Массимо Бонтемпелли - Фиалка

Роза пожелала хозяевам доброй ночи, взлетела по ступенькам в свою комнату и заперлась на ключ, чтобы никто не мог нарушить её уединения. Когда дом затих, она села за письмо своему любимому: «Милый мой, сегодня мы весь день провели не дома, поэтому пишу тебе поздно вечером. Мы гуляли, ходили по гостям и просто дышали воздухом. В гостях мне было тошно, будто я уже умерла и лежу под землёй, зато на природе у меня словно вырастали крылья, и я парила под облаками, как ласточка или как ангел, а порой мне казалось, что и ты летишь со мной рядом, я знаю, что это всё выдумки, но мне было так хорошо, ты на меня не сердишься? Надеюсь, что нет, ведь я всё эти счастливые мгновения берегу для тебя, а когда ты приедешь, уже ведь через одиннадцать дней и ещё почти половинка, то есть ровно через двести семьдесят три часа, я всё это счастье разделю с тобой! Особенно ясно я чувствовала, что ты рядом, когда мы проходили поля и углублялись в дубравы, леса тут дремучие, в них всегда темно и прохладно, как в храме, ветви сплетаются в сплошной полог, но я и сквозь него, сквозь завесу листьев мысленно улетала, как только представляла, что ты берёшь меня под руку, и мы летели над кронами дубов под открытым небом, там не было ни облачка, и свет струился со всех сторон. А потом ты внезапно пропадал, не скажешь, где тебя черти носили? И я враз сникала, так что даже друзья замечали и спрашивали: «Чего ты, Роза?» А я брела, понурившись, брела, и вдруг заметила, что в тени дубов уже проклюнулись фиалки: такие кустики, прямо на тропинках, настоящие букетики, и страшно растоптать ненароком, а другие прячутся у самых стволов, за выпирающими корнями, в лунках, где земли-то с пригоршню, и в каждой, как в гнездышке, новорождённые фиалки, одни потемнее, а другие совсем светлые, голубенькие. Ребята стали рвать цветы, а мне было так жаль эти фиалочки, но я стеснялась об этом сказать, тогда я сорвала одну и побежала, а все за мной, а о цветах и забыли, вот бы ты…»

Тут Розу пронзила неожиданная мысль, и она замерла на полуслове. Потом резко встала, отбросила ручку и взволнованно зашагала по комнате, досадуя на себя: «Что ж я не сообразила?!» Ей подумалось, как чудно было бы вложить этот цветочек в письмо, вот только он куда-то задевался, Роза то ли отдала его кому-то, то ли просто потеряла, теперь уж и не вспомнить. «Растяпа! Дурёха!», — укоряла она себя, всё больше распаляясь и едва сдерживая слёзы.

Но потом гнев её начал стихать, на смену ему пришла новая мысль, переросшая в решимость.

Роза вспомнила, что видела фиалки и по пути домой, совсем недалеко отсюда: они цвели по кромке ручья, сбегавшего с горы и петлявшего вдоль дороги. Она отлично помнила это место и нашла бы его даже ночью. Фиалок там была уйма, они льнули к берегу, тесня друг друга, как зеваки на ярмарке. «Вот сбегаю и сорву», — засмеялась она, но тут же испугалась: столько сложностей таилось за этой простой фразой. Ей предстояло выйти из комнаты, спуститься по лестнице, отворить дверь, а ведь потом ещё обратно. Удастся ли сбегать бесшумно? А если кто-нибудь проснётся, начнётся переполох… Что сказать, если её застанут внизу? Девушка колебалась мучительно долго. Снова подняла письмо, перечитала последние слова, окинула взглядом пустой лист под ними, и белизна бумаги показалась пропастью. Пару минут Роза сидела, закрыв глаза, склонив голову и бессильно опустив руки, не решаясь ничего предпринять. Затем рывком встала и вызывающе тряхнула головой, будь что будет! Чего бы это ни стоило, чем бы ни грозило. Она вновь склонилась над листком и, не садясь за стол, быстро дописала: «Хотя знаешь, что? Я вложу в конверт фиалку, первую весеннюю фиалку, ведь это наша с тобой первая весна, представляешь? Я сейчас сбегаю к тому ящику для писем, что на углу, я тебе о нём уже рассказывала, их там вынимают на заре. Целую, как в тот день, даже крепче! Роза».

Она свернула листок, вложила его в заранее подписанный конверт, конверт спрятала на груди и двинулась к выходу.

