10

                (до http://www.proza.ru/2018/11/13/724)


  Дома я позвонил новым родителям и поведал о предложении от могущественного человека. Спросил, как прошёл у них день. И не пора ли поздравлять с Новым годом? Да? А что и когда купить к столу? Я кое-что понимаю в алкоголе, могу взять это на себя. Нет, девушки не приведу. Будет? Не на торте ли? Секрет-сюрприз? Я обещаю не узнавать заранее сам, кто она. Ах, Витя сегодня с женой и детьми первый раз вышел на улицу? Здорово… Лишь бы не простудился. Это – самое страшное для джентльмена. Как почему? Не знаете этого анекдота? Расскажу. Да, включайте громкую связь. Так вот, один джентльмен, сильно выпив, пошёл гулять и упал на дорогу. Его переехал асфальтовый каток, и джентльмен стал очень плоским. Он лежал там, пока проходившая женщина не обратила внимание на симпатичный коврик, который явно потеряли. Она подобрала его и положила перед входом в квартиру. О коврик вытирали ноги и он запачкался. Поэтому женщина выстирала его и повесила сушить на балконе, где гулял ветер. От этого джентльмен простудился и умер. …Да, можно смеяться, мама. Скажу последнее, услышанное сегодня в не самом плохом месте: «Иногда жизнь заканчивается задолго до похорон». …Конечно, не у всех. Есть такие, у кого она после только начинается. Я не шучу.  У «Чайфа» даже песня об этом есть. Правда. В ней такие слова: «Сегодня умрёшь, завтра скажут – поэт». …Нет, я не тороплюсь туда, не беспокойтесь. Просто я сегодня встретил свою старую любовь. … Нет, собираюсь ложиться. Спокойной ночи! Целую…

  Я зашёл в комнату и сказал:
  - Ия… я люблю тебя… люблю!
  Упал на колени и принялся бить кулаками о кровать. Потом обнял подушку, внушая себе, что она пахнет Ией и поцеловал, вжавшись в неё лицом.
 
  Не знаю сколько я прорыдал, но спать на её подушке было уже нельзя. Пришлось поменять её местами с высохшей на стуле.
  Наверно,  я был ещё пьян, потому что раздеваясь, пел, адреуясь к Ие:
  «Зачем тебе знать, когда он уйдет,
Зачем тебе знать, о чём он поёт.
Зачем тебе знать то, чего не знает он сам.
Зачем тебе знать, о чём он просил.
Зачем тебе знать, кого он любил,
Зачем тебе знать то, о чём он молчит.
 
Поплачь о нём, пока он живой.
Люби его, таким, какой он есть.

 У тебя к нему есть несколько слов,
У тебя к нему даже, наверно, любовь.
Ты ждёшь момента, чтоб отдать ему всё.

Холодный мрамор, твои цветы.
Всё опускается вниз и в горле комок.
Эти морщины так портят твоё лицо.
 
Поплачь о нём, пока он живой.
Люби его, таким, какой он есть». 

  Допев и доплакав, я сказал себе: «Ой-ё… Никто тебя не услышит. Иди спать».

  Наверно за то, что неправильно вёл себя, я не видел этой ночью снов.
  Утром Мик сообщил по телефону, что его отец счёл сумму пробы – незначительной и благословил её тратить. Пока безо всякого бизнес-плана. Поэтому Мик сейчас отправится договариваться в потухших очагах культуры с заинтересованными лицами, а после приглашать акул пера из разных изданий. Меня известит, когда будет всё оговорено.
  Я обрадовался, что с трещавшей от вчерашнего головой мне не придётся с умным видом кивать на его предложения.
  - Я вчера звонил маме, - сказал он в конце, - и послал перевод.
  - Рад.
  - А водитель попросил отпуск для розыска сына. Здорово, что вы ему это сказали… Я примерил это на себя. Ведь рос без отца. Спасибо вам.
  - Удачи, Мик, и хорошего дня. Привет Геле!
  - Передам непременно. Она считает вас нашим добрым ангелом. Знаете…
  Он замялся, но сказал:
  - Мне неудобно называть такого, как вы, просто Виталий.
  Я усмехнулся:
  - Называй меня хоть горшком, только в печь не ставь.
  - Нет… У вас же есть отчество.
  Я спросил:
  - Это тебе для сцены? Псевдоним?
  - Нет. Для сцены я придумал: Учитель Вит. Нравится?
  «Какой из меня учитель…» - подумал я, но вслух сказал:
  - Сойдёт. А отца моего на самом деле звали Иоганн.
  - До свиданья, Вит Иоганнович! Хорошего вам дня. 

