12

                (ранее http://www.proza.ru/2018/11/13/737)


  Иина мамаша не обманула, сказав, что комната дочери больше моей. Я никогда не был у них в квартире, да это меня и не интересовало, но сейчас я с любопытством разглядывал жилище любимой. Сначала пришлось постоять в темноте, чтобы привыкли глаза. С улицы проникало немного света и я стал различать очертания внутри комнаты и саму геометрию помещения. Да, комната была побольше. Трудно быть меньше моей десятиметровой кишки. Иина обитель куда квадратнее, окно не в стену соседнего дома, а на улицу. Здание школы темнело напротив. Вот её стол с компом, кресло на колёсиках, убирающаяся в стену кровать… Всё несравненно богаче и продвинутей, чем у меня. Ие пришлось привыкать к куда менее роскошной жизни. Я не услышал от неё в том ни одного упрёка.
  Она оставила это всё и ушла ко мне.

  Очертания её фигуры возникли у окна.
  - Я видела, как ты входил в парадную, - сказала она, не оборачиваясь. 
  Я не мог ничего сказать, у меня почему-то перехватило горло. Попытался произнести: «Прости…» и не смог. Проклятые слёзы навернулись на глаза, как-то проникли и в горло, не давая говорить. Чёрт возьми… что ж это такое…
  Мне ничего не осталось, как опуститься на колени, понурив голову.
  - Любимый… - услышал я сквозь свои всхлипы, после чего окончательно расклеился. Я лёг на пол и зарыдал.
  - Тише… тише… - просила она, - Моих разбудишь.
  Но я ничего не мог с собой поделать. Не скоро я успокоился и протёр глаза, чтоб её увидеть.
  Однако её силуэт, вновь спиной ко мне вырисовался рядом с окном.
  «Не простила», - подумал я с горечью. Но чем был я лучше?
  - Ты не повернёшься? – спросил.
  - Не хочу тебя напугать. Ты не представляешь во что я превратилась. Таких хоронят в закрытом гробу. Не думай, это – не юмор висельника, а констатация.
  - Я видел тебя в сквере… ты на себя клевещешь.
  - Там была не я, а та, какой ты меня помнишь.
  Я ничего не понимал.
  - Почему? Ведь я же был таким, какой сейчас.
  - Брось. Ты там прикинулся посланцем от себя, не признаваясь.
  Я понял одно: её не переспоришь. И попытался превратить всё в шутку.
  - Давай сойдёмся на том, что настоящими были только голуби?
  Она не ответила и не рассмеялась.
  «Плохой знак», - подумал я.

  - Я знаю, - вдруг заговорила Ия, - ты не желаешь мне зла. Но всё сложилось против нас… Ты не можешь простить мне тайны от тебя.
  Я не возразил. У меня от неё не было тайн. Разве что… да, о являвшихся мне могах ей не говорил, как и том, что большинство людей – оборотни. Боялся, что она сочтёт меня ненормальным по-настоящему.
  - Это и привело нас к разрыву, - продолжила Ия, - Если бы ты знал, почему я не признавалась… то понял бы меня. Но прекратил бы отношения. А так у тебя оставалась надежда, что моя «блажь» пройдёт, мы будем счастливы, родим ребёнка…
  Я попала в заколдованный круг, из которого не было выхода. Имея дело не с обыкновенным парнем, который послал бы меня с моей прихотью давно, а с… ангелом во плоти, я надеялась оттянуть миг расставания. Потому что хотела быть с тобой всегда.
  Прости меня за ту грубость в номере. Я очень испугалась. Нет, я бы тебя пальцем не тронула… потому так и сказала, понимая это, чтоб остановить словами. Я была меньше, чем в шаге от разоблачения. Не помогло. Прости… конечно, я – эгоистка и тебе жизнь испортила.

  Я по-прежнему ничего не понимал.
  - Любимая… значит, мне не суждено это знать? Как и нам быть вместе?
  - Мы будем вместе. Я в этом уверена, зная тебя. Второго такого, как ты, нет на свете. Но вместе мы будем тогда, когда моя тайна станет для тебя не важна.
  - Знаешь, Ия, то, что я тебя встретил, уже такое незаслуженное мной счастье, что я готов дорого заплатить за это. Я не виню тебя, мне просто очень больно. Если бы стало всё равно, то так не болело бы, любимая.
  Она заплакала.
 
