Юля самым обычным образом посмотрела на телефон, поправила волосы, выключила его и по-настоящему дрожащей рукой отложила в сторону. Лицо ее сильно вытянулось и побледнело, она чувствовала, что вполне может сейчас задрожать, и поэтому пару раз потрогала свою переносицу. Потом, просто посидев, поопускала обе руки сбоку от тела ладонями вниз, выпрямляя при этом спину. Затем она резко открыла дверцу, вышла, запахнулась и закурила. Она стояла очень нахмурившись, держа себя свободной рукой за талию и подняв изо всех сил плечи.
Она все приготовила в этот вечер, что собиралась, Андрей пришел, когда уже почти все было готово. Она встретила его улыбкой, подошла в плотную, дала себя поцеловать и целовала сама, а потом за руку отвела его на кухню показывать, что делает, просить открывать вино и еще потереть сыр. Заметив в этот момент, что он смущен, она внутренне очень обрадовалась и окончательно решилась ничего не говорить и, отправив его мыть руки и раздеваться, шлепнула его по ягодице.
День ото дня все забывалось, и, хотя она и была немного холодна в постели около двух недель, все же тонула в его запахах и забывалась, может быть, лишь немногим меньше. По ночам она все так же гладила его по голове, ворошила его волосы, но очень аккуратно и инстинктивно стараясь дышать тише. Слушала его дыхание потом вставала, шла на кухню и курила сидя с ногами на стуле за столом, у окна.
Вставала она как правило раньше него и всегда старалась приготовить завтрак к его пробуждению. Готовила, оставляла на столе, прикрыв салфеткой, и, поцеловав его, спящего, убегала на полчаса в спортивный зал. Она возвращалась и не всегда заставала его, но когда заставала, он уже был на ногах и умытым, улыбался ей, встречая, и она прижималась к нему, теплому, своими раскрасневшимися на улице щеками. Иногда чувствовала, как он возбуждается, и, улыбнувшись и сбросив рюкзачок, опускалась на корточки и стаскивала с него домашние штаны.
Секс у них стал лучше, - потеряв прежнюю остроту, он своими запахами, вкусами и всеми ощущениями стал для них, как говорила порой ему она сама, сигаретами для курильщика, - они редко пропускали его, но если так случалось, оба чувствовали себя неполноценно и выбитыми из седла.
Он стал чаше уходить один, говорил, что к родителям или на работу, и она, оставаясь одна, либо немного прибирала квартиру, либо шла по магазинам и покупала ему то, что он любил поесть, слала ему сообщения, сознательно и строго стараясь делать это пореже.
Она часто наблюдала за ним и видела, что он задумчив и порой сильно. Обратила внимание, что, даже находясь в квартире, она то и дело старается побыть один и уходит в эти моменты надолго. То, что он "раним" и нервозен, она для себя определила и приняла как данность, не морщась и не переживая по этому поводу. Она часто сравнивала его с Володей и не находила практически ничего общего, кроме естественных мужских проявлений, все остальное, включая оценку, которую она давал различным явлениям, до общего поведения в постели, не имело ничего общего с тем, к чему она привыкла. Она восхищалась его чистоплотностью, его "скромностью" как она называла сама себе его частое молчание, не только на едине с ней, но и в те моменты, когда прихождилось общаться с людьми, его непреходящим сексуальным возбуждением, которое она себе объясняла избытком мужских гормонов, и даже сама эта мысль заставляла таять ее и смотреть на него долго и внимательно, уже ни о чем не думая.
Разговаривали они по-прежнему мало, он все отмалчивался, практически на все ее попытки заставить его говорить, а она не слишком расстраивалась этим, ей даже нравилось, и она просто садилась рядом, что-то делала, или смотрела на экран планшета и говорила уже сама от себя, что-нибудь рассказывала и была рада его редким и простым замечаниям.
Они еще не выходили никуда вместе, она все еще не знакомила его со своими подругами, - их было немного у нее, но обе очень близкими, любимыми и любящими, общалась она с ними обеими часто, звонила и сама, и они звонили ей. Однажды она встречалась с одной из них, Андрея она об этом предупредила, и в этот вечер он не приезжал, хотя она собиралась освободиться до вечера и вернуться домой, к нему. Но он сам решил не приезжать. Она немного расстроилась от этого, но, пару раз вздохнув, решила, что так даже лучше, что она не будет никуда спешить и проведет с подругой, с которой не виделась очень давно. Тем более, что та звала ее в какой-то новый, недавно открывшийся но уже очень хорошо зарекомендовавший себя бар.
Подруга загадочно, качая головой и цикая оглядела ее, когда она с распущенными волосами, в потрясающем наряде, лучших своих украшениях и с обкусанными губами села рядом, улыбчивая, с румянцем и блестящими, полными глазами. Девушка и не расспрашивала ничего, ждала, когда Юля заговорит сама, только, естественно, смотрела так, что не заговорить было невозможно. Юля стала рассказывать, но им, двоим как звездочки привлекательным блондинкам, здесь, в ночном баре, разговаривать мешали постоянно. В конце концов они, раскрасневшиеся и подвыпившие, посадили за свой столик двоих парней, довольно респектабельных и уже не студенческого возраста. Ребята попались общительные и уверенные, с достойным чувством юмора, угощали девушек коктейлями и утащили их с собой вместе в хороший танцевальный клуб, где Юле пришлось довольно долго отклонять настойчивость того из них, кто выбрал ее. Она поймала себя на том, что за весь вечер, к нему, высокому, взрослому, уверенному и сильному, она не почувствовала ни малейшего влечения, даже несмотря на то, что танцевали они довольно близко. Подруга, девушка свободная, решила остаться со своим новым знакомым, и Юля возвращалась домой на такси одна. Дома она, преодолевая головокружение, легла на его сторону постели и, часто просыпаясь ночью, старалась дышать его подушкой. Он ей не позвонил в этот вечер, а она, сначала все ожидавшая его звонка, после, уже оставшись одна, не решилаась набирать его, потому что было слишком поздно.
Проснулась она одна, слишком рано и потому разбитой, и, нахмуренная, повертев головой и послушав в квартиру, поняла, что Андрей с ней не ночевал. Она, еще лежа, потянулась к телефону, - ни сообщений ни звонков там не было. Она обратила внимание на время и не стала набирать его так рано, хотя и проколебавшись какое-то время. Она отложила телефон, решив поспать еще и уснула почти тут же, хотя сердце и ухало в груди довольно отчетливо и гулко.
Было около двух часов, когда она проснулась второй раз, и теперь немедленно, поморщившись на вновь пустой телефон, стала набирать Андрея. Она сделала пять вызовов и, наконец, отложив телефон, смущенно и встревоженно села обратно на постель. Но через минуту, пожав плечами, хотя и все еще нахмуренная, ушла в ванную.
Она выбежала оттуда в полотенце, услышав звонок. Звонила подруга, и она, уже нервно, почти истерично, звонок сбросила, стала искать глазами хотя бы какие-нибудь признаки того, что звонил или писал еще кто-нибудь. Стала набирать Андрея, но вновь безрезультатно. Так, не выпуская из рук телефона, она просидела до шести часов вечера, пока звонок в дверь не заставил ее вздрогнуть так, что щеки ее покраснели до самых глаз. Это был Андрей.
- Блин! Ты что!? - заговорила она громко-громко, впуская его, - Ты где?! Ты куда делся, я тебе звоню, ты трубку не берешь!
Он прошел как обычно улыбаясь и протягивая к ней руки, но остановился с удивлением на лице, которое, как пробежало по коже Юли, сыграно было просто отвратительно. Она инстинктивно и очень быстро отодвинулась от него, все пристально смотря ему в глаза.
- Звонила? Да ты что, я не слышал, - и он полез в карман, вытищил телефон, взял его двумя руками и стал что-то там нажимать.
Она, не удержавшись, глянула на его руки и от этого немедленно совершенно вышла из себя:
- Андрей! Не строй из себя дурачка, ладно! И меня за дурочку не держи! Где ты был!!!
Она увидела, как мгновенно сперва побледнели затем покрылись румянцем его опавшие с улыбки щеки, очень впечатляюще и пугающе, и тут же осеклась, и заплакала. Он, увидев ее слезы, так же быстро смягчился, уже не допуская возражений притянул ее к себе и стал целовать. Она отворачивалась и говорила:
- Прекрати, прекрати, не трогай меня, не трогай вообще, не смей! Где ты был, ты мне ответишь или нет? Ты знаешь, что я уже по больницам звонить собиралась, в университете твоих родителей разыскивать, ты понимаешь? Кто так пропадает, Андрей, на сутки, блин? Ты дурак, понимаешь? Не надо меня целовать, я тебе сказала, я не хочу, чтоб ты меня трогал, не понятно что ли?
Он все не отпускал ее, держа за талию, почти скрестив там свои руки.
- Юль, прекрати. Что за глупости? Мы же договорились вроде с тобой, что ты будешь с подругой, а я не приеду в этот раз. Что за скандалы на пустом месте? Ну что за скандалы?
- Убери руки, понял? Ага, договорились, во-первых я вообще не собиралась всю ночь там тусить, я хотела вернуться и чтоб ты вернулся вечером, это твоя инициатива была не встречаться вчера, а я была против этого. И не надо улыбаться, ты не понимаешь что-ли, что я серьезно с тобой разговариваю, - уже немного успокаиваясь лепетала она, послабев, уже не вырываясь, - И мне вообще такое отнощение не нравится, понял? Я тебе не девочка на потрахать, и не надо мне тут чушь какую-то нести про не слышал телефон, я прекрасно знаю, что все ты слышал, и хочу, чтоб ты мне прямо объяснил, почему ты не брал трубку!
- Юль, я сказал тебе, почему, зачем мне врать-то тебе, сама подумай...
- Не знаю, зачем. Из каких-то своих собственных соображений ты это делаешь, каких-то тупых соображений! - она уже говорила автоматически и смотря ему в глаза, понимая, поняв по крайней мере на этот момент, что надо поверить тому, что он говорит.
И все же, сделав самое серьезное лицо, какое могла, проговорила напоследок, уже выпущенная из его рук и отошедшая на пару шагов:
- Что б это было в первый и последний раз, понял? Ты понял меня?
- Ой, - шутливо фыркнул он, развязывая ботинки.
- Андрей!
Он разогнулся и полушутливым, но демонстративно серьезным тоном проговорил ей:
- Хорошо, малыш. Буду всегда тебе звонить. Я правда не думал, что ты так расстроишься.
- Хорошо, - она, смешно вздернув подбородок и расправив плечи, ушла от него куда-то в корридор, но тут же вернулась и спросила:
- Ты ел?
- Да, малыш, не волнуйся, я сытый.
- Хорошо, - и она ушла в комнату.
Она вошла в комнату, остановилась у кровати, спиной к двери и замерла, слушая. Он подошел сзади и обнял ее - именно так, как она и хотела. Она выгнула спину, но пока замерла, ожидая его действий. Он тихонько подул ей на шею и поцеловал туда, куда дул, ноги ее задрожали, она бросила из рук покрывало, прижала кулаки к груди и постукала друг об друга ручки запястьями.. Она, закрыв глаза потянула носом, не уловив никаких новых в его безобразных для нее запахах, и от этого задышала и заохала, повернула к нему лицо, подставляя губы, которые он поймал тотчас же. Она схватила своими покрытыми мурашками его руки на своем животе за локти и стала сжимать изо всех сил. Он толкнул ее на кровать, ноги ее дрожали так, что это было видно глазами, она упала на ключицы, сразу сильно выгнув спину и подтянув к себе локотки, голову положила на щеку, с закрытыми глазами, максимально открытым ртом и нахмуренными бровями. Он стащил с нее штаны до половины, поцеловал туда, откуда сейчас можно было пить и ллегонько прикусил за ягодицу у самой попки.
Часов до двух ночи она плохо помнила время. потому что головы ее с ней не было. Совсем не в состоянии двигаться, она, уже вновь приобретая хоть какую-то возможность соображать, перво-наперво подумала, что он безобразным образом наполнил ее всю, в обоих местах, но, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой, только блаженно улыбалась себе даже и на эту мысль. Она поняла, что он где-то там курит, поэтому потихоньку стала открывать глаза. Но он вернулся, поцеловал ее между лопаток, чем вызвал очередную сильную волну мурашек. Это уже просто удивило ее, настолько, что она резко повернула к нему голову и стала говорить:
- Блять, Андрей, что ты со мной делаешь, это невообразимое что-то... Я же опять мокрая вся, опять теку, пошевелиться не могу, а теку... Угу, очень прикольно... Что ты улыбаешься, дурак?... Это уже просто нехорошо как-то... Тебе смешно, а я как подумаю, что расставаться когда-нибудь придется - и че я буду делать? Я умирать не хочу. Понимаешь? Осознаешь вообще это?
