Переломный день

В тот день я чувствовала себя моральным уродом. Ну, ведь правда же, я не могла понять, как себя вести  что делать. Почему ни один человек до сих пор не продумал какую-нибудь инструкцию по поведению в такой ситуации?..

Я проснулась в легком мандраже. Страшно? Нет, страшно не было. Все экзамены сданы, все уже предрешено. Чуда не может случиться, и от меня уже ничего не зависит. Все решает система. Все зависит от других, не от меня. Все возможное я уже сделала, и не смогу ничего изменить.

Сумки собраны, хотя я каким-то образом умудрилась оставить в шкафу свои кеды. Но тогда я этого не знала, тогда было важным не это. Я, как могла, скрывала дрожь в коленях, хотя для привлечения внимания и надела это странное платье. Когда я успела полюбить розовый? Я отрицала страх. Ну, ведь уже нечего боятся, все ведь предрешено?.. Оставалось только корить саму себя за то, что не выложилась по максимуму. А ведь могла. Просто лень стала образом жизни. Наверное, стоило этого не допускать.

Тяжелая сумка. Слишком тяжелая. Я ведь не брала так много вещей, да и ехала всего на пять дней, почему же так тяжело? В расстроенных чувствах позвонила папе. Просто чтобы сказать, что мне тяжело. Как обычно, взвалить свои проблемы на плечи кого-нибудь другого. Тогда я почему-то не услышала странную горечь в его голосе. Свои проблемы волновали меня куда больше, чем то, что могло случиться с другими. Чертова эгоистка. Но так ведь было всегда, хотя и пытаюсь казаться в глазах других «пай-девочкой». Зачем только? Наверное, просто потому, что хочется видеть в других одобрение своих действий. Как же это все-таки не важно.

Почему он задерживается? Раздражение. Ну как он может так задерживаться, ведь знает же, что мне важно появится вовремя. Знает, как для меня важен этот день. А его все нет. Тяжелые сумки пришлось спускать самой, хоть и на лифте, но ведь вес от этого их не уменьшился. Оставалось ждать, волноваться, думать о том, что опоздаю, злиться. Не на себя, потому что виновата не я. Как обычно, игнорирую проблемы других. Но ведь это мой день, мой! Все должно быть идеально. Решается моя судьба, прямо сейчас, вот в этот самый момент. А он опаздывает.

Наконец я вижу его. Папочка. Только тогда осознаю, что соскучилась. Обнимаю. Пытаюсь выдавить улыбку, чтобы скрыть свой страх. Я должна быть уверена в том, что все получится. Ведь если не я, то кто?

Смущение. Забыла вылить из чайника воду. Как обычно, такая же неряшливая и рассеянная. Но такая как есть. Перед папой не стыдно, он уже привык к тому, что я со странностями. Стыдно перед девушкой брата, которая волей случая оказалась в этот день рядом. Каждый раз, когда смотрю на нее, думаю о том, насколько у них все серьезно? Как долго продлятся эти отношения? Уже полтора года они вместе. Так странно, за их отношения переживаю сильнее, чем за свою личную жизнь. Точнее, за ее отсутствие. Нет, ладно бы, если бы я завидовала, но ведь серьезно же просто волнуюсь. Просто хочется, чтобы у них все было хорошо.

Папа выливает воду из чайника в канаву около дороги.

- Саша умер.

…Наверное, после этой фразы моя жизнь поделилась на «до» и «после». Как?.. Неужели?.. В голове мелькнуло два человека – тот, который в одиночку воспитывает двоих детей, и тот, который мне ближе. Я почувствовала себя гадко, когда утвердилась в мыслях, что смерть первого я бы восприняла легче, чем второго. Это бесчеловечно, но я действительно так подумала. И все за доли секунд, перед тем, как из меня вырвался вопрос:

- Какой?

Я еще никогда не видела папу таким. В его глазах стояли слезы, и можно было увидеть в них безысходность. Я все поняла еще до того, как он сказал.

- Наш дядя Саша.

Отрицание. Внутри оборвалось что-то важное, сердце екнуло. Нет, этого просто не может быть! Нет, нет, нет! Это ведь просто не может быть правдой! А как же Надя, как же Витя? Как же тетя Аня? Как же?..

- Как?