  С тех пор, как мы стали жить вместе, она почти не лила слёз. В основном, вспомнив что-то печальное. Я каждый раз утешал и довольно успешно. Но за всё время, что мы были знакомы, я успел убедиться, что плачет она по-разному. Были слёзы счастья, горечи, обиды. Последние – это были слёзы брошеного маленького ребёнка в огромном мире.
  Сейчас она плакала из-за доставленной мне боли.
 
  Не выдержав, я сделал к ней шаг, протянул руку и… всё пропало: Ия, её комната…
 
  Но пробудившись от грёзы, подумал, что пропал я.

  Мне не удалось этой ночью вернуться к ней, и я поклялся себе, что без её разрешения больше не попытаюсь до неё дотронуться.


  Заехал за мной Мик в другой иномарке, попроще, и с другим водителем.
  В пути он протянул мне сценарий. Там предполагалось, что он выступит вначале с несколькими словами, упомянув об известных ему невероятных исцелениях и предсказаниях моих, о которых я категорически запретил ему говорить. Он, полагает, из скромности. Причём, то было мной совершено тоже абсолютно бескорыстно. Что представляется в наше время даже более невероятным, чем мой дар. Ибо мы все знаем о целителях, собиравших стадионы и лечивших по телевизору, а затем на гонорары отправившихся шиковать заграницу.
  Я улыбнулся, полагая, что это должно впечатлить публику, вызвав ко мне доверие.
  - Вы спросите, - говорил Мик-Георгий, как бы обращаясь к публике, - на какие средства тогда арендован зал, привлечены музыканты, оплачено обслуживание техники и аппаратуры? На средства спонсора, исцелённого тем, кто скоро пред вами предстанет. Более того, полностью сбылось данное целителем предсказание…
  - Потом вступает ансамбль с негромкой медитативной музыкой, - сообщил он мне дальше, - И, выдержав небольшую паузу – нужно, слегка удивив их, ещё чуть потомить ожиданием – выходите из глубины сцены вы. Я дав вам знак. Помните, что летаете только в конце?
  - Помню.
  - Звуковик просил напомнить, чтоб не фонили, - улыбнулся Мик, - Если он прав, то как думаете: получится?
  - Попробую.
  - Иначе музыку придётся отрубить.
  - Когда стану говорить, лучше это сделать.
  - Хорошо.
  Мик пометил в сценарии.

  Мы вошли, когда зал был пуст, только на сцене суетились техники, да настраивали инструменты музыканты. Мик подошёл к звукорежиссёру, видимо, чтоб внести коррективу, оговорённую со мной.
  Затем он вернулся ко мне и заметил, поёживаясь:
  - Свежоповато… Трубу заменить пока не удалось. Сварки не было. Лучше посидите в тёплой машине. Я приду за вами.

  Из машины я видел, как по одному к ступенькам клуба шли люди. Я глядел на них, чувствуя, что вижу их насквозь и могу рассказать всё о каждом. И не по тому, как они были одеты, выглядели или передвигались, нет, во мне, словно что-то вырастало, распирая изнутри, и просясь наружу.
  Вот начали подтягиваться писаки со знакомыми. Включая девушек. Один тип мне сразу не понравился. Он был с приятелем. Я прочитал его замысел и решил, что с этого газетчика и начну.

  Когда за мной явился Мик-Георгий, зал заполнился и за нами заперли двери. Меня провели к сцене через служебный вход, оставив одного в тёмной глубине подмостков.
  Я не показывал, что нервничаю, но меня трясло.
  Пользуясь своей невидимостью для публики, я решил сбросить энергию, воспарив. Получилось. Столь же незаметно я опустился.
  Освещена была лишь пустая авансцена. Зал переговаривался, кашлял. Вот нетерпение достигло апогея и несколько человек зааплодировали, требуя начала. Другие поддержали их. Хлопал уже почти весь зал.
  Тогда погас свет, а когда зажёгся, то перед публикой, а ко мне и музыкантам спиной, появился с микрофоном Мик.
  Он поднял руки вверх, успокаивая всех, и хлопки стихли.
  Мик принялся говорить поведанное мне в машине. Упомянул о ящике для пожертвований. Деньги пойдут, коль найдутся добрые люди среди вас, на подарки к Новому году в детские дома. В конце своей речи, говоря про меня, как о том «кто способен прозревать и лечить», Мик добавил, что я не ищу известности, поэтому не желал никак называться, даже на афишах, и то сценическое «имя», которое он вынужден использовать, чтобы хоть как-то представить меня и ко мне можно было обращаться, оно – весьма условно.
  - Итак, дорогие участники сеанса, к вам скоро выйдет Целитель Вит!
  «Молодец, - подумал я, - Какой из меня учитель? Целитель – то, что надо».   
 