  - Учитель Вит! – хмыкнул я седому, косматому чудищу в зеркале, будто читая с афиши, - Достаточно взглянуть, чтоб испугаться!
  Передо мной стояла непростая задача, чем заполнить пустоту этого дня. Я придумал обновить свой чёрный гардероб, постаравшись убить как можно больше времени на это.
  Я обзавёлся не только новой одеждой, но и обувью.
  Под вечер, голодный и усталый, я возвращался домой, обвешанный сумками и пакетами. При этом деньги ещё остались. Я дошёл до лавочки у дома и почувствовал, что нельзя входить в парадное. Я не понимал почему, но буквально ощущал физическую опасность.
  Поколебавшись несколько секунд, я сдался предчувствию и отошёл на детскую площадку, пытаясь угадать: что может там ждать меня плохого?
  Оттуда я прекрасно видел вход и стал ждать, пока страх не пройдёт или что-то не случится.
  Я успел замёрзнуть, озлиться на свой внутренний голос, и решил уже идти домой, как из парадного появились двое в чёрных куртках и весьма развязного поведения. До меня донеслось несколько их фраз, из которых удалось разобрать одни матерные выражения. К счастью, они не заметили меня и свернули направо, огибая дом.

  Когда я поднялся на свой четвёртый, то за этаж до квартиры почувстовал жуткую вонь.
  Мой входная дверь была измазана и залита дерьмом. На лесничной площадке валялись полиэтиленовые пакеты, в которых это добро было принесено.
  Вдобавок в замок натолкали спичек, а выковыривать их и открывать дверь пришлось осторожно.  И только после этого, сняв перчатки и одев старые тапки на выброс, забрать пакеты с площадки.
 
  Весь оставшийся вечер я убирал источник зловония, начав с двери, мыл вокруг, проветривал, выносил на помойку, стирал. Соседям, открывшим двери от запаха с площадки, сказал, что это, вероятно, наделал какой-то бомж. Они повозмущались, но помогать не стали.
  Предположить чья это работа и за что – я не мог. Разве что того гада. Но он бы побоялся своего босса – Тариэловича. А ведь эти в куртках ждали долго, и лишь устав нюхать сами, решили ограничиться дверью. Так бы это всё было вылито на меня.
  «Метод не мужской, - подумал я, - Скорее, это – месть женщины. Но Ие такое никогда бы и в голову не пришло. А её матери? Вполне возможно. Раз Пётр Леонидыч не отделал меня как следует. Недаром Ия говорила, что её маман совсем не ангелица, хоть её и зовут так». Н-да… Как бы, подобно тому мастеру боевых искусств, что выиграл все свои бои до, избежав их, не пришлось посылать мальчика вперёд.

  Закончив уборку, я долго не мог есть. Запах стоял в ноздрях.
  Потом, стоя под душем, соображал: стоит ли ждать новую гадость?

  Я позвонил названным родителям и сообщил, что недавно вернулся из магазинов с обновками. Это обрадовало их несказанно. Они решили, что я возвращаюсь к жизни. Не стал их огорчать цветом нового гардероба. У них особых новостей не было, что тоже хорошо.

  Собираясь ко сну я подумал, что второй вечер как нет немого звонка. Может, тот был просто технической неисправностью?  Жаль, если так.
  Оставалась надежда на сон.

  И он приснился. Но какой…
 
  Я стоял посередине летней, разукрашенной цветами, и совершенно безлюдной тихой улочки. В другом её конце появилась девушка в белом, которую с обеих сторон сопровождали женщины. Они приближались. Я увидел, что в фате и платье невесты – Ия. По бокам шли Тильда с Лерой, но почему-то в строгих чёрных костюмах. Прозрачный шлейф сзади держали Мик с Солнцем. Больше никого не было.
  «Очевидно, то, что вижу, - не без основания решил я, - происходит после той встречи в сквере с голубями. Значит, мы всё же как-то помирились».
  От этой мысли у меня внутри потеплело и захотелось заплакать, но я сдержался.
  Они подходили, и я раскрыл объятья, с удивлением замечая, что лицо любимой невесело. Оно было сосредоточено и взгляд устремлён вдаль, сквозь меня. Я поневоле обернулся и заметил в другом конце улицы кого-то высокого в чёрном.
  Процессия прошла мимо, направляясь туда.
  Я так и остался стоять, разведя руки в стороны, растерянный.