Я хотела знать, что случилось, как это произошло. Я просто не могла спросить об этом напрямую, просто не могла сказать вслух то, о чем думала. Тогда это стало бы правдой. Пока я не говорю об этом, этого нет, этого просто не может быть. Ему ведь всего лишь чуть больше сорока. Как же это может быть?.. Я надеялась, что папа сможет понять без слов.

- А как люди умирают, Женя?..

Он не понял, он подумал, что я спрашиваю о другом. Он просто сказал то, что думал сам. То, что волновало его. А я просто не могла спросить. Не могла еще раз напомнить ему. Не могла заставить себя поверить. Села в машину.

- Привет.

Девушка брата. Улыбается, она ведь не знает, что произошло. Да и как она может знать, если я сама узнала об этом только сейчас, не может ведь она знать о том, что произошло, раньше меня. Она ведь никто нашей семье. Никто. А может, она и знает, но что ей до этого, она не знает моего дядю. Совсем. Нет, возможно, она и видела его на каком-то семейном празднике, но она его не знает. Она улыбается, а у меня на глазах слезы. Пытаюсь улыбнуться, потому что она не поймет. Да и кто она такая чтобы понять?

Она едет оформлять визу. Она счастлива. Очередное путешествие в ее жизни, очередной хороший момент. Как она может так улыбаться?..

- Желаю удачи на поступлении.

Поступление… Черт, а ведь это то, что меня волновало не так давно, то, чем были заняты все мои мысли пару минут назад. Поступление. Зачем это все нужно? Зачем? Просто это бессмысленно. Как я могу волноваться из-за того, что я поступаю, если случилось такое? Слова благодарности вырываются сами собой, чисто по инерции. Просто потому, что так нужно, потом что привыкла так говорить.

- Тебе идет твоя новая прическа.

Как, ну как она может говорить о таких мелочах, когда в моей душе творится черт пойми что! Как можно говорить о таком? Как? Я просто не понимаю, это ведь совсем не важно, это такие мелочи… Снова говорю «Спасибо», что-то говорю в ответ. Уже и не вспомню, что. Какой-то бред, только для того, чтобы ответить. А внутри дикая пустота. Говорить о волосах, когда случилось такое. Как такое может быть вообще?
Потом не помню. Мысли заняты чем-то другим, чем-то несущественным, чем-то…

На переднем сидении брат. Мой младший брат. Он знает? Конечно, знает, просто не может не знать. Но почему тогда молчит? Но я ведь тоже молчу, как я могу винить его в этом?

Мы входим в корпус, в котором мне скажут, поступила я, или же нет. Мы опоздали, минут на десять, но это все же сыграло роль. В аудитории настолько много людей, что даже войти туда невероятно сложно. Вот сейчас мне скажут, поступила ли я. Я все жду, когда назовут мое имя. Кажется, так много человек уже назвали. В голове вертится только то, что я могу поступить только на бюджет. Платное моя семья не потянет. Да и мне самой было бы стыдно просить их оплачивать мою учебу. Помимо меня – еще три моих брата. Я просто не могу подставить так свою семью. Хорошо только, что в голове был запасной план – колледж, любой колледж, с моим средним баллом меня возьмут везде. Хоть где-то я лучше, чем все.

Последнее место на международную журналистику. Прямо передо мной его забирают. Остается только литературная работа. Та специальность, на которую так не хотели отпускать меня родители. Кем я стану после нее? Но я же поступила. Натягиваю улыбку. Я прошла на бюджет. Ну и что, что это литработа? Какая разница? Самое смешное, под конец я смогла убедить даже себя. Поэтому была почти счастлива. Я поступила! Вышла из аудитории и бросилась папе на шею. Я поступила! Он обнял меня и сказал:

- Молодец, дочка.

А на меня бросился тот же кошмар, о котором я на время забыла. Заставила себя забыть. Позволила себе забыть. И я уже просто не могла радоваться. Я понимала, что не могу улыбаться, не могу радоваться, когда кто-то рыдает. Пускай я этого не вижу, но я же знаю, что это есть. Нет, я все еще не верила, но понимала, что слишком долго отрицать это не получится. Нет.

Уже с меньшим энтузиазмом отписывала тем, кто просил результатов, что я поступила. Почти что с безразличием выслушивала поздравления. Как я могу перетягивать чье-то внимание на себя, когда произошло такое? Я не имею права. В этот день нет повода для радости. Таких событий в моей жизни будет еще много, да и ничего такого не произошло, а то, что случилось там, просто не может так игнорироваться. Только не сегодня.