  Опять погас свет и сразу зазвучала тихая, расслабляющая и вводящая в транс, психоделическая космическая музыка. Она шла не со сцены, будто пронизывая своими звуками пространство и тех, кто в нём находился. Звёзды и планеты с лёгким свечением появились над головами публики. «Где они взяли установку для такого эффекта? – удивился я, - Мик ничего об этом не упоминал. Наверно, в планетарии арендовали на представление. Благо, он рядом».
  Создалось впечатление, что находившиеся в клубе очутились в том месте вселенной, откуда можно наблюдать рождение звёзд, комет, целых галактик. Цвета, искажения пространства, безмолвные взрывы, расцвет новых космических тел, всё это было зримо не на экране, а вокруг каждого. Видимое было объёмным, как галограмма. Нет, установка планетария не способна была на такое. «Молодцы!» – подумал я, сам расслабляясь.
  Тут я улышал женский шёпот: «Хочешь увидеть «Миры Неуса»?»
  - Конечно, - ответил я, не будучи уверен, что голос Звезды не чудится мне.
  Но они появились. Те самые миры, что проигнорировали на конкурсе в столице, куда их послала Солнце, отправляясь на бал.
  Зрелище было невозможным. Приходилось щуриться от их свечения, но я понимал, что диапазон моего зрения, как и остальных в клубе, не позволял узреть картины во всём их великолепии, как мы не в состоянии услышать то, что лежит за границами нашего звуковосприятия.
  Хорошо, что меня никто не видел, потому что весь показ я простоял, открыв рот. Думаю, так же смотрели на это и остальные зрители.

  Когда картины, возникавшие одна из другой исчезли, растворясь в темноте, и музыка стихла, некоторое время царила тишина. Потом раздались аплодисменты.
  Люди, конечно, собрались здесь для иного, но они не могли не оценить невиданного зрелища, благодаря которому испытали незабываемые ощущения. 
 
  Пока они хлопали, я думал: как теперь они опустятся с небес на землю? На это время они забыли обо всём, о не слишком дружелюбном мире снаружи, о своих хворях, бедах и проблемах. Даже о цели своего прихода. Поистине, религия – необходимый опиум, когда реальные стредства неспособны помочь. Я чувствовал, что соверши сейчас чудеса, порази их ещё больше, смогу создать новую церковь, которая будет расти и шириться. Меня станут принимать на самом верху, тайно перейдя в моё вероисповедание, за мной будут охотиться киллеры, нанятые конкурирующими конфессиями, у которых я отобью паству и хлеб. Интересная жизнь…
  Скорее всего, меня тоже убьют рано или поздно, когда могам наскучит и эта игра, но сколько можно успеть до того. Сильный соблазн. Многие на него поддаются.
  - Виталий Иоганнович! – раздалось рядом, - Пора!
  Я очнулся от своих размышлений и увидел, что авансцена освещена.
  Мик прошептал, что отказала техника, музыки не будет, работает один микрофон, да освещение авансцены вкупе (он так и сказал: вкупе) с прожектором, который сможет выхватывать зрителей или споровождать меня по залу, если захочу. Осветитель предупреждён.
  - Спасайте! – взмолился Мик, - Раз захотели всё переменить и вышло значительно сильнее, чем предполагалось, значит, у вас есть свой план. Если что-то пойдёт не так, то поднимите вверх руку с микрофоном, и я появлюсь на выручку. Помните: руку с микрофоном вверх! Успеха!
  Он сунул мне микрофон и исчез.
  Я ничего не понял из его речи, решив, что опять что-то напутали и получилось «как всегда», говоря словами чернявого распорядителя.
  «Иди, Целитель Вит, на тебя надеются, тебя ждут…», - сказал я себе, но отчего-то медлил. Да, выйти во всём чёрном из темноты…
  Я убрал в карман микрофон, чтобы потом его не искать, шаря вокруг, быстро вывернул свой плащ наизнанку белой стороной, откинул капюшон и, не тратя время на застёгивание, вынул микрофон. Предстояло в мраке кромешном преодолеть пространство сцены, ни на что не наткнувшись, ничего не опрокинув. Я поглядел в сторону освещённой авансцены и понял, что вижу в темноте с закрытыми глазами!
  Я понял, что не оставлен, а значит, всё будет хорошо, и поплыл к авансцене. Средняя часть сцены была свободна от инструментов и людей, создавая проход, что облегчило путь.
  В тот момент, когда я выплыл из тьмы на свет и остановился, осветитель направил единственный оставшийся работающим прожектор на публику и пробежал по ней лучом, заставляя закрывать глаза рукой, словно от моего сияния. Так они и восприняли моё появление, ещё какое-то время решаясь смотреть на меня только сквозь пальцы.
  А я стоял, в белом на чёрном, седой, высокий, и молчал.
  Прожектор теперь светил поверх голов, освещая стену у входа, проплешины которой закрыли плакатами. Засверкали вспышки фотоаппаратов. Ну, да, какой же репортаж без снимков.
  Я поднёс микрофон ко рту и произнёс:
  - Здравствуйте!
  И подождал реакции. Ответом было молчание.
  «Боятся, - подумал я, - говорить придётся мне».
  Я поискал глазами того неприятного газетчика с приятелем и обратился к нему:
  - Вот вы! Да-да, не оглядывайтесь! Подойдите, пожалйста, к сцене вместе со своим приятелем!
  Я поглядел наверх:
  - Посветите на них!
  Прожектор поймал эту пару и не отпускал до самой сцены.
  Когда они подошли, я предложил подняться на подмостки по ступенькам сбоку. Они явно опасались подвоха, но хорохорились. Приятель писаки был актёришкой, и ему не привыкать выступать. Он жестами успокаивал газетчика.