  Проснулся я в ужасе и долго потом не мог уснуть. Я не понимал, что означает этот сон. Ия выйдет за другого? Ответа не было.
  И тут незнакомый злорадный голос спросил:
  - А ты разве делал ей предложение выйти за тебя? Вроде, и в мыслях не было?
  Я принялся оправдываться:
  - Мы об этом с ней не говорили, это верно. Само собой считалось, что ей надо окончить универ, устроиться на работу… Я бы за это время материально подготовился. Не зря же деньги откладывал. Когда мы расстались в этот раз – ей было всего 19! Конечно, никого лучше я и не мечтал в качестве жены. Мы иного себе и не представляли, как только жить вместе. Что за обвинения? Кто вы?
  Он захохотал, сквозь смех произнося:
  - Я? Ха… – тот, кто ждал её в конце улицы, дружок. Пока ты тут сопли жуёшь, да исцеляешь. Забудь о ней, пока ты живой, поплачь о ней, пока ещё ты здесь. О тебе она уже своё отплакала. Адьё!
  - Ты врёшь… - прошептал я, - иначе за что бы её мамаша оплатила тех двух подонков, измазавших мою дверь?
  И подумал, что нередко уязвлённые девушки выходят замуж назло своему бывшему, не важно за кого.
  Я огляделся и обнаружил, что всё ещё на улочке, украшенной цветами. Выходит, я не просыпался?
  До самого утра я искал, как выбраться с этой улицы и не находил, каждый раз натыкаясь на стену или запертую дверь там, где поначалу виделся выход.
  Поэтому, проснувшись, я вздохнул с облегчением и сразу встал, чтобы сон вновь не обманул меня.
  За окном была темень, а значит, не рано. Не включая свет, я прошёл на кухню и стоял там, глядя в тёмное окно, не зная, что делать.
  - Не оборачивайся! – вдруг сказал до боли знакомый девичий голос.
  - Ты? – не поверил я.
  - Я, - ответила Ия.
  - Почему ты вышла не за меня?
  - Со временем узнаешь. Тем более, что дело поправимое.
  - Что ты хочешь этим сказать?
  - Поймёшь… со временем.
  - Я люблю тебя.
  - Знаю.
  - Знаешь и…
  - Я люблю тебя, возможно, больше, чем ты меня. Ты у меня единственный и навсегда. А у тебя до меня были женщины.
  Теперь я совсем ничего не понимал. Понимал лишь, что спрашивать бесполезно, опять ответит: «Поймёшь со временем».
  - Но я так и не стал по-настоящему твоим мужчиной.
  - Ты жалеешь об этом?
  - Нет, жалею только, что тебя нет.
  - Ты подсылал ко мне того седого ангела в чёрном? этого тупого дознавателя?
  - Нет.
  - Он сам?
  - Нет.
  - Что ты заладил: нет да нет! Объясни.
  - Ты не поверишь.
  - А ты попробуй.
 
  - Ия… это был я.
  Она молчала. А потом сказала:
  - Этого не может быть. Или ты замаскировался? Парик, грим, накладная борода, чёрные очки? Боже… как я не узнала твои солнечные очки! Сама покупала.
  - Это теперь мои волосы и борода, Ия.
  - Ты не красил волосы?
  - Нет.
  - Боже… Прости меня.
  - Давно простил.
  - Почему же не признался?
  - Не знаю. Но я всё же пришёл.
  - Мы с тобой знаем, что не пришёл, раз не признался.
  Я вздохнул. На женщин не угодишь.
  - Ия…
  - Да?
  - Любимая…
  - Да, любимый?
  - Это ты звонила вечером позавчера и молчала?
  - Ты это и так понял.
  - Тебе понравились стихи?
  - Это были не стихи.
  - Не стихи?
  - Это был укор мне.
  - Укор? – поразился я.
  - Да, ты не простил меня. Вспомни, какими строками ты закончил?
  Я проговорил удивлённо:
  «Я была верна три ночи,
Завивалась и звала,
Я дала глядеть мне в очи,
Крылья лёгкие дала…

