Шато-Гайар. эпизод 4

Клоре улыбнулась. Она давно простила своих родителей. Ведь еще неизвестно, как бы она  поступила на их месте. Отчасти она и сама была виновата в том, что они прогнали ее. Ведь стоило ей только назвать имя отца ребенка, и все было бы по–другому. Но она ждала его. Она хотела, чтобы он первый узнал о малыше. Она так ждала его! А он обманул ее! О, как же сильно она ненавидит его!
Неясный шум, похожий на шелест листвы, прервал мысли Клоре.
- Что это, Шамбри?
Он поднял голову и устремил свой взор за пелену снега.
- Это – море, Клоре. Мы дошли!
- Да, мы дошли! – Гийом остановился и, плотнее прижав к себе малыша, осенил себя крестным знамением.
- А теперь поторопимся, друзья. У воды становится слишком холодно. Мы должны добраться до монастыря как можно быстрее.
Они шли еще несколько часов, пока в вечернем сумраке, где – то высоко над головами, не забрезжили бледные, едва различимые  в бушующей вьюге отблески света.
«Мы на святой земле»,- подумала Клоре, и в тот же миг впереди послышался колокольный звон, переливаясь десятками голосов в унисон снежной буре.
Путники взяли круто вверх. Им приходилось карабкаться почти на коленях. Из темноты появилась Савари, и, приседая на задних лапах, прыжками вскарабкалась  на гору. Гийом поспешил за ней, опираясь на свой посох, и вскоре огромные деревянные ворота, обитые медью, преградили ему путь.
Шум моря теперь слышался совсем близко, и поэтому старик – провожатый со всей силы дернул за шнур  висевший на каменной стене колокол.  В воротах открылось небольшое оконце, в проеме которого появилась голова монаха.
- Мир тебе, брат, - проговорил Гийом. – Мы – странствующие пилигримы и просим приюта за стенами  вашего монастыря.
Лицо монаха исчезло, и в тот же миг ворота со скрипом распахнулись, пропуская усталых путников во внутрь. Клоре вознесла богу молитву: они были под его защитой. На некоторое время они обрели долгожданный покой.




Наступило ясное морозное утро. Клоре стояла в каменной, продуваемой всеми ветрами галерее и смотрела вдаль. На ней была теплая меховая накидка, под полами которой у ее груди пригрелся маленький Карл. Он ворочался в шерстяных одеяльцах и что – то  лепетал на своем детском языке. Малыш схватил локон Клоре и зажал его в своем крошечном кулачке.
- Мама, - пролепетал Карл и, когда Клоре поцеловала его бледное худенькое личико, он залился звонким детским смехом.
- Маленький мой, - Клоре посмотрела на своего сына, чувствуя, как слезы подступают к глазам.
Она подняла голову, подставляя лицо ветру, и устремила свой взгляд на бесконечный морской простор, серебряной гладью блестевший вокруг монастыря, уплывая широкой, еле колышущейся лентой к горизонту.
Аббатство Мон-Сен-Мишель-о-периль-де-ла-Мэр  возвышалось на вершине горы Святого Михаила, венчающей север Нормандии словно черная, блестящая посреди морского простора жемчужина.  Вода окружала монастырь с трех сторон, и лишь тонкая полоска земли соединяла его с материком.  А во время прилива, когда на юге Англии таяли снега,  и вода в океане поднималась, дорога, ведущая в аббатство, и вовсе исчезала. Все весенние месяцы монахи были вынуждены плавать на побережье на лодках, чтобы запастись провизией, которая за долгую зиму подходила к концу. Многие обитатели Мон-Сен-Мишеля были не только божьими слугами, но и отличными мореходами.
Но сейчас, когда наступили самые суровые зимние дни, они сидели в своих кельях и молились о благополучии всех божьих созданий, населявших эту бренную землю.
Нищих, которые прибыли поздно ночью в самый разгар снежной бури, приютили в большой теплой келье. Женщины поселились за складной деревянной ширмой. Несмотря на позднее время, монахи принесли им горячей воды, и эти несчастные скитальцы впервые за долгие месяцы сбросили с себя грязные, кишевшие насекомыми одежды. Они скребли свои покрытые струпьями тела чуть ли не до крови. И как приятно было ощутить прикосновение чистого, теплого белья к пахнущей пихтовым маслом коже!
