7-8

                (до - http://www.proza.ru/2018/11/13/680)


    7-8

   
  Горячий кофе с куском яблочного пирога слегка примирили меня с действительностью. Я сидел, поглядывая в окно и на посетителей.
  Неподалёку отсюда – через мост, у Лютеранского кладбища – разыгрывались события фильма «Брат». Ворота кладбища были видны из окна. Да и до 90-ых было рукой подать.
  В фильме была одна песня «Матерь богов», которую мало кто запомнил. Она о любви несмотря ни на что, о любви, делающей богами. Мне оттуда запали слова:
  «Этот город убийц, город шлюх и воров,
  Существует, покуда мы верим в него,
  А откроем глаза – и его уже нет,
  И мы снова стоим у начала веков.
 …
  А ты, моя радость, ты – матерь богов.
 …
   Мы в который уж раз создаём этот мир,
Ищем вновь имена для зверей и цветов.
Несмотря ни на что побеждает любовь.
  …
 А ты, моя радость, ты – матерь богов.

…
Я рождался сто раз и сто раз умирал.
Я заглядывал в карты – у дьявола нет
Козырей.
Они входят в наш дом, но что
Они сделают нам? Мы с тобою бессмертны,

Матерь богов, матерь богов...

Матерь богов, мы гуляли весь день
Под мелким дождем.
Твои мокрые джинсы
Комком лежат на полу.
Так возьмёмся скорее за дело,
Матерь богов, матерь богов…

…
Я открою тебе самый страшный секрет.
Я так долго молчал, но теперь я готов.
Я – Создатель всего, что ты видишь вокруг,
А ты, моя радость, ты – матерь богов».

  Конечно, я, как всегда переиначил песню, и убрал оттуда несколько слов, которые о «выкуренном косячке», создав чуть иной смысл, но если бы мой вариант был верен, пусть каждая попытка обречена, если бы мой текст обрёл силу заклинания…

  Разумеется, через мгновение я усмехнулся своей мысли. И… чуть не поперхнулся кофе. Что-то изменилось, я это почувствовал. Я сначала не понял что именно. Пригляделся к тому, что вокруг. Как будто оно было тем же. Тот же не слишком радостный пейзаж за окном. В чём дело?
  И тут, видимо, краем глаза я поймал улыбку девушки, прошедшей мимо моего столика. Её улыбка не была никому адресована, она просто улыбалась своим мыслям, но сила её улыбки была невероятной…
  Я смотрел, как зачарованный, в спину уходящей, которую даже не разглядел, которую никогда не знал и не узнаю, и… улыбался в ответ! Я не искусственно растягивал уголки губ, как приходилось делать с тех пор, как умер, а улыбался идиотски счастливой улыбкой, сам не понимая чему.
  И я вспомнил: какую улыбку напомнила мне эта, случайно пойманная мной.
  Ия умела улыбаться по-разному, словно для каждого раза доставая из шкафчика новую улыбку. Но у неё была одна улыбка, лукавая и очаровательная, делающая её особенно неотразимой. Когда она так на меня смотрела, я ей ни в чём не мог отказазать. Я бы умер за эту улыбку… Эту её улыбку знал только я, она предназначалась лишь одному, единственному человеку на свете. Вот чью улыбку напомнила мне улыбка девушки…
  Я потрясённо поднялся из-за стола и, не понимая, что делаю, пошёл прочь, ошеломлённо повторяя одну фразу: «Это – нечестно… так нельзя… я же умер…»
  Ко мне вернулись эмоции и способность чувствовать, а следом за этим пришло Отчаяние. И Оно не просто пришло, а навалилось, сдавило, принявшись душить.
  Мне стало настолько плохо, что я не мог вздохнуть, крикнуть, выпустив свою боль, разрывавшую изнутри.
  Я хотел плакать и не мог, ибо это стало б облегчением, я мечтал вновь перестать чувствовать, но это было не в моих силах… Лишь сейчас я понял, насколько легче умершему, пусть и прикинувшемуся живым. Безо всякого алкоголя меня шатало из стороны в сторону, и люди шарахались от меня. Я шёл через мост на кладбище, которое было заброшенным и никем не посещалось. Сквозь него было удобно напрямую попадать на соседнюю улицу. По центральной аллее, выложенной камнем. Либо когда земля  кладбищенских дорожек подмерзала или подсыхала. Иначе – реальнее было обойти его, сделав приличный крюк, чтоб не завязнуть, как это случилось со всеми великими захватчиками в нашей стране.
  Её улыбка… улыбка навсегда утраченной Ии… это было нечестно, невыносимо! Теперь это убивало меня. Ведь убить можно только живого.