Он только улыбался, лежал рядом, закинув руки за голову, но смотрел на нее.
- Что ты глядишь? Ужас это какой-то вот и все...
Он тихо засмеялся, протянул руку и погладил ее по лопатке.
- Вот опять. Просто трогаешь, прекинь, и у меня мурашки, хотя я только что обкончалась вся уже. Это нормально вообще? Я реально же боюсь, а тебе все хиханьки да хаханьки.
Он, естественно, тут же снова протянул отнятую было руку и опять погладил ее, но теперь не только по лопатке, а опустив по ее коже пальцы и протянул их по всему ее боку до косточки таза. Тпереь и он почувствовал, как под пальцами его поднимаются бугорки.
Она вскочила, отдернулась и с настоящим страхом посмотрела на него:
- Не трогай меня!
Она встала и ушла в ванную, вернулась оттуда быстро, с забранными в хвостик волосами, бледная и с четкими кругами вокруг глаз, подошла к своему столику и взяла крем для рук.
- Нафик ты так накончал в меня?... Иди мойся...
Он, мыча, поднялся и хотел подойти к ней.
- Не трогай меня! Не трогай, - как-то уже умоляюще и негромко проговорила она, смотря ему в глаза, - Иди мойся.
Пока он был в душе, она выкурила сигарету, натерла кремом лицо, переоделась в пижаму и легла в постель на бок, отвернувшись от его подушки. Слышала как он вышел, как курит, как вошел в комнату и выключил свет, как лег рядом, опустив свое тяжелое тело, как пошевелился растянувшись и приняв именно ту позу, о которой подумала она. Замерев и сдерживая сердце она стала ждать, пока не заснет и, удостоверившись, что это произошло, резко повернулась и поцеловала его в висок, потом опустилась, положив щеку ему на спину и обхватив рукой его за талию.
Будила она всегда его поцелуями, не говоря ничего, не трогая руками и не шумя, - целуя его лицо. Разбудила и теперь так и, увидев, что он улыбнулся с еще закрытыми глазами, прижалась еще и щекой, и руками обхватив его голову.
- Вставай, мишка... Уже обед скоро
- Мишка?..
- Да!... Принести тебе кушать? - она залезла к нему, приподнявшемуся и севшему, на кровать с ногами и прижалась всем телом, постаралась прижаться. Сначала просто положив ему на грудь ладошки, а потом обхватив его всего за грудь, сдавила изо всех сил и держала так сколько могла долго. Его руки лежали на одеяле или у ней на спине.
Она оторвала голову и посмотрела на него:
- Мм? Хочешь кушать?
- Дай я умоюсь сначала.
Она выпустила его и заметила, что руки его немного дрожат. Сама легла на его место и полежала немного на боку, не закрывая глаз. Потом уснула, все в той же позе. Проснулась, быстро дернулась, оглядывась, и увидела его, снова спящего рядом с ней, снова на жиаоте, и вдруг, сильно сотрясаясь и давя свои всхлипы, заплакала, сильно-сильно, глазами и губами. Она проревела так, сидя и подтянув коленки, глядя в окно и теребя край своего халата...
Ту ночь Андрей провел тоже в одном из баров города, где познакомился с высокой, тощей девушкой с мелкими чертами лица и большой грудь. Она сама начала с ним разговор, долго кривлялась, таскала его танцевать и жаться к нему попой, пока он, дрожащий и озлобленный, не увел ее трахаться в туалет. Губу, пока шли туда, он, мокрую, выпячивал изо всех сил и тряс, не стесняясь, головой из стороны в сторону. Девка ожесточенно и зря двигала тазом, а когда он, не успев и плюнув, кончил в нее, завела скандал. Смущенный и испуганный, он убежал и из туалета и вообще из клуба. Он долго ходил по городу и сильно замерз, потом сел на скамейку у какого-то торгового центра и стал шептать, глядя перед собой и почти не двигаясь. Поймав себя на этом интересном занятии где-то через полчаса, когда зубы уже колотились друг об друга, он вскочил и стал, в настоящем бешенстве, топать ногами и фыркать вокруг себя вылетавшей изо рта слюной. Он пошел куда-то и снова шептал, теперь громче и отчетливее, - зная, что никого вокруг нет. Стал часто доставать телефон, включать его и смотреть на него. Шел он куда-то к площади, в подъем, поэтому злоба его стала, наконец, его просто слепить. Он захныкал, потом заревел вголос слезами и, нелепо и смешно размахнувшись, бросил телефон куда-то на газон. Потоптался на месте и побежал, всхлипывая, его отыскивать, а найдя стал оттирать от грязи рукавами пальто, фыркать, плевать на него и оттирать снова. При этом он воровато оглядывался по сторонам, боясь, что кто-то может увидеть его, и тоскливо, с той же мыслью, посмотрел на освещенные окна выходившего на улицу жилого дома.
Его занесло уже далеко за два часа ночи в кафе, где он грелся, сильно обращая на себя внимание, потму что чатсо сплевывал в чашку из под быстро выпитого кофе, смотрел туда и што-то шептал. людей в кафе было мало, только две девушки-школьницы, поэтому, очевидно, он и чувствовал там себя спокойнее и просидел очень долго, под конец уже просто смотря на стол и держа руки на нем, как держат на парте.
Еще в одном кафе, куда он попал совсем под утро, клиентов не было вевсе, что тут же, еще на пороге вызвало кривую улыбку на его илце и странные, хлопающие звуки из его рта. Здесь он долго мыл свое лицо и шею в туалете и потом, вспомнив и испугавшись, свои пах и бедра с внутренней стороны. Несмотря на испуг, по лицу его на протяжении всей процедуры бродила улыбка, он вытирался туалетной бумагой, которую после почему-то напихивал в картманы пальто. Туда же он сунул свои промоченные из-за того, что мыться было крайне неудобно, а руки дрожали, трусы, - снимал их он сильно вспотев и едва-едва не заплакав, но после сильно обрадовался и возвращался в зал с улыбкой, уверенно и даже немного вразвалку.
Он сел на свое место, бодро и ухмыляясь оглядел пустые столики вокруг, пожал плечами и поморгал. потом надолго уставился в окно, постепенно и незаметно для себя сникая. Выпятил губу, скорчил гримасу и немного поплакал, пожимая сам себе руки и молча. Затем он вновь стал гордо смотреть, сидеть развалясь и хмурить брови, приподнимая одну из них. Он подозвал серую официантку, попросил у нее меню и пытался дольше, чем обычно спрашивать у нее очто-то о меню, но сам стал заикаться, покраснел и стал дрожать и лепетать так, что даже эта девушка, тихая и забитая, оглядела его с удивлением. Это он конечно заметил и долго еще сидел, сжавшись, неестественно подтянув наверх плечи и глядя в одну точку на столе. Еще какое-то время спустя, когда уже пошли троллейбусы, он тоскливо поглядывал в окно, сидя с прямой спиной, держась за край стола, и тряс поочередно то одним то другим коленом. Пробыл именно так он до самого рассвета, но вышел опять широко расставляя ноги, топая и стараясь шуметь и даже высморкавшись после выхода, хотя лицо его и было покрыто отчетливым румянцем.
Пройдя сколько-то шагов по улице, пока не надоели поднятые плечи, руки в карманах и стоячий воротник пальто, он остановился в недоумении, которым, как у ребенка было пропитано все лицо его. Он похлопал по бокам руками, потрогал лицо, пооглядывался, поворачиваясь всем корпусом, развернулся и по той же дороге отправился обратно. Шел долго, давно оставив позади кафе, и дошагал до небольшого перекрестка его улицы и еще меньшей, остановился вновь. Теперь он стоял хмуро, почти не двигаясь, смотря перед собой, дыша спокойно и почти неслышно. Не менее получаса спустя он поднял позеленевшее лицо, вытер двумя пальцами уголки губ и остановил взгляд мутных, посеревших глаз на крупном торговом центре, расположившемся на углу, от него через дорогу. Резко дернувшись туда, он ударил плечом какого-то обходившего его мужчиину от чего широко, как только мог, раскрыл на него свой рот и держал в таком положении, не меняя. Мужчина дико отшатнулся от него и скорее ушел дальше, а Андрей снова отправился переходить улицу к торговому центру.
Перешел и вошел внутрь через стеклянные крутящиеся двери, остановившись и оглянувшись на них, казалось, пораженный и притихший. Потом, помотав головой и что-то пошептав себе под нос, выпрямился, расправил плечи, и медленно, еще и руки расставив в сторону, плавными движениями двинулся по галерее центра. Сильно негармонирующими со всем этим движенияями и даже постанывая он дернулся расстегивать пальто, расстегнул, долго поправлял "правильно" шарф и, наконец поймав себя, еще более дернувшись пошел снова так, как раньше, то есть "вальяжно и спокойно".
В отделы он заходил болезненно, каждый раз замечая легкое пощипывание вдоль позвоночника, но заходил и был доволен этим, шагал вдоль висевшей одежды, что-то трогал и разглядывал, "изящно но сурово" наклонял голову, держал выражение лица, иногда хмыкал и старался после разглядывания этикетки с ценой не бросать вещь, а смотреть и трогать ее еще более заинтересованно.
Измотанный таким образом, он опустился на скамейку в центре одной из галерей, у фонтана, и просто отдыхал, слушая шум воды, гомон людей, музыку и все прочие звуки, порой даже оглядываясь на них, теперь с легкой, полублаженной улыбкой.
Здесь он тоже сидел долго, около двух часов, пока, наконец, с радостью не почувствовал голод. Он весело поднялся и совсем другой, новой какой-то походкой, - на него, очевидно, влиял дневной свет, приятные звуки и запахи помещения, - отправился разыскивать фудкорт. Там, еще более ощущая голод, он набрал себе много всего, уселся и ел все, долго и со вкусом. Выходя на улицу, он с лицом человека, только что отрезавшим себе руку закричал и замахнулся на мальчика, на которого сам же по неосторожности наступил. Мальчик заплакал, его мать вскрикнула и заголосила, а Андрей со всех ног пустился бежать до первого переулка, куда можно было свернуть.
Звонки Юли застали его на набережной, смотрящим на воду с деревянных мостков, очень бледного и притихшего, опять, естественно, в полном одиночестве. Он вязко и тяжело вспоминал ее, начав с запаха а затем вырисовывая, сам, перед глазами ее образ. От этого тело его сильно ослабело, так что он вынужден был дойти до парапета и опереться на него спиной. Лицом и движениями головы он помогал себе оставаться в сознании и не падать, потому что ноги, колени, дрожали совсем сильно. Отсаваться без движения было тяжело, и он стал, как мог, прохаживаться, с каждым шагом все увереннее и все более закрепляя на лице нормальную человеческую улыбку. Глазки его заблестели, он вытер со лба остатки пота и, наконец, вздохнул и огляделся. Спустя полчаса он спокойной, твердой походкой двигался в сторону своего дома, куря и думая только о Юле. Дома он попил чай, поговорил с мамом, рассказав ей что-то про Юлю, и даже показал ей несколько ее фотографий сделанных на свой телефон. Был очень весел и разговорчив, сам спрашивал, как дела у отца, как их планы относительно какого-то дела, серьезно воспринимал наставления относительно диплома. Затем, увидев, что Юля успела позвонить ему еще пару раз, стал собираться, обещая зайти еще на днях. К Юле он отправился на пойманнной машине, настолько хотел увидеть ее поскорей. Хотя и сам, с небольшим впрочем удивлением, понимал, что не собирается снимать трубку вновь вибрирующего телефона.
Юля нашла скомканную туалетную бумагу и трусы в его пальто на следующий уже день, ищя по дому сигареты. Она смотрела на все это и не бросала из рук, несмотря на страх и омерзение, в течении нескольких секунд...
***
Я попал в больницу, и когда лежал там ко мне пришел Леша с семьей. Чувствовал я себя уже более-менее удовлетворительно, не тошнило, не болели ребро и ключица, не сводила глаза переносица, мучившая меня особенно всю предыдущую неделю. Левой кистью, пострадавшей особенно - на ней даже пришлось сделать операцию, как говорил мне врач, - я пользоваться еще совсем не мог, но зато полностью работала правая, да и в общем я мог вполне удовретворительно шевелиться, мне даже приподняли, впервые, верх кровати, чтобы удобнее было общаться с гостями. Больница была очень хорошая, на удивление оказалось, что у меня сохранилась какая-то серьезная страховка, поэтому я здесь и очутился, мне нравился персонал, все обслуживание, и вообще, если бы не боли, которые особенно первое время сильно донимали, когда бодрствовал, я лежал бы с настоящей радостью, но и без того было очень легко и спокойно на душе, особенно спокойно.