А едва забрезжил рассвет, путников отвели в огромную, жарко натопленную келью, где был накрыт большой дубовый стол с дымящейся в деревянных мисках похлебкой. Клоре, как ни старалась, никак не могла вспомнить, когда она в последний раз ела свежий, только что испеченный хлеб. А ее маленький сыночек засунул свои пальчики в ее миску и, выбирая кусочки мягкой, сочной баранины, запихивал себе в ротик, звонко причмокивая язычком. Тогда Клоре склонилась над своей едой так низко, что никто и не заметил, как слезы полились из ее глаз прямо в горячую похлебку. Ее малютка. Ее бедный, несчастный малютка!
Она ненавидела его отца, но ради своего малыша она поборола бы в себе это чувство, если бы не одно препятствие. Она могла бы пойти в Париж. Она любым способом добилась бы аудиенции у короля. Пусть он забыл о ней. Пусть! Но он ни за что бы не отверг от себя их дитя. Он признал бы их сына,  Клоре была уверенно в этом. Вот только слова Готье д, Лона никак не шли из ее головы.
- Они убьют Вас. И уж поверьте мне, в первую очередь они позаботятся о Вашем потомстве.
Она до сих пор помнила эти слова. Ней, ей нельзя появляться в Париже. Там ее ребенка подстерегает страшная опасность. Видно бог так наказал ее, что ей всю жизнь придется скитаться по стране, пряча в нищете своего малыша.
…Огромная волна появилась неизвестно откуда.  Она прокатилась по морской глади серебряным валуном и, ударившись о скалу, окатила Клоре брызгами. Девушка вздрогнула и, укрыв Карла своей накидкой, отошла от каменной стены. Она опустилась по обледеневшим  ступеням во двор монастыря и остановилась в тени под навесом хлева, в котором блеяли овцы. Терпкий запах навоза защекотал ноздри, и Клоре, боясь чихнуть, потерла нос замерзшими пальцами. Она не хотела, чтобы ее услышали.
В самом центре монастырского двора росла огромная раскидистая лещина. Ее голый серый ствол был таким мощным, что мужчина, стоявший рядом с ним, походил на маленького гнома из старинной шотландской легенды.
Он стоял, прислонившись к дереву сгорбленной спиной. На нем был длинный черный плащ, в полах которого играл промозглый зимний ветер. Порой он порхал вверх, путая его длинные темные волосы. Свои руки мужчина держал на огромном горбе, выпиравшем с левой стороны груди. Его изуродованное лицо было обращено к небу, и далекая синь отражалась в его единственном правом глазу.
Шамбри.
Он был уродлив, как сам демон. И те, кто видел его впервые, осеняли себя крестным знамением, пугаясь его покалеченного тела. Но те, кому удалось узнать его поближе, благодарили господа за то, что он позволили им обрести такого друга. Ибо не было на свете более благородного, честного и доброго человека. Его друзей не пугала его внешность; красота его сердца завораживала их.
Они любили его. Они доверяли ему во всем, полагаясь на его ум и исходившую от него теплоту. Несмотря на свою молодость, он был мудр, а его сердце хранило в себе не одну чужую тайну.
Клоре вздохнула. Кто знает, была бы она сейчас жива, не повстречай его на своем пути? Быть может, ее прах уже давно сгнил бы в могиле?


… Клоре и Дюгуай покинули Броснен в конце октября 1323 года. Они скитались почти пять месяцев, познав всю горечь нищенской жизни. Но Клоре ни разу за это время не пожалела о том, что этот старый цыган стал ее мужем. Он заботился о ней, как о своем ребенке,  даже в мыслях не позволяя себе посягнуть на ее уже давно поруганную честь. Он стал ей отцом, и Клоре не могла простить себя за то, что обрекла его на эти муки. Он долгие годы верой и правдой служил ее семье, вкладывая весь свой труд во блага других людей, и вот теперь по ее вине он был вынужден скитаться. Это она сделала его бродягой, лишила его крова. Все эти месяцы в ее голове зрел безумный план, и она решилась осуществить его, когда подошел срок появиться на свет ее малышу. Она сбежала от Дюгуайя, оставив ему послание со словами раскаяния и сожаления. И еще она просила не искать ее, а вернуться домой, в Броснен.
Вот так, в самом конце марта 1324 года Клоре д, Куэльер осталась одна – одинешенька во всем белом свете. Она брела по широкой проселочной дороге, созерцая, как просыпается жизнь после долгой зимней дремы. Она любовалась бездонной синевой неба, слушала пение птиц и отсчитывала мгновения до того дня, когда вместе с весной она подарит миру новую жизнь.  Жизнь, которая с первых мгновений будет обречена на страдания.