Так гори, и яр и светел,
Я же – лёгкою рукой
Размету твой лёгкий пепел
По равнине снеговой».
  - Верно, - сказала она, - Что это, как не упрёк? Ты стихами сказал, что погиб, погублен мною. И для меня это – легко.
  Я понял: говорить, что такими словами завершается цикл – бесполезно. Наверно, по-своему, она была права. Я ведь мог выбрать другие стихи. Но она погубила меня. Своей жестокостью там на пляже. Она могла нагрубить в номере, но после пожалеть об этом и я бы понял. Но её деланное равнодушие меня добило.
  - Ты права, - сказал я, - я не простил тебе пляжа. Меня там, как ножом резало, а ты не обращала внимания. Там я и сошёл с ума.
  - Видишь… - грустно сказала она, - Но я совсем не рада, что права.
  «Она не слышит меня… только свою обиду».
  А она говорила и вовсе несусветное:
  - Ты ушёл от меня во второй раз… Я поверила тебе в кафе, а ты…
  Мне показалось, что я ослышался.
  - Я?.. ушёл?.. от тебя? Что ты говоришь?
  - Ты кричишь на меня?
  - Я? Это во мне кричит чувство справедливости.
  - Да? А не гордость? Иначе бы ты пришёл.
  «Мы идём по кругу. Бесполезно…»
  - Я ведь пришла к тебе. Не оборачивайся!
  - Ия… ты не понимаешь…
  - Конечно, куда мне с моими куриными мозгами и знанием трёх языков! Ты у нас и ангел, и саги сочиняешь.
  - Прости меня… я сделал тебя несчастной.

  - Ты правда так думаешь?
  - Да, моя хорошая. Ты ведь самая красивая на земле. И самая несчастная.

  Я долго ждал ответа, которого не было. Наконец, я обернулся. Ия ушла. Как тихо она закрыла дверь… наверно, придержала собачку замка пальцем.
 Как плохо, что мы теперь не понимаем друг друга.
  Впрочем, она сначала позвонила, а ныне пришла. У неё были ключи, поэтому ничего удивительного. А что если она узнала меня в сквере, дуря мне голову? И позвонила и пришла именно потому?
  Она даже не извинилась. Не так я представлял нашу встречу.
  А что если она разлюбила, а плакала, уходя, в сквере, потому что вспомнила наши счастливые дни? И за их отсутствие пришла теперь меня казнить?
  Очень грустное послевкусие осталось у меня после этого разговора.

  Я долго ходил из кухни через коридор до двери своей комнаты и обратно. Мне вспомнилась песня «Високосного года», нелюбимая мной из-за жестокости и безалаберности того, от чьего лица она пелась. Я не смог бы так себя вести. Но к нынешним обстоятельствам, как показалось, она подходила удивительно. Заменив цвет глаз героине, я зло запел-задекламировал:
«Ждет меня целый день безумная женщина.
Ищет меня повсюду, плачет.
Дома сидит одна, набирает номера телефонов,
Hо как меня по ним найти не знает.
Думает, что я не могу ни минуты
Жить без ее карих глаз!

Сварен давно обед, да что там обед, уже остыл ужин.
А меня все нет!
Hу, где же я хожу так долго?
Голоден, зол и простужен.
И правда как ведь я живу весь день
Hе видя ее карих глаз?

Осень недавно в городе – шестой день.
Мое время уезжает вдаль на игрушечном поезде.
Я редко смотрю в календарь.
Так бы и не вспомнил, память-то девичья,
А тут вдруг раз и опаньки!
Я уже целый год не видел ее карих глаз!»

  Договорив последнюю фразу, я встал в коридоре на колени и опустил голову, винясь перед Ией. Сколько я уже живу, не видя её карих глаз? Конечно, не год, а… целую вечность. Да и не живу вовсе.

  Стало светать, когда я лёг и уснул.

  Разбудил телефонный звонок. Какой он был по счёту, я не знал, не понимая, почему  должен подходить к аппарату. Казалось, эти звонки раздаются во сне. Но звонивший не унимался. Пришлось встать.
  Мик сообщил, что клуб найден, договорённость достигнута, сегодня там будут разбираться с креслами в зале, с аппаратурой, освещением, звуком и прочим. Вокруг клуба и по району развешиваются объявления. Сегодня он завершит обзвон и визиты в газеты, чтобы на мой концерт явились и журналюги. Причём, привели с собой больных друзей или родственников.
  «Время выступления – не прайм-тайм, - сказал он, - но текст должен сработать, как и свободный вход».
  «Интересно, - подумал я, - что за текст?»
  И, шутя, спросил:
  - На афише написано, что приехал любимец Рубинграната Кагора, факир и фокусник Иоканаан Марусидзе? Предстоит материализация духов и раздача слонов?
  - Нет, - почему-то немного смутился Мик, - там сказано: всем отчаявшимся найти близких, понять причину их или своей болезни, придти и узнать. Бесплатно.
  - Неплохо, - одобрил я.
  - Текст мой, - скромно молвил Мик, - Выступление завтра.
  - Хочу взглянуть на клуб.
  - Я туда позвоню, чтобы вас пустили, но машину обеспечить не смогу, - виновато проговорил он, - И сам туда заеду к вечеру, чтобы посмотреть, как дела. Адрес…
  Я вспомнил этот клуб. На Петроградке. Когда-то я даже смотрел там фильм. Зал мне запомнился тем, что по нему во время сеанса бегали мыши, не обращая внимания на храпевших или целовавшихся зрителей. Кино, кроме меня, никто не смотрел, да, по правде, смотреть тот фильм и не стоило.
  - Знаю я это местечко, - сказал я, - Там были мыши. Не напугают женщин?
  - Спасибо. Распоряжусь об отраве. Хотя мыши, думаю, давно сдохли от голода. Если уж бачковые кошки не пережили здесь 90-ые…  Что-нибудь ещё, Виталий Иоганнович?
  - Нет, спасибо, Мик.
  - Завтра я заеду за вами перед выступлением.
  - Хорошо.

