Примо Леви - Нетленный мотылёк

Они сидели в джипе, не говоря ни слова и не глядя друг на друга. Вот уже два месяца они жили бок о бок, но друзьями так и не стали. В этот раз за рулем сидел француз. Автомобиль миновал бульвар Курфюрстендамм, трясясь на выбоинах мостовой, обогнул по широкой дуге обломки какого-то здания и свернул на Глокенштрассе. У церкви Марии Магдалины путь им преградила воронка от бомбы, полная вязкой жижи; на поверхности лопались пузыри удушливых испарений от затопленного газопровода.

— Нам дальше, дом 26, — сказал англичанин. — Придётся пешком.

Дом номер 26 уцелел, едва ли не один в округе. Завалы вокруг него разобрали, пустырь уже начал зарастать травой, а кое-где виднелись и чахлые грядки.

Звонок не работал; они долго и безуспешно стучали, затем выломали дверь — та поддалась с первого же удара. В доме царили пыль, паутина и всепроникающий запах затхлости.

— На второй этаж, — скомандовал англичанин.

На втором этаже обнаружилась табличка с фамилией «Лееб». Дверь здесь была с двумя замками и покрепче и держалась под их напором подольше.

Они вошли и оказались в кромешной тьме. Русский зажёг фонарик, затем распахнул окно; послышался торопливый топот невидимых мышиных лап. Мебели в комнате не было — лишь грубо сколоченный стеллаж, да два крепких бруса, тянущихся над их головами от стены к стене. Американец трижды щёлкнул фотоаппаратом, снимая помещение с разных ракурсов, и схематично зарисовал комнату.

Пол покрывал слой грязного тряпья, тут и там валялись обрывки бумаг, кости, перья и ошмётки фруктов. Кое-где темнели красновато-бурые пятна, американец тщательно соскрёб их лезвием и собрал порошок в стеклянную пробирку. В углу они обнаружили серовато-белую груду какой-то трухи непонятного происхождения, она кишела червями и источала запах аммиака и тухлых яиц.

— Herrenvolk[1]! — процедил русский сквозь зубы (между собой они разговаривали по-немецки). Американец взял образцы и этого вещества. Англичанин поднял кость, подошёл с ней к окну и вгляделся в находку.

— Что это за животное? — спросил француз.

— Не знаю, — ответил англичанин, — никогда таких не видел. Похоже на кость какой-то первобытной птицы, но такой гребешок есть только у… хотя надо взять срез на анализ, — в его голосе боролись брезгливость, злость и любопытство.

С мешочком костей они вернулись в джип. Вокруг машины уже собралась толпа зевак: какой-то мальчуган забрался в салон и шарил под сиденьями. Завидев четверых солдат, толпа бросилась врассыпную, задержать удалось лишь троих: двух пожилых мужчин и девушку. Расспросы ни к чему не привели. Профессор Лееб? Нет, не знаем. Фрау Спенглер с первого этажа? Она погибла при артобстреле.

Когда солдаты завели машину и уже забрались внутрь, девушка, собравшаяся было уходить, вдруг повернулась и спросила:

— У вас не найдётся сигаретки?

Сигареты нашлись.

— Я была там, — сказала она, закуривая. — Когда забивали животных профессора Лееба, я там была.

В военный комиссариат девушка поехала с ними.

— Правду, что ли, говорят? — спросил француз.

— Похоже на то, — отозвался англичанин.

— Будет работёнка экспертам, — француз ощупал пакетик с костями, — да и не им одним: теперь и нам отчёт писать, не отвертишься. Чёртова служба!

Гилберт рвал и метал:

— Птичий помёт! Что ещё вы хотите узнать? Какой именно птицы? Это вам к гадалке, а не к химику. Я уже четыре дня бьюсь над вашими мерзкими образцами, и пусть меня вздернут на виселице, если сам дьявол тут смог бы накопать что-то большее. Принесите ещё помёта: альбатросьего, пингвиньего, бакланьего, хоть будет с чем сравнить, вот тогда, если повезёт, вернёмся к этому разговору. Я вам не помётовед. Что до пятен с пола — там я обнаружил гемоглобин и пойду под трибунал, если кто-нибудь спросит, чья это кровь!

