Би-жутерия свободы 284

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 284
 
В голосе старика Энтерлинка слышались затяжные слёзы:
– Вы удивитесь, поэт, если я вам скажу, что эту песню я слушал в коме вместе с Гариком Жароном, он льстиво подпевал вам на хибру. На нашей новой родине она стала осанистым хвалебным гимном обитателей домов престарелых.
– Это для меня безрадостная новость, – грустно отозвался Опа-нас, – у меня подобного товара сколько хочешь – 2300 песенок.
– Но, может быть они по своим достоинствам не идут ни в какое сравнение с этой.  Советую, не пугайте людей. Огромные цифры, которые вы приводите и рассаживаете в рядах, отталкивают, не вызывая у слушателей ничего, кроме неприязни, а отзываясь лестно о себе, наживаете завистников и среди поющей братии. По неподтверждённым данным у вас их насчитывается, ой как в избытке. Учтите, мой друг, кандидаты в гении безумно раздражают завзятых бездарей. Хотя из других источников я слышал, что вы глянцевито выбритый бессеребрянник.
– Ну и что? Прикажете мне умереть идиотом с умным выражением на лице? Сам себя не похвалишь, ходишь как оплёванный. Эта поговорка досталась мне от юной поэтессы – моей бабушки Ханы Леи Лейбовны, урождённой Лисянской, а по паспорту Елизаветы Львовны Чижик в первом и последнем замужестве (см. раздел «Самоопределение прилагательных в предложении о замужестве»).
– Ну, как же, я её близко знал. Она писала памфлеты на фривольные темы и на соседей, преуспевая в последнем. Думаю, бабушка не очень бы обрадовалась, узнав, что вы президентствуете в «Клубе Интимных Встреч». Там она сделала из вас преуспевающего стоматолога, а здесь вы, бесхозный, чёрт знает, чем заняты.
– Возможно, но к сожалению вы, не знакомы с её кипучим кредо «Смотри, не ошибись, меняя деньги на человека!»
– Дорогой Опа-нас, у меня складывается о вас огрубевшее впечатление, как о самозабвенно пребывающем в состоянии непрерывного восторга и засматривающимся в неотразимое зеркало, настолько заметны ваши недоверчивость и проявление скептицизма.
– Это помогает мне писать юмор и задирать людей.
– Но набитая битком ткань из дураков в переполненных кулуарах вашего воображения может легко порваться.
– То, что провоцирует галдёж у галлов и одобрение удобрения у кхмеров, любезный мистер Энтерлинк, у утруссков не вызывает эмоций, так что я ничем особенно не рискую.
– Говорите вполголоса, нас могут подслушивать. Вы любите называть вещи своими именами, а этого делать не следует. И думаю, вы к тому же ошибаетесь, нельзя поднять то, что произошло. Хотя я не представляю судейско-иудейскую коллегию адвокатов вашей творческой деятельности, но моё пошатнувшееся здоровье позволяет говорить с вами в охренительном падеже, за которым я скрываюсь, как за каменной стеной. При моём состоянии здоровья,  откровение – мать облучения (некоторые принимают его за обучение, что никогда не поздно). Я был на собрании вашего клуба, когда Зося впустила в дом бродягу Бориса Политуру на клёвый, хорошо отциклёванный цикл лекций, в рамках «Непринуждённого в разнузданном». Глядя на него, у меня возник вопрос, нужны ли такие неуживчивые типы, как он, среди элитарных слушателей? И доступен ли ему вообще обсуждаемый предмет?
– Вы не правы, Арик, можно я буду вас так называть?
– Не возражаю, если откажетесь от манеры разговаривать со мной подавленным голосам христопродавца кальмаров. Надеюсь, что когда задушевно беседуете со стаканом, вы не перебиваете его?
– Конечно, боюсь порезаться. Поэтому обещаю, что приподниму туманную завесу, а заодно и посвящу  вас в семейную тайну. Борис Политура – врождённый каламбурист и дрессировщик экзотических обезьян, бывший хормейстер «Сводного хора каменотёсов» – мой сводный брат по мужской линии. И если он принесёт золотое яичко или Фаберже, мы с Зосей не сможем ему отказать в членстве. Устав не меняют, не путайте с понятием не отдохнув.