  Я подумал, что клуб не особенно далеко от ииного дома, что плохо. Не придёт ли, узрев объявление, её мамаша… Она способна сорвать выступление, узнав меня. Хотя узнать теперь непросто. Надо предупредить Мика, чтобы охрана была готова вынести кликушу, коль таковая объявится. Как он написал? «Всем отчаявшимся…» Впору и мне придти к «Учителю Виту».

  После завтрака я отправился пешком в клуб. Путь был неблизкий, но на улице безветренно, падал лёгкий снежок, город весь в белом, как невеста, поэтому идти было приятно.
  Немного разволновался я только у Тучкова моста, недалеко от нашего с Ией места. Но пронесло, никого не встретил. После моста свернул направо, в сторону Юбилейного, чтоб обойти опасный в смысле возможной встречи сквер и её улицу. 
  Неподалёку от клуба наткнулся на свежее, большое белое объявление, начинавшееся словами: «Всем отчаявшимся…» Прочитал. В нём не фигурировал мой псевдоним. Ну, да, он пока никому ни о чём не говорит. Умный ход. Мик назовёт его на концерте. И вот после его станут повторять из уст в уста.
  Надо как-то преодолеть страх перед публикой. Я никогда не выступал перед таким собранием людей. Придётся или выпить для храбрости, или вымолить уверенность у могов.
  Размышляя об этом, я незаметно свернул на улочку, ведущую с Добролюбова к клубу. Вспомнил, что там неподалёку «Камчатка» Цоя, где он кочегарствовал.
  Перед ступенями ведущими к колоннам клуба, я остановился и огляделся. Завтра действо должно было начаться чуть позже этого времени. Народ был редок, хотя рядом завод, три улицы выходяn к этому скверику. Зал мог и не набраться.
  Ко мне неспешно приближалась согбенная годами старушка. Я посмотрел на неё и прочёл всю её долгую, тяжкую жизнь и, практически, отсутствие какой-либо перспективы. У неё рано умер муж, она одна поднимала обоих сыновей, у одного из которых жена рано заболела рассеянным склерозом. Второй не женился, выпивал и замёрз зимой в снегу, обобранный ворами. Внуков у неё не было, жить оставалось недолго. Когда-то были в её жизни первые радости, хотя детство выпало голодным, а юность и молодость пали на войну, но в целом это была несчастная жизнь, полная самоотречения, лишений и трагизма. Для чего она жила? Думаю, она сама не смогла бы ответить на этот вопрос. Подобные ей, а их тьмы и тьмы, всегда покорны судьбе, под которой они понимают внешние обстоятельства, что застали и против коих им даже в голову не придёт выступать. Это нередко хорошие, скромные люди, на которых можно положиться в быту, но они всегда за власть, какой бы она ни была. «Мы – люди маленькие, - рассуждают они, - Там наверху виднее».
  Чем можно помочь, если она или подобная ей придёт завтра в клуб? Ничем. Жизнь прожита, впереди только последние болезни и освобождение от страданий.
  Я проследил за ней взглядом. Она миновала объявление на столбе, не обратив на него внимания. Слава богу!
  Есть и другая проблема, - обратился я мысленно к могам, - Ну, прочтёте вы диагноз, озвучив через меня… а к кому посылать, если болезнь излечима? Ограничиться констатацией? Лучше бы подсказали к кому с этим обратиться.
  Ответа я не услышал, но понадеялся, что подскажут или сориентируюсь по ходу разговора с больным.


                (дальше http://www.proza.ru/2018/11/13/737)