— Почему под трибунал? — не понял комиссар.

— Потому что если кто-то задаст такой вопрос, я этому идиоту выскажу всё, что о нём думаю, будь он хоть мой непосредственный начальник. Там чего только нет: кровь, цемент, кошачья моча, мышиные экскременты, кислая капуста, пиво — квинтэссенция Германии, одним словом.

Полковник тяжело поднялся:

— Ну, будет на сегодня, — сказал он. — Завтра жду вас к себе в гости. Я нашёл неплохое местечко в Грюневальде на берегу озера. Там мы немного остынем и поговорим обо всём спокойно.

В конфискованной военными пивной всего было вдоволь. Рядом с полковником сидели Гилберт и биолог Смирнов. Четверо из джипа устроились по обе стороны от них, а места у дальнего края стола заняли Ледук из военного трибунала и журналист.

— Этот Лееб был престранной личностью, — начал полковник. — В то время страной правили идеи, сами знаете, и если идея попадала на благодатную почву, её подхватывали и принимали на ура даже в высших эшелонах власти. Но Лееб был в своём роде настоящим ученым: его интересовали результаты, а не признание.

Не ждите, что я разложу вам по полочкам все идеи Лееба. Прежде всего потому, что я простой полковник и не очень-то в этом смыслю, к тому же я принадлежу пресвитерианской церкви… одним словом, верю в бессмертие души и дорожу своей.

— Знаете что, — перебил его Гилберт, хмурясь, — не морочьте нам головы, расскажите, что знаете. Не любопытства ради, мы же три с лишним месяца бьёмся только над этим… Мне кажется, давно пора открыть карты. Для пользы дела, само собой, не мешает знать, с чем работаешь.

— Вы абсолютно правы, мы здесь для того и собрались. Но не удивляйтесь, если начну я издалека. А вы, Смирнов, поправляйте меня, если я слишком уж отклонюсь от темы.

Так вот. В некоторых мексиканских озёрах водится такая зверушка, название и не выговоришь, чем-то похожа на саламандру. Живёт себе бог знает сколько миллионов лет как ни в чём не бывало, а меж тем из-за неё разразился скандал в научных кругах, потому что она размножается в стадии личинки. Насколько я понял, это настоящий переворот в биологии, невозможная ересь, оплеуха природы всем своим исследователям и знатокам. В общем, примерно как гусеницы вздумали бы спариваться, оплодотворять друг друга и откладывать яйца, не становясь бабочками. А из яиц, само собой, выходили бы новые гусеницы. Зачем тогда вообще превращаться в бабочку? Зачем становиться «прекрасным насекомым»? Если можно обойтись и без этого.

Ну и вот, аксолотль (так зовут нашего монстрика, я забыл сказать) обходится без этого, практически всегда. Может, один из ста или из тысячи, редкий долгожитель, давным-давно выйдя из репродуктивного возраста, вдруг превратится в другое животное. И нечего так морщиться, Смирнов, или рассказывайте сами. Каждый изъясняется, как умеет.

Он помолчал и добавил:

— Неотения, так называют эту причуду природы: когда животное размножается в стадии личинки.

Ужин подошёл к концу, присутствующие достали трубки. Девять мужчин переместились на террасу, и француз сказал:

— Ладно, это всё очень занятно, но я не вижу связи…

— Погодите, мы ещё дойдём до сути. Я не сказал, что уже несколько десятилетий они, — он кивнул на Смирнова, — возятся с этим феноменом и научились в какой-то мере им управлять. Они вводят аксолотлям гормональные экстракты…

— Экстракт щитовидной железы, — нехотя уточнил Смирнов.

