СА. Глава 17

Распорядок в части был таков: смена, приезжающая из полка и привозящая в термосах завтрак для дежурной смены (ибо на самом узле связи кухни не было), в 9.00 принимала дежурство. Сменившиеся завтракали, но после этого оставались ещё на узле связи до обеда.

 В это время по уставу они должны были заниматься политподготовкой, техподготовкой, занятиями по гражданской обороне и т.п. Но всё это, понятное дело, не проводилось. Иногда, правда, политзанятия всё же были, но чрезвычайно редко. После завтрака солдат сменившейся смены посылали на всякие работы. Самой вожделенной и приятной была работа в ресторане аэропорта «Рига» в качестве грузчиков. После работы солдат кормили ресторанным обедом, да ещё давали с собой два-три батона белого хлеба.

 «Молодых» к такой работе не подпускали и на пушечный выстрел. Им был путь на склад ГСМ, траншею под кабель копать, доски какие-то грузить-перегружать или помогать Жорику машину чинить (это хуже всего!). Затем сменившиеся ехали в полк на обед. После обеда по официальному распорядку полагалось один час сна, а дальше строевая подготовка, физподготовка и т.д. Но на положено, как говорится, … три буквы наложено. После обеда все заваливались спать и спали до ужина.

 Ответственный прапорщик, который должен был следить за выполнением распорядка, сваливал по своим делам, спихивая ответственность на сержанта. А сержанту что;, сержант такой же солдат как и все. После ужина свободное время. Правда «молодых» в это время могли заставить мыть полы или ещё какую-нибудь гадость придумать. После отбоя, если было особое настроение, тоже могли издеваться над «молодыми».
Смена, заступившая на дежурство, тоже не все 24 часа действовала по уставу. Могли и из дежурной смены послать кого-то на внеармейские работы. «Молодые» также мыли полы в течении суток, драили столы и проч. Им не давали передыху. Они работали и за себя, и за старослужащих. И в этом нет ничего необычного. Напротив, это самая серая обыденность, характерная не только для СА, но и для всех армий во все времена. В жизни армий и социумов вообще мало человеческого.

Сложилось так, что на смену я должен был заступать с Калинаускасом. Он уже был «дембель», ему оставалось около двух месяцев до отправки домой. Он, конечно, ничего не делал в телеграфной, только лежал на топчане, слушал радиоприёмник (который тоже прятали в нычке) да изредка читал. Я вертелся как электровеник. И очень уставал.

В 22.00 все старослужащие дежурной смены шли спать (хотя на дежурстве вообще никто спать не должен), сбрасывая дежурство на «молодых». Это было несколько рискованно – случись что – ответственность на них. Но все на всё забивали – и спали.

Так получилось, что мне пришлось остаться на повторное дежурство. Вадик Балашов попал в санчасть, и меня некому было сменить. По- хорошему, мне должны были дать днём поспать хотя бы пару часов, но где там… Вторая бессонная ночь давалась очень тяжело. Благо было много заявок. Когда работаешь, не так спать хочется. К утру, после почти 48 часов бессонья я еле стоял на ногах. Где-то около пяти утра заявки прекратили поступать и воцарилась тишина.

 Мне как «молодому» запрещалось ложиться на топчан, потому что лечь – означало моментально заснуть, а заснуть – было чревато наказанием. Но так как в телеграфной никого не было кроме меня, я решился прилечь. Я понимал, что это мне может вылезть боком, но ничего не мог поделать с соблазном растянуться на топчане. «Постараюсь не спать, просто полежу, - думал я, - хотя бы пять минут». Я лёг, вытянул ноги, волна блаженства прокатилась по моему телу и… страшный грохот обрушился на меня откуда-то сверху, будто я попал под лавину камнепада в горах. Я вскочил. В железную дверь телеграфной неистово стучали руками и ногами, приправляя этот шум отборной руганью. Один из телеграфных аппаратов бешено отбивал заявки впустую, потому что клеющаяся бумажная лента, на которую наносился текст телеграммы, давно уже закончилась. А ведь когда я ложился, бобина с лентой была использована только наполовину, это я точно помнил. «Сколько же я проспал?» - пронеслось у меня в голове в то мгновение, когда я ринулся открывать дверь.
На пороге выстроилась чуть ли не вся смена.