  Они поднялись и встали рядом со мной, как я предложил.
  Теперь я обратился к публике:
  - Как думаете, зачем эти люди пришли сюда?
  Тишина. Потом робкий голос:
  - Лечиться!
  - Нет, - покачал я головой, - вы судите по себе. Они явились с целью поймать меня на обмане! Они сами это не подтвердят, но не смогут отрицать, что впервые видят меня. Так?
  И протянул им микрофон.
  - Да, - с трудом выдавил из себя актёр. Газетчик стоял, покраснев, и глядел в пол.
  - Вы, - указал я на репортёра, - попросили своего приятеля-актёра поучаствовать в разоблачении. Теперь, когда это известно, нет смысла упираться. Попросили?
  Я открыл глаза, уставившись ими в репортёра. Он пытался спастись от моего взгляда, но безуспешно. Закрыв глаза рукой, он кивнул.
  - По вашему замыслу, - продолжил я, - который в случае успеха тянул на маленькую сенсацию для вашей газетки, ваш друг-артист должен был изображать мнимого больного, чтобы вывести меня на чистую воду. Актёр добросовестно выучил симптомы, чтобы сыграть правдоподобно. Он, возможно, провёл бы даже опытного врача… но не меня. Я читаю в каждом, как в открытой книге. Со мной бесполезно хитрить. Если кто-то ещё желает сыграть со мной в верю-не верю – выходите сюда, пока я вас не вызвал, как эту парочку!
  Я посмотрел в зал, выдерживая паузу. Зрители гудели, обсуждая случившееся. Ууу… - неслось оттуда.
  Я взглянул на двух обманщиков. Они готовы были сквозь землю провалиться.   
  - Возвращайтесь на место, - разрешил я, - Раз вы ещё не утратили спсобность краснеть, то не совсем безнадёжны. Скажу только, что вы оба здоровы, и ныне вам моя помощь не требуется. То, что любите алкоголь, так кто ж его не любит? Девушек меняете, так они сами виноваты, коль верят вам.
  Я почувствовал, что напряжение, возникшее в зале, спало. Раздалось даже несколько смешков. Репортёр с приятелем, опустив головы, спустились в зал, но не решились сесть на свои места, а встали сзади последнего ряда. Их возвращение тоже ознаменовалось фотовспышками.