–  Не стану вступать с вами в полемику, Опа-нас, – раздосадованный Арик заговорил на отменном, никем ещё не отменённом утрусском языке, – лично мне ваш родственник не приглянулся. А не боитесь ли вы, что возмездие за несодеянное им всё-таки придёт, даже если ему придётся опираться на палочку?
– После возвращения оттуда вы говорите загадками, учитывая что Политура не девочка и не надувная кукла, – отметил Опа-нас.
– Более того, он  личность деградирующая, хотя и не ярко выраженная. Незнакомый с душем и принятыми нормами поведения ваш новоявленный родственник показался мне, опытному антиквару, земляным червём, промёрзшим до мозга костей.
– Вам это привиделось, Арик. Согласен, он не бесхребетен, хотя бы поэтому не стоит спешить относить его к разряду червей.
– Всю лекцию от него дурно пахло. Боюсь, Опа-нас, что ваша защита высосана из безымянного пальца макаки подвыпившим осьминогом и представляется мне зарисовкой из фильма ужасов. Но мне приятно слышать, что вера в хомо-запиенса – человека начитавшегося вас не потеряна и родственные неувязки крепки.
– Из беседы с вами, мистер Энтерлинк, проясняется, что вы страдаете от Альцхаймера или Альцгеймера, и то и другое правильно, всё зависит от того, на каком континенте мы беседуем. Похоже, вы блефуете, и куклы ваши лишь ширма. Признайтесь, что у вас есть нормальная женщина, в противном случае, к чему вам посещать мой «Клуб Интимных Встреч»? Тем более, что дебаты у нас приняли испорченный характер, который холодильник не спасёт.
– О, вы жестоко ошибаетесь, Непонашему. Одно другому не помеха. У меня отмечаются кратковременные просветления, правда, за ними следуют длительные провалы в памяти. Вы сами скоро в этом убедитесь. А женщины у меня на данном этапе нет, сами видите, никто наш разговор не прерывает и не вмешивается в него.
– Вы в футбол, случаем, не играете?
– Нет, но не прочь расписать с вами пульку.
– Странно, Арик, порой вы звучите велеречивым велосипедистом, крутящим по сумасшедшему педали у виска.
– Зато когда я находился в состоянии комы, толчёные идеи не покидали меня. Например, такая – ещё ни одному сторожу, преодолевшему неповоротливость языка, после «принятия» не удавалось спать на работе под открытым небом, закрыв его на переучёт.
– Вы уверены, что прогорклая старость не мешала вам?
– Ещё бы! Мои мысли и высказывания сродни вашим, находящимся в зоне недосягаемости простого читателя.
– Тогда поделитесь со мной другими, ведь могло так случиться, что этот разговор по телефону не состоялся бы.
      – Ошибаетесь, вещи у меня на вырост, а деньги я даю в рост.
– Вы слышали о неоправданной эвтонезии Геворкяна?
– Конечно – это отправка мучающихся от болей и  находящихся в коме на тот свет путём введения в организм смертоносных средств вместе с обейсболевающим. Но вы меня простите, рассуждать о смерти всерьёз я не могу, доктор сам недавно откинулся.
– Не повезло докторишке, его после восьми лет отсидки выпустили из тюрьмы на бижутерийную свободу. Поверьте, Арик, он бы вас, валяющегося в коме, ни за какие коврижки не пожалел.
– Плохо вы меня знаете. Я всегда считал, не этичным отжиматься на женщине, на которой раскладываешь пасьянс, и вообще зачем зря коптить глазурное небо, превратившемуся в растение. В общих чертах я приветствовал доктора Геворкяна – избавителя от болей, мучений и страданий. Он доказал, что в жизни  есть место здоровому образу смерти. Жаль, что эвтонезиолог не  опирался на предварительные опыты на себе. Пообещайте, что Вы не используете его концепцию себе во вред, что бы с вами, упаси Боже, не случилось. Откровенно говоря, мне нравилась ваша бабушка, а из художественных произведений картина  «Бурлаки» Илюши Репина, потому что на ней все тянули лямку, как я. 
– Наши симпатии совпадают, мне тоже нравилась моя бабушка. Я чувствую, как к вам постепенно возвращается Альцгеймер.
– Вы прорицатель, Опа, достойный порицания. Скажу по секрету, я участвую в разработке методики выведения из заточения птенчика из яичка мэра Апломберга. Он поддерживает во мне веру в равноценность глупости с уравниловкой. Ведь не даром же он перебрался с 46 на 21 место самых богатых людей в Гомерике.