Ребята пришли днем, всем скопом, только без самого маленького, и первое время стояли вокруг постели с вытянутыми, перепуганными лицами. Лешка, как и должно, нашелся первым, стал шутить, я - ему, как мог, вторить, так что атмосфера постепенно разрядилась, и мы стали просто спокойно разговаривать. Олеся притащила даже моего врача, парня, наверное, одних с нами лет, который в конечном итоге тоже шутил и смеялся вместе с нами. Про выписку, однако, он отозвался уклончиво, ничего не обещал и вскоре ушел, вернее мы и сами его выгнали. Олеся с Лешей сели на стулья вокруг, а Катя осталась стоять где-то возле моих ног. Она чаще других пробегала взглядом по моему телу, и вообще видно было, что еще не особо оправилась.
- Тебе, Андрюх, хоть бы пивка, мы-то вот не захватили, а надо было, не догадались!... - с толстой своими губами улыбкой сказал Леша, шевелясь в кресле, - Ну ничего, в следующий раз принесем...
- Ага, конечно! Ты дурной что-ли, Леш, какое пиво! - покатывая на него глазами немедленно отозвалась Олеся, - Хуже что-ли хочешь сделать человеку, вот что такое?
- Хуже от пива еще никому никогда не было. Обязательно принесу, Андрюх, специально завтра заеду. Тебе какое?
- Перестань, Леша, сколько можно чушь всякую нести! Андрюш, скажи лучше, они в принципе-то сколько тебя тут держать могут по этой твоей страховке? Я по-моему где-то слышала, что это тоже как-то ограниченно, то ли месяцем, то ли полуторами... полтора... полтора месяца короче лежать только можно.
- Где это ты такое слышала? - спросил Леша, - Чушь какая-то. Сколько надо, столько и продержат, не больного же человека на улицу выкинут...
- Они не выкинут, просто деньги возьмут потом, че ты как этот... Не знаешь, как у нас все делается что-ли? Андрюш? Чего тебе-то по этому поводу сказали?
- Да ничего не сказали, я не спрашивал.
- Надо спросить, мне кажется, а то вдруг все-таки что-то такое будет. Мало ли...
- Ну ты, Андрюх, во всяком случае если что - обращайся смело, естественно. Без разговоров, ок?
- Да, Леш, спасибо.
Я часто поглядывал на Катю. Теперь она стояла главным образом смотря в пол, одну руку держала на спинке маминого стула, а другой что-то теребила на своей кофточке. Но стояла спокойно, даже скучно, как мне показалось, и порой длинно поглядывала в окно, где в этот день было очень солнечно и светло. После второго или третьего долгово взгляда на нее, я понял, что мне не хочется более, не интересно смотреть на нее, я даже слегка поморщился от этой мысли, но коротко и совершенно безболезненно.
Более внимательно я оглядел Лешу и Олесю. Она ощутимо похудела, как-то по-новому уложила волосы, что, на мой взгляд, шло ей меньше, движения ее были более резкими чем раньше, но это можно было объяснить и обстановкой, хотя, подумав, я решил, что это не так, да и под глазами были крупные, четкие тени, что мгновенно возбудило меня, так что я даже опасливо покосился на свое одеяло. Леша еще поправился, совсем округлились его плечи, и неприятно выпирал небритый второй подбородок. Я не увидел ничего интересного и стал слушать, что они говорят. Каким-то образом, очевидно, шевельнулось в этот момент мое лицо, потому что я тут же поймал на нем взгляд Кати, короткий и острый и, как мне показалось, крайне неприязненный. Я немедленно стал вглядываться, но она уже опять опустила глаза и продолжила теребить свою кофту. Она не пошевелила ничем, кроме этих гглаз. Она была совсем молодой девочкой, а там, где она стояла, у самых моих ног, я знал, был неприятный запах заживляющей мази на той ступне, которую ломали мне крышкой мусоропровода, и по ее позе я теперь четко и ясно увидел, что она стоит у кровати друга ее родителей, который просто неприятен ей запахом видом и тем,что ее привели его навещать. Ребята чего-то обсуждали там между собой, можно было за них не опасаться, поэтому и я - просто опустил глаза и попытался расслабить лицо. Мне стало немного гурстно, но не в пример более - тепло, легко, быть может даже весело..., нет, не весело, но спокойнее, я намного спокойнее и увереннее почувствовал себя.
Ребята там что-то зашевелились, очевидно решив, что я устал.
- Андрюх, ну мы пойдем наверное, а то утомляем тебя.
- Да ну, глупости...
- Не, Андрюш, правда пойдем, а то ты еще не очень, вдруг и правда переутомишься. Ты выздоравливая, поправляйся. Мы наверное еще зайдем на днях, да, Леш?
- Обязательно. Давай, старик. - он поднялся и пожал мне сверху руку, - Собирайся с силами. Все нормально будет. Поговорим потом кстати еще, а то сам понимаешь, так оставлять...
Я благодарил, и они стали выходить. Олеся, ободряюще моргнув мне еще раз, пошла первая, правда потом оглянувшись в поисках Кати и что-то шикнула ей. Но Катя завязывала шнурки свроих высоких ботинок и поэтому оказалась последней. Леша, очевидно уверенный, что никто этого не увидит, изо всех сил рукой пожал край моего одеяла, тот, что был у самых ног... Он забрал его полный кулак, я видел это собственными глазами, хотя и не верил, что вижу, я помню, что даже как-то дернулся в ту сторону. Леша выпустил одеяло и повернул, видимо неосознанно, голову в мою сторону. Увидев, что я смотрю во все глаза, он густо-густо покраснел, до самых ушей, и поскорее вышел из палаты, руками подталкивая Олесю. Я смотрел на него во все глаза, наверное, с открытым ртом.
- Мне надо поговорить с вами, позвоните мне, пожалуйста, ладно, - услышал я шепот сбоку.
Я покосился, но видимо очень неприятно, так что она отпрянула и испугалась, отвернулась и бегом стала догонять своих. Мне стало немного стыдно, что испугал ребенка, но вспомнив об одеяле, я вздрогнул, и из головы моей, раз и навсегда, вылетела эта маленькая, светлая, толстогубая девчонка...
Пару недель спустя я выписался из больницы. Добирался до отеля я тяжело, несмотря на то, что ехал на такси от дверей до дверей. Но добравшись до номера в изнеможении лег в постель и заснул, очень и очень надолго. Я проснулся уже затемно с ощущением несползающей с лица улыбки и какой-то бурлящей на скулах радости. Руки мои потянулись к телефону, я заметил время, поморщился, но, поняв, что не могу терпеть, набрал номер. Гудки в трубке так гудели, что, по-моему, аж больно было моему уху. Договорились, что Леша заедет через час, и я стал умываться и звонить портье, чтоб принесли бутылку виски. Я сидел на краю кровати и ждал, теребя свои руки, улыбаясь и поглядывая на входную дверь. Наконец постучали, я поднялся и пошел открывать. За дверь, стоял только что согнавший с щек румянец, бесстрастный и серьезный Леша.
- Заходи, Лех, вискарь уже принесли.
Он вошел, поздоровался со мной за руку, все деловито и упорно глядя мне прямо в глаза. Я не смущался а только приглядывался к нему, впрочем тоже стараясь делать все серьезно но добродушно. Мы уселись вокруг столика, на который я поставил бутылку и два стакана, я открыл ее, налил и предложил брать лед. Он немедленно стал его накладывать себе в стакан и провозился с этим довольно долго. Я в это время молчал, держал свой стакан в руках и брякал в нем свой лед по стенкам.
- Ну чего, как чувствуешь-то себя, старик? - проговорил он наконец, проглотив предварительно почти половину налитого.
- Да лучше, лучше уже.
- Все зажило?
- Да как на собаке.
Он натужно и надолго рассмеялся.
- Как семья? Олеся, дети?
- Да чего, все слава богу. Растем помаленьку. Сынишка только заболел ерундой какой-то, Олеська возится сейчас. Но вроде ерунда какая-то.
- Работаешь?
- Ну да, а как же? - она рассмеялся уже по-настоящему, - Это ты тут у нас гуль... разгульный... свободный короче. А нам, семейникам, приходится, че делать. В отпуск опять хочется, да и Олеська все снова в Европу просится, там распродажи какие-то шмотошные, типа заодно. Я ей говорю, какого ж черта опять в Италию, но разве ж тут прошибешь? Тут, старик, такие глубинные основы, что ничем не переборешь. Так что надо ехать, - и он опять захохотал.
Я все кивал головой и делал максимально заинтересоованнное лицо. Обратил внимание, что он хоть и хохочет, но бегает глазами по комнате, по столу, по окнам, и старается не смотреть на меня. Я, очевидно, покраснел от этой мысли и, не удержавшись, пошевелился.
Я ничего не отвечал, поэтому он перестал смеяться и наклонился над столом:
- Ну, старик, давай выклады... выгов... выкладывай, какие вопросы у тебя? - дергая голосом проговорил он, и тут же, очень смущенный, отклонился обратно.
Я быстро провел по нему глазами и говорить не хотел, не хотел настолько, что промолчал и теперь, понимая, что сижу с улыбкой, хоть и правильной, но совершенно, безобразно раздрожавшей меня самого.
Он задрожал. Я заметил это, но он думал, что не видно, поэтому, скорее всего, не стал ничего предпринимать, хотя и больше шевелился, потянулся к бутылке, задышал и зафыркал, но говорить, очевидно, не решался, опасаясь, видимо, что будет заикаться. Снова стал пить большими глотками и спросил очень коротко, можно ли у меня курить. Я сказал, что можно.
Мы закурили, и Леша очевидно успокоился, сел свободнее и прямее, естественнее. Но только я так подумал, он попросился в туалет и ушел туда, оставив меня одного и не закончив разговора.
Поняв это, он, возвращаясь, еще походя стал говорить, вернувшись к прежней нормальной интонации, что, видимо, стоило ему немало - он побледнел и, несмотря на то, что явно умылся, был в испарине.
- Так все-таки че ж это было-то, Андрюх, расскажи как следует. Я так понял, это с этой, с Полиной Пороховщиковой связано, праильно я понимаю?
- Правильно.
- И че там? С ебарем ее новым повздорили чтоль?
- Ну да. Можно и так сказать.
- Ну понятно. Че, это дело житейское. Он один тебя фигачил?
- Один.
- А че, как так? Ты вроде парень-то нехлипкий. Спортсмен чтоль?
- Да кто знает. Я не спрашивал.
- Ну понятно, - он поднял к лицу свой уже почти пустойстакан, в котором громко бренчал лед, - Спортсмен значит. Бычара небось, да? Ну да *** с ним, разберемся. Есть у меня парнишка знакомый, он мне говорил как-то, когда у меня что-то похожее было, что может че-то предложить в этом плане. Ну, то есть не в прямом смысле похожее, не подумай чего, я Олесе не изменяю и не изменял никогда, ты знаешь, это не в моих правилах, но в общем смысл в том, что есть ребята, приличные кстати ребята, не гопота какая-то, которые если и не наказать как-то, то по крайней мере напугать могут помочь. Вощем как-то так. Если хочешь, я те дам его телефон, скажешь просто, что от меня, и договоришься сам, как тебе нужно будет. Окей?
- Ну да. Спасибо, Леш...
Тикали часы. Надо было сказать еще что-то, но мне совершенно не хотелось. Вместо этого я стал прямо в глаза смотреть на него.
…Он увидел, увидел и в первые секунды буквально заметался, даже почти вскочил, стал трогать свое лицо, дрожать как осиновый лист, едва-едва не уронил свой стакан и все остальное со стола, краснеть, бледнеть и пускать слюни, - в общем я вынужден был взять его за локоть и держать долго, сжимая изо всех сил. Он затих, но настолько спрятал лицо, что, казалось, разглядывает что-то у себя на груди, и я понял, что хотя бы на несколько минут, но должен оставить его одного. В конце концов я неплохо понимал его, понимал, что ему стоило придти сюда и ****еть про какую-то хрень о наказании какого-то парня. Я встал и ушел в ванную. Я встал там перед зеркалом, сунул руки в карманы и стоял, разглядывая себя, свое лицо с опухшей темно-синей скулой, изменившим форму носом и высриженным на месте шрама виском. Я пустил воду, чтоб не слышать ничего, что в комнате, - я был уверен, что он уйдет, поэтому думал о том, как выйду выкурить сигарету и сразу же лягу спать. По правде говоря я чувствовал сильную усталось, почти изнемож-ж-жение, сильно болела голова и от слабости дрожали колени.
