СА. Глава 16

Подвальное помещение, в котором располагался узел связи, состояло из восьми комнат: комната для офицеров и прапорщиков (с отдельным кодовым замком); ленинская комната (вовсе без дверей) с обязательным бюстом вождя мирового пролетариата и  годовыми подшивками «Правды» и «Комсомольской правды»; столовая, радиоузел, где располагалась аппаратура радистов и пеленгаторщиков, а также телетайп; «секретка» (комната для секретных документов); комната телефонистов; телеграф и кубрик, где располагались четыре двухъярусные койки и набор разновесных гирь и гантелей.

- Ну что, Зарницын, - спросил Задорожан, -  чему тебя в учебке научили? Десятью пальцами печатать можешь?
- Нет, товарищ сержант, я в учебке в основном по нарядам вне очереди специализировался.
- Понятно. Здесь научишься. Газету в зубы и перепечатывать тексты всю ночь. За неделю освоишь.

Но я так и не освоил. Десятью пальцами до сих пор не умею печатать. Только шестью. Впрочем, самое главное было быстро печатать, а уж сколько ты при этом использовал пальцев – неважно. Говорили, что в этой части служил парень, который печатал только двумя указательными пальцами с такой скоростью, что за ним никто не мог угнаться.

Первую ночь на дежурстве я провёл за телеграфным аппаратом, перепечатывая из «Комсомолки» всё подряд. На втором дежурстве мне это надоело. Под грудой газет я нашёл разрозненный том из полного собрания сочинений Вальтера Скотта, в котором было два романа: «Аббат» и «Астролог». Вот с него-то я и стал перепечатывать тексты, а заодно их и читать. Собственно, эти два произведения великого шотландского писателя были первыми и последними из огромного наследия Вальтера Скотта, которые я прочитал в своей жизни. Удивительно и парадоксально, но факт: при всём моём романтизме, Вальтера Скотта мне читать не хотелось. Много позже я узнал, что Лермонтов тоже не жаловал шотландца, хотя в то время он был архипопулярен. Лермонтов говорил, что Скотту не хватает искренности и сердечности.

Ещё всех новичков заставляли печатать до боли в суставах абсурдную, но очень важную фразу: «В чащах юга жил-был цитрус, да, но фальшивый экземпляр.» В этом наборе слов были все буквы алфавита, кроме твёрдого знака. Этот базовый стишок начинающего телеграфиста хоть десятью, хоть двумя пальцами все печатали в две секунды.

Перепечатывать по ночам тексты было мучительно и нудно, если не сказать хуже. Однако сачковать никому бы и в голову ни пришло. Проверить могли в любую минуту.
Перепечатывая последнюю главу из «Астролога» я клевал носом, и голова моя заваливалась чуть ли не внутрь телеграфного аппарата – ещё немного и получил бы по башке металлическими рычагами со шрифтом. Было уже около четырёх утра, глаза слипались, пальцы отказывались двигаться. «Может немножечко сидя вздремнуть?» Но тут в телеграфную зашёл Задорожан.

- Зарницын! Не спать!
- Да я и не сплю.
- А кто только что под стулом лежал, свернувшись калачиком?
- Это не я. Я под стульями спать не люблю.
- Что ты мне свистишь! Может это Вадик Балашов был?
- Вадик в столовую ушёл. У него обед на двенадцать персон.
- Вадик не ходит в столовую – он обедает только в ресторанах, чтобы ты знал.
- Он попросил у меня почитать «Астролога», но ведь мне надо из него перепечатывать…
- Что? Вот это? – Задорожан взял книгу, повертел в руках, пожал плечами, и, тыча в раскрытую страницу пальцем, наставительно изрёк: «Зарницын, всё это свист-здёж и вражеская провокация».
- Так точно, - я вскочил, хотел отдать честь, ударился рукой об угол стола и проснулся.

В комнате никого не было. Раскрытая книга валялась на полу. Лента оборвалась на полуслове.

Через неделю я полностью освоился с телеграфными аппаратами в плане приём-передача: самостоятельно отправлял телеграммы, принимал и доставлял кодировщикам. Теперь нужно было освоить сборку-разборку, починку аппарата и изучить засекречивающую аппаратуру. На это у меня ушло почти восемь месяцев. Только к апрелю следующего года я почувствовал себя как рыба в воде среди всего этого технариума. Но до этого нужно было ещё дожить.

В телеграфной было пять телеграфных аппаратов, стоящих в ряд, и соответственно пять табуретов возле каждого; топчан, обтянутый дерматином, маленький столик и табурет возле него. Ещё имелась небольшая комнатушечка, где стояла засекречивающая аппаратура. Был ещё встроенный в стену шкафчик, где хранились запчасти для телеграфных аппаратов и где имелись потаённые нычки для всякого противозаконья типа книг, блокнотов, армейских фотоальбомов, гражданской одежды, фотоаппарата и ещё сотен мелочей.

В ночное время, если не было заявок, на топчане можно было полежать и даже подремать, но в первые дни топчан был для меня запретным плодом. Не спать 24 часа очень тяжело. Даже если ты на следующий день спишь днём два-три часа, а потом восемь часов ночью (что было редкостью – обычно не более шести часов), то следующие 24 часа на ногах всё равно даются с трудом.