4

                (до http://www.proza.ru/2018/11/13/776)


  Я полностью разделся и лёг под одеяло. Я прослушал, как Ия вошла в квартиру, закрыла дверь и разделась.
  Она вошла в комнату, когда уже звучала другая песня:
    Я ранен светлой стрелой, меня не излечат.
Я ранен в сердце, чего мне желать еще?
Как будто бы ночь нежна,
Как будто бы есть еще путь,
Старый прямой путь нашей любви...
А мы все молчим, мы все считаем и ждем,
Мы все поем о себе, о чем же нам петь еще?
Но словно бы что-то не так,
Словно бы блеклы цвета,
Словно бы нам опять не хватает тебя...
Серебро господа моего, серебро господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро господа моего, серебро господа,
Выше звезд, выше слов вровень с нашей тоской...
Как деревенский кузнец, я выйду засветло,
Туда, куда я, за мной не уйдет никто,
И может быть я был слеп,
И может быть это не так,
Но я знаю, что ждет перед самым концом пути...
Серебро господа моего, серебро господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро господа моего, серебро господа,
Выше звезд, выше слов вровень с нашей тоской...
  Я почувствовал, как она присела рядом на постель, слушая. Песня отзвучала, а Ия тихо повторила: «Выше звёзд, выше слов… вровень с нашей тоской». Затем она вцепилась в мои волосы и сжала пальцы. Я терпел.
  - Ты знаешь, что я пришла убить тебя? – свистящим шёпотом спросила, не отпуская волос.
  - Знаю, - глухо, в подушку сказал я, - и благодарен тебе за это. Я так больше не могу.
  И заплакал.
  Она отпустила мои волосы. Потом, судя по звуку, что-то металлическое упало на пол. Потом Ия повернула моё лицо к себе и закричала в него, срывая голос:
  - Я ненавижу тебя!
  - Я тоже… - признался в ответ я.
Ия замолчала, опустив голову, и стала плакать.
  Тогда я сел на постели, осторожно обнял её, гладя по волосам. Любимая продолжала плакать.
Я осторожно осушал солёно-горькую влагу губами. Она не реагировала, продолжая всхлипывать, как маленький ребёнок. Я прижал её к груди, и мы так долго сидели.
Она, наконец, затихла. Руки её безвольно висели вдоль тела. Я слышал её дыхание, ощущал тепло. Не выдержав, я принялся нежно её целовать.
  Сначала она дёрнулась, словно пытаясь освободиться, но затем обмякла и не сопротивлялась, позже позволив себя раздеть. Я прижал её к себе так, что она не могла пошевелиться, ожидая, когда она захочет, успокоившись.
  - Ты – негодяй… негодяй… - шептала она, когда я, соглашаясь, ласкал её формы и целовал их.
  - Мерзавец… - услышал я её шёпот, когда обнаружил, что она готова впустить меня. Это были её последние слова.

 Дальше всё шло также, как в предыдущие счастливые ночи. Только она не кричала, не звала бога, не называла меня любимым, даже не звала по имени, а задыхалась и рвала ногтями до крови мне спину. Из-за этого мне пришлось сменить позу, пристроившись сзади.
 
 
  Какое-то время мы лежали молча, а потом она просипела:
  - Негодяй…
  Так как рука её лежала на Мистере Задаваке, то я решил, что это о нём.
  - Он старался… - попросил я к нему снисхождения.
  Она отдёрнула руку и сказала:
  - Собственно, я не о нём… Он – молодец. Ёщё есть вопросы?
  - Да. Зачем ты побрила лобок?
  Она удивлённо взглянула.
  - Чем тебе не понравилось?
  - Колется, - жалобно ответил я. 
  Она попыталась сдержаться, но рассмеялась.
  - Так тебе и надо! Не суйся куда не следует.
  - Я больше года туда не совался.
  Она поднялась на локте и посмотрела на меня.
  - Как это больше года?
  - Ты же меня туда не пускала.
  - Боже… - произнесла она. Помолчала и сказала:
  - А ты, оказывается, святой. Вот уж не думала… Да ещё с таким…
  Тут она глянула на Мистера и закончила:
  - … темпераментом.
  «Чем они её пичкают, что она ничего не помнит? - подумал я с жалостью, - Хотя… не лекарства ли заставили её заодно забыть и о том противоестественном запрете?»
  В ответ на моё замечание она, конечно, не могла не высказать своего.
  - Зачем ты отрастил бороду? Мешает.
  - Тоже колется?
  Ия не ответила.