– Простите ему огрехи в суждениях, и финансовых операциях без анестезии, мистер Энтерлинк. Прожжённый в нескольких местах делец тоже тварь Божья. Мы огорчаемся, когда тучи заволакивают чистое небо за угол, поэтому и своевременный развод с Апломбергом будет оправдан в Высшей инстанции. Ручка, записывай!
– Я также репетирую прощание с выточками на кукле, которую от пупка до подбородка знаю как облупленную, – нашёлся Арик.
– Невероятно, какой у вас проницательно-изворотливый ум!
– Учусь вывязывать узлы на галстуке, глядишь, возьмут юнгой на корабль, не то буду питаться интеллектуальной требухой в домашней атмосфере с минимальными добавками выхлопных газов на моём нелёгком пути – из ванны на кухню. И самое любопытное, я обратил внимание, что к 80 годам наступает самоотречение от благ ментола, спиртного, сладкого и самоотстранение от тел, хотя руки всё ещё тянутся к прелестям на призывных пунктах любви.
– Всё, что вы мне сообщили, в особенности последнее, мистер Энтерлинк, даёт мне повод с полной ответственностью ощутить себя архитектурным излишеством, стоя особняком или башней, и не демонстрировать своё вокальное мастерство.
– Премного вам благодарен, Опа, за понимание хода моего заболевания – сгусток мыслей, тот же тромб. Да, чуть не забыл, я также материально помогаю комку при сухости в горле в путешествиях по желудочно-кишечному тракту. На финишной Прямой ловлю его, как лоха, на надувную подсадную утку для стационарных  больных, не желающих пользоваться пластиковыми суднами, теперь выпускаемыми  на свободу Сёмой Купоном.
– Ваша информация, Арик, интересна и впечатляюща. Я просто теряю дар речи. Моя следующая баллада будет всецело посвящена ей и лишению невинности по разработанной традиции.
– Зачем  подвергать слушателей эпидемическому испытанию заскорузлым смехом. Давайте обдадим их Жан-Мишель Жаром с его офранцуженными композициями в стиле немецкого Techno.
Опа-нас, по примеру Александра Сергеевича занимавшийся поэтическим столпотворением, ощутил как по его гениталиям пробежал 25 градусный мороз. Это напоминало лютую стужу, в которую Зося подарила на рождественский праздник «Освобождения от кредитных карточек» распашонку его мечты и чёрные с золотыми блёстками трусы навыпуск, выполнявшие роль парашюта. К несказуемой радости Зоси трусы оказались ему к заднему месту и не совсем соответствовали его «Фаберже», и это в тот момент, когда восторженный поросёнок, вынесенный на блюде счастливой от выгодной покупки Зосей, сохранял преподавательское к столу рыло.
– Скажите, Арик, а болезнь Альцгеймера заразная?
– Зараза всегда заносчива, вот только кем? Не стану разубеждать, что ваши опасения беспочвенны. Жду вас у себя одного, без Зоси, с нетерпением. Сегодня я закрыл форточку, и скворец влетел мне в копеечку. Выковырять его оттуда у меня не хватает силёнок. Вот вы мне и поможете. Приходите, когда стемнеет, вас поджидает сюрприз – «Вечер вальса надувных кукол». С вашим приходом увеличится потребительский рынок. Кстати, я подобрал для вас партнёршу. Она, конечно, не «Анна на шее». Но я знаю командира беспилотного корабля, на котором ловко сидит «пилотка». Спешите, не упустите своего счастья. Писатель-эрот Амброзий Садюга давно на неё оловянные плошки глаз положил. Придут также наблюдатели из благовинительного общества «Враги холестерола».
– Что скажет моя Зося? Когда по субботам шлюзы её век не могут сдержать потоки слёз, она посещает врача-ревмятолога.
– А вы её во всё посвящаете? Я был о вас худшего мнения. Так мы с куколками  ждём ваших поэтических директив с нетерпением.
– Непередаваемое вам спасибо, мистер Энтерлинк. Прежде чем принять столь ответственное решение, мне не придётся подумать, но я всегда готов отправиться за вами туда, откуда вы недавно вернулись. Вы меня хорошо знаете. Мне плевать, будут ли посмертно в мою честь произноситься поизносившиеся тосты, и мне всё равно с какой высоты пьедестала меня сбросят, если вознесут. Я же не женщина – товар, разбираемый любопытством. Но безумно хочется, чтобы меня читали и слушали с упоением, – завершил Опа-нас.