…Я вернулся, но Леша сидел там, держал руки на коленях и смотрел в окно, на мое появление он не вздрогнул и не пошевелился. Я просто прошел на свое место и сел. Я тоже почувствовал стыд в этот момент и довольно сильный, - неожиданно для себя, остро для себя. Липко и противно. Настолько противно, что хотел предложить ему уйти тут же, еще не поднимая глаз. Но что-то заставило меня сидеть и ждать, несмотря на то, что человек напротив абсолютно ничего не говорил и даже не двигался. Я стал чувствовать усталость еще сильнее, чем ранее в ванной, и очень хотел лечь, прямо здесь и прямо в ту же секунду.
- Катя многое понимает. - услышал я его голос, но смотреть на него не стал, - Ненавидит меня за это.
- Я вообще думал, что это она будет. Когда в больницу заезжали, понял, что это не так.
- Я знаю, что ты так думал. Но она не то. Она, по-моему, и ненавидит-то меня именно за то, что она не то, что не может. Заставляет себя. Злой она ребенок у меня. Злой и очень рано и очень многое понимающий. Тебя сразу раскусила, еще задолго до меня. Меня одного еще переносила, но теперь, когда еще один появился, совсем с катушек слетела, просто дрожит, когда меня видит.
- Да уж...
- Быстро все как, да?
- Да уж... Она мне говорила про тебя, намеками. Намеками ее, которые она лучшее любой бабы формулирует, но я в конце концов понял. Боялся первое время, как больной. Как сопля какая-то, как школьница-целка, блять. Долго собирался. Мы же сейчас как мужики с тобой разговариваем, правильно? Как мужики, ну... Вот я тебе и говорю все откровенно. Особо тут обсуждать, естественно, нечего, чушь какая-то все... Но делать-то че-то надо, грех такой шанс упускать. Хотя, приятель, признаюсь тебе, я поверить не мог, чтоб ты, именно ты мог бы это... это... ну в общем делать. Меня, блять, до сих пор оторопь берет, понимаешь, типа как буд-то два педика мы с тобой, чуть не блевать потащился. когда эту мысль подумал. Но потом, как все соспоставил, осмыслил и заново передумал, уже полностью уверенным стал, никаких сомнений не осталось, иначе хер бы ты, старик, увидел меня здесь сегодня. *** знает, че делать, правда? Ты, вижу, тоже нихера не знаешь, че делать, правильно?
- Правильно.
- И че, давно так живешь?
- Давно... Хер знает, не знаю... Как так? А... Я... я... осознал только недавно по-моему...
- Я знаю, что ты недавно осознал. Иначе не стал бы к Катьке лепиться, не стал бы с этими сопляяками хипстерятами зависать...
- Не надо...
- Не, не буду, старик, не буду... Кстати тут нечего стесняться... Я сам только понял, что все эти порисульки, пописульки, все эти фоточки, картиночки, голые модельки - вся эта херь, которой я пытался забавляться - это полная херь... Наиполнейшая херотовина, блять. Про****изм ебучий, блять, ****а ***вая, блять. Я, блять, сам, блять, себе, блять, только хуже, блять, делаю, блять...
Я поднял глаза на него, он ревел. Лицо в общем было нормальное, только прыгал подбородок и безобрано текли слезы из глаз. Колотило его как в лихорадке. Я очень удивился.
- Я вааще, блять, запутался весь, старик...,- прошептал он, - Я, *** знает, может просто лечиться надо, пойти полечиться и все. Я ваще хуй знает, может мы с тобой о разных вещах говорим, блять. Я ваще хуй знает, о чем я говорю, блять!... Я думал, я один, думал, я ебнутый просто и все, понимаешь?! Я думал, я ебнутый нахер, у меня ведь семья, дети, блять, прикинь! Дети у меня! Мне че, блять, делать?
Кисть его, лежащая на краю стола. на ребре ладони, дрожала как у человека с инсультом. Но я не только потому обратил на нее внимание. Я взял ее обеими руками, пожал и поразгибал, один за одним, все ее пальцы, пальцы. Он вскочил, долго и тем же лицом, как у его сына, рассматривал меня, а потом сказал:
- Господи! Господи!..
Зайдя в ванную, я увидел, как Дизель, с совершенно белым лицом раскачивается вперед-назад, сидя на краю ванны. Я поссал, вымыл руки и остановился над ним, смотря. Он только поднял собачачьи, слезящиеся на меня глаза. Я плюнул и ушел.
Через два дня мы встретились с Лешей в кафе, днем, оба тепло и плотно одетые, и оба смотрящие друг на друга внимательно и со страхом. Но что-то я делал и в эти два дня.
Он тогда ушел со слезами на глазах, почти не видя ничего сквозь эти слезы, но я его ни за что не благодарил да и не говорил ничего почти, - только смотрел на него, как мог внимательно, да жал ему руку, когда стояли на пороге. Отпускать парня конечно было страшно, но ничего не оставалось, не ночевать же ему у меня было. А наконец отправив его, я, морщась и сжимая кулаки, отправился в ванну. Но там никого не было, я только умылся, порассматривал свои глаза в зеркале, порассматривал зубные щетки и бритвы, да пошел спать. Сразу уснул, только немного подергав под собой подушку.
Следующий день был пасмурным и очень теплым. Снег не шел, но было впечатление, что вот-вот собирается пойти. Проснулся я рано, еще до десяти часов, и долго лежал на спине в постели, смотря в окно, вернее, просто на свет из окна. Было тепло, спокойно, и никуда не хотелось вылезать. Спать, однако, тоже не хотелось, и постепенно, еще потягиваясь, я стал вставать. Поднявшись на ноги я постоял еще с минуту возле окна, почесываясь и зевая. Теперь видно было улицу и что там происходит, а стоять мне хотелось не столько даже с надутым но и с опухшим лицом, - думать хотелось, что оно у меня такое.
Я долго мылся, долго одевался и, накинув только пиджак, отправился завтракать вниз, благо время для этого еще не вышло. Проходить мимо ресепшн и входных дверей было холодно, и я подумал, что как-то непродуманно у них это, ведь на улице было совсем тепло.
Завтрак был невкусный, но сидеть приятно, - всетдло и тепло, да и хорошим кофе, так что я пил его долго, немного только досадуя на то, что нельзя курить и то лишь в первое время, пока не догадался сходить на улицу. Девочка-портье, новая по-моему, по крайней мере незнакомая мне, опасливо и смешно поглядывала на мою забинтованную руку и лицо, - я улыбнулся ей, когда проходил мимо, а стоя с сигаретой на улице все время думал об этом и переживал, что я уж совсем теперь какой-то страшный стал, с такой-то рожей. Было, наверное, градусов пять-семь, что для февраля совсем необычно.
Я так и не определился, куда пойти в этот день, поэтому пока просто поднялся к себе, запер дверь и снова разделся.
Ближе к обеду я, проголодавшийся, сидел в очень хорошем кафе, в котором я раньше не бывал и даже не знал, что оно существует в городе, на что я сейчас подосадовал. Мне очень нравилось внутри, и обстановка и интерьер и официанты и даже публика. Сидели очевидно не бедные люди, красивые, уверенные в себе женщины и мужчины через одного в дорогих часах. Я сидел, ждал свой дорогой заказ из одного блюда и сока и разглядывал помещение. Оно было большим, в несколько залов и зон, с уголком кабинок, кое-где с деревянными лавками перед крупными столами, кое-где с плотно наставленными маленькими столиками. Но все это было очень аккуратно, в темно-коричневых тонах оформлено да и гармонично и стильно сочеталось друг с другом. Кофе, котрый я выпил перед обедом, поразил меня своим вкусом.
Прямо передо мной, лицом ко мне, уселся крупный парень, лысый, с большим заросшим щетиной подбородком, широкоплечий и в светло-фиолетовом свитере. Мне принесли еду, я принялся за нее и удивлялся вкусноте, которую ем, а парень напротив басил что-то в телефон и шевелился на своем месте в поле моего зрения.
Поев, я закурил, стал допивать кофе и разглядывать большое филенчатое окно слева от моего столика. Потом я пошел в туалет. Возвращаясь мимо лысого парня, сзади него, сидящего у прохода, я услышал, как он говорил пареньку, молодому официанту:
- Че, спички-то дай! Быстрее бегай, давай, че ты...
Я протянул руку и, дважды наклонив, макнул лысого парня лицом в его же тарелку потом сам собой сел перед ним на стул за его столом и сам собой сказал:
- Че так невежливо разговариваешь, приятель? Неправильно так как-то...
Он вскочил с маслом и травой на морде и, что-то закричав, и потянул ко мне руки. Я стал быстро бить его лицо правой рукой, тщательно смотря на то место, куда мечусь. Попал я, беспрепятственно, раза три-четыре, парень повалился обратно на свою лавку, как-то все еще махая руками и продолжая выкрикивать но закрыв глаза, а я замер над ним, замахнувшись и все так же разглядывая его скулу. Ко мне подбежал высокий плотный охранник и парни-официанты, хватали меня за руки, но я, вырвавшись, схватил пальто и скорее выбежал из кафе. Не чувствовал я ничего, кроме острейшей боли в ключице и ребрах с правой стороны - из-за того, что так резко и часто двигался только что. Ну и еще чуть-чуть было противно.
Еще, когда я стоял на перекрестке, ожидая сигнала для перехода, и замешкался немного, одна из двух навстречу шедших мне девушек, что-то или показывая или объясняя подруге, покачала бедрами и пару шагов прошла, ступая по одной линии, а потом, увидев меня замеревшего, улыбнулась мне такими белыми зубами и ямками на щеках, что я только руки сложил на груди, не стал переходить да долго провожал ее взглядом. Из-за этого я передумал возвращаться прямо сейчас в отель.
Еще, когда я шел и смотрел по улицам, мне так дико захотелось заниматься сексом, что я, выхватив телефон, стал звонить тем двум девушкам, которые уже как-то приходили ко мне в номер. Дозвонился и договорился на десять вечера, все время разговора сглятывая обильно выделяющуюся слюну.
Еще, когда я сидел за очередной чашкой кофе, услышал, как парни рядом обсуждали только что случившуюся аварию одного из них, смеялись и улыбались друг другу, а я так на них смотрел, что заставил хмуриться в мою сторону.
Потом я звонил Владу, долго уговаривал его встретиться, рассказал даже для этого про то, что на вечер у меня заказаны две девушки, соврал про какую-то будто бы важную для меня дату, но ничего не добился и очень расстроился от этого.
Проходя мимо случайно попавшихся на пути бань, я зашел туда и стал спрашивать, нет ли у них на вечер отдельных номеров, заказал один и стал снова звонить вечерним девушкам, узнавать, смогут ли они приехать в эту сауну.
Еще, уже ближе к вечеру, я зашел в дорогой ресторан, о котором мне как-то кто-то рассказывал, вкусно и обильно поел и выпил бутылку самого дорогого у них вина. Затем отправился слушать джаз тоже в знакомый бар, но по дороге у меня пошел мороз по коже от всех этих моих событий, и я попросил водителя машины остановиться, вышел и постоял, глубоко дыша и приходя в себя. Особенно поражала меня мысль, что несколько часов назад я кого-то бил...
Вечером, в одинадцатом часу, я сидел у себя в отеле на кровати, лицом к окну, ревел и улыбался. Слезы текли как-то сами по себе, без напряжения, я даже поэтому поводу подумал, что совсем как баба стал, но быстро и мельком, а думал все о том, как еще совсем недавно общался с ребятами-студентами, перебирал их всех в уме, называл их всех себе по имени и растирал все слезы по щекам. Мне очень не хотелось никуда идти завтра.
Я решил не спать эту ночь и постоянно смотрел на часы, но на наручные, то на стенные над телевизором. Сжимал, пожимал свои руки да иногда начинал раскачиваться вперед назад. Еще часто смотрел в зеркало, где отражался, разглядывал в нем свои губы и глаза да периодически поправлял ненравившуюся мне прическу, - поправлять получалось плохо, и я плакал от этого еще сильнее.
Не помню, сколько я так просидел, пока не позвонил Леша, - по его словам для уточнения времени встречи, но на самом деле тоже, видимо, не выдерживая мысли о завтрашнем. Я не стал с ним особо разговаривать, сухо потвердил время, не прерывал первым пауз и, закончив разговор, поскорее отложил телефон подальше от себя. Меня передернуло и, разумеется, от этого стало еще хуже. Я ходил курить и каждый раз, возвращаясь, садился на то же место, иногда склонял голову и рассматривал себя, знал, что часто моргаю, и надеялся, что это у меня получается красиво, пил из стакана воду, чтобы что-то делать, и продолжал рассматривать себя в зеркале. Потом вскочил, осененный мыслью, снял с себя одежду и стал перед тем же зеркалом голым, клал руки на пояс, поворачивался боком, расправлял плечи и втягивал живот. Наконец, поняв, что холодно, оделся и уселся теперь в кресло, где хотя бы спину можно было прислонить.