Родовые схватки терзали тело Клоре вторые сутки, но наследник короны все никак не мог появиться на свет. Клоре время от времени погружалась в небытие, окутанное черным мраком. На короткий миг боль отступала, а затем снова возвращалась с новой силой, разрывая утробу женщины. Черный мрак рассеивался, и Клоре, приходя в сознание, возносилась в своих мыслях к Богу. Она молила Всевышнего уберечь ее дитя. Молилась до тех пор, пока ее мольба не срывалась на истошный дикий крик.
Настал второй вечер ее нечеловеческих мук. Тело Клоре онемело от  боли, а исходившая от земли сырость пропитала своим холодом каждую клеточку ее существа. Клоре смотрела на серые охапки облаков, которые медленно ползли над землей и были готовы пролиться ледяным мартовским дождем. Вскоре им стало лень тащиться по небу. Две свинцовые тучи столкнулись, высекая яркую грозовую стрелу. Где – то далеко, нагоняя дождевые облака, устало прохрипел гром. Первые капли дождя сорвались вниз. Они пронзили промозглую пустоту воздуха и, цепляясь за обнаженные ветви деревьев, опустились на землю.
Клоре  зажмурилась, когда холодные капли упали на ее лицо. В один миг дождь промочил ее насквозь. Ей чудилось, что капли прибивают ее к земле. Ее тело стало опускаться куда – то вниз, и вскоре затхлый запах прошлогодней листвы забился в ноздри. Клоре, боясь задохнуться, разомкнула уста и… потеряла сознание.
Кто – то тряс ее за плечи, но у нее не было сил поднять веки. Откуда – то издалека донесся голос, но она не могла понять ни слова: шум бури гудел у нее в ушах. Вдруг Клоре задохнулась от боли: чьи – то руки били ее по лицу, обжигая онемевшие от холода щеки. Сознание стало возвращаться к ней, и девушка, наконец, открыла глаза.
Над ней склонился старик с длинной бородой и нахлобученном на глаза капюшоне, с которого стекала вода. Клоре совсем не знала его. Она отвела взгляд в сторону и увидела горстку людей, столпившихся за спиной старика. Она испугалась, и он, почувствовав, как напряглось от страха ее тело, поспешил успокоить ее.
- Не бойтесь нас, девочка. Мы не причиним Вам зла. Мы только хотим помочь Вам!
Его глаза были такими добрыми, и Клоре поверила ему. Она разомкнула спекшиеся в крови губы и еле слышно прошептала, жадно глотая со словами капли ледяного дождя:
- Помогите мне. Этот ребенок не должен погибнуть.
Мужчина приподнял ее и, подстелив под спину плащ, снова уложил на землю. Его руки опустились на ее живот, и Клоре приготовилась снова окунуться в пучину боли. Но шершавые пальцы старика сотворили чудо. Ее бил озноб, жар изнутри сжигал тело, но она совсем не почувствовала боли, когда он надавил ей на живот. Что – то рванулось из нее наружу, и Клоре поняла, что она свободна.
Она видела, как мужчина достал из кармана нож и перерезал им пуповину, связывавшую малыша с матерью. Он перевернул младенца на животик и похлопал его по спине. Малыш сначала издал лишь какой-то слабый писк, а потом вдруг стал плакать все громче и громче. Старик завернул его в полу своего плаща и снова склонился над Клоре. В его спутанной бороде спряталась улыбка, когда слова сорвались с его уст:
- У Вас сын, девочка.
Клоре улыбнулась. Она протянула руку и коснулась пальцами руки старика. Ее глаза сияли во мраке, и он увидел в них мольбу. Он  склонился еще ниже, чтобы услышать ее шепот.
- Поклянитесь мне. Если со мной что – нибудь случится, Вы никогда не оставите  моего сына. Я не могу потерять его. Никто не может!
Старик сжал ее ледяные пальцы в своей ладони.
- Я обещаю исполнить Вашу просьбу, девочка. Но Вы должны бороться со смертью! Вы должны жить ради Вашего сына!
- Поклянитесь мне! – перебила его Клоре.
Он отнял руку и, расстегнув плащ, достал из – за ворота покоившуюся на его груди веревку. В яркой вспышке молнии сверкнул  позолотой перстень. Старик поднес его к губам и, дотронувшись до него устами, произнес:
- Я клянусь Вам: покуда жизнь не оставит меня, я буду заботиться о Вашем сыне!
Клоре вздохнула и закрыла глаза.
- Я благодарю Вас, сударь. Сегодня Вы спасли жизнь наследнику нашего короля и поклялись ему в верности.