  Я брёл по кладбищу, не разбирая дороги, спотыкаясь, налетая на полу провалившиеся постаменты, полу сгнившие ограды и пытался закричать, не в силах терпеть эту боль. И не мог выпустить свой крик. Сердце словно кто взял в руку и, то сжимал, лишая жизни, и у меня темнело в глазах, то отпускал, продлевая мои мучения. 
  Я был не в состоянии думать, почему это случилось, подмеченная ли улыбка явилась спусковым крючком готового заработать механизма, или заклинание сработало, или моги решили теперь позабавиться таким образом, мне для этого было слишком плохо.
  В эти мгновения ощущения, вероятно, сильно превысили мой болевой порог, и я почувствовал, что, не сойдя с ума, терпеть это больше невозможно. И стал сходить…
  Не знаю, успел ли свихнуться совсем, но тут крик вышел из меня, подняв в воздух возмущённых ворон. 

  Что было потом – не знаю. Видимо, на меня нашло затмение, потому что очнулся я на набережной Макарова, у Тучкова моста, но не с той стороны, где обычно встречались с Ией. Я не понял, как здесь очутился. Даже если шёл, себя не помня, по набережной Смоленки, то это должно было занять не меньше, чем минут 20-25, причём, очень быстрым шагом. При этом нужно переходить на светофорах, минуя машины. Как я остался жив, ничего не видя и не помня? Может быть, я летел? Задавать вопросы было бесполезно.
  Я вгляделся в ту часть набережной. Чуда не произошло. Там, под падающим снегом, шли случайные люди.
  Я ещё постоял, посмотрел и побрёл в сторону дома.

  У парадного ждала синяя «девятка» с парочкой бритоголовых. В ином состоянии я бы подумал: доложат ли, что потеряли меня на несколько часов, или промолчат? Но теперь мне было всё равно. Я нажал три цифры кодового замка и вошёл на лестницу.
  И здесь мои силы кончились.

  Сколько времени я провёл на лестнице, тоже сказать бы не смог. Обнаружил себя сидящим на подоконнике второго этажа, куда непонятно как попал. У меня явно появились провалы в памяти. В моей хвалёной памяти.  «Ну, появились, - вяло подумал я, - и что?»
  Слез с подоконника и пошёл наверх. То ли от того, что замёрз, то ли от нервов меня била дрожь. 