Первый этап удался. Замок не щёлкнул, петли не скрипнули, дверь покорно, как послушный ребёнок, отворилась, а потом закрылась за ней, и Роза очутилась в кромешной тьме, впрочем, гостиную она знала как свои пять пальцев. Она вслушалась в тишину, исходящую от другой половины дома, где находились хозяйские комнаты: напоенная крепким сном звенящая тишина была такой давящей и неестественной, что девушка поёжилась, словно вот-вот должен грянуть гром. Но мало-помалу бешеный ритм её сердца выровнялся, тогда Роза на цыпочках, но быстро и уверенно подошла к лестнице. Рано радуешься, отважная душа, главные испытания ждут тебя впереди! Держась за поручень, шаг за шагом, она без труда спустилась на первый этаж (звук шагов тонул в ворсе ковра) и ступила в прихожую. Протянув руку, шагнула в неизвестность. Вот и большой стол, Роза прошла вдоль длинного края, ведя рукой по столешнице, повернула направо, ещё два шага, стоп: здесь должна быть входная дверь, вот и очертания видны, здесь чуть светлее, или просто глаза привыкли к темноте, где же задвижка?

Наконец Роза нащупала её и тихонько потянула: миллиметр, ещё миллиметр, готово. Вот и дверная ручка, прямо над замком, остаётся лишь взяться за неё, надавить, но тут девушка повернула голову и едва не закричала: её взгляд упал на одну из дверей, из-под которой пробивалась слабая полоска света. Она похолодела: за этой дверью кто-то проснулся. Услышал её, зажёг свет... Хотя нет, свет горит уже давно, потому-то здесь и светлее, но теперь он точно всё слышит, и стоит ей сделать хоть шаг... Сколько времени прошло в тягостном ожидании? Она не могла ни о чём думать, пальцы, уже сжавшие дверную ручку, онемели, отпустить её нельзя, хоть она и жжёт руку, толкнуть дверь — тем более, остаётся лишь ждать, вперив взгляд в эту полоску света, от которой уже болят глаза, кажется, этот режущий луч потустороннего света вот-вот оживёт... Но нет. Напротив, мать честная, пропал! Но ведь кто-то там, за дверью, погасил его, кто бы это мог быть? Теперь темнота невыносима, хочется закричать, только бы не оставаться наедине с этой мучительной тьмой, в трёх шагах от неведомого неспящего монстра. Хоть бы уж снова зажёг свет! Роза вздохнула бы с облегчением. Ну-ка, а это что, неужели чей-то голос? Из комнаты донёсся звук, да, но не голос: едва слышный и размеренный, это он так дышит? Медленно, протяжно, похоже, он заснул, вот оно что, значит, спит и похрапывает! У Розы отлегло от сердца, ручка перестала обжигать пальцы и сама собой повернулась. Час от часу не легче, Господи, она что, сама открывается?! Нет, Роза, это ты её толкнула, и ты же прикрыла за собой, чувствуешь, как свеж ночной воздух, подними глаза, посмотри, какие звёзды!

Роза перевела дух, деревья на холме качнули кронами, приветствуя её, и снова всё смолкло. До ручья она добралась бегом, затем обернулась, окидывая взглядом дом, мрачный, как склеп. Дорога уходила вниз, петляя между двумя стенами, и исчезала за поворотом. Девушка жадно созерцала очертания окружающего мира, всё вокруг по-своему безмолвствовало: равнину заливала бледным светом луна, готовая выглянуть из-за горы, мрачные громады деревьев вдали едва не касались звёзд, небо укрывало спящую землю тёмным куполом, усыпанным звёздами, а в центре всего этого Роза одна-одинёшенька вдыхала ночные запахи.

Она уже ничего не боялась, не пугали её и редкие вздохи, долетавшие из самого сердца ночи, неуловимые и необъяснимые. А заслышав из-за дома грохот телеги, девушка даже обрадовалась: ей вдруг захотелось увидеть, как волы тащат тяжёлый воз, груженный сеном, услышать, как сидящий на облучке кучер скажет что-нибудь... Но звук стал удаляться, и в стихающем шорохе колёс ей почему-то почудился шум прибоя. Она вслушивалась до последнего, а когда и отголоски стихли, вдруг заметила, что идёт вверх по дороге, безотчётно стремясь вдаль за этим шорохом. Тогда девушка свернула на каменистую тропку и дошла до края обрыва, откуда видна была другая долина. И вновь остановилась, засмотревшись: здесь ночь казалась ближе, снизу доносился плеск ручья, бегущего по каменистому руслу.