  Для меня наступил самый сложный момент, о котором предупреждал Мик. Как сделать зрелищным лечение? Разоблачение обманщиков – другое дело, оно публичным и должно быть, но болезнь и беда каждого – дело личное, интимное, не для оглашения со сцены. Каждого, как правило, трогает лишь своя беда.
  Я решил слегка оттянуть этот момент, сортируя пришедших.
  - Тот, кто сейчас же хочет получить исчерпывающий диагноз и пути лечения, и не боится его огласки, пусть первым выйдет на сцену! Про дальнейшее я буду говорить не во всеуслышание, не опасайтесь.
  Несколько мгновений после моего объявления зрители не шевелились. Потом я услышал, как в дальнем ряду девичий голос пытается убедить кого-то выйти ко мне. Похоже, маму, а та не решалась.
  - Хорошо, - прервал я их спор, - я отсюда скажу, в чём проблема вашей мамы! У неё стеноз чревной артерии. А этот кроветок питает много важных органов: пищевод, желудок, поджелудочную железу, печень, селезёнку, двенадцатиперстную кишку. Причём, та компрессия, что у неё, с самого детства. Некое генетическое нарушение. Она умерла бы ещё ребёнком, если б её организм, спасаясь, не вырастил себе латеральную артерию для кровеснабжения печени. Я мог бы долго перечислять проблемы, возникавшие у вашей мамы из-за недостатка крови к важным органам, но поберегу нервы публики.
  - Дочь как будто смелее вас, мама, пусть подойдёт ко мне с ручкой и блокнотом, чтобы я продиктовал координаты профессора в Первом Меде, который занимается именно этой темой.
 
  Пока девушка добиралась ко мне, ища чем и куда записать, я продолжал говорить, следя за её усилиями и обращаясь к матери:
  - Не скрою, что понадобится операция. Там есть и кое-что сопутствующее. К примеру, перекрученный восьмёркой желчный пузырь с камнями.
  - Девушка! Лучше подойдите сейчас, после выступления можете ко мне и не пробиться. Будьте добры, дайте ей ручку и листок бумаги! Давшего приму следующим.

  Дальше пошло веселее. Народ выстроился в очередь к сцене. Интересное для всех я комментировал в микрофон, личное – шёпотом или на ушко. Меня начинали благодарить, я отвечал: «Здравствуйте!» и просил следующего.
  Пришлось решить даже одну сексуальную проблему молодой пары. Там была чистой воды психосоматика. Я сказал кое-что на ухо парню, а потом девушке. Она чуть не отпрянула, но я покачал головой, подтверждая «рецепт». У них всё должно было наладиться.
  Дочь привела пожилого отца, но его хвори были в пределах возрастных отклонений и регулировались худо-бедно аптекой. А вот она мне сразу не понравилась.
  - К маммологу и без промедления! – сказал я ей, - Не нравится мне затвердение у вас в левой груди. Возможна онкология. Поспешите. 

  Я сам себя не узнавал, уверенно сыпя неведомыми мне прежде терминами.

  Людей было несколько сотен и даже по минуте на каждого требовало часов пять, чтоб отпустить всех. Появившийся рядом Мик регулировал очередь, просил не толпиться, а спокойно сидеть, дожидаясь. Сзади меня, в темноте сцены собрались рабочие, музыканты и просто наблюдали происходящее.
  А надо сказать, что уже прошедшие мой осмотр не пожелали уходить, поэтому казалось, что поток страждущих никогда не иссякнет.
  Через два часа я устал и понял, что нужно отдохнуть. Как и истомившейся публике.
  Жестом остановив поднимавшегося по ступенькам, я сказал всем в микрофон:
  - Вижу, вы утомились. Предлагаю немного отвлечься и переключиться ненадолго. Сейчас, если вы того хотите, я могу облететь зал, снимая с вас усталость. Кто-нибудь против?
  Тишина в ответ.
   - Хорошо.
  Я вернул микрофон Мику и медленно воспарил, сложив в воздухе ноги, как некогда показывал на улице перед капотом дорогой машины.
  - Ах… - выдохнул зал.
  Опять защёлкали фотоаппараты, вспышки… Думаю, газетчики решили, что это будет самым эффектным снимком. Кто-то из них пришёл с камерой и снимал тоже.
  «Попозировав» в позе лотоса и, по-прежнему, не открывая глаз, что тоже производило впечатление, я медленно, чтоб не напугать, двинулся в зал. За мной увязался луч прожектора, позволяя продолжать съёмки полёта.
  Что творилось с публикой – лучше не говорить. Часть остолбенела и онемела, часть вертела головой, отслеживая мои выкрутасы под потолком, куда я забрался, и не верила своим глазам. Старушки непрерывно крестились и отплёвывались, отгоняя нечистого. Несколько человек кинулись в фойе, желая убежать. 
   
