём хрипло вещает о боях и победах, но, главное, о воздушных тревогах.
Это вдруг, среди ночи начинают выть сирены, а эта тарелка спокойно повторяет
 – « Граждане, воздушная тревога!». Я просыпаюсь от того, что мне торопливо натягивают чулочки, чего-то ещё и в охапке несут вниз по лестнице. Тряско минуем подъезд, бежим по двору, к оврагу и ныряем в подземную нору по досчатым ступенькам.
Там светит керосиновая лампа, освещая туннель с двумя рядами скамеек, на которых уже сидят люди и дети. За их спинами глиняные стены и потолок из брёвен. Это дворовое убежище.
Мне говорили, но я этого не помню, что когда я появлялся в дверном проёме, то всегда говорил:
- «Здравствуйте, воздушная тревога». Все смеялись.

Продолжение следует.