Это были последние слова, которые тогда произнесла Клоре. Около двух месяцев ее терзала ужасная лихорадка, подхваченная той дождливой мартовской ночью, когда она произвела на свет королевского сына. Она находилась на грани. Ее истощенный в скитаниях организм едва находил в себе силы бороться за жизнь. Все это время она находилась в забытье и ни разу не проронила ни слова. И когда сознание вернулось к ней, тогда – то впервые она и увидела Шамбри.

Она лежала на носилках из толстых прутьев в тени высокого дуба, сквозь листву которого пробивались яркие лучи света. Рядом с ней сидел незнакомый молодой мужчина. Клоре напрягла память, но так и не смогла вспомнить его. Но почему тогда он так смотрел на нее? В его единственном глазу было столько любви, что Клоре сразу и не заметила, насколько он безобразен. Она рассматривала его, и он был удивлен, не увидев в ее взгляде ни жалости, ни отвращения.
Клоре вздохнула и произнесла слабым голосом:
- Кто Вы?
- Меня зовут Шамбри, - его рот перекосился еще сильнее. – Два месяца назад мы нашли Вас в лесу, в окрестностях Бретиньи. Вы едва не умерли в схватках, но Гийом помог Вам. Помните? Вы родили крошечного мальчика?!
- Мальчика? Где он? Он жив? – спросила Клоре, боясь услышать в ответ самое страшное.
- Конечно. И уверяю Вас: он здоров. Ему вдоволь хватает молока Савари и…
- Савари? – Клоре нахмурилась. – Кто это?
- Волчица. Но Вы не беспокойтесь! – прохрипел Шамбри, увидев, как брови девушки поползли вверх. – Мы нашли ее тогда же, когда обнаружили Вас. Она потеряла своих волчат: крестьяне убили их. Но у нее было много молока, и оно так понравилось Вашему малышу!
- Кто вы? – казалось, все в голове Клоре перепуталось, и она уже ничего не могла понять.
Шамбри поднял голову и посмотрел на небо. Клоре увидела, что его шея и левая половина лица покрыты шрамами, словно кто–то давным–давно порвал его. Огромный горб выпирал из–под грязной холщовой рубахи, в нескольких местах потертой до дыр.
- Мы – нищие. Гийом – наш предводитель. Вот уже несколько лет мы скитаемся с ним по дорогам Франции…
Жуткое рычание прервало юношу на полуслове. Клоре испугалась, но Шамбри поспешил успокоить ее. И сколько любви было в его взоре!
- Не бойтесь, сударыня. Это Савари.
Клоре открыла глаза. Над ней нависла огромная серая тень, заслонившая блестевшие в кроне деревьев золотые лучи солнца. Эта тень наклонилась над лицом девушки, и шершавый горячий язык обжог кожу Клоре.
Шамбри засмеялся.
- Савари приветствует Вас, сударыня!
Он встал, и Клоре заметила, как точно такой же, как и на груди, большой горб выпирал на его спине.
Он так молод, но, видимо, немало горя видел в своей жизни!
- Мы пойдем кормить малыша, - Шамбри положил руку на спину волчице и последовал за ней к зарослям жимолости.
Но вдруг он остановился.
- Как Вы назвали Вашего сына, сударыня?
Клоре поднялась на локте.
- Карл.
Мужчина кивнул, и хотел было идти дальше, но голос Клоре остановил его.
-Меня зовут Клоре.
Шамбри резко повернул голову, отчего его слипшиеся от грязи волосы упали на его глаз. Но Клоре смогла увидеть взгляд, которым он смотрел на нее.
«Почему он так смотрит на меня? Почему?» - подумала она.
Потом она не раз задавала себе этот вопрос. Она мучалась в догадках, но не решалась спросить его об этом. А разгадка пришла сама собой и была так проста…


Маленький Карл спал  на руках матери. Ему шел уже четвертый месяц. Несмотря на то, что он рос слабым, болезненным ребенком, он был очень красив и сильно походил на своего отца. Каждый раз, когда Клоре смотрела на него, она встречалась с глазами Карла IY. Комок  горечи подкатывал к горлу, и она, стараясь отогнать воспоминания, еще быстрее пускалась в пляс вокруг костра, у которого сидели нищие и крестьяне – вилланы. Она танцевала свою любимую куранту. Аромат резеды и табака кружил голову, и Клоре была по – настоящему счастлива. Впервые с тех пор, как покинула дом.