  В квартире я поставил чайник и грел еду на сковородке, надеясь, то ли согреться, то ли успокоиться. Из меня опять была словно вынута жизнь и это состояние, ставшее мне привычным, куда больше меня устраивало.
  Поев и помыв посуду, я вспомнил, что надо позвонить Софье и Александру. Но что я мог рассказать им? Что, кажется, окончательно схожу с ума, не помня, что делал? Значит, надо было опять врать.
  И я выслушал, как прошёл у них день, про звонок адвоката гада, попенял названному отцу за отлынивание от врача, на что названная мама пообещала, что завтра встанет в 7, чтобы оказаться первой в очереди за номерком перед открытием поликлиники. И тогда ему будет уже не отвертеться. На что он пообещал, что сдаст хреновы анализы крови за деньги, лишь бы она не мёрзла у дверей этой чёртовой поликлиники из-за этого. Тем более, что там теперь и не медучреждение вовсе, а какое-то торговое заведение. Главврач за бабки сдаёт внутри места под торговлю и что только не продают! Разумеется, не имеющее отношения к врачеванию. Софья подтвердила его слова, назвав проход к регистратуре «торговыми рядами».
  «Надо же, - думал я, - жизнь-то, оказывается, продолжается… Будет она и после меня, когда обо мне никто и не вспомнит».
  О себе я рассказал, что гулял, купил двое очков разного цвета и поел недавно. Сейчас воткну в уши музыку и постепенно, впав в нирвану, отбуду в страну сновидений. Пожелал им того же и счастливых снов.
  Положив трубку, посидел немного, снова, будто куда-то провалившись.
  Вынырнув оттуда, поднялся и успел сделать пару шагов к двери своей комнаты, как зазвенел телефон.
  - Да? – устало сказал я в трубку и ничего не услышал в ответ.
  На линии я мог различить тихие шорохи, словно по проводам бегали электрические мыши, иногда что-то слегка гудело в отдалении, но звонивший не желал проявлять себя.
  Я ещё вслушался. Те же звуки. Почему-то я не повесил трубку, а уселся рядом, откинувшись к стене. Я ждал. Такие звонки были от Ии в первый наш разрыв, когда я заполнял эту телефонную пустоту Сагой. Сейчас мне нечего было сказать, как не было и уверенности, что звонит она. Но вдруг это не те кретины проверяют – дома ли? А звонит она…
  И я стал читать цветаевское:
  «В огромном городе моём – ночь.
Из дома сонного иду – прочь.
И люди думают: жена, дочь,
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метёт – путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.
Есть черный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому – вслед,
И тень вот эта, а меня – нет.
Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь».

Трубка слушала, ничем больше не выдавая себя. Бандит давно бы дал отбой.

  Потом перешёл к Блоку. И начал с несколько тяжеловесной вещи.
 
  «И вновь, сверкнув из чаши винной,
Ты поселила в сердце страх
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах.

Я опрокинут в тёмных струях
И вновь вдыхаю, не любя,
Забытый сон о поцелуях,
О снежных вьюгах вкруг тебя.

И ты смеёшься дивным смехом,
Змеишься в чаше золотой,
И над твоим собольим мехом
Гуляет ветер голубой.

И как, глядясь в живые струи,
Не увидать себя в венце?
Твои не вспомнить поцелуи
На запрокинутом лице?»

  Следующий стих этого цикла я решил пропустить, ибо в нём были строчки:
  «Я не открою тебе дверей.
      Нет.
      Никогда».

  Дальше в цикле шли совсем безнадёжные стихи, а мне хотелось чего-то милого, и я выбрал это:
  «А под маской было звёздно.
Улыбалась чья-то повесть,
Короталась тихо ночь.

И задумчивая совесть,
Тихо плавая над бездной,
Уводила время прочь.

И в руках, когда-то строгих,
Был бокал стеклянных влаг.
Ночь сходила на чертоги,
Замедляя шаг.

И позвякивали миги,
И звенела влага в сердце,
И дразнил зелёный зайчик
В догоревшем хрустале.

А в шкапу дремали книги.
Там – к резной старинной дверце
Прилепился голый мальчик
На одном крыле».

  Меня слушали, и я совсем разошёлся. Ие я не читал этих стихов.

  «- Посмотри, подруга, эльф твой
   Улетел!
- Посмотри, как быстролётны
   Времена!

Так смеётся маска маске,
Злая маска, к маске скромной
   Обратясь:
- Посмотри, как тёмный рыцарь
Скажет сказки третьей маске…

Тёмный рыцарь вкруг девицы
Заплетает вязь.