В комнату вошла разрумянившаяся Зося. Учитывая её восприятие чужих мужей в отрыве от семьи двумя руками, она завела скользкий разговор, насыщенный дотошными расспросами, считая прямодушными только отдушины деревенских печек:
– С кем это ты там так самозабвенно разговаривал?
– Да так, с одним старым поклонником.
– Хочет купить книгу с автографом, скотина?
– Издеваешься, старая грымза?!
– Может он приобретёт один из твоих 70 компактных дисков?
– Над фонотекой измываться изволишь немеренно?
– Мы с компактов скоро есть будем. Давеча мыл посуду и опять сервизную тарелку расколол, недоделок-блюдолиз.
– Новую купишь, не разоришься. Вчера ты вела себя как садистка: пролила кровь помидора, содрала шкуру с невинного банана и теперь собираешься выковырять глазки из картофеля.
– Дубина ты плодоносная, питаешься фантазиями. Запишу-ка тебя к проктологу Гуревичукусу родом из Прорехово-Зуева, филателисту по марочным винам. Он тебе быстро вправит захламлённые мозги в анус, чтобы не петушился. Он, как и ты – поклонник кофе. На стене его кабинета висит картина в раме, Изи Ай-Вазяна «Армения без Изъ-Яна», изображающая перевод железнодорожных стрелок в смену поясов времени. Всякий раз, когда доктор напивается в стельку, он ложится под рамой в ожидании «Экспрессо».
– До чего же ты, Зоська, въедливая. Сам знаю, что никто лучше него не выковыривает из деревянных задниц барабанную дробь. Сколько тебе объяснять – будет и на моей улице... А с мозгами ты чуток запоздала, концы отдал твой проктолог в бассейном безмолвии. В остальном я без твоих советов разберусь и как-нибудь восполню образовавшийся денежный дефицит в семейном бюджете.
– Ещё бы, ты у нас гениалиссимус, а гениев только в летаргическом сне или после смерти признают. Что, к стулу приклеился, думаешь, тебе золотое яичко или Фаберже какое притащат? Накося-выкуси, дураки повывелись. Хотя, сходи в ванную, может, разглядишь горящий взгляд пожарника в зеркале, тогда и разбираться тебе предстоит не во многих вопросах, а в куче пепла. Просто поразительно, насколько мне не везёт. Понимаю, во всяком производстве случается брак, но чтобы такой неравный, что даже покровительница Ночь бессильна, чем-либо помочь – это удивительно.
– Успокойся, мне сейчас по телефону сказали, что я неотразим. А с тех пор, как ты не отдаёшь должное деньгам, а в еде белкам, то насыщенные жиры с вешними углеводами обиделись.
– И ты в том числе?
– Не отрицаю, если наживка – человек, то на вдовца и зверь бежит, я в этом недавно воочию убидился, на биде глядя.
– Плохо, о бабе, отзываешься, Опа-нас, хотя все мы хорошо знаем, что тебе нравится перфокарта её кружевной блузки, подчеркивающая коричневые соски, венчающие вершины её холмиков, твоя задача, как автора, вызывать удивление, возмущение, улыбку. Тебе не простят пикантных подробностей, в которых ты прокладываешь начало концу и старт финишу, рассчитывая беспрепятственно пользоваться писательской славой, как домашними удобствами, – в глазах Невозникайте прочитывался облегчённый вариант бижутерийного романа, изложенного на сотнях страниц.
– Продолжай себе вдоволь молоть языком, но учти, что я не проигрыватель жизни, поддерживающий постоянную скорость пластинки мерцающим стробоскопом. Я не соскальзываю с заигранной пластинки, удерживаемый антискейтингом, поэтому не обречён на потрафливание женским капризам! Опа, – обстановка в доме напоминает накалённую атмосферу бесплодной Сахары. Навязываемый порядок – это камера преступления, в которую ты меня пытаешься привести, где производное такой системы – произвол. Не лучше ли нежиться на солнышке и гадать? Признаюсь, в этом что-то есть, когда я смотрю на пухлые бумажники, рассованные по чьим-нибудь труднодосягаемым задним карманам.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #285)