Было 6 июля 1324 года. Во Франции отмечали праздник Люсии. В этот день нищие проходили мимо небольшой деревни, расположенной в долине на берегу  широкой, тихой реки, и крестьяне пригласили их остаться на пиршество.
Посреди пастбища они разложили костры, и едва солнце опустилось за кромку горизонту, разожгли их. Они принесли полные корзины еды. И пока большие куски мяса, смоченные терпким элем, жарились на огне, Клоре вместе со своими друзьями и вилланами уплетала за обе щеки редис, зелень и кресс – салат.
А как только первые звезды зажглись на ночном небосводе, женщины встали в круг. Старый вагант, пришедший на праздник, заиграл на лютне, и старинная французская виреле поплыла над широким полем, засыпая в колосьях созревшего ячменя.
Клоре кружилась у костра и любовалась игрой света: языки пламени взлетали в ночной мрак неба, заигрывая со звездами в лихом, задорном хороводе. Клоре подмигнула им, и яркий серп месяца улыбнулся ей в ответ.
И вдруг слезы обожгли взор: Клоре вспомнила дом. Как же она любила любоваться ночным небом! Почти каждую ночь Ланвен заставала свою госпожу сидящей на широком подоконнике в арке окна. Служанка знала, что небо притягивает Клоре волшебной силой и, поэтому, никогда не беспокоила ее. Она, вздыхая, переворачивалась на другой бок и снова засыпала, оставляя свою госпожу наедине с мечтами.
Ее мечтами.
Облако тумана появилось перед глазами, а месяц поплыл куда – то далеко – далеко, обгоняя звезды.
Клоре остановилась. Она отдышалась, но голова так и не перестала кружиться. Вдруг к горлу подступила тошнота, и девушка замерла, чувствуя, как ее тело сковывает страх. Она смотрела на крестьян, кружившихся в хороводе у костра, на Гийома, на нищих. Но никто даже не заметил, как ей стало плохо.
Она прижала Карла к груди и побрела в сторону крестьянской усадьбы, где громко лаяла запертая в конуре собака. Клоре дошла до огорода и, прислонившись спиной к деревянному частоколу, опустилась на землю. Иголки катрана укололи ее в ногу. Девушка оттолкнула колючий куст. Легкий ветерок  подхватил его и, перекатывая по траве, понес к зарослям дягиля, чей медовый аромат наполнял ночной июльский  воздух.
Карл захныкал, и Клоре опустив глаза, посмотрела на сына. Она замерла, как мраморное изваяние, и лишь мысли в голове лихорадочно отплясывали свой танец: «Этого не может быть! Нет, я ошибаюсь! Так не бывает!  Я не могу быть снова беременна! От кого? Нет, я не беременна! Но тогда, почему я чувствую то же,  что и в первый раз?»
Седая тень мелькнула в кустах и очутилась рядом с Клоре.
- Савари.
Девушка протянула руку и потрепала животное по загривку. Волчица легла рядом с ней и, положив морду на колени Клоре, тихонько зарычала.
- Успокойся, девочка, - прошептала Клоре. – Со мной все в порядке.
Савари посмотрела ей в глаза, а потом вдруг потянула носом воздух и завиляла своим огромным хвостом. Клоре подняла голову.
И  она сразу поняла: то, что произошло с ней сейчас, это не сон. На нее смотрел Шамбри, и его взгляд был полон тревоги!
Той ночью он признался ей во всем.

Тогда, после родов, ужасная лихорадка забирала  у нее жизнь. И Шамбри, который был единственным  лекарем среди нищих, был бессилен бороться с ней. Все время, пока Клоре была без  сознания, он отпаивал ее настойкой имбиря, сдобренного гвоздикой; заваривал толченые листья солодки и мелисы и по каплям вливал ей в рот; прикладывал к телу примочки, но болезнь не отступала.
Гийом видел, что за это время Шамбри успел полюбить девушку, и он сам предложил единственный выход, который мог спасти несчастную.
Шамбри никогда не забыть тех ночей, когда он любил ее. Он никогда не был с женщиной, но, несмотря на то, что она  отвечала ему в бреду, он отдавал ей всю свою любовь. Он знал, что никто никогда не будет любить его. И он благодарил Бога за то, что он позволил ему отдать нерастраченную нежность  девушке, которая до конца дней останется для него единственной женщиной.
А потом он возблагодарил Бога за чудо. Лихорадка покинула тело Клоре. Она стала поправляться, и молодой организм быстро набирал свои утерянные силы.
Шамбри спас ей жизнь. Спас жизнь!..