Тихо шепчет маска маске,
Злая маска – маске скромной…
   Третья – смущена…

И ещё темней - на тёмной
   Завесе окна
Тёмный рыцарь – только мнится…

   И стрельчатые ресницы
   Опускает маска вниз.
Снится маске, снится рыцарь…
- Тёмный рыцарь, улыбнись…

Он рассказывает сказки,
   Опершись на меч.
И она внимает в маске.
   И за ними - тихий танец
   Отдалённых встреч…

Как горит её румянец!
Странен профиль тёмных плеч!
   А за ними – тихий танец
   Отдалённых встреч.

И на завесе оконной
   Золотится
Луч, протянутый от сердца –
   Тонкий цепкий шнур.

И потерянный, влюблённый
   Не умеет прицепиться
Улетевший с книжной дверцы
         Амур».

Я уже не слушал молчание в трубке, а закрыв глаза, декламировал и декламировал… Боже, что это были за стихи!

  «В длинной сказке
   Тайно кроясь,
Бьёт условный час.

В тёмной маске
   Прорезь
Ярких глаз.

Нет печальней покрывала,
   Тоньше стана нет…

- Вы любезней, чем я знала,
   Господин поэт!

- Вы не знаете по-русски,
   Госпожа моя…

На плече за тканью тусклой,
На конце ботинки узкой
   Дремлет тихая змея.

Но в камине дозвенели
      Угольки.

За окошком догорели
      Огоньки.

И на вьюжном море тонут
      Корабли.

И над южным морем стонут
      Журавли.

Верь мне, в этом мире солнца
      Больше нет.

Верь лишь мне, ночное сердце,
      Я – поэт!

Я какие хочешь сказки
      Расскажу,

И какие хочешь маски
      Приведу.

И пройдут любые тени
      При огне,

Странных очерки видений
      На стене.

И любой колени склонит
      Пред тобой…

И любой цветок уронит
      Голубой…

Вот прошёл король с зубчатым
   Пляшущим венцом.

Шут прошёл в плаще крылатом
   С круглым бубенцом.

Дамы с шлейфами, пажами,
   В розовых тенях.

Рыцарь с тёмными цепями
   На стальных руках.

Ах, к походке вашей, рыцарь,
   Шёл бы длинный меч!

Под забралом вашим, рыцарь,
   Нежный взор желанных встреч!

Ах, петуший гребень, рыцарь,
   Ваш украсил шлем!

Ах, скажите, милый рыцарь,
   Вы пришли зачем?

К нашим сказкам, милый рыцарь,
   Приклоните слух…

Эти розы, милый рыцарь,
   Подарил мне друг.

Эти розаны - мне, рыцарь,
   Милый друг принёс…

Ах, вы сами в сказке, рыцарь!
   Вам не надо роз…


Подвела мне брови красным, 
 Поглядела и сказала:
   «Я не знала:
Тоже можешь быть прекрасным,
   Тёмный рыцарь, ты!»

И, смеясь, ушла с другими.
А под сводами ночными
   Плыли тени пустоты,
   Догорали хрустали.

Тени плыли, колдовали,
Струйки винные дремали,
   И вдали
Заливалось утро криком
   Петуха…
И летели тройки с гиком…

И она пришла опять
И сказала: «Рыцарь, что ты?
   Это – сны твоей дремоты…
   Что ты хочешь услыхать?
   Ночь глуха.
Ночь не может понимать
   Петуха».

Смотри: я спутал все страницы,
Пока глаза твои цвели.
Большие крылья снежной птицы
Мой ум метелью замели.

Как странны были речи маски!
Понятны ли тебе? - Бог весть!
Ты твёрдо знаешь: в книгах – сказки,
А в жизни – только проза есть.

Но для меня неразделимы
С тобою – ночь, и мгла реки,
И застывающие дымы,
И рифм весёлых огоньки.

Не будь и ты со мною строгой
И маской не дразни меня,
И в тёмной памяти не трогай
Иного – страшного – огня.