— Да-да, спасибо, экстракт щитовидной железы. И искусственно запускают метаморфоз. То есть животное при жизни проходит полный цикл развития. Так вот этой-то идеей и загорелся Лееб. Он решил, что явление неотении не такое редкое, как кажется: что и другие животные, может, многие, может, все, может, и человек в их числе, имеют некий запас, потенциал, возможность дальнейшего развития. Что, вопреки устоявшемуся мнению, мы лишь заготовки, черновые варианты, и можем «развиться», но просто-напросто не успеваем, смерть приходит раньше. Короче говоря, неотения распространяется и на нас.

— Это на базе каких-то исследований? — спросили его из темноты.

— Нет, доказательств практически нет. Он изложил эту теорию в своей фундаментальной монографии: любопытнейшая смесь метких наблюдений, поспешных выводов, экстравагантных и запутанных идей, лирических и мифических отступлений, язвительных и спорных заявлений и лакейских заискиваний перед тогдашними «хозяевами жизни». Неудивительно, что рукопись так и не опубликовали. В одной из её глав повествуется о третьей смене зубов у столетних стариков, там же есть и любопытные данные о лысых, у которых в почтеннейшем возрасте вновь выросла шевелюра. Ещё одна глава посвящена иконографии ангелов и дьяволов, от Шумеров[2] до Мелоццо да Форли[3] и от Чимабуэ[4] до Руо[5]. В ней содержится мысль, которая мне кажется основополагающей в его рукописи: в свойственной ему манере, предельно ясно и невразумительно одновременно, с маниакальным упорством Лееб формулирует гипотезу… в общем, он считает, что ангелы — никакая не выдумка, не фантастические создания, не высшие существа и не поэтический вымысел, а наша следующая стадия, то, чем мы станем или могли бы стать, если бы жили достаточно долго или подвергались его терапии. Более того, следующая глава, самая длинная во всём трактате, из которой я мало что понял, называется «физиологические предпосылки реинкарнации». А ещё в одной разработана экспериментальная программа питания для человечества: настолько масштабная, что и ста жизней не хватит, чтобы её воплотить. Предлагается проводить безумные пищевые эксперименты над целыми селениями на протяжении нескольких поколений. Например, кормить подопытных только ферментированным молоком, или только рыбьей икрой, или пророщенным ячменём, или кашицей из водорослей. Всё это вкупе с полным запретом экзогамии, принесением в жертву (он именно так и писал: «Opferung») всех особей в шестьдесят лет и их вскрытием, да простит его Бог, если сможет. Он даже цитату из «Божественной комедии» на итальянском взял эпиграфом, про то, что мы черви, далёкие от совершенства насекомые, и про «нетленных мотыльков». Да, и ещё: в начале рукописи стоит посвящение, знаете, кому? Альфреду Розенбергу , автору «Мифа двадцатого века» . А в конце приписка, где Лееб упоминает о «весьма скромном научном эксперименте», начатом им в марте сорок третьего: ряд неординарных пробных опытов для отладки процедуры, по его словам их можно было проводить в обычном гражданском помещении, хоть и со всеми необходимыми мерами по соблюдению секретности. И такое помещение ему предоставили — дом номер 26 по Глокенштрассе.

— Меня зовут Гертруда Энк, — сказала девушка. — Сейчас мне девятнадцать, а когда профессор Лееб основал свою лабораторию на Глокенштрассе, было шестнадцать. Мы жили через дорогу и кое-что видели из окна. В сентябре сорок третьего к дому напротив подъехало четверо солдат на грузовичке. Они привезли четверых в штатском — двух женщин и двух мужчин — худющих и забитых.

Затем привозили разные ящики с надписями «военное снаряжение». Мы не лезли на рожон и выглядывали, только когда знали, что снизу нас не увидят — понимали, что творится что-то странное. Потом несколько месяцев ничего не происходило, профессор заезжал раз или два в месяц, то один, то с кем-то из военных или партийных. Мне всё было интересно, но папа всегда говорил: «Оставь, какая тебе разница, что там происходит? В нашей стране чем меньше знаешь, тем лучше». А потом начались бомбёжки, двадцать шестой дом устоял, но окна там два раза выбивало взрывной волной.