Поглаживая щетину и развалясь я сидел так долго, ни о чем не думая, успокоившись и даже головой особо не двигая, не двигая вообще ничем, кроме пальцев по подбородку да, наверное, еще глаз. Мне было тихо, спокойно, и ничего не хотелось.
Мало-помалу я стал, как впервые, рассматривать свою комнату и думать о том, как хорошо, красиво она оформлена, с каким вкусом, изящно подобраны все составляющие ее интерьера, как ненавязчивы и аккуратны ее цвета, как грамотно и в то же время просто расставлен свет. Но продолжалось это недолго, я снова замер, теперь совсем не двигаясь, голова удобно лежала на спинке, а руки - на подлокотниках. Над головой шли часы, я их слышал.
Сколько-то минут я думал о том, как Полина будет рожать ребенка, как потом возитьсяя с ним, счастливая, с колясками, автомобильными сиденьями, этими приспособлениями для ношения ребенка на животе, - всем прочим. Сколько-то - опять же после перерыва - о родителях, но тихо и спокойно, без всхлипов и дрожи, что и самого меня сейчас удивило, но тоже легко. Потом вернулся к Полине и ее ребенку, но теперь поставил рядом себя, представлял, как помогал бы ей, как она ругалась бы на меня за неумение чего-нибудь, а я ее целовал, ее и ребенка, в котором постепенно все больше разглядывал бы черты кого-нибудь из нас и от этого - именно и только от этого - все больше бы проникался нежностью к нему, хотя и отгоняя от себя это чувство. А Полинка бы замечала все это и любила бы меня все сильнее. Гордилась бы мной. Работал я при этом в каком-то рекламном агентстве, начальником, гонял всех этих "хипстеров" но управлял жестко и умело, успешно, много покупал и строил дом за городом. Потом приходила б Юля, и все мои многочисленные друзья удивлялись бы, что у меня жена моложе и красивее любовницы... Потом я оставался бы с ребенком на едине и рассматривал, не таясь, как он стучит своими игрушками по кухонному столу, какие цвета этих игрушек и как неправильно его мать сочетает эти цвета с его цветом и цветами и светом в кухне...
Я очнулся и дернулся всем телом. Часы все шли, я даже повернулся и посмотрел на них. Было темно и поздно, тихо и пахло несвежей постелью, - я с удивлением оглядел всю комнату. Теперь, все что я увидел, мне как-то дико не понравилось, до судорог под скулами, я приподнялся и выпрямил спину, оставив руки на подлокотниках. С минуту я пытался разобраться, что случилось, прислушиваясь то к своим звукам, то ко внешним.
Остервенело, зажигая одну от другой, я курил на балконе и мерз до дрожи, опиравшийся спиной о стену рядом с дверью. Мне надо было бы выйти на улицу, но, ей-богу, я не смог... Пытался, пальто одевал даже, шарф повязывал, но не смог даже подумать, что по корридору сейчас пойду, - я только испугался и сел на стул у двери. Потом снял верхнюю одежду, лег, закутавшись на кровать, но лежал, наверное, пару минут, не больше, - встал и побежал на балкон. Теперь вот стоял здесь и не хотел идти обратно в комнату.
Понимание пришло само-собой, мерзкой, липкой, скользкой тенью по моим лопаткам, заставив меня зарыдать и прижать руки к груди. Я ненавидел эти толстые вонючие губы, эту дебильную прическу ежиком, эту яркую уродскую одежду, а мысль о запахе заставила меня вскочить и бить и мять свое лицо...
В общем эта ночь прошла тяжеловато - я даже сам с утра посмеялся над этим, когда умывался и тщательно расчесывался перед зеркалом. Дневной свет меня очень бодрил, и почему-то я хотел сначала одеться нарядно, в костюм с галстуком, даже мерял его, но потом передумал. Но вымылся я тщательно, побрил подмышки, побрил щетину на лице, брызнул на себя одеколоном. Оделся тепло, в свитер и в парку, которую мне покупала Полина, повязал еще шарф и натянул шапку. Вообще, помню, был весел и по-хорошему возбужден. Совсем я не боялся и, хоть и подбадривал себя, но не сильно, потому что и без того был в настоящем предвкушении большущей радости, которая сейчас, вот-вот, спустя несколько часов должна была обрушиться на меня, навалиться и не отпускать уже - я надеялся - никогда. Конечно лучше было бы, если б эта была молодая девушка, как Лейла, или хотя бы девчушка, как Катя, а не толстожопый тупой баклан, но, что делать, мир наш непредсказуем, выбирать порой не приходится, а, напротив, нужно уметь использовать в своих целях то, что удается заполучить, но выжимать из полученного максимум, который может быть возможен. Именно этими самыми словами по крайней мере я перешептывался сам с собой подходя уже к тому помещению, где была назначена встреча, одновременно безмерно злясь на проступившую все-таки дрожь пониже колен...
...Не знаю... Наверное странно было смотреть со стороны на нас обоих... Мы даже одеты были до смешного одинаково. Н-ничего не говорили, только синхронно отпивали из своих бокалов прогорклое и какое-то, по-моему, разбавленное пиво. Вкус этого пива я навсегда запомнил, навсегда. Как впрочем и все остальное - вплоть до формы солонки в этом кафе, где мы просидели так с полчаса, а потом медленно поднялись и вышли, друг за другом, на улицу.
...Ничего не получилось у нас в этот первый день. Мы только шатались молча по улицам, пока не замерзли, потом Леша не выдержал и предложил прощаться. Я взглянул в его глаза - он смотрел с каким-то сильным-сильным укором, так что я даже улыбнулся. Что-то промямлял я насчет завтрашнего дня, но назавтра был понедельник, рабочий день, о чем Лешка немедленно, уже готовый, и заявил. Я пожал плечами, и мы разошлись, он - по-моему вне себя.
Ночью я спал глубоко, долго и без снов а весь следующий день, до вечера сидел дома и смотрел телевизор. Ни о чем не думал, ни о чем не волновался и ни с кем не разговаривал.
Но вечером мы все же встретились, - Леша позвонил мне часов в пять и глухим шепотом сказал, что освобождается через час. Я тут же поспешил к его работе.
На сей раз я был одет тепло, а он - только в модное и, видимо, тонкое пальто, без головного убора. Однако тут же, как только увидел мой сомневающийся взгляд, достал из портфеля толстую вязаную шапку и надел ее. Со мной он после приветствия не говорил, и мы, молча, вчерашним шагом двинулись к его машине. Я предложил доехать до моей площади, он сказал, что знает место лучше, и мы свернули куда-то ближе к самому центру, немного постояли в пробке и, остановившись почти возле того кафе, где я провел ночь, вышли и закурили..
И вновь мы бессмысленно бродили по улицам, все так же молча, и, по-моему, оба чувствуя себя виноватыми друг перед другом. То я то он предлагали сворачивать то туда то сюда голосами людей, просящих взаймы денег, и оба точно так же, спеша и кивая, соглашались и поворачивали. Леша, как и в прошлый раз, не выдержал первым и истеричным голосом пожаловался на голод. Мы пошли искать, где бы поесть, шагая теперь совершенно другими, своими обычными, а главное разными походками. Место мы нашли быстро, Леша знал здесь всю округу, стали есть и пить пиво. Леша, довольно и сыто потягиваясь, стал рассказывать о недавно просмотренном матче Лиги Чемпионов, а я поддержал его воспоминаниями о том, какким был раньше Реал Мадрид, во времена Зидана, Роберто-Карлоса, Рональдо и так далее. Мы взяли по второму бокалу пива и проговорили о футболе часов до десяти. Затем постепенно стали собираться, на улице крепко пожали друг другу руки и разошлись по домам. Я - еще долго, пока шел, вспоминая тот самый Реал-Мадрид. Дома я опять же тут же лег и уснул.
С утра, по примеру вчерашнего дня, я взялся было снова смотреть фильмы, и наверняка так бы и провел день, если б не Лешин звонок. Позвонил он где-то в районе двух часов, очевидно в обеденное время.
После сухих приветствий он, не делая паузы, заговорил:
- Ты, Андрюх, хоть бы сам сказал че-нить, чего молчишь-то?
- Что мне сказать?
- В смысле? А че, нечего чтоль?
- Я не вижу, о чем говорить. Ты опять до шести сегодня?
- Э-э-э... Я-то? Да, до шести, но причем здесь это? Предлагаешь опять мерзнуть как школьникам, по улицам?
Я не смог сдержать улыбки, но ответил тут же и как можно строже:
- Да, разумеется. Вне всяких сомнений.
- Хм... Не знаю... Че-то херня, по-моему, какая-то... Я понимаю, конечно, что не сразу, но, блин, должны быть хоть какие-то подвижки, хоть немного, а то глухо как в танке. Думаешь есть смысл?
- Конечно...
- Хм... Ну окей, подъезжай к шести. А, не, даже к половине, к половине шестого где-то подъезжай.
- Окей.
Я положил трубку и чувствовал, что счастлив как ребенок.
На этот раз мы начали с ужина, в том же месте. Пива не пили, ели молча, каждый задумавшись о своем. Я думал о том, какое кино буду смотреть завтра.
- С-смотри туда, - внезапно услышал я Лешин шепот – Смотри, какой прекрасный серый цвет!..
Я поднял глаза на него, он смотрел прямо на меня, как-то изломанно, весь покрывшийся розовым детским румянцем. Он долго держал на мне взгляд, так что я даже начал шевелиться, но он, с видимым усилием, оторвал взгляд от моего лица и направил туда, куда и мне нужно было повернуться. Я повернулся.
За нами, спиной к нам, навалившись на стол локтями сидел мужчина и разговаривал со своей спутницей, расположившейся напротив. Разговаривали они оживленно, обсуждали, очевидно, что-то интересное и скорее всего с улыбками, по крайней мере она - точно. Мужчина был одет в серый тонкий свитер, не был особо атлетично сложен, но поднятые его плечи, широкие и прямые, были напряжены едва-едва, чуть-чуть, полумерой, формируя собой идеально прямую линию, голова была наклонена немного, не совсем правильной, но проятой формы, и, сидевшей в этой не совсем удобной позе, он сам был спокоен, уверен, тих и расслаблен...
Потом я услышал, как из-за моего столика вскочили, чем-то зазвенев, и быстро зашагали прочь, - только тогда я повернул голову и уставился на пустое место напротив. Лешки не было, а на меня со всех сторон стали смотреть люди.
…Приснилось мне, что был я с девушкой. Мне незнакомой, очень молодой. В незнакомом, но, очевидно, жилом помещении, какой-то квартире или студии, с огромным, во всю стену окном, от пола до потолка. У стены и близко к этому окну стояла двуспальная кровать, не очень большая и, мне казалось, что какая-то коротковатая. Представляла собой она только основу с матрасом, на который была натянута совершенно изжеванная простыня на резинке, а сверху, в таком же мятом мятом, темном-темном белье валялись подушки и одеяла. Под ними, - было видно - спала девушка. Она была небольшого роста, лежала на спине и дышала совершенно бесшумно, точеный, идеально правильный, красивой дуги подбородок ее торчал вверх, потому что голова лежала без подушки, а одна ступня с тоненькими-претоненькими пальчиками выставлялась из под одеяла.
Я сидел где-то наискосок, на чем-то большом и темном, потому что видел это краем глаза, передо мной был низкий квадратный стол, весь заставленный бутылками из под вина и с вином, заваленный кусками хлеба, по-моему сухофруктами, мясными закусками, сыром и всем подобным, что закрывало мне обзор на кровать. Я пошевелился поэтому, как-то передвинулся и увидел, что лежит девушка, укрытая одеялом только до пояса и одетая в мою футболку. В помещении был неяркий желтый свет ламп, смешивающийся с густо-синим, ночным, из окна.
Я подвинулся еще ближе к кровати, легко и бесшумно, потом встал и подошел туда, наклонился. Я стал слушать и смотреть, дышит ли она, удостоверился и очень обрадовался этому, и тут же, так же ступая по чему-то мягкому, вернулся на место. Сел и вновь уставился на спящую, наклонившись вперед и жадно всматриваясь. Очень недолго, потому что опять встал и точно так же подошел снова, снова наклонился и снова, задерживая свое дыхание, слушад ее. Снова радовался и снова отходил на место - и так раз пять или шесть. Девушка за это время не издала ни звука и никак не пошевелилась.