Наконец она вернулась на дорогу и медленно направилась вверх к ручью, во все глаза глядя по сторонам и дыша полной грудью; никогда раньше Роза не замечала, что дышать — это лучшее, что только может быть. Чувства захлестнули её, переполнили, она прижала руки к груди, словно силясь унять сердцебиение, и пальцы нащупали письмо. Она и так не забывала о нём, но сейчас, прикоснувшись к бумаге, со всей отчётливостью вспомнила, что собиралась сделать.

Тот поросший фиалками берег, вспомнилось ей, должен быть совсем рядом, чуть ниже. Она пустилась бежать с таким облегчением, будто запела песенку, теснившую грудь. Вот и нужное место. Девушка наклонилась и сразу наткнулась на цветы. В полумраке они казались темнее, некоторые опустили головы на листья и сонно смежили лепестки. Роза провела рукой по траве, и роса тоже показалась ей чем-то необычайным и восхитительным.

Она выбрала самую раскрывшуюся фиалку, поцеловала её, вложила в конверт, вновь перечитала адрес, а потом поспешила по тропинке обратно к дому и дальше — туда, где на углу висел почтовый ящик, там она ещё разок перечитала имя любимого и со вздохом опустила письмо в узкую прорезь.

Но по непонятной причине радости это не принесло, наоборот, на неё накатило какое-то странное опустошение. Роза медленно направилась назад.

Уже подойдя к дому, она вдруг с ужасом подумала, что кто-то мог проснуться. Остановилась, огляделась, но не заметила ничего необычного. Поёжилась и прислушалась к свисту ветра в листве. А что, если кто-нибудь спустился и запер дверь? С тяжелым сердцем она пошла дальше.

Внезапно небо просветлело, девушка подняла глаза и увидела, что из-за горы выскользнула луна, тонюсенькая четвертинка, а тёмные тучи уже спешили из глубины небес, чтобы перехватить беглянку. Роза зашагала быстрее, новый порыв ветра подтолкнул её, и оставшееся до дома расстояние она преодолела бегом. У порога девушка вновь замерла: не заперто. На секунду у неё отлегло от сердца, она протянула было руку к двери, но тут новое ужасное подозрение заползло в душу: а что, если, пока её не было, в дом забрался вор или даже целая шайка — хозяйка часто стращала её рассказами про ночных воришек. Тем временем облака затянули небо, луна скрылась совсем. Стуча зубами, Роза услышала, как ветер в кронах деревьев взвыл в голос. Не помня себя, она влетела внутрь и замерла, ожидая, когда успокоится сердце, а потом осторожно затворила дверь.

Добравшись до своей комнаты, девушка чуть было не захлопала в ладоши от облегчения и даже что-то сплясала на радостях, шлёпая босыми ногами по полу, потом шлёпнулась на пол сама и попыталась перекувыркнуться через голову, что не очень получилось. Спать не хотелось, и всё же она легла, погасила свет, и снова стала мечтать о своём любимом. Ветер за окном всё усиливался, Роза куталась в одеяло и думала: «Наверное, будет гроза», — а потом, — «вот бы он был сейчас со мной», — и медленно, засыпая, — «сидел бы на краешке кровати и...», — но и эту мысль она не закончила и провалилась в сон.

Снилась ей долина и дорожка, ведущая с холма вниз, Роза спускалась, спеша к своему милому, но то и дело замечала, что незнамо почему не спускается, а поднимается, и дорожка под ногами сменялась лестницей с ворсистым ковром, ступеньки вели вверх, петляя между двумя стенами, и исчезали за поворотом, девушка разворачивалась, чтоб всё-таки спуститься, и снова оказывалось, что она торопливо поднимается, еле переводя дух, и тут раздаётся голос её любимого: «Сама виновата!» Она оборачивалась и встречала его взгляд, мрачный как никогда, пыталась спросить: «О чём ты?», но он лишь повторял: «Сама виновата!», а когда Роза готова была разрыдаться, он внезапно разозлился и заорал: «Ты же топчешься по фиалкам!», дёрнул её за руку, и тут растущий рядом дуб треснул под напором ветра и рухнул туда, где она только что стояла. Раздался глухой треск, Роза в объятиях любимого вздрогнула и поняла, что лежит в постели, уже одна, но комнату потряс новый удар, и она поняла, что это ветер раскачивает ставни, и они глухо бьются о стены. С третьим ударом она выскользнула из-под одеяла, борясь со сном, и поспешила открыть окно.