В первый раз я увидела этих четверых на втором этаже, они лежали на соломенных подстилках прямо на полу, укутанные до подбородка, как зимой, а жара в те дни стояла страшная. Казалось, они спят. Или мертвы. Только этого не могло быть, потому что рядом с ними медбрат спокойно читал газету и курил трубку. А спать разве можно так крепко, чтоб не проснуться от воя сирен?

Зато во второй раз в комнате уже не было ни людей, ни подстилок, только четыре балки поперёк комнаты, и на каждой сидело по какому-то существу.

— Что за существа? — заинтересовался полковник.

— Четыре птицы. Похожие на грифов, хотя я грифов только в кино видела. Они были напуганы и так кричали, что кровь стыла в жилах. И будто пытались спрыгнуть с этих балок, но, по-моему, их к ним приковали, потому что ни один так и не оторвал лап. И ещё казалось, что они пытаются взлететь, но с такими крыльями…

— А что у них было с крыльями?

— «Крылья», наверное, не то слово, на них и перьев-то почти не было. Похожие... похожие… на крылья жареных цыплят, вот на что. Голов я с высоты не разглядела как следует, но было в них что-то уродливое, жуткое зрелище. Как мумии в музеях. Потом прибежал медбрат, занавесил окна простынями, и что было дальше, я не видела. А на следующий день они уже вставили новые окна.

— А потом что?

— А всё. Бомбили нас всё чаще, по два-три раза в день, наш дом взорвали, все, кроме меня и папы, погибли. А двадцать шестой дом устоял, я уже говорила. Только вдова Спенглер погибла, но она была на улице, когда начался артобстрел, и её расстреляли из пулемёта почти в упор.

А потом пришли русские, война закончилась, настали голодные времена. Мы выстроили барак тут, недалеко, перебивались чем могли. Как-то вечером мы заметили, что у двадцать шестого дома собирается народ. Потом кто-то открыл дверь, все заторопились внутрь. Я сказала папе: «Пойду, посмотрю, что там». Он, как обычно, начал меня отговаривать, но есть очень хотелось, и я пошла. Когда я попала в этот дом, почти всё уже было кончено.

— Что кончено?

— Они их всех перебили, дубинками и ножами, на мелкие кусочки покромсали. Возглавлял группу как будто тот самый медбрат, мне показалось, что я его узнала, да и потом, у него же были ключи. Точно, я вспомнила, когда всё закончилось, он даже не поленился опять закрыть все двери, уж не знаю, зачем, там ничего не осталось.

— А что стало с самим профессором? — спросил Гилберт.

— Точно неизвестно, — ответил полковник. — По официальной версии он покончил с собой, повесился, когда в город вошли русские. Но я в это не верю: такие, как он, пасуют только перед лицом неудачи, а он в этой своей грязной затее, как к ней ни относись, весьма преуспел. Думаю, если хорошенько поискать, его можно было бы найти, может и совсем недалеко отсюда. Думаю, мир ещё услышит о профессоре Леебе.

(Перевод с итальянского. Оригинал: Primo Levi «Angelica farfalla» из сборника рассказов «Ranocchi sulla luna e altri animali»)

«Нетленный мотылёк» – Отсылка к «Божественной комедии» Данте Алигьери:
«Вам невдомёк, что только черви мы,
В которых зреет мотылёк нетленный,
На божий суд взлетающий из тьмы!»
(Чистилище, песнь X, 124-126, перевод М.Лозинского).

[1| «Раса господ» (нем.)]

[2| Древнейшая цивилизация, обитавшая в районе Месопотамии около четырёх тысяч лет назад.]

[3| Итальянский живописец XV века.]

[4| Итальянский живописец XIII века.]

[5| Французский живописец XX века.]