Декаданс

А когда они присели за столик, Толстый спросил Ненужного:
 - Зачем?
 И Ненужный весь такой подобрался, съёжился и ответил:

- Помнишь, той зимой, когда убрались на хэппиньюер? Синий, синий иней и сучки в рукавицах и без? Помнишь?

 Толстый не помнил. И правильно, что не помнил, поскольку Ненужному тоже страшно вспоминать было такое.

- А батя что? - Спросил Толстый, закидывая второй, - он чего, а?
- Да насрать ему, наверное - Ненужный сплюнул под стул осторожно и пошевелил пальцами.

«Ты ничто, мразь... Ничто... На коленях ведь приползёшь...» -

- Насрать.
Сказал уверенней и тоже взмахнул рюмкой.

Нож ему подарил Толстый на Рождество.

Отец Ненужного не любил. А если быть точнее, ненавидел. Причину этой ненависти - чистой, прозрачной и правдивой, как слеза родника, понять было сложно. По крайней мере, Ненужный не понимал. А когда до него дошло, что и другим это невдомек, то забил на самокопание и запил. Как говорится- каждому своё. Одному злобой гореть, другому душой.
Ненужный горел душой, добр был и относился к происходящему вокруг философски.

Друзей у него, кроме Толстого, было так мало, что он, подстригая в очередной бане отросшие за месяц ногти, жалел об этом - меньше чем на правой, ставим баб налево.
Так вот, когда на прошлый Новый год Толстый убрался в говно, и Ненужный тянул его размякшую тушу до остановки по склизкой питерской наледи, задевая лысой башкой о поребрик, выпало из-за пазухи слово:
- Кончу.
Выпало, покатилось звеня морозными бусинами скользких согласных по льдистой набережной, сверкнуло голубыми огнями под фонарём и пропало.
Ан видать не совсем.

- Пойдёшь? - спросил Ненужный и отвернулся.
В окне разноцветно билось в проводах тихое Рождество. Дед Мороз, описывая круги над искусственной ёлкой, притворялся Богом, которым и в самом деле был.
- Вот, - сказал Толстый и развернул крохотный пакет из фольги, - вот, возьми. На ход ноги. А я не пойду.
- Ладно, - Ненужный небрежно кинул пакет под шапку. - Нормально, брат. Всё нормально. Давай на посошок, и - расход.

Снег скрипел под ногами. Ныл в новостройках у кольцевой брошенный на выходные кран. Ненужный шёл слегка пригибаясь, словно от ветра, и за его спиной, паясничая, плясала сутулая тень.


- Вот ты пойми, ну и зачем ему теперь это всё?
Вовсе не старик, но с истончившимся чертами ещё не так давно крупного лица задумчиво крутил в руке фотокарточку.
- Не вышло у него, понимаешь? Не вышло. Не получилась жизнь - ни денег, ничего... Не смог, дурачок. Детей, вон, нарожал, а толку... Как брат твой, покойник.
- И скажи ещё что нет! - Не старик повысил голос и оттого сразу вдруг стал тем самым стариком, которым казаться совсем не хотел.
 - Я говорил ему - кайся, кайся, кайся... Не приполз же, дурак... А ведь мог бы, и дал бы ему кроху.

Женщина в сером молча кивала, усердно выглядывая в окне засохшие капли снега, забытые домработницей.
- Никогда!
Не старик возвысил голос:
- Никогда! Даже если сдох, хрен ему, а не катафалки. Да я уборщице своей похороны дороже справлю, чем этому козлу.
Женщина в сером снова молча кивнула.

Ветер с Залива толкнулся в стёкла; полено в камине раскатисто треснуло, и на минуту гостиную наполнил запах сырого ольхового дыма.
- Детей его тоже надо бы... Подзабыть.

Ломтики Old Hollander, маслины Viko, пьяный трафарет Maccalan’s...

