Танатос. Эрос. Спор

"мне  приснилась  сама бесконечность,
где что ни строчка, то новые дали,
и страны, и души.
но чтобы эти грезы записать,
нужна была рука.
и я повиновался."
Клайв Баркер.

он лежал на спине,
лицо  закрыто куском ткани.
он велел руке подняться и сдернуть ее,
но та  лежала вдоль тела, не думая шевелиться.
он  пытался позвать на помощь,
но  не смог выдавить из себя ни звука.
раздражение перешло в тревогу.
черт возьми, его ложе поднимают вверх.
куда его собираются нести?
к дьяволу спокойствие!
он не умер, нет уж, дудки!
или все-таки умер?
лицо  покрыто саваном...что это, как не смерть?

они молятся за его душу,
надеясь помочь ей добраться до рая.
а  останки...  куда?
на погребальный костер?
он должен  дать понять,
что они прощались с ним преждевременно.
что они говорили?
что труп – это всего лишь шелуха,
пустая тень человека,
Дух которого  уже отправился в лучшие края? 
Дух ещё здесь!
здесь!
как сказать им об этом?

он попытался отыскать ключ,
что мог освободить бы его.
разумеется: до тех пор, пока у него есть мысли,
в нём может жить  желание.
тогда он еще сможет прикоснуться
к протеическому ядру Пая и вызвать метаморфозу,
пусть малую, которая сообщит, что он жив.

желание было теперь его единственной защитой
от преждевременного ухода.
он вспомнил   подробности, что всегда возбуждали...
шея, с которой убраны волосы;
язык, который медленно облизывает сухие губы;
взгляды...
прикосновения...
вольности...
но Танатос схватил Эроса за горло.
либо пламя, либо могила ожидали его
в  недалеком будущем.
ни к тому, ни к другому он не был готов.
первое было слишком горячим,
второе - холодным;
первое - ярким,
второе -  темным.
чтоб вспомнить, почувствовать ему нужны...
недели, дни, пусть хотя  бы часы..
он  благодарен  за часы,
которые  позволят  размежевать эти полюса.
там, где была любовь,-
был последний гамбит...
а силы распада восходили к колоссальному покою,
к дремотной глубине золота и синевы,
не содержащей ни перемен, ни противоречий.

пламя?
пламя должно касаться его повсюду.
пусть это будет жар тела мистифа,
когда он прижимался к нему.
на спине выступают капельки пота,
пальцы   рук сжимаются,
пальцы ног находят  опору,
странствуя по океану,
бурному, стонущему, погружающему в летаргию,
он ловит ртом воздух,
он погружается, вздрагивает; 
и вверх, и да,
и вниз, и нет,
и вверх...
от большого взрыва  к большому сжатию.
снова к  сжатию, взрыву....
пульс   с частотой в  миллиарды лет.

пусть темнота станет ночью, что скрывала
их излишества,
а пылание погребального костра - жаром
их совместной лихорадки.
почему смерть, последнее растворение,
не может быть эротична
в нем молнии и солнце,
спасение и блаженная  теплота, 
пламя.

он начинал меняться,
сбрасывая с себя кожи, словно одежды.
одной из них оказалась Юдит,
другой  Ванесса,
третьей  Мартина. .. , 
вся  доступная ему  красота мира.
всем существом своим он  верил:
если он прожжет пелену забвения, 
тайна  воскресения откроется ему..
мысли кружились в вихре,
словно юбки дервишей,
издавая непрерывный вздох.

за  фантазиями он  не заметил,
что голоса молящихся смолкли,
не  услышал   шепот, а посреди шепота   смех....

он жив! Господи Иисусе, он жив!
опустите его!
 
носильщики повиновались,
и он  впервые мельком увидел тех,
кто чуть было не распрощался с ним раньше времени.
если бы  я любил так, как следовало любить.
если бы  я меньше думал о себе.
если бы  я не сказал «нет»...
так    его судьба,  будущее вшивало себя стежками
в его кожу.
теперь с ним могло произойти все что угодно.
и все было бы правильным.

его охватила уверенность,
что если он не услышит сейчас свой голос,
то  не потеряет себя, не  исчезнет в нигде,
стынущем за самой кромкой мира.
только,  что он мог сказать?

- люблю тебя, жизнь,
буду любить  до тех пор, пока не умрет
сама любовь.

по мотивам романов Клайва Баркера.
читали ль вы?

театр одного  актёра, монолог.