Звёзд уже не было видно, в воздухе сгустилась тьма, порывы ветра трепали кроны деревьев. Роза снова захлопнула ставни, заперла их на задвижку и как следует закрыла окно, затем медленно вернулась к кровати, постояла, силясь понять, что её так гложет, откуда эта смутная тоска. «Что же стряслось?», — думала она, забираясь под одеяло. — «Может, с ним что-то случилось?» Чтобы отвлечься, она принялась перебирать в уме детали своего недавнего приключения, теперь всё казалось простым: ей ужасно понравилось гулять на свежем воздухе, среди этой тишины и покоя, интересно, где сейчас та телега? Тяжеленная, наверняка далеко уехала, может, до самого неба, топчется там по звёздам...

Перед её взором пронеслась целая россыпь испуганных звёзд, они скатились к ней по горному хребту сверкающим звездопадом, окутали, подхватили, и вот она уже летит по небу, так просто, но где же любимый? «Родной мой, это будет наша первая весна, не пропадай, куда же ты?», — но он удалялся, не оборачиваясь («Сама виновата! Сама виновата!») и сжимая в руке открытый конверт, а у неё в ладони вдруг оказалась та самая растоптанная фиалка. С новым порывом ветра деревья качнулись, звёзды разбежались, и Роза очутилась у дома, перед закрытой дверью. Ей уже никогда не войти, вообще ни в один дом не войти, а ветер то толкал её в спину, то, наоборот, не давал приблизиться к этой наглухо закрытой двери. Вдруг сквозь щель над полом пробилась полоска света, Роза закричала: «Открой мне! Открой» и проснулась от собственного крика. По щекам текли слёзы, она вытерла их кончиком одеяла, зажгла свет, снова погасила, опять зажгла.

«Почему он так со мной, чем я провинилась? Любимый мой, ненаглядный... Может, я мало написала? Вот бы ты приехал и всё мне объяснил. Когда же дойдёт это письмо? Эх, был бы ты сейчас со мной...»

Даже в полной тишине, идя вдоль изгороди, можно почувствовать, если за ней притаился недруг. Вот и Роза чувствовала, что кто-то сидит в засаде и того и гляди набросится на неё, ещё шаг, два, может, пять. Но и зная это, остановиться невозможно, и надо пройти этот шаг, или пять, или десять, пока поджидающий в засаде душегуб не выскочит.

— Ах, если б ты внезапно приехал, нет, лучше был бы ты здесь, когда я вернулась с улицы, такого страху натерпевшись: «От тебя не было вестей, и я приехал повидаться». — «Но как же, я же писала каждый день, а то и дважды на дню, вот и этой ночью тоже». — «Этой ночью?» — «Да, а в последнее письмо вложила фиалку, свежесорванную, самую красивую, я так и написала: «Первая весенняя фиалка»... Ох!..

Притаившийся за изгородью обидчик кинулся на девушку и огрел её по голове. («Сама виновата! Сама виновата!»). Вот что грызло тебя в глубине души и только сейчас выплыло наружу, вот что угнетало тебя исподтишка, а ты не могла понять, что это, лишь чуяла смутную тревогу, теперь всё ясно.

Она кубарем скатилась с кровати, вцепилась руками в волосы и застонала, даже завыла, не важно, ветер так бушует, что её рыдания всё равно никто не услышит, никто уже ничего во всём мире не слышит.

Сидя на полу, Роза с ужасающей ясностью осознала своё наивное злодеяние:

— «Первая весенняя фиалка». Я ведь так и написала. А это же ложь, обман. Это не она, сорванная нелепой ночью, только что, тайком, лишь бы скрыть свою забывчивость. По-настоящему первая фиалка была там, днём, я сорвала её на прогулке с друзьями, а потом так глупо потеряла. Что мне стоило сказать правду? А я соврала. Но я же не нарочно, я не подумала, я торопилась. Всё равно враньё. И ведь написала ещё: это будет наша первая весна, да уж, весна нашей любви, она должна стать началом новой жизни, а в основе, получается, ложь, глупая увёртка. Она неминуемо омрачит и всю весну нашу, и любовь нашу, и всю нашу жизнь. Быстро же я начала тебе врать!

Муки совести сделались невыносимыми. Роза почувствовала, что они отразились и на лице её, изуродовав черты.