Я селна кровать и взл ее на руки. Она проснулась и стала обнимать меня, целовать мое лицо еще с закрытыми глазами, обхватив обеими руками за шею. Пахло от нее так, что, казалось, от радости я не могу как следует дышать, и приходится хватать воздух открытым ртом. Я прикасался губами и носом к ее черным волосам, прямым и очень длинным, наверное до попы ей, если б встала. Она перекинула свои согнутые в коленях ноги через мои, лежащие прями со скрещенными ступнями, и боком прижалась ко мне еще сильнее, потом двинула головкой и подняла на меня огромные, круглые, широко расставленные глаза серо-зеленого цвета, взмахнула длинными ресницами и смотрела долго-долго, даже тогда, когда я оторвал от нее свои, направил их в окно, а сам держал ее за плечо, поглаживал и прижимал к себе.Она протянула точеные пальчики своей руки и стала играть моей нижней губой, а я снова посмотрел на нее, - у нее были черные брови крыльями чайки, небольшой, едва-едва начинающий загибаться в самом низу нос, бледно-розовые, крупные но не пухлые, четко очерченные губы. Она немножко поиграла моей губой и положила руку мне на грудь, мягко, так что я едва почувствовал первое касание. Я переложил руку с плеча и стал гладить ее по голове, а она жаться сильнее и сильнее, пока, словно размазанная по моей груди и животу, не затихла окончательно. Я чувствовал мякоть ее грудей и очевидно чужой, едва уловимый стук сердца. Я понял, что никого красивее в жизни я не видел, сидел, боясь шелохнуться, а она стала сжимать и разжимать кулачки, набирая в них мою футболку и натягивая ее таким образом, раз от раза все сильнее, сильнее, сильнее... В конце концов - но все так же мягко - натянула ворот фубболки вниз так, что открылся мой сосок. Она, тыкаясь мордочкой, плавно и медленно, нашла его, поймала губами и стала посасывать, делая, наверное, лишь за секунду одно движение губами. Футболку она так и держала растянутой, крепко, обоими кулачками, где-то у меня на бедре. Глазки у нее, я видел, были крепко закрыты, но не зажмурены, словно со слипшимися веками. Потом она выпустила сосок, потерлась о него щекой и, совсем склонив голову, прижалась к нему виском, подтянула к себе свои коленки и калачиком затихла на мне. Я же сидел еще долго, смотря на нее и замечая, как она попеременно пахла то цветами, то весенним теплым воздухом, то кофе, то женским развернутым пахом, то сигаретным дымом, то теплым белым хлебом...
Следующим утром я снова обедал один в кафе при отеле. Еще спускаясь сюда, я встретил две или три улыбки попавшихся людей, девушки на ресепшн, уборщицы, официанта у стола, - даже рабочего, которого я видел в корридоре у самого номера. Этот парень официант, подошел ко мне едва я только сел, стал спрашивать, я отвечал, и он отвечал мне, ласково и спокойно. Я сидел и пил вкуснейший кофе, который не заставлял меня волноваться, смотрел в окно на проезжающие машины, а однажды повернувшись в зал, сам встретил взгляд входившей в ресторан пожилой пары с улыбкой. У лифта, возвращаясь в номер, я заговорил с ними же и узнал, откуда они, рассказал, откуда приехал сам, они пригласили меня как-нибудь зайти и я тепло поблагодарил их за это. В номере своем, оглядевшись, решил немного прибраться, осмотреть свои рубашки, свои пиджаки. Собрал целый пакет мусора и, открыв проветривать окно, вышел вынести его к бакам. Я заметил, как потеплело на улице, посмотрел на небо, еще пока затянутое облаками, но чем-то неуловимо обещавшее уже сегодня солнце, и решил остановиться у дверей выкурить сигарету. Я открыл дверь выходившей девушке, и услышал, как она поблагодарила меня.
Поднявшись в номер, я нашел телефон и набрал Лешу:
- Лешка, привет.
- Да, привет.
- Ну как ты сегодня? Как самочувствие?
- Ща, погоди, - он, видимо, стал где-то там у себя куда-то выходить, - Да, Андрей, алло. Все нормально. Ты как?
- Я хорошо. Все по плану у нас? В шесть часов?
- Э-э... Чет я не знаю...
- Леш, давай. Я буду тебя ждать в шесть в холле. Спускайся.
- Не знаю, Андрюх... Как... как-то... боюсь я откровенно говоря. Ссу!
- Глупости. Чепуха. Ты кстати вкурсе, что я даж не расплатился вчера там?
- Да ладно? - на это он сразу с облегчением отозвался громче, - От ить а!
И засмеялся. Я тоже.
- Так что придется вам туда больше не ходить, - смеясь проговорил я, - Надеюсь, это не было любимым местом Олеси, иначе тебе, брат, не поздоровится!
- Да ну, ерунда на самом деле, - он уже говорил звонче и лучше, - Разберемся, старик, что ты!
- Ну смотри. А то стейки там и правда зафигенные. Было б жалко!
- Ладно... Тем более надо разобраться значит.
- Ну окей. Ну все, в шесть?
Он помолчал, конечно, немного, но ответил:
- Да, давай. Подъезжай.
- Договорились.
Я положил трубку, сунул руки в карманы и постоял еще немного, глядя в окно…
...У Лешки глаза большие и очень синие, но не на выкате. Большие, смуглые кисти рук, немного сутулая спина. Он ниче меня ростом и, даже, несмотря на плотное телосложение, как-то уже, особенно в плечах. Ходит он, еще со школы как-то несуразно, странновато и немного смешно, а уши его всегда торчали торчком.
Он не был мне приятен в то время. Ни внешний вид его, ни голос, который, кстати, он часто менял в зависимости от того, с кем общался, ни бегающие, вернее за их величиной не бегающие но во всяком случае постоянно пребывающие в движении глаза. Плечи у него были узкими и очень сутулыми, по школе я помнил, что у него то ли куриная грудина, то ли как-то так, я не помню, как правильно это называется. Поэтому сейчас, когда он был еще и полон, фигура его имела отталкивающий вид. Он что-то рассказывал мне о том, как они с Олесей ходят заниматься спортом в фитнесс-клуб, часто рассказывал о своих друзьях и о том, как он проводит с ними время, что-то говорил о своей работе. Мне не нравился его запах и то, как он одевался - эти последние дни он всегда был в костюме, оба раза в разном, ярких нарядных рубашках и пестрых галстуках. Я замечал, что когда он возвращался из туалета, то приходил с заново чисто вытертыми ботинками, остроносыми но замятыми, блестевшими в любом свете, под которым мы оказывались.
Я часто поглядывал на него изпод тишка. Он неприятно жевал пищу и часто потирал ладони - эту его привычку я вспомнил сразу же, как только увидел, она осталась еще со школы. Когда он так делал, я смотрел и на его руки тоже, каждый раз опасаясь сморщить свое лицо. Мне казалось, что он чавкал, когда жевал, по крайней мере я всегда ждал этих его шлепков толстыми губами, с нетерпением и раздражением. Я смотрел на его ногти, на их форму, цвет, на то, как они обстрижены, смотрел часто так пристально, что оторваться мог только с большим над собой усилием, как это всегда и бывает в подобных случаях.
Я не хотел, чтоб он говорил, а он говорил часто. Голос у него сам по себе был обычным, ни низким ни высоким, но интонациями он играл, варьируя их, настолько часто, что в течение одной, не слишком длинной фразы мог то грубо то заискивающе, то уверенно то слабо выговаривать слова, помогая себе мимикой, руками, всем телом даже. Мне неприятно было слушать его, я морщился и мысли мои от этого сбивались.
Он часто был вспотевшим, фыркал, отдыхивался, вытирал лоб руками или дажее собственным платком. Платком нечасто, почти совсем так не делал, но я замечал пару раз, это правда.
Каждый раз, когда мы заходили ужинать, он снимал сввое пальто, шел искать вешалку с плечиками, гремел ими долго, вешал пальто аккуратно и правильно, потом еще поправлял волосы, а прежде чем сесть снимал еще и пиджак и вешал его на спинку своего стула. Он часто тряс ногой, руки его постоянно были в мелких движениях, никогда не лежали спокойно, просто... Руки были большими, почти как у меня, смуглыми... Он странно, нарочно громко и с жестикуляциями разговаривал с официантами, называя не блюда из меню, а то, чего бы ему хотелось, часто используя при этом слова типа "чаек", "хлебушек" или что-то подобное. Разговаривал долго и обстоятельно, улыбался и позже еще старался заговорить о чем-либо постороннем, а если нас обслуживала девушка - рассмешить ее чем-то, причем на мой взгляд чем-то крайне неприятным.
С одежды его всегда можно было уловить запах их дома, приводивший меня в замешательство каждый раз, как я его замечал. Я всегда с силой выдыхал тогда через нос и отворачивался, впрочем только в те моменты, когда он не мог этого заметить. Часто я просто не мог оторвать от него глаз, когда он делал что-то особенно характерное для него и неприятное для меня.
Тогда, когда я положил ему руку на рукав, мне хотелось сделать это, и я не чувсвовал отвращения, но позже, уже дома, вспомнив об этом, я не смог справиться с собой и свойм телом, которое передернулось тогда все, от рук до живота.
Часто я ловил себя на мысли, что мне хочется вымыть его, самому, под душем, тщательно, не пропуская ни одного сантиметра тела. Смыть все его запахи, весь его пот, вытереть полотенцем сухо-насухо а потом одеть в те вещи, которые я выбрал бы самостоятельно, возможно даже ранее, в магазине или даже нескольких определенных магазинах. Постричь его по-другому, побрить, постричь ему по-другому ногти, на руках и на ногах, тщательно осматривая их предварительно, сделать еще что-то, еще что-то крупное и серьезное с ним, с его телом, многое, очень многое...
Об этом я думал тогда всю дорогу до его работы, едва-едва не вскрикнув пару раз водителю, чтобы он свернул к какому-нибудь торговому центру. Я знал, что сам корчу рожи при этом, но не сдерживал себя - меня никто не видел, а мысли свои я считал настолько правильными, что твердо решил поговорить с Лешей первым делом именно об этом. Строго, терпеливо и настойчиво. Я стал подбирать слова и запоминать предложения, которыми собирался все это ему высказывать.
На улице, по которой проезжали, шедшей по тротуару, я увидел одну из тех девушек, которых приглашал как-то к себе в номер и которых еще недавно звал снова. Она была очень простенько одета, в обычном женском пуховике до колен, джинсах, угах и вязаной шапочке с пампошкой. За плечами у нее был спортивный, немаленький рюкзак,и сама по себе она походила если не на студентку, то на самую обычную девчонку, шедшую на занятия, как проходили многие и сейчас вокруг нее.
Контраст с моими мыслями был настолько велик, что я не сразу среагировал, - не смог, хотя и знал, что сделаю это. Ощущение было таким, как будто я держу на ладонях чьи-то экскременты, разглядываю и внюхиваюсь в них. И только испугавшись, что оно будет нарастать, я немедленно попросил остановиться, расплатился и побежал ее догонять. Пока я быстро-бысто шел за ней, поймал себя на мысли, что не только представить себе то, куда я только что ехал, не в состоянии, но даже вспомнить об этом не хотел бы более всего на свете.
Девушку звали Женя. Она на удивление очень тепло встретила меня, заулыбалась, мне показалось, что даже смущенно, но пройтись вместе согласилась тут же. Когда я предложил зайти в кафе попить кофе и показал на ближайшее, она позвала в какое-то другое, ей, видимо, знакомое, на вопрос, почему, отвечая "потом поймешь". Она улыбалась во все зубы, сидела нога на ногу, пила из своей чашки мало и очевидно чего-то ждала. С улыбкой, которую не смог удержать, и похожей на ее улыбку но без покраснения щек, я понял наконец, чего она ждет и задрожал от какой-то аж неприятно сильной радости. Я наклонилсе к ней над столом, она тут же тоже и я заговорил, так легко и свободно, как говорил, наверное, только раньше, в школе, с Сашкой наверное, еще тогда, до института...
Мы занимались сексом в просторном, красивом даже туалете, который и был причиной того, что мы зашли именно сюда, долго, полностью, она - полностью раздевшись, я даже положить ее на спину умудрился на свое пальто. Оба с радостью, оба кончая, правда она - только раз, а я, я - не сдерживая крики и сокращаясь по-женски, едва ли не всем телом. Потом, стоя у банкомата и ожидая нашей очереди, она поцеловала меня в губы, как своего, я все с той же трепещущей радостью ответил и как-то сам-собой погладил ее рукой по щеке. Я отпустил ее, вытер губы, смотря ей вслед, все улыбаясь и думая о ней же. Она шла от меня, прямо от меня, покачивая бедрами, которые были заметны несмотря на рюкзак и на полностью расстегнутый пуховик. Я даже голову склонил набок, любуясь ею, на ее эту походку, даже на ее шапочку. Мне очень хотелось окликнуть ее, но я все не решался, радуясь, что у меня еще много времени на раздумье, потому что она шла по прямо по тротуару длинной улицы и, видимо, не собиралась сворачивать.