    Этой ночью она не спешила уходить, и я даже утомился, перепробовав множество ласк и позиций. В какой-то момент я отдыхал, лёжа рядом, а она водила рукой по Мистеру Задаваке, словно проверяя – не стал ли он меньше. Надо ли говорить, что от прикосновений он тут же стал больше?
  - Ты – ненасытен, - прошептала она, - а мне надо исчезнуть.
  - Тебя не было несколько ночей. Мы навёрстываем.
  И почувствовал, как она напряглась, собираясь подняться.
  Я не больно, но властно надавил на её плечо, оставляя его на подушке.
  Она повиновалась.
  - Последний раз? – спросил я, гладя её грудь.
  - Дай бог не последний! – отозвалась она.
  Я засмеялся, а она, поняв, что сказала, тоже.
  - Я хотела сказать… не важно.
  - Я имел в виду… на дорожку. Мне всегда нравился твой юмор, любимая. Помнишь, как в самом начале, когда мы стали близки, и я исцеловал тебя с головы до ног, ты с упрёком сказала: «А меня?», имея в виду лицо. Я тогда ответил: «А это всё великолепие – не ты?» И мы рассмеялись.
  Ия издала смешок. Потом она повернулась ко мне, принявшись за меня всерьёз. Уж на что она была изобретательна, но тут превзошла себя. Она начала с моих сосков, будоража во мне неведомые прежде чувства, а продолжила… и снова продолжила… Я только стонал под её ласками, и, не утерпев, принялся целовать её губы. Она впервые за эту ночь отвечала. Этот «последний раз» вышел целой феерией чувств у обоих со взрывом в конце. Я кричал, чувствуя: ей это нравится.
  Она долго не могла пошевелиться после. Как и я, впрочем. Мы оказались достойны друг друга.

- Лежи! – потребовала она, вставая, - И не смотри!
  - Ну, дай полюбоваться, - попросил я, - в полной-то темноте.
  - Нет, закрой глаза и лежи. Ну, куда ты дел мой лифчик? А трусики? Ты, часом, не фетишист?
  - Ты – мой главный фетиш, любимая.
  - Не называй меня так.
  - Почему? Ведь я люблю тебя. И ты это знаешь.
  Я услышал её вздох.
  - Слушай, я иду в душ. Где у тебя чистое полотенце?
  - На третьей полке в шкафу. Ближе к двери.
  - Ага… вот оно. Ты не выходишь из комнаты, пока не уйду.
  - Ты точно не хочешь перекусить? – спросил я.
  - Если только тебя. Пополам.
  - Раньше ты говорила налапопам.
  - Раньше… - вздохнула она, - где оно, это раньше? Если б знать…
  «Прямо «Yesterday», - подумал я, - Как вернуть его, счастливое вчера?»
  И спросил:
  - Сюда ворвались Тильда с Лерой и сказали мне, что ты… умерла.
  Она, словно споткнулась у двери.
  - Для шутки – это слишком мрачно, - сказала Ия, - Давай это обсудим в другой раз.
  - Как видишь, я не поверил. Зачем они это сделали? Думаю, их подослала твоя мать. Она меня ненавидит.
  - О, да! И ненавидит так, что впору… к ней начать ревновать, - хмыкнула Ия. 
  - Они дают тебе лекарства? Ты многое не помнишь, ведёшь себя иначе…
  - Спасибо, что сказал. Я, например, забыла, где тут ванная.
  - Как выйдешь, в правом углу напротив. Туалет рядом с ней, левее.
  - Ничего не помню… Я позвоню сегодня вечером и спрошу о многом. О том, что забыла. Может, ты не так и виноват…
  - Дашь знать, когда проводить тебя?
  - Нет, я сама.
  - Ночью? Вызвать такси?
  - Нет.
  - Ну, подумай, куда ты пойдёшь сейчас?
  - Я знаю куда, не беспокойся.
  - В тот раз ты не ночевала дома…
  - Завтра я позвоню и всё расскажу. Договорились?
  «Она безумна, - понял я, - хотя, кажется, что рассуждает разумно».
  Ия закрыла дверь, принявшись шарить в коридоре. Она действительно ни черта не помнит… Помнит ли ещё моё имя? Она ни разу сегодня не назвала меня. Понимает ли с кем она?
  И тут до меня дошёл весь ужас моего положения. Мы не предохраняемся, я сплю с сумасшедшей, любимой, но сумасшедшей, а потому беззащитной, и забеременей она – меня просто уничтожат, как воспользовавшегося её слабостью подлеца. Боже… но за что мне это? За что!
  «А что ты можешь здесь изменить? – спросил меня холодный голос, когда моя истерика утихла, - Ты всегда осуждал тех, кто тупо повинуется обстоятельствам, не понимая, что их ограниченность заставляет этих людей воспринимать происходящее с ними, как рок, с которым ничего нельзя поделать. Побудь же немного в их шкуре. Глядишь, перестанешь судить».
  «Ты прав… - ответил я голосу, - видимо, я ещё многое не понимаю, и не только это». 

