Эссе 58 Прорицание будущего О моральном состоянии

Прорицание будущего. О моральном состоянии нашего общества.

Эссе 58

Серебренный век нашей культуры выдвинул лишь одну выделяющуюся на общем фоне той либеральной разлагающейся системной мысли, фигуру писателя Евгения Замятина живущего и думающего в ином мыслепотоке, иначе, своеобразно, и оставившего Нам с Вами шедевры своей оригинальной мысли, романы «Мы», «Островитяне» и иные произведения.

Сама писательско-исследовательская мысль Замятина никак не могла совпадать с общим интеллигентским потоком безпочвенного сознания той эпохи безпочвенных «богоискателей смысла творчества»: - Белого, Блока, «башенного» Иванова, живущих темной мистикой Мережковского, Гиппиус, школярства символизма Брюсова и Гумилева, приспособленчества мещанства, сибаритствующего босяка А. Толстого, разрушительного политического лженоваторства Меерхольда, восторженного почитателя западного «искусства ради искусства» того времени, поэта и литературоведа Волошина. Замятин пришел в писательство через неутолимую жажду практической целенаправленной деятельности в области кораблестроения и жажды познания тайн этого направления, и, уже одним этим, никак не мог совпадать с декадентством и «демократической» безпочвенностью творчества прочих «людей свободных профессий» Серебренного века.

К писательству Е. Замятина подталкивало много. Родное Черноземье, которое подарило России самую значительную часть ее русской мировой литературы. Недалеко от замятинской Лебедяни – бунинский Елец, тургеневское Спасское-Лутовино, толстовская Ясная Поляна. Пришвин и вовсе был соседом – племянник Чеботарихи, героини первой замятинской повести «Уездное».

Два его занятия – или две страсти: кораблестроение и писательство – сочетались до поры до времени вполне органично. Замятин вспоминал: - «Одновременно с листами проекта башеннопалубного судна – на столе у меня лежали листки моего первого рассказа; уехал в Николаев, построил там несколько землечерпалок, несколько рассказов и повесть «На куличках»», в Англии: - «проверяя чертежи ледокола «Ленин», писал свой роман об англичанах — «Островитяне». Как говорят, и роман, и ледокол вышли удачными». И отмечал: - «Моя самая лучшая и самая любимая постройка – ледокол «Ленин», завод Армстронга».

(ледокол «Александр Невский», в честь «вождя мирового пролетариата» его переименовали уже после революции)

Название повести «Уездное» раз и навсегда задало главную тему замятинского творчества: провинция. Серая, косная, пошлая (ее безжизненная мертвая неподвижность и тупая безсмысленность В.М.). И подавляющая личность. Такую провинцию Замятину удавалось отыскать в любом месте, и не только в захолустной Лебедяни, но и в блистательном Лондоне.

Замятин был протестант, возмутитель «тихих заводей жизни» по своей врожденной природе и этим объясняется (по моему мнению) его декларативный атеизм и материализм мышления человека, ребенком выросшего в глубоко верующей семье. Но сопутствующая неслиянно с протестанизмом, врожденная русская деловитость Замятина, как и одержимость делом, объясняли то, что и положение его в литературе оказалось столь же межеумочным, двойным, как и все в его жизни. В Европе он был русским, а в России – европейцем. Русские критики видели в нем европейца, стилиста, стремящегося к вычурности и эксцентричности, а западные – коренного русского писателя, последователя традиций Гоголя, Достоевского и Лескова, изобразителя нравов русской глубинки.

Вот две оценки романа «Мы»: -


Роман «Мы» — это протест против тупика, в который упирается европейско-американская цивилизация, стирающая, механизирующая, омашинивающая человека.
Е. Замятин

Я читал его «Мы»: блестящая, сверкающая талантом вещь; среди фантастической литературы редкость тем, что люди — живые и судьба их очень волнует.
А. Солженицын

Пустая литературщина оценки Солженицына пусть остается при нем, его частным мнением, а вот оценка самого Замятина достойна, чтобы Мы с Вами обсудили ее подробно.

Оценка же Замятина чисто материалистична и, наверное, отражает какую то отдельную событийную сторону самого романа «Мы». Но сам роман «Мы» это глубоко психологичная вещь и здесь автор мог просто этого не видеть, находясь в плену ауры своего творческого литературного мировоззрения.

Я часто спорил с большими талантами художников о внутреннем содержании их картин (потом перестал, когда понял безсмысленность и безплодность подобных мировоззренческих споров В.М.), и наши оценки почти всегда расходились. Здесь феномен этого явления втуне. Часто Мы с Вами слышим, что большой творец или деятель, а также преступник живодер, в детстве, юношестве были обычными детьми, с такими же нормальными наклонностями. И здоровые дети все красивые ласковые, любимые, словом такие, какими бы Мы хотели бы видеть их во взрослой жизни, но Становление Типа дает почти всегда неожиданные плоды. Так лидер малышни и ребятни, потом повзрослев, оказывается обычным замухрышкой. Особенно заметное это явление я наблюдал в юношеском спорте командных видов, когда лидеры юношеских команд растворялись безследно во взрослом спорте, а рядовые игроки вдруг выстреливали несомненными лидерскими задатками. Но достигали успехов практически всегда натуры цельные целеустремленные, а Замятин таковым в цельности натуры не был.