Толстый любил скобяной бизнес. Два ларька по приёму; контора на отмыв и авторазборка немецкой рухляди. Но больше всего ему нравились ключи: сувальдные, финские, английские... Открыть Толстый мог любой замок, просто ему это было не нужно - бизнес не тот.

- Ограничимся крестом. Ограду по безналу попроще сделают. Цветы... Ладно, давай спать
Женщина в сером вытерла руки вафельным полотенцем:
- Я в ванную, - и вышла, плотно закрыв за собой дверь.


Старик подождал немного, закинул руки за голову и закрыл глаза. Ветер, оставив окна, свистел в дымоход.
- А ведь думал, он будет как я, и...

Старик поёжился - ему показалось, что в доме стало прохладно.
- Включи отопление! - Крикнул он в закрытую дверь жене, но та не услышала - душ шумел.

Замок тихо клацнул - не щёлкнул, а именно клацнул. Еле слышно, как в стоматологии меняют сверло.
Тихо-тихо.
- Клац...
Сутулая тень скользнула в тонкую щель, замерла и стала с обоями в цвет.

... ладонью трепал белобрысую макушку, а он шёл. Впереди. По бескрайнему морю из тимофеевки, ревеня, щавеля под ногами, ныл зло овод. В кармане, полном земли, трудились навозные черви. Их брали, чтобы добыть живца. Лодка стояла, уткнувшись покатым носом в речной торф. Полчаса вычеркнутые из жизни полуналитой консервной банкой.
- Сухо!
- Отлично! Поплыли, сынок.
Вязкий июльский воздух тянул стрекоз вниз, усаживая на безразмерные листья кувшинок. Поплавки дрожали в полуденном мареве; над кудрявыми бошками ив плыли сахарные облака; где-то рядом стонала выпь; прошлое вышло всё, он ничего не помнил, кроме крючка, который так неожиданно впился в щеку.
Вот.
Это как раз то самое, что он так и не смог простить ему. Не то, что белобрысый добряк всегда делал наперекор его воле. Не то, что умел находить в облаках то, чего у него так и не вышло. И даже не то, что его сыну было насрать на амбиции, деньги и пафос.
Нет.
Он просто не простил ему тот случайный зацеп.

«М» - месть должна быть холодной.
В его мечтах она стала льдом девять. Как труп сына.
Только вот отчего так ноет рука.

Ненужный сбросил капюшон и подошёл к креслу. Не нужно было ничего объяснять -каждый из них понимал всё и видел свой путь.
Толстый любил ножи - благородную сталь не испугаешь ни словом, ни другой сталью. Поэтому, он и подарил Ненужному старый клинок. Как другу. Просто, чтоб был. На всякий случай...


По сути, в комнате никого не было: - мать так и объясняла зевающему врачу, что когда она вошла, окно было раскрыто, в камине визжал ветер, она никого не видела.
Старик сидел, укрытый пледом. Руки его слегка подрагивали, сжимая лакированные подлокотники. - Вон, смотрите, - бормотал он, часто поддёргивая нижней губой, отчего струйка слюны вытягивалась, становясь совсем тоненькой, - вон там, в углу он...

В углу корчились от смеха Толстый с Ненужным - всё вышло на пять.
А когда в дверь зашли санитары с носилками наперевес, вечер и вовсе стал томным; сладким; чудесным.

Тонкое лезвие вошло в тело, разрезав мышцы предплечья и разрывая артерию. И если это было взаправду, старик лёг бы скорчившись, подёргался пару-тройку раз для вида и дал дуба, откинув лядащие ноги.

- Но, это всё только сон, не правда ли, друг мой? - Толстый тщательно вытер тусклую сталь клинка о штаны.
- Ты просто всегда мечтал об этом, так ведь, да?

Ненужный согласно кивнул, пытаясь что-то сказать, но не мог - нож перерезал трахею и связки. Больше говорить было не о чем.

Он закрыл глаза и уснул.