  Опустившись на сцену и дав время собравшимся немного придти в себя, стихнуть их эмоциям, я опять попросил микрофон и сказал:
  - Вас ещё много, а я – один. Поэтому я на это время отдам часть своего дара ведущему этот сеанс, чтобы он помогал мне. Он отсеет простые случаи, оставив мне тяжёлые.
  И поманил к себе оторопевшего от такого предложения Мика.
  - Вит… Иоганнович! – зашептал он мне с ужасом, - я ничего не понимаю в медицине…
  - А сегодня будете понимать, - твёрдо заявил я, беря его за руку.
  Меньше, чем через минуту, выражение страха на его лице сменилось блаженством.
  Он вопросительно взглянул на меня. Я кивнул, разрешая. Мик, как сомнамбула, спустился по ступенькам и пошёл мимо первого ряда, вглядываясь в людей. Прожектор следил теперь за ним.
  Обойдя ряд, он остановился и с удивлением сказал в микрофон:
  - Сидящие здесь могли и не приходить для лечения. Для ваших болезней достаточно обычных средств. Вы не идёте к Целителю. С вами разберусь я. Когда проверю остальных.
  И перешёл оглядывать второй ряд.
  - У вас что? – спросил он женщину, тянувшую ему фотографию.
  - Сын пропал… - с трудом выговорила она, - давно.
  Мик осторожно взял у неё фото и отнёс мне. Я помнил свой вопрос об Игоре могам. Как и их ответ. Что они скажут на этот раз?
  Оказалось, ничего хорошего.
  Я сошёл по ступенькам и показал, чтобы женщину подвели ко мне. Обнял её, отдавая силу, чтобы она выдержала это известие. Мик дал микрофон.
  - Дорогая моя, - вздохнул я, - держитесь. Я могу указать вам место, где он погиб.
  Люди не дышали. Я услышал писк мыши, погибающей от отравы, в углу. Несчастная мать рухнула без чувств, и мы с Миком чудом успели её поймать.
 
  После было ещё много всего. Помочь можно было не всем. Одному мужчине я отвёл три месяца. При гробовом молчании зала он ушёл, пошатываясь.
  Глядя ему вслед, я в душе казнил себя. Ведь не исключено, что умри я за него, как это сделал за Александра или Виктора, и спас бы. Но у меня оставалась надежда  примириться с Ией, и я боялся теперь умирать. Моги могли и не вернуть меня. Сами  предупреждали. За Ию бы я, конечно, умер, если б понадобилось.   
  Под конец, когда у собравшихся поехала психика от стольких чудес, на меня кинулся мужичонка, крича, что я – Сатана!
  Я с усилием выставил вперёд руки и остановил его в двух метрах, где он продолжал бесноваться, осыпая меня оскорблениями. Тогда я замкнул ему рот, и он только мычал и плевался. Народ, раздавшись в стороны, с ужасом наблюдал эту сцену. Тут, к счастью, опомнилась охрана и, заломив ненормальному руки, вывела вон. 
  Я взглянул на перепуганных людей и понял, что многим обвинение бесноватого запало внутрь, породив сомнение в природе моих способностей.
  Поэтому сказал в микрофон:
  - Тот, кто верит этому несчастному, может уйти. Могу и я оставить вас…
  И повернулся к ним спиной.
  - Нет… не уходите! – взмолился зал, главным образом, те, кому помог или ещё не успел.

  Под занавес они готовы были целовать мне руки и обувь, падать ниц передо мной, накинуться и растерзать любого, на кого бы я указал, носить меня на руках. Я чувствовал это, но не воспользовался. Моё предположение о собственной церкви оказалось верным.
  Перед ними был настоящий чудотворец, чьи свершения не могли не освящаться свыше. Чудодей, творивший добро, изрекавший Правду, какой бы та ни была. Знавший её. Тот, кому было открыто всё. Им посчастливилось встретить такого.
  Я смертельно устал и еле держался на ногах. Был поздний вечер и пора было заканчивать.
  Я попрощался со всеми, пожелав им здравствовать, проигнорировал крики: когда меня можно снова увидеть? И, поддерживаемый Миком, пошатываясь, ушёл во тьму сцены. Там до меня стремились хотя бы дотронуться все те, кто обеспечивал представление, поэтому быстро мы до машины не добрались. И не добрались бы вовсе, если бы не помощь охраны. В коридоре я вновь вывернул плащ чёрной стороной наружу и накинул капюшон, чтоб меня не узнали.
  Мы вышли во двор, где нас ждала машина.


                ( и http://www.proza.ru/2018/11/13/751)