Тихо вывела из комнат,
   Затворила дверь.

Тихо. Сладко. Он не вспомнит,
   Не запомнит, что теперь.

Вьюга память похоронит,
   Навсегда затворит дверь.

Сладко в очи поглядела
   Взором как стрела.

Слушай, ветер звёзды гонит,
Слушай, пасмурные кони
Топчут звёздные пределы
   И кусают удила…

И под маской – так спокойно
   Расцвели глаза.

Неизбежно и спокойно
Взор упал в её глаза.


Ветер звал и гнал погоню,
Чёрных масок не догнал…
Были верны наши кони,
Кто-то белый помогал…

Заметал снегами сани,
Коней иглами дразнил,
Строил башни из тумана,
И кружил, и пел в тумане,
И из снежного бурана
Оком тёмным сторожил.

И метался ветер быстрый
   По бурьянам,
И снопами мчались искры
   По туманам, –
Ветер масок не догнал,
И с высот сереброзвездных
   Тучу белую сорвал…

И в открытых синих безднах
   Обозначились две тени,
   Улетающие в дали
   Незнакомой стороны…

Странных очерки видений
В чёрных масках танцовали –
   Были влюблены.

...

Мы ли – пляшущие тени?
Или мы бросаем тень?
Снов, обманов и видений
Догоревший полон день.

Не пойму я, что нас манит,
Не поймёшь ты, что со мной,
Чей под маской взор туманит
Сумрак вьюги снеговой?

И твои мне светят очи
Наяву или во сне?
Даже в полдне, даже в дне
Разметались космы ночи…

И твоя ли неизбежность
Совлекла меня с пути?
И моя ли страсть и нежность
Хочет вьюгой изойти?

Маска, дай мне чутко слушать
Сердце тёмное твоё,
Возврати мне, маска, душу,
Горе светлое моё!

Тайно сердце просит гибели.
Сердце лёгкое, скользи…
Вот меня из жизни вывели
Снежным серебром стези…

Как над тою дальней прорубью
Тихий пар струит вода,
Так своею тихой поступью
Ты свела меня сюда.

Завела, сковала взорами
И рукою обняла,
И холодными призорами
Белой смерти предала…

И в какой иной обители
Мне влачиться суждено,
Если сердце хочет гибели,
Тайно просится на дно?

Нет исхода из вьюг,
И погибнуть мне весело.
Завела в очарованный круг,
Серебром своих вьюг занавесила…


Тихо смотрит в меня,
   Темноокая.
Темноокая? Нет, кареокая...

И, колеблемый вьюгами Рока,
Я взвиваюсь, звеня,
Пропадаю в метелях…

И на снежных постелях
Спят цари и герои
   Минувшего дня
В среброснежном покое –
О, Твои, Незнакомая, снежные жертвы!

И приветно глядит на меня:
   «Восстань из мертвых!»


...


И взвился костёр высокий
Над распятым на кресте.
Равнодушны, снежнооки,
Ходят ночи в высоте.

Молодые ходят ночи,
Сёстры - пряхи снежных зим,
И глядят, открывши очи,
Завивают белый дым.

И крылатыми очами
Нежно смотрит высота.
Вейся, лёгкий, вейся, пламень,
Увивайся вкруг креста!

В снежной маске, рыцарь милый,
В снежной маске ты гори!
Я ль не пела, не любила,
Поцелуев не дарила
От зари и до зари?

Будь и ты моей любовью,
Милый рыцарь, я стройна,
Милый рыцарь, снежной кровью
Я была тебе верна.

Я была верна три ночи,
Завивалась и звала,
Я дала глядеть мне в очи,
Крылья лёгкие дала…

Так гори, и яр и светел,
Я же – лёгкою рукой
Размету твой лёгкий пепел
По равнине снеговой».

  Мне показалось, что я услышал всхлип. А потом пошли гудки.


                (и http://www.proza.ru/2018/11/13/724)