Я стал перешагивать с ноги на ногу и вытягивать шею, когда она начала пропадать за людьми, и постепенно, не заметно для себя самого, пошел, очень быстро, почти побежал за ней. Я смотрел, не отрываясь, на ее затылок и звал ее по имени, но поверхность под ногами была очень неровной и скользкой, поэтому в конце концов я потерял ее. Поняв это я, разумеется, тут же остановился и стал дергать из кармана телефон чтобы звонить ей, стал звонить, но она не брала трубку. Я семенил ногами, приплясывал, дергал еще шеей, чтобы как-то все-таки углядеть ее, жал трубку и перенабирал на ней номер, но все было абсолютно напрасно. Тогда сначала белые а затем розовые пятна стали появляться у меня перед глаза, я убирал их сначала руками, но их становилось все больше и больше, сильно заболело ребро, и, несмотря на все свои усилия, сознание я все же потерял.
В тот вечер я никуда, конечно же, не поехал, с Лешей не встречался. Я позвонил ему, уже когда добрался домой, не очень долго извинялся, потому что он, очевидно, и сам до безобразия был рад, что мы не встретились, а потом, налив себе немного виски из бара, сел в кресло и замолчал.
Время шло, я сидел все так же, забыв о поставленном рядом стакане, и, усиленно борясь с незамечаемыми ранее и безобразно привлекавшими сейчас пятнами света на ковре, попытался подумать. Молча это было делать совсем уж невозможно, поэтому я стал говорить, сначала едва-едва - уж очень давно этого не делал, - и только отдельные слова, а потом все больше, смелее и увереннее.
- Не-е-ет, Леша - это друг!... Друг настоящий, действительный, он мне друг, друг... У него семья, семья... Дочь, сын, дочь очень умная... Она очень умная... Умнее меня, умнее его... Еще жена есть, Олеся есть... Олеся... Да... У Олеси крохотная родинка возле самой попки, я помню... Интересно, есть ли она сейчас... Да-а, у Леши семья, дети... Это большая ответственность, большая ответственность, да...
- Это тебе, дебилу, нечего терять, некого кормить, нечего хотеть и бояться... Нечего.... Нечего... А ему, а ему как, а ему?.. А ему, а ему как, а ему?... У него семья, дети... Семья... Дети... Это большая ответственность! Это очень большая ответственность...
Я взял стакан, отпил из него и попытался сделать очень серьезное, строгое лицо, какое должно быть у всякого человека, понимающего, что семья и дети - это большая ответственность. Старался долго, но результат меня удовлетворил только тогда, когда я вспомнил, что могу оглянуться в зеркало, - и то, даже при этом я провозился очень долго. А потом еще на какое-то время очень увлекся тем, как в этом свете, подчеркивающем скулы и выделяющем глазницы, красиво мое лицо. Как мужественно, как умиротворено и спокойно сейчас, как спокойно. И в то же время я видел, что совсем не меняется оно, не ложатся на него морщины, и, за исключением изменившего форму после перелома носа, оно остается все тем же, молодым, здоровым и очень-очень красивым...
- Да!.. Леша!.. Леша - это друг... Он мне настоящий друг, самый настоящий... Да? Да! Это я могу заявить с уверенностью!..
- Кто бы мог подумать, да, что мы так снова сойдемся, ведь это же удивительно, это неповторимо и неописуемо! Мы начали ходить с ним, мы начали ходить, мы даже уже почти что-то говорить начали... Но убежали... Мы убежали, да? Да! Да! Мы убежали, испугались немного, мы очень испугались... Но мы пошли, и Леша пойдет, и я за ним тоже пойду, вместе с ним, рядом... Конечно страшно пока, конечно страшно, ведь не просто же так это все, ведь не так же легко это все же, вот в чем дело то!.. Да... Да... Я знаю, я знаю это...
- А еще руки мои красивы... Крупные, сильные, желтые сейчас, темно-желтые, очень мужественные тоже... Мне нужно другие руки посмотреть, руки - это большое дело, это очень важно, это такая неисчерпаемая глубина, что просто невозможно описать словами подходящими, нельза выразить словами, вот что! Это важно кстати, это очень важно! Нужно запомнить и с-с-сказать...
В животе стало неприятно, лицо мое поморщилось в зеркале, и мне показалось, что я снова там, в кафе, тяну последние мгновенья, чтобы не повернуться к человеку, сидящему за столиком напротив. Я, поморгав и поглотав, справился и снова посмотрел на себя в зеркало:
- Леша, да!... Он - человек, да? Мне надо думать его, обдумать его... Нельзя так бросать, ведь это же просто непорядочно будет... Очень непорядочно! И грубо, кстати, просто грубо, ведь я ж его с детства знаю, с самого детства, вот в чем дело... Нельзя так поступать с друзьями детства - это очень непорядочно. Поэтому мне нужно аккуратнее быть отныне, думать, думать - вот, что нужно, понимаешь!
Время, очевидно, шло, потому что я стал чувствовать сильную усталось и песок в глазах. Даже просто попытавшись перебраться с кресла на кровать, я очень четко ощутил, как устали ноги, - они едва держали, тряслись и болели в коленях. До кровати я добрался и лег, сразу набок, чтобы заснуть. Я лег так, что не дотянулся головой до подушки, но не мог ни руку протянуть ни тем более сам подтянуться выше, чтобы положить поудобнее голову. Я перестал наконец шевелиться и открыл пошире рот.
Спустя какое-то время все еще неспособный заснуть, я услышал, как щелкнул магнитный замок, зашелестела дверь, и кто-то вошел ко мне в номер. Я лежал к входной двери спиной, открыл глаза и стал ждать, когда зажжется свет. Но вошедший не стал этого делать, он прошел по комнате неслышными но сильно сжимающими половицы шагами и остановился у меня в ногах. Я все еще не опускал подбородка к груди, чтобы посмотреть на него, и ждал, что он будет делать. Человек не шевелился и не издавал никаких звуков, но был тут и не просто тут, - он стоял и смотрел на меня. Еще когда он шел, я успел закрыть глаза и начать дышать так, как дышат спящие - как мне казалось, как дышат спящие, - а теперь едва-едва не открыл их, чтобы вскочить и заорать, наконец, на Дизеля, чтобы шел он к черту отсюда, но, замерев, не сделал этого. Я замер и затаил дыхание, потому что по-настоящему, паучьими лапками что-то пробежало у меня по спине. Я только сжался сильнее, аккуратно следя за тем, чтобы не сделать какого-нибудь движения, и ждал, ждал, чувствуя, что не смогу, не вытерплю, и все же терпел и ждал. Часы было слышно. Я знал уже, что это был не Леша, и знал уже, что это не Дизель. Я знал тоже, что не сплю, что ничего мне этого не снится, я лежу и притворяюсь спящим, а надо мной стоит какой-то человек и смотрит, как я все это делаю.
Мелькнула мысль, что это было как-то связано с Полиной и всей той историей. Я взволновался и той рукой, которая была внизу, и которую, очевидно, стоявший не мог бы видеть, посильнее сжал край подушки. Но испугался, что все равно по самой подушке может быть что-то видно, и перестал это делать, четко следя, пока отпускал кулак, чтобы никак не задвигалось мое лицо. Пот уже давно выступил по всему моему телу а теперь, я чувствовал, появился и на лбу. Я подумал о нем несколько секунд, но быстро решил, что ничего страшного, что спящие люди тоже потеют, даже если б стоящий это заметил, однозначно не смог бы решить, что я притворяюсь.
С испугом я подумал, что уже несколько секунд не слушаю его, и как раз в этот момент человек пошевелился. Я услышал шелест его одежды и почувствовал на своем лице движение воздуха. А вместе с движением достиг меня и запах его, его ли, его ли одежды - не важно, но я узнал человека. Это был мой отец.
Пошевелился он для того, чтобы неслышно ступая, уйти, так же неслышно, до-олго, закрывать дверь, закрыть ее и уже шагами, медленными и вялыми уйти по корридору за ней. Я открыл глаза. У меня в комнате был серый свет из окна, во тьме и тени терялся дальний угол комнаты с креслом, на котором что-то валялось, а гораздо ближе, перед самыми глазами моими были мои колени, друг на друге, совсем неподвижные. Сколько-то я смотрел на них и любовался ими, наверное улыбался.
Мне было приятно, что в комнате у меня тепло, но не душно при этом - дышалось легко и не чувствовалось никаких неприятных запахов. Я потом приподнялся, потом слез с кровати, опустился и поцеловал то место, где стоял отец, лизнул его, потом выпрямился и посмотрел перед собой.
Немного погодя я, сам не знаю каким образом, обратил внимание, что у меня открыт рот, причем открыт очень широко. Я сначала понял это по тому, что что-то стало капать на мои ступни, инстинктивно посмотрев вверх в первую секунду, я тут же мотнул головой и понял, что капает что-то с меня, с головы. Я подумал, что это пот, с носа, стекающий ото лба, и поднял руку, чтобы стереть его, но ладонью почувствовал положение своей челюсти. Я, изумившись, перво-наперво подумал о боли, но не чувствуя ее, потрогал челюсть, изнутри, снаружи и понял, что не могу изменить ее положения даже рукой. Снова подумал о вывихе, но, все более изумленный отсутствием боли, резко пошел сначала к выключателю а потом к зеркалу. Там мороз по коже прошел по мне и волосы стали дыбом, потому что я видел, как нижняя челюсть была вывернута в совершенно неестественное положение, почти плашмя лежа на кадыке. Я, замерев, разглядывал все это в желтом отражении и стоял так, наверное, много минут. Потом стал всплескивать руками, трогать все это и, хныча пытаться вернуть на место, так, как должно было быть. Только измазав руки и лицо в слюнях, я ничего не добился, заплакал и, с дрожащих как в лихорадке ног опустился на кровать. Тем не менее и в этом положении я все еще видел себя, смотрел, но, вдруг осененный, вскочил и стал думать об инсульте. Я трогал голову, косил глазами, переводил взгляд с близких предметов на двльние и обратно, вытирал обильно стекавший по щекам и глазам пот, а потом стал ходить по диагонали ковра по одной линии. Поняв, ччто мне это легко удается, я ужасно приободрился, повздыхал и даже подумал, что, возможно, пока я так ходил, все уже и прошло. Я украдкой взглянул в зеркало и снова захныкал, потому что ничего совсем не изменилось. Еще повздыхав и посмотрев, косясь, на кровать, я, как мне показалось, очень мужественно и спокойно решил ложиться спать. Лег, понял через минуту, что подушка из-за слюней становится очень мокрой, встал, взял первую попавшуюся тканевую вещь и лег уже на нее, подтянув одеяло, чтобы закрыть свою челюсть до самого носа... На следующее утро я вспомнил обо всем только когда уже брился в ванной, и вздрогнул так, что уронил бритву. Челюсть моя была в абсолютном порядве, я подвигал ей и потрогал ее обеими руками...
...Новый день был очень солнечным и теплым. На улице мне хотелось одеть темные очки и радоваться тому, что я не одел ни шарфа ни шапки. Небо было без облачка, вокруг все текло и капало, на пальто и зашиворот на голую шею. Я, поняв, что очень тяжело глазам от солнца, пошел искать себе очки, шлепал по лужам и расстегнул ко всему прочему все пуговицы пальто. Оптику я нашел, долго выбирал, мерял с помощью маленькой, рыжей и очень смешливой молодой продавщицы, купил очень дорогие очки и покупкой остался доволен. Пообедать я попал в бельгийский, как было указано на вывеске, рессторан, сидел за деревянным, некрашеным и потому липким столом, но ел очень вкусно, с прекрасным, оставлявшим на пальцах муку, хлебом, бокалом хорошего портвейна и переменой нескольких блюд. Правда подавались они все в непонятных красных чугунных горшочках, и доставать еду из нихз было очень неудобно.
Объевшись и едва отдыхиваясь я закурил уже на улице, надел свои новые очки и решил пойти в кино. С сигаретой в зубах я долго поправлял скомкавшуюся сзади кофту, а девчонка, шедшая навстречу и наблюдавшая за этим улыбнулась мне, хотя до последнего момента не хотела. Я подвигал ей бровями над очками, а она засмеялась. Ресторан мне очень понравился, я даже оглянулся посмотреть на его вывеску еще раз, чтобы запомнить название. Но оно было какое-то длинное и странное, я плюнул, поняв, что ни за что не запомню. Только пожалел еще, что не попробовал их странного бельгийского пива - того, которое то с вишней, то с шоколадом, то еще с чем-нибудь подобным и странным.
На мне было мое любимое пальто, черное, на трех пуговицах, еще московское. Оно всегда мне нравилось тем, что не было ему сноса уже много лет, и, хотя оно продувалось всеми ветрами, как рыбачья сеть, не сползало с моих плеч дольше любой другой верхней одежды. Я сунул руки в его слегка высокие карманы, оставил сигарету во рту и пошел в сторону кинотеатра.