Помню, как носились по Минску с какими-то бумагами, как заполняли документы на общежитие. Как ехали домой. Девушка брата продолжала говорить на отстраненные темы, а я просто боялась ее слушать. Потому что она заставляла меня улыбаться. Улыбаться. Нельзя улыбаться! Я не могу просто выкинуть из головы то, что произошло. Нельзя.

Папа остановился в Глубоком, чтобы купить цветы. Желтые, я не разбираюсь в цветах и не могу дать им название, но я точно помню, что они были желтыми. Живые. Как можно так?.. Я всегда думала, что в таких случаях принято покупать искусственные цветы. Ошиблась.

Приехали домой, там девушку моего брата уже ждал ее отец. Я хотела, чтобы они уехали. Потому что он улыбался. Улыбался тогда, когда улыбаться было нельзя. Но мои родители пригласили его на чай. Он что-то рассказывал и улыбался, а я не могла на него смотреть. Его точно не касается случившееся, но я не могла смотреть на его улыбку. Он ни при чем, но улыбаться в такой день…

Мама поздравила меня. Я поступила. И сказала надеть все черное, сменить это глупое розовое платье. Когда я успела полюбить розовый? В шкафу как назло черных вещей было немного. Пришлось надевать синие джинсы и серую футболку. Мне было стыдно, что я не в черном в такой день. Но что я могла поделать с тем, что черного в моем гардеробе так чертовски мало?..

Мы поехали туда. Я мучительно долго ждала родителей, выйдя из машины. Я хотела его увидеть. Я боялась его увидеть. Я стеснялась идти одна. Я боялась идти одна. Мне было так страшно, как никогда в моей жизни. Все то, во что я пыталась не верить, сейчас станет настоящим. Папа… Он пошел первым, обнял свою рыдающую сестру, задыхающуюся в рыданиях сестру. Сказал:

- Прости, что не приехал сразу.

И мне стало невероятно стыдно за то, что это я виновата в том, что он не смог приехать сразу. Вместо того, чтобы утешать родного человека, он повез меня, такую же родную ему, на поступление. А разве это важнее того, что умер человек?.. Как такое вообще возможно?

Когда я впервые увидела своего дядю таким, слезы, и до того просившиеся наружу, хлынули одним мощным потоком. Мама предусмотрительно положила мне в карман носовой платок. Конечно, у нее это не первые похороны, она знает, чего можно ждать. А я… А я просто не знала, что может быть так больно. Я просто не могла смотреть на задыхающуюся в слезах тетю, на таких же ее детей. От этого еще сильнее разрывалось сердце. От безысходности, от беспомощности, от невероятной тяжести.

Целый вечер я не могла остановить слезы. Сложнее всего было утешать младшую сестру, в один миг оставшуюся сиротой. Она рассчитывала на меня, на то, что я смогу ее поддержать. А я сама была тряпкой. Этой маленькой девочке было нужно, чтобы кто-то перевел тему, чтобы кто-то помог хотя бы на мгновение забыть произошедшее. А я могла просто молча ее обнимать, потому что знала, что если что-нибудь скажу, она услышит дрожь в моем голосе, и ей станет только хуже. Но она охотнее воспринимала такое молчание, чем попытки других родственников внушить ей, что все это правда и попытки сказать ей, что “она должна быть сильной”. Нет ничего хуже, чем говорить такое двенадцатилетнему ребенку. Нельзя внушать, что все произошедшее – правда, она сама придет к этому. Рано или поздно. Поэтому она старалась держаться со мной, когда было особенно тяжело, и когда другие наседали со своими наставлениями. А я молчала. Плакала и молчала, но ее устраивало это молчание.

Самое что ни на есть нелепое – родственники поздравляли меня с моим чертовым поступлением. Заливающиеся слезами, они поздравляли меня. Как они могли?.. Я понимаю, что нужно как-то жить дальше, но не в первый же день?..

Я внутренне умирала, когда кричала мама моего дяди, пожилая мама моего дяди. Она пережила одного из своих детей, и она причитала, как только может причитать мать около гроба своего ребенка. Разрывалось сердце, и до того неспокойное. Оно действительно болело, и слезы просто было невозможно остановить.