  Когда Ия ушла, у меня мелькнула мысль – повторить позже, совершённое той ночью и проверить дома ли она? Но я не стал этого делать, рассудив, что раз Ия несколько раз в день могла оказываться у моей почты и отвечать на мои записки, значит, обитает теперь неподалёку, не у родителей. Но поблизости не было никакой «дурки». Не то бы меня упекли именно туда. Тильда с Лерой жили далеко отсюда, час-полтора езды в одну сторону. Снимать жильё Ия вряд ли могла – откуда у неё деньги? Родителям это тем более не имело смысла. И эти мощные психорегуляторы… изменившие её, стёршие память и привычки. Скорее всего, устроили на полусвободный режим в одном из невро отделений в больничке. А вот ты и не прав… На Ваське есть психушка! На 15-й линии. Я несколько раз проходил мимо неё. Так у кого плохо с памятью, Виталь?
  Пришлось согласиться, что и сам не вполне того.
  Тогда я подумал: а всё ли сам помню? И, случайно, не помню ли только свою версию… У Ии может быть другая.
  В итоге я со вздохом встал, помылся в душе, охая от разодранной спины, постирал и поменял простыню, и плюхнулся спать. До самого вечера и без сновидений.

  На первый звонок я не отреагировал, решив, что он мне снится. На второй пришлось подойти, не открывая глаз. Я что-то пробурчал в трубку и, поняв, что новые мои родные вернулись в город и желают знать как я, ответил, что вижу прекрасные сны.
  Очнулся я, когда начинало темнеть. Я обрадовался этому. Не так долго ждать её звонка. Никуда не пошёл из квартиры, чтобы не пропустить его. Вставая, заметил, что наволочка в крови от спины.

  Но позвонила она под девять.
  Я принял обычное её молчание за приветствие и сказал:
  - Здравствуй!
  Она помолчала ещё.
  - Ты обещала рассказать кое-что. Чтобы снять вопросы.
  - У меня в самом деле нелады с памятью. Тебе не составит труда рассказать всё, с самого начала нашего знакомства? Не думай, я не издеваюсь. Просто хочется прожить это снова и войти в него, забытое и будто чужое уже.
  - Слышу речь филолога, - одобрил я, - звуки утраченной эллинской речи.
  - А, когда это было…
  - Это было недавно, Ия.
  - Я так не думаю. Для меня это было в другой жизни. Ну, рассказывай…
  И я принялся говорить. С первого нашего знакомства, когда не дал ей упасть в Неву.
  Ия слушала, не перебивая, не задавая вопросов. Только когда дошёл до ссоры в номере, попросила пояснений. Пока я излагал ей, вспоминая, нашу совместную жизнь, поразился: сколько как будто незначительных, но столь значимых для нас с ней событий она в себя включила. Я пропустил визит её мамы, слова Ии об измене маман и о том, как той не подходит имя Анжела, другие неприятности. В моём пересказе наша встреча была счастьем, оборвавшимся в тот злосчастный день в связи с недоразумением и её странным табу. Дальше шло то, о чём говорить не хотелось, но кое-что сказать пришлось. Психушка, исчезновение и появление Ии, рассказ её подруг, что от моей любимой осталась только тень…
  Я не смог дальше рассказывать. Голос мой прервался.
  Ия заплакала и еле проговорила, что перезвонит позже, успокоившись. 