Так Замятин в 1905 г., вступив в большевистскую фракцию РСДРП: «В те годы быть большевиком – значило идти по линии наибольшего сопротивления; и я был тогда большевиком». Замятин работал в студенческих выборных учреждениях, занимался агитацией среди рабочих – за что и был в декабре 1905 г. арестован (не где-нибудь, а в штабе Выборгской боевой организации РСДРП, в окружении целого склада оружия) и посажен в одиночку в Доме предварительного заключения. И тот же Замятин вскоре после революции  приходит к выводу: -

«Партия организованной ненависти, партия организованного разрушения делает свое дело уже полтора года. И свое дело – окончательное истребление трупа старой России, – эта партия выполнила превосходно. Но не менее ясно, что организовать что-нибудь иное, кроме разрушения, эта партия, по самой своей природе, не может. К созидательной работе она органически не способна» (статья «Беседы еретика», 1919 г.). Или: «Я боюсь, что настоящей литературы у нас не будет, пока мы не излечимся от какого-то нового католицизма. Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благодушные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики… Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое» («Я боюсь», 1920 г.).

И вот Нам с Вами исподволь не Замятиным, а толкователями, редакторами мыслей Замятина, искусно подбрасывается и внедряется главная ложь «марксизма»!

Хотя, может быть, никакого перерождения в контрреволюционера и не было? Может быть, это сама революция переродилась неизвестно во что? Как говорится в романе «Мы»: «Раз число чисел – бесконечно, какое же ты хочешь последнее? – А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней – нет, революции – бесконечны».

А вот это, последний абзац трансляция откровенной лжи. Подобное прозрение многих ранее «убежденных» марксистов было не от характера октябрьской революции, в 1905 году она была точно такой же, а от начинающегося наглядного проявления, прежде скрытного, масонского практического характера хищного замысла самого переворота, его человеконенавистнической сути от клана Мировых Глобалистов - заговорщиков и ее финансистов. И сам Замятин, как материалист увидел пагубность революции, ее наглядную изнанку, но не разглядел ее сущих Основ будучи материалистом, но как художник показал их в ткани романа неосознанно. И именно в этом психологичность романа «Мы» и его иного шедевра «Островитяне».

Михаил Булгаков родился в городе Киеве, почти на десятилетие позже Евгения Замятина (7 лет), и родился в знаковом месте, в узле столкновения в то судьбоносное время, Великоруских Основ и противоборствующих с ними сил либералистики. Он родился 15 мая 1891 года в семье преподавателя Киевской Духовной Академии Афанасия Ивановича Булгакова и его жены Варвары Михайловны.

Много или мало это десять лет?

Поясню на собственном примере. В самом начале 80-х годов XX века, ко мне руководителю крупного объекта монтажно-наладочных и пусковых работ приходили ребята моей специальности, прошедшие те же кафедры ВУЗа и тех же преподавателей, что и я ранее. Но это были люди уже совсем иной психологии. Мое поколение еще застало отголоски культуры русской природной общинности. И мы частично выросли на ней, тем более дома доминировала русская атмосфера нестяжательства (в 30-ти тысячном поселке работников Камвольного комбината города Краснодара, мы дети, знали не только всех и вся, но и знали подноготную каждой семьи В.М.) . А вот прошло десятилетие и это были уже коммерческие ребята. И к моему внутреннему ужасу, это была уже «толерантная», некритичная молодежь. Критерии нравственного сознания их было подорваны и с такой публикой можно было делать, что угодно, они в массе жили в куцем мирке собственного благополучия и безразлично-толерантного пофигизма, авось пронесет мимо нас «это горе». Не пронесло!

Первый роман Булгакова «Белая Гвардия» наглядно показывает срез общества того времени. В Киеве недавно был убит прямо в многолюдном театре Столыпин, прошел процесс Бейлиса, по убийству еврейским руководством кирпичного заводе Зайцева, мальчика Андрюши Ющинского. Безжизненный Андрюша был обнаружен весь исколотый в местах ритуального выпуска крови жертвы. Еврейскую общину начали запугивать вопли «спасителей» из мировых и российских СМИ, погромы казались неотвратимыми. Тогда вместо того, чтобы разбираться с возможным преступным влиянием, какой то секты религиозных сатанистов и выявления ее членов, к которым сам еврейский народ в массе был непричастен, под давлением «мирового общественного мнения» был устроен показательный процесс «защиты еврейского народа от мести русских черносотенных экстремистов». В процессе Бейлиса экспертом участвовал киевский психоантрополог с мировым именем А.И. Сикорский, и его многочисленные публицистические статьи не могли пройти мимо внимания студента медика Булгакова. И в романе Булгаков показал этот срез мастерски, где на первый взгляд вроде обычное описание событий, но это только на первый взгляд, и дальнейшее Мы с Вами обсудим в следующей части.