Я просто смотрела на точно восковое лицо моего дяди и просто не могла поверить, что его больше нет. Казалось, что он сейчас откроет глаза и снова начнет шутить, так, как он это всегда любил. Было странно говорить про него в прошедшем времени, просто потому что вот он, здесь, - лежит, пусть и без движения, но ведь он здесь. Как можно говорить, что он был?..

Даже приехав домой, я не могла забыть ничего. Просто потому что я знала, что все повторится, что это будет снова – завтра. И это будет последний день, когда я смогу увидеть своего дядю. День похорон.

Никогда не смогу забыть тот холод на своих губах, когда слегка коснулась ими рук дяди. Перед тем, как закрыли гроб, перед тем, как его опустили в землю. Я чуть ли не завыла в голос. Старший брат будто бы почувствовал это и обнял. Закрыл собой от того, как люди бросали горсти земли. Нет, конечно, я тоже бросила эти три горсти земли. Кто-то в толпе родственников сказал, что людей так много, что они закопают могилу руками. И хотя я понимала, что это невозможно, но понимала, что у моего дяди действительно много людей, которые его любят. Я не знала, можно ли мне рыдать в голос, как это делали другие, хотя бы потому, что считала, что меня не поймут. А хотелось кричать, хотелось выть. И просто сдерживала себя, чтобы не было пересудов. Не знаю, почему так. Я все еще зависима от людей, как бы не пыталась кичиться обратным.

Я до сих пор помню, когда он целовал меня в щеку при прощании и говорил о том, что “на десять лет помолодел”. Это все, конечно были шутки, которые он так любил, ведь он знал меня с пеленок… Вот бы он действительно молодел и избавился бы от всех болезней. Жаль, что нет.

Сразу же после похорон меня увлекла за собой моя младшая сестра.

- Я не хочу здесь сидеть.

И пусть я и не хотела никуда идти, просто потому, что была морально убита, я не могла ей отказать. Обычно несносной взбалмошной девчонке. Сейчас от нее осталось только ее подобие. И пусть мне жутко не нравился ее характер, я очень хотела, чтобы она стала прежней.

Она рассказала мне, как ее папу привезли из больницы, и как она не хотела смотреть на его тело. А ее заставляли. Как они только посмели?.. Как эти нелюди не понимают, что она всего лишь ребенок, и не нужно было так толкать ее в эту пучину. Она должна была все осознать постепенно, а не так, с головой в омут. Будто вам так нужно было ее убедить в том, что ее папы больше нет? Она ведь и так это знала. Зачем они это делали? Закончилось все тем, что скорая вкалывала этой маленькой девочке успокоительное. Будто вы не понимали, что так оно и будет?.. Она только с виду такая взрослая, в душе же, по образу мыслей – дитя дитем. Или они забыли о том, что такое быть ребенком? Наверное, я лучше это понимала, только потому, что не так давно сама была такой.

Она рассказывала о книгах, которые прочитала. О других глупостях. И я поддерживала темы, на которые она переходила. Просто потому, что ей это было нужно. Я чуть не ударила мальчика, который сказал ей:

- Жалко, что твой папа умер.

И я вроде как понимаю, что это сказано было без злого умысла, но так бегло и навязчиво, что казалось, будто бы он издевается. А это мне. Не представляю, каково было сестре. Когда мы с ней сидели под мостом, куда она меня отвела, чтобы отвлечься самой, она спросила:

- Ты что, плачешь?

Видимо, она все же уловила эту предательскую дрожь в моем голосе. Я ответила, что нет. Просто для того, чтобы лишний раз не напоминать. Нельзя, нельзя. Вчера я думала совершенно иначе, а сегодня… Я обязана сделать все, чтобы эта маленькая девочка хотя бы на мгновение забыла о своей боли. И у меня, кажется, получалось. Хотя бы зрительно. Она улыбалась. Она – тот самый человек, которому можно было улыбаться. Которому это было нужно. Ее смех и улыбка не вызывали во мне отторжения. Просто потому, что она единственная, кто имел на это право. Право забыться. Потому что теперь ей существовать с этим всю жизнь.

В тот день я чувствовала себя моральным уродом. Просто потому что посмела радоваться тогда, когда этого делать было нельзя. Потому что отвлекала на себя внимание. Потому что обращала внимание на общественное мнение и скрывала эмоции, которые должны были вырваться наружу. Потому что была собой, живой, когда один из любимых мне людей лежал мертвый, в гробу. Принятие.