- Живой! Ну слава Богу! – почти хором выдохнули они.
- А мы думали уже дверь ломать, - сказал Задорожан, - стучим-стучим – глухо как в танке. Что заснул?
- Да я только прилёг…
- Прилёг он…

Я не стал дослушивать антидифирамбы в мой адрес, а побежал менять ленту на телеграфном аппарате. Оказывается, я проспал почти полтора часа, пропустил двенадцать телеграмм, которые пришлось передавать заново. За всё это мне медаль не дали, сами понимаете, но и на эшафот, конечно, тоже не повели. В общем выжил.
Через несколько дней, может через неделю, произошёл другой случай. Ночью, когда в телеграфной я остался один, кто-то постучал в дверь. Я открыл с нехорошим предчувствием. На пороге стояли пьяные Перетулин и Петров.

- Ну чё дух, службу тащишь, не спишь? – с гадкой улыбочкой осведомился Перетулин.
Я молчал.
- Ремень подтянул, - скомандовал он, - и воротник застегнул.
Я безропотно и молча повиновался.
- Ну духи ваащеее оборзееелиии, - пьяно протянул, почти пропел Перетулин.
- Оборзели, - поддакнул Петров и икнул.
- То спят на дежурстве – не достучишься, то с опущенными ремнями ходят…
- Борзота, - опять вставил свой пятак Петров.
- Бутурлаева на вас нет.

(Бутурлаев – придурковатый башкир, демобилизовавшийся за полгода до моего прихода в часть, о котором на узле связи остались самые мрачные воспоминания: постоянным его занятием за неимением других интересов по причине отсутствия не то что интеллекта, а, наверное, и самого серого вещества, было издевательство над «молодыми»)

- Ну чё молчишь? – уже агрессивно двинулся на меня Перетулин.
Я совершенно спокойно смотрел прямо в остекленевшие глаза.
Он явно хотел спровоцировать меня на драку, зацепиться хотя бы за одно моё слово, но я отрешённо молчал, как буддийский отшельник. На лице Перетулина вырисовались растерянность, недоумение и бессилие. Мой спокойный взгляд его обезоруживал. Он глянул на Петрова, ища поддержки и подпитки агрессивности.

 Петров скорчил полудикую полусмешную гримасу: мол, давай, врежь ему. Перетулин собрался с духом и ударил духа, то есть меня. В челюсть. Не очень сильно. Удар был неуверенный, боязливый какой-то и рассчитанный на ответный. Если бы я ответил, второй удар был бы намного мощнее. Тогда бы и Петров подключился. Но с моей стороны не последовало никакой реакции. Перетулин не знал, что делать дальше. Он видел, что я не испугался и, возможно, почувствовал, что я его не осуждаю.

- Ладно… (он не знал, что сказать) … чтоб не спал… - Перетулин повернулся к разочарованному Петрову (драки-то не получилось): - Пошли.
На следующий день по приезде в полк Перетулин подошёл ко мне и просто без всяких эмоций сказал: - Ну ты это… извини, я был не прав.

- Да ничего, я не в обиде. Понимаю, - также просто ответил я.
Удивлению моему не было пределов. А говорят, что чудес не бывает. Прошло только полгода службы в СА, а произошло уже два чуда. Второй раз у меня просили прощения и причём вышестоящие в армейской иерархии. После всех ужасных рассказов об издевательствах и мордобоях, происходящих в воинских частях на одной шестой земного нашего шарика, разве то, что происходило со мной не удостаивается названия чуда?

С тех пор меня никто и пальцем не касался. Провокации, конечно, были. Конфликты, безусловно, тоже (куда ж без них), но они всегда разрешались на вербальном, а не на мануальном уровне.