  К моему удивлению, она перезвонила где-то через полчаса.
  - Знаешь, я думала о тебе плохо. И зря. Ты – хороший парень, только несчастный и сумасшедший.
  Я вздохнул в ответ.
  - А ты, правда, летаешь и можешь предсказывать?
  - Иногда на меня находит. Хочется улететь отсюда и, в первую очередь, от самого себя. Но… не получается. Зимой вообще летать очень холодно.
  - Покажешь как-нибудь?
  - Замётано.
  - Скажи, ты – ангел?
  - Нет, только их потомок. Полностью выродившийся. Выродок, короче. Извращенец. Думаю, твоя мама именно так и считает.
  Она промолчала. Прежняя Ия так бы не отреагировала. Ведь мы даём право критиковать родных лишь себе, оскорбляясь за них, как только это сделают другие.
  Я тоже молчал, ожидая её рассказа. Начало, чувствовалось, далось ей не без труда.
  - Видишь ли… я уже не та Ия, которую ты любил. Совсем не та.
  - Я это чувствую. Психостимуляторы?
  - Не важно. Главное, что не та. Поэтому буду говорить о ней, той Ии, в третьем лице, не удивляйся. Не стану открывать её тайну, раз она сама этого не сделала, хотя, разумеется, знаю её. Она любила тебя и боялась, что открывшись – тебя потеряет.
  - Ну, хоть что-то ещё… - взмолился я.
  Она выдержала паузу, словно раздумывая или решаясь. И сказала:
  - Ие не повезло. Она не могла иметь детей в силу генетики. Поэтому называла себя путоцветом и ошибкой природы.
  «Она не врёт, но говорит не всё», - понял я.
  - Тогда б она не боялась полной близости, - резонно возразил я, незаметно тоже перейдя на обращение в третьем лице, - раз опасности забеременеть не было.
  - Для сумасшедшего ты очень здраво рассуждаешь… - задумчиво сказала она.
  - Я слышал, что обострения бывают, в основном, осенью и весной. Шучу.
  - Но ты прав. Была и другая причина. Я не готова о ней говорить.
  - Тогда что ты можешь сказать?
  Я услышал вздох и слова:
  - То, что Тильда с Лерой тебе не врали. Та Ия умерла. Она звонила тебе перед смертью. О чём вы говорили?
 У меня задрожали руки и голос.
  - Пп-погоди… но это же не буквально?
  - Как сказать… Её больше нет. Этого мало?
  - Послушай, пускай ты – другая, но ты – моя, я – твой, готовый умереть за тебя, ты знаешь обо мне, мы близки, как только могут быть мужчина с женщиной. Я не понимаю… Если я – сумасшедший, то кто ты, в таком случае?
  - Думаю, тоже ненормальная. А разве нормальные есть?
  - Редко, но встречаются. Это – невероятно правильные люди, невозможно жуткие зануды, как правило. Слышала такую шутку? «Если вас выписали из сумасшедшего дома, это не значит, что вас вылечили. Просто вы стали как все».
  - Ты не ответил: о чём вы говорили в её последний звонок.
  Я перевёл дух.
  - Она позвонила и молчала. Раньше – я говорил об этом, в то первое расставание, когда она так поступала – я рассказывал ей Сагу с продолжениями.
  - А теперь?
  - Стал читать наизусть стихи. У меня отличная память, я знаю километры стихов. Тогда я начал со стихотворения Цветаевой, подходившего к нашей печальной ситуации, а потом перешёл к циклу о Снежной маске Блока. В нём полно волшебства, хотя хватает и трагизма. Самые мрачные стихотворения я старался пропускать.
  - Прочти мне то, что читал ей тогда.
  - Хорошо.
  Я сосредоточился, прочёл Цветаеву и перешёл к Блоку:
       «И вновь, сверкнув из чаши винной,
   Ты поселила в сердце страх
   Своей улыбкою невинной
   В тяжелозмейных волосах…
 
  Я читал долго, как тогда, а она слушала, ничем не выдавая своего присутствия.
  Дойдя до строк:
  Я была верна три ночи,
Завивалась и звала,
Я дала глядеть мне в очи,
Крылья лёгкие дала…

Так гори, и яр и светел,
Я же – лёгкою рукой
Размету твой лёгкий пепел
По равнине снеговой»,
 
  Я почему-то почти потерял голос, хрипел, откашливался, но сумел закончить и сказал:
  - Потом мне послышался всхлип и гудки.

  - Бог мой… - простонала она на это, - несчастные два гордеца… убившие друг друга, но не сделавшие шага навстречу своей любви. Ты упрекнул её этими строчками! Ты это понимаешь?
  - Не я… Блок.
  - Не валяй дурака! Ты выбрал именно эти его стихи.
  - Я пропустил самые жёсткие у него в цикле. Могу привести. Она вообще не желала говорить.
  - Вот я и сказала: два гордеца… Это ужасно.

 
                (потом http://www.proza.ru/2018/11/13/790)