«Теперь, если он и решит меня простить, на меня уже без слёз не взглянешь, я страхолюдина. И ничего тут не поделаешь. Он так далеко. Побежать бы к нему, день и ночь мчаться, опередить это письмо, крикнуть из последних сил: «Не читай! Там всё неправда, я только потом поняла» и умереть у его ног, какое счастье!»

Отчаяние достигло пика, девушка встрепенулась, вскочила на ноги и бешено зашагала по комнате. Выйти опять на улицу, добраться до этого жуткого красного ящика, расколошматить его, сжечь, уничтожить этот ужас. Спокойно, Роза, не расходись, надо подумать. А что, если написать ему ещё одно письмо? И утром же отправить? Нет, так не пойдёт, это-то будет уже в пути, он прочтёт его и целый день будет жить во лжи, я этого не допущу. Надо написать немедленно, всё рассказать, а потом спешить к ящику, успеть до выемки, и он хотя бы получит их одновременно. Точно, скорее!

Ноги подкашивались. Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Заметила на столе стакан с водой и, чувствуя, что лицо пылает, вылила воду себе на голову. Затем, не утираясь, даже не отжав волосы, шлёпнулась на стул и дрожащими руками взяла листок. «Хороший мой!» — написала она с ходу и задумалась, судорожно подбирая слова. «Со мной случилось ужасное!» Нет, так он перепугается. Она разорвала лист. «Любимый, я совершила непоправимое!» Нет, так он бог знает что подумает, не дочитав. На третьем листе, поразмыслив как следует, она вывела: «Любимый, у меня тут вышла забавная история, но я очень переживаю». Вот, другое дело. «Когда я писала тебе предыдущее письмо, совсем недавно, хотя мне кажется, что прошла целая вечность, но на самом деле всего пара часов…» Она исписала целую страницу, пускаясь в ненужные объяснения, но всё ещё не добралась до жгущего душу обмана. Рука дрожала, буквы прыгали в разные стороны. «Так не пойдёт», — подумала она. — «Решит ещё, что я не в себе. Лучше чуть-чуть успокоиться и переписать начисто».

Переписывая, она не могла разобрать некоторые слова, билась над ними, стараясь расшифровать и злясь всё пуще, пока тишину дома не нарушило лёгкое поскрипывание. Девушка подняла голову и прислушалась. Ничего. Но вскоре до неё долетело какое-то шарканье. Потом стихло и оно. Роза подошла к двери, прислушалась. Снизу донеслось журчание воды, словно кто-то открыл кран, потом приглушённый шёпот — первые вестники неминуемого пробуждения дома. Незаметно выйти уже не получится. Да если и получится, уже светает, а письмо не дописано, дописывать некогда, а надо ещё одеться, выйти, добежать до ящика, пока не забрали утреннюю почту. Руки у неё опустились, на Розу вдруг навалилось опустошающее отчаяние, и она разрыдалась. К мукам совести примешивалась жалость к себе. Ей не дают загладить вину. Почему судьба так жестока? Куда же смотрит Бог? Или это его козни? Но уныние вновь сменилось бурным протестом: завтра я убегу, он больше ничего обо мне не узнает, буду бродяжничать, ненавидеть весь мир, сквернословить безбожно… Без сил опустившись на кровать, Роза ещё долго представляла в красках свою будущую жизнь, пока не забылась тяжёлым сном.

Проснулась она от колокольного звона с ближней церквушки.

Поначалу ночное приключение показалось ей нелепым сном. Затем отчётливо вспомнились стоны ветра, но сейчас было тихо.

Роза огляделась, припоминая случившееся, с удивлением увидела ослепительные полосы света, обрамляющие закрытые ставни. Она соскочила с кровати, подбежала к окну, распахнула его и зажмурилась от яркого солнца. Стихшая природа лучилась: деревья на склонах сияли, лёгкая дымка в долине сверкала, как морская гладь.

Девушка любовалась пейзажем и мало-помалу восстанавливала в памяти полную картину давешнего приключения, дивясь и посмеиваясь, словно всё это происходило не с ней, а с какой-то знакомой. В этот момент Роза показалась сама себе настолько красивой, что метнулась к зеркалу и заулыбалась: «Что-то он скажет, когда услышит о моей великой беде?»

Мир с каждой минутой расцветал новыми красками. Роза потянулась всем телом и пожалела, что у неё нет платья со звенящими бубенцами.

(Перевод с итальянского. Оригинал Massimo Bontempelli – «La violetta», из сборника рассказов «L'amante fedele»).