Я помнил, что прямо по моему пути должен быть очередной торговый центр, где я по внезапно появившемуся желанию запланировал выпить еще, потому что портвейна мне показалось мало. Я пошевелил плечами от этого желания, поежился и поулыбался. Машины проезжали мимо меня по улице, иногда запуская брызги до самых моих ног. Тогда я гневно провожал их взглядом, однако не переставая чувствовать улыбку и тепло внутри от всего того, что съел недавно. Я выпячивал губы и чмокал ими, смотрел почти на всех попадавшихся навстречу женщин и досадовал, что молодых и красивых попадалось пока очень мало. Мне захотелось пойти степенно и помычать немного - я помычал, делая для этого движения головой и глазами, шагая теперь редко и "крепко".
В кинотеатре я расстегнул пальто и долго смотрел на расписание,переводя взгляд, морща лицо и поглядывая еще на часы или по сторонам. Мне нравилось стоять в расстегнутом пальто, нравилось, как лежат концы шарфа, и как он вообще обернут вокруг шеи... Улыбку я прятал в него, нагибая голову, опуская подбородок. Мне никак не хотелось уходить, сходить с этого места перед расписанием сеансов, не хотелось до того, что, когда все-таки пришлось это сделать, я сильно закуксился, даже несмотря на то, что видел, что какие-то девушки смотрели прямо на меня. Но им, по-моему, это только понравилось, потому что, подняв взгляд, я увидел как они улыбаются. Я пошел прямо к ним. Они не смутились, заметив это, а только все улыбались и смотрели с интересом. Сидели они за столиком в зоне ожидания.
- Здрасте, девушки, - сказал я им, - Не подскажете, что посмотреть, а то чет я запутался.
Они хихикнули и слегка порозовели, обе разом. Я понял, что хочу женщину, и что перед завтрашним днем, наверное, не смогу обойтись без нее. Они посмотрели на меня, красиво улыбаясь, и стали отвечать что-то, но не сразу. Не сразу!!!
Я помню тогда, стоя на балконе, подумал, что зря вчера не подошел к ним, не протянул руку и не стал на подушках пальцев ощущать то, что видел. Не стал головкой возбужденного, или хотя бы упавшего члена, трогать то, что видел… Не стал делать это кожей собственного ануса. Эта мысль была так внезапна и заманчива, что я остановился на ней, и на довольно долгое время, - как обычно, со слегка повернутой головой и редко переводящимся с предмета на предмет взглядом.
День в очередной раз поднимался светлый, ясный. Я очнулся и посмотрел на него, смотрел так долго, пока он не стал мне нравиться. Тогда я снял руки с перил балкона и вернулся обратно в комнату одеваться.
На столе лежал мой телефон с горящим экраном, я посмотрел на него. Леша звонил мне уже много раз и звонил прямо сейчас. Я не стал брать но постоял сколько-то просто смотря на телефон. Он вибрировал и двигался к краю стола, но звонок прекратился и телефон замер, таким образом, что делил угол стола где-то в отношении один к трем. Я обратил на это внимание и стал смотреть на эти углы, не только углы впрочем, но и пятна тоже – там три цвета было – бежевый, светло-коричневый цвет дерева и черный – самого телефона. Я когда понял это, сразу сильно задрожал, и сам удивился до злости в первый момент, но потом внезапно вспомнил, о чем думал только что стоя на балконе…
Все это я сделал, и самым интересным было касание ануса… Я понял, что именно потому, что не видел, но и не только… Не только потому, что когда я закрывал глаза и трогал членом, все было не то… Было привычнее, и кроме того я все контролировал и помнил… А тут… Тут не помнил. Я немного забылся, так, что мне даже стыдно стало тогда – даже сейчас стыдно, если вспоминать. Я тогда время-то не запоминал, не смотрел конечно же на часы и не помню, на сколько там я забылся, но очнулся весь в поту и тяжело дыша… И ноги еще очень сильно дрожали, сильно и крупно, я это помню… Живот болел, но… как-то сладко,и именно поэтому мне стыдно и было, я помню… Я был очень смущен…
При всем при этом там было странно. Не совсем так, как вчера, даже скорее совсем не так. Вчера было страшно, я четко это помню. Меня немного утянуло, сильно захватило, и, главное, - я сопротивлялся. Я помню очень отчетливо, что сопротивлялся, но при этом все проиграл… Сдался то есть, уступил как-бы… А теперь же совсем не так было, я сам хотел в первую очередь, сам хотел и сам даже сделал все. Ну и потом, все же вчера я только глазами пользовался, а сегодня совсем не так…
Помню, что телефон мне пришлось потом вымыть – протереть намыленной тряпочкой. Он пах немного, хотя я и принимал душ до того. Мне было очень неприятно об этом думать и что-то там делать с этим телефоном, очень неприятно. Почти мерзило. Я там руки долго нюхал, трогал себя и прочее, - мне не нравилось, не понравилось очень.
Но только я поделал все дела, только посидел, отдохнув в кресле, отдыхиваясь, как мне тут же захотелось еще, и захотелось настолько, что мне показалось, что я буду сейчас коленями дергать, если не получу желаемого. Я тут же стал оголяться, стал класть точно так же телефон на стол и делать все то, что уже делал. И снова получилось у меня, чего я, кстати, не ожидал, - совсем обратного боялся. Мне было так же приятно, так же время я потерял, так же забылся надолго… А очнулся совсем в поту и очень-очень дыша. Но… но с настоящей истомой, истомой по животу, внизу живота – другим словом я не могу назвать то, что чувсвовал. У меня дрожали колени, а поскольку я все стоял на ногах, они перестали меня как следует держать, и я скорее лег, благо кровать была совсем тут же. Заметил, что руки у меня почти онемели как только лег, и вообще почти ничем не мог пошевелить… Я же не лег причем – упал скорее, упал на кровать…
Позже, когда я завтракал в отеле, в спокойствии и тишине, я стал думать о произошедшем, вспоминать немного, прокручивать все в голове. Первое, что вспомнил, то что был безобразно возбужден, но не помнил, что кончал, не мог вспомнить по крайней мере. Мне не хотелось больше, по крайней мере с набитым ртом, наоборот, было легкое ощущение опустошения, но хорошего, как-то успокаивающего, как после долгой пробежки или… или… чего-то подобного. Еще обратил внимание, что был в этот момент очень раздражителен и даже ругался с официантами. Очень дергано однажды бросил на стол салфетку а когда заметил это, у меня увлажнились глаза и вроде бы задрожали губы. Одновременно я не помню, чтоб когда-то чувствовал себя лучше… Я просто сидел и отдыхал там, и вкусно ел, потому что очень хотел есть, и чем-то запивал. Мне необычайно нравилось, я помню. Мне очень нравилось. От этого хотелось раздесться, остаться голым и лечь… лечь… странно лечь… Как женщина лечь в общем… Я не буду говорить, как именно… Но то, что именно этого хотелось, я помню очень отчетливо… Но я помню, что все сидел, все молчал только, ел и ничего не делал, никуда не вставал подниматься. И я не поднимался.
Несколько раз япоймал на себе взгляды людей, видимо что-то было видно на моем лице, но я помню, что не стал смущаться. Хотя вроде бы было, чему. Я сидел уже, наверное, больше часа, но все еще только отдыхал, тело мое отдыхало, а мне толко очень нравилось к нему прислушиваться…
…Вечером я снова пригласил Женю, на сей раз одну… Мы лежали с ней в двоем на кровати, откуда я убрал одеяла и подушки, естественно оба совсем голые. Она только что делала мне минет, но я попросил ее не доделывать, и поэтому остался очень возбужден, почти до дрожи или даже рычания. Но так мне было нужно. Я лег набок, подставив руку, согнутую в локте под голову, а ее положил точно так же, только головой в противоположную сторону. Одно колено я согнул и поднял в потолок – чтоб ноги были раздвинуты, иначе из-за слишков позбужденного члена мне было неудобно. Женя лежала олчень красиво, правильно и спокойно. Она просто улыбалась и смотрела на меня, ждала, что будет дальше. Я положил свободную руку ей на бедро и стал оттякивать и мять шелковистую и сухую кожу, наблюдая, как мог пристально, как она меняет в движении свой оттенок. Потом я погладил немного торчащую косточку бедра, пару раз щипнув и оттого увидев, как формируется гусиная кожа. Потом попробовал на ощупь щель между половыми губами, но едва-едва, самыми кончиками подушек. Пока я ничего не чувствовал, кроме очень сильного желания продолжать фрикции до конца, но я все-таки не стал этого делать, а просто продолжал рассматривать то, что видел. У нее было очень красивое тело, причем не только говоря о фигуре – оно и в деталял было красиво. Я стал трогать эти детали губами и языком – косточку бедра, две складки на пояснице, переход между грудью и ребром, ямку в основании шеи – все это было потрясающим, но руками и языком у меня ничего не получилось, как я ни старался. Я немного расстроился и даже заволновался. Я привста, развернулся и стал выпячивать в ту сторону жопу, как вдруг почувствовал, что Женя мне ее лижет. Я очень разозлился, расплакался даже, сильно, с рыданиями, и попросил девушку уйти. Она ушла в ванную, и пока была там, я немного успокоился. Она вышла, оделась, поцеловала меня и ушла совсем, а я остался.
Не успокаивался я долго, еще, наверное, пару часов, если не больше. Плюс ко всему я еще очень боялся, что в любой момент может приехать Лешка, поэтому не зажигал света и сидел в темноте. Я так и не перезванил ему и не отвечал на новые вызовы, а когда пришла Женя, вообще выключил телефон. Но никто не приезжал, и я все продолжал сидеть в кресле, размазывать по щекам слезы и давить всхлипывания. Я никогда так не плакал – я буквально не мог остановиться, но при этом опять же чувствовал гигантское облегчение с каждой выбегающей из глаз каплей. Я успокаивался и, наверное, затихал, - по-другому не могу даже выразиться, а когда «затих», протянулся к кровати и заснул.
Весь день следующий я просидел в номере. Вернее провалялся, - ничего не делал, никуда не ходил и не выходил даже из номера вовсе. Не хотелось, и более того – весь день лежа на спине почти в одном положении я не чувствовал неудобства или усталости. Я просто смотрел телевизор, ел заказанный прямо в номер ужин и не включал телефон. Руки я держал чаще всего либо сложенными на груди, либо в штанах, за поясом, чувствуя свои гениталии. Правую руку то и дело я доставал и подносил к носу, чувствуя запах, но левую совсем не доставал. Спать мне не хотелось, я отлично выспался за ночь, я не одевался, лежал в одних трусах но на одеяле с покрывалом. День при мне поднялся, при мне же опустился вновь.
В экран я почти не смотрел, видел, что там происходит, но плохо обращал внимание, плохо вникал… Я все думал о том, что было накануне. Я лежал даже немного возбужденным от этого, особенно поначалу, с утра. У меня все радость по животу пробегала, когда я начинал об этом задумываться, - я отвлекался конечно же, но когда вспоминал, - каждый раз было одно и то же…Я чувствовал радость за вчерашнее, самую настоящую, бурную радость, такую, что приходилось сдерживать. Я вздыхал, улыбался и чувствовал каждый раз, что краснею; еще мне почему-то каждый раз хотелось трогать голову, волосы особенно… Я часто перекладывал ноги и много смотрел на них, много и часто. Правой рукой я водил по животу и часто по груди, вокруг сосков, обоих, пожимал грудь… Но я не возбуждался, член не становился крепче, я только часто выгибал спину и потягивался – так сильно по животу проходили мои волны. И каждый раз я чувствовал, как еще сильнее горят щеки, еще больше думается, но и еще тише, еще спокойнее становится… Наверное можно было сказать, что я был счастлив, но тогда я до этого не додумался, - впрочем я тогда вообще мало думал…
Один или два раза я пытался возбудить себя – мне все казалось, что хочется этого, - но не получилось, это было не то… Я уснул уже сильно заполночь, все улыбаясь и очень легко. За пару минут до самого настоящего сна я вспомнил Юлю. Увидел ее такой, какой она была в последний раз, когда я ее видел, там в поезде, как она сидя, ссутулившись и опустив локти между колен взглянула на меня снизу вверх, уже думая о чем-то другом; вспомнил ее и мою первую прогулку, наш первый секс, наши поцелуи, то, как мы жили вместе, ее вещи, ее квартиру, ее большие серьезные глаза… Я улыбнулся про себя, своих глаз не открывал и четко, ясно, однозначно и уверенно для самого себя понял, что ее больше нет, и ее больше не нужно, ее больше не нужно совсем, в ней нет больше никакой необходимости. И бог бы с ним, мне больше нет до этого дела. И бог с ним.
Возвращение. Часть третья. Глава десятая
© Copyright: Артём Кино, 2018
Свидетельство о публикации №218111301708
Свидетельство о публикации №218111301708
Рецензии