Глава 4 Скверное начало дела

Пётр плохо спал этой ночью, его мучила тревога касательно дела. Он раздумывал, сможет ли он всё сделать правильно, не дрогнет ли рука, ни проявит ли он малодушия в решающий момент. Что будет дальше: каторга или подполье. Было ещё что-то очень важное, пожалуй даже самое важное, то, в чём Пётр боялся признаться даже себе. Всё это наводило чёрные тучи на его разум. Но был и свет, который разгонял эти тучи. Он будет не один, рядом с ним будут единомышленники... Да что там - друзья, которые поддержат его, которые верят в него. Даже только одна ответственность перед ними, само то, что он не может оплошать, не оправдать этой веры не даст ему проявить слабость.
Кое-как он всё-таки смог заставить себя поспать пару часов, после чего вышел к завтраку.  Николай Степанович, как обычно, за завтраком разговаривал обо всяких глупостях, причём ему вовсе и не нужен был собеседник в этом деле. Сегодня это полностью устраивало Петра, который лишь ковырял ложкой овсянку, хлебал чай, да думал о своём. До его сознания лишь отдалённо долетало, что Николай Степанович сегодня будет весь день занят, так как хочет повидать детишек какого-то из своих старых сослуживцев, которые находятся здесь проездом. Впрочем, это не сильно интересовало Петра, он был слишком погружён в свои тяжкие мысли.
Когда же Николай Степанович внезапно упомянул о бале маскараде у Заборской, то Петр даже вздрогнул и в тревоге вернулся к реальности.
- Ты же поедешь? Катерина Дмитриевна о тебе справлялась-с. Одевайся только теплее, на улице бр-р... Морозец. И аккуратнее с вином и женщинами - это самые опасные вещи во вселенной, знаешь ли, могут завести в такие дебри-с, откуда и выхода не найдешь, - и он продолжал в том же духе.  Петр лишь глубоко вздохнул от того, что так отреагировал на очередной папин вздор. Николай Степанович заметил это, замолк, а затем внезапно посерьёзневшим тоном сказал: - Петруша, бороться с несправедливостью и подлостью - это правильно. Нельзя мирится, нельзя идти на компромиссы с совестью и прощать несправедливость никому, пусть даже и царю, потому что именно так и рождаются тираны, когда хорошие люди отворачиваются и замолкают. Но... пуще чем другим, несправедливость нельзя прощать себе. Всегда строго и честно суди себя, будет ли то, что я делаю правильно? И только когда сможешь ты твёрдо ответить "да" самому себе, решайся и действуй, - он помолчал, с минуту пристально глядя на  Петра, а затем тем же весёлым и непринужденным тоном, каким говорил до этого, произнёс: - Но смотри сколько уже времени! Мне пора-с ехать! Ванюша, экипаж готов? - окликнул он слугу, и получив утвердительный ответ, сказал: - Ну, тогда увидимся вечером, Петруша, и не забудь то, что я сказал про мороз и одежду!
Он подмигнул Петру и вышел. Тот же остался потрясённо сидеть на своём месте. Слова отца его сильно взволновали. Тайная тревога, та которую он так усердно отгонял, теперь воплотилась простой мыслью, коловшей хуже самого острого ножа: "Правильным ли будет всё наше дело?". Пётр не мог понять, как отец узнал самые тайные его переживания, которые он бережно скрывал даже от самого себя. Он даже задумался о том, что отец может знать об их деле, но тут же решительно отверг эту мысль, так как о плане было известно лишь четверым. Отбросив это он снова вернулся к размышлению о том, будет ли справедливо то, что они собираются делать. Со стороны дела народного освобождения, дела революции выходило вроде бы, что он прав. Ведь губернатор был, несомненно, уже по долгу службы, представителем и распространителем на местном уровне пропаганды, идей, а также воли правительства, шестерёнкой в механизме власти деспотизма, угнетения и эксплуатации человека человеком. Но, с другой стороны, Петр не знал, что это за человек, а значит, если с масштаба глобального перейти к масштабу человеческому, тут ответ был уже однозначный: "Нет, я не прав".
- А чёрт! - воскликнул Пётр в отчаянии. - Всё слишком сложно! Думай не головой, а руками. А лучше вообще не думай. Отступать уже, в любом случае, поздно.
Он встал и вышел из столовой. Промаявшись весь день, перепробовав около двадцати различных занятий, он наконец облегченно заметил, что стрелки часов доползли-таки до трёх часов и можно начинать собираться. Он облачился в новенький фрак, надел синюю тканевую маску, а в карман же заложил запасную чёрную маску, а так же кусок ткани того же цвета, которую он планировал повязать на голову, чтобы не так бросаться в глаза со своей светлой шевелюрой.
В пол пятого он уже ждал Фёдора в экипаже на условленном месте, но тот  отчего-то не появлялся. Пётр провёл в ожидании порядка двадцати минут, он уже начал боятся, что случилось нечто плохое. Ему стало думаться, что, возможно, Фёдора арестовали жандармы, каким то невероятным образом прознавшие обо всём, а теперь допрашивают, и теперь надо в срочном порядке его выручать. Пётр даже вышел из экипажа и принялся ходить взад-вперёд, оглядываясь.
Внезапно он увидел Фёдора, и ему сразу стала ясна причина его задержки. Он шёл, покачиваясь, в стельку пьяный. Одет он был во вчерашний сюртук, который к тому же был теперь чем-то облит. Рядом с ним шёл мужичок в таком же пьяном состоянии, у него было жёлтое лицо испитого человека. Одет он был в рваное, а на ногах его красовались дырявые лапти.
- Перуша... вот и я! - промычал Фёдор и попытался обнять Петра, но тот ловко увернулся.
- Что вы делаете?! -   в отчаянии возопил Пётр. - Вы пьяны!
- Не страшно... - отмахнулся Фёдор. - П...ехали... П... ехали говорю... Шлёпну я... ик... губершмубера...
Пётр в ужасе оглянулся на пьяного мужичка, но от, видимо, не сильно понимал, где находится, не только смысл последних слов Фёдора.
- Никуда вы не поедете в таком состоянии, - начинал злиться Пётр. - И вообще кто это?
- О... это... это мой новый друг.... луший... он третьим будет... воин в душе... - он повернулся к пьянчужке. - Воин?
- Только для битвы я был рождён... - завопил противным голосом пьяный мужчинка.
- А?! - снова повернулся Фёдор к Петру. - Каков дух? Ему... самое место.. в крушке... кружке...
- Слушай сюда, пьяная морда, - Пётр схватил Фёдора за руку, подтащил его к себе, чтобы шептать в самое ухо. - Идёшь сейчас домой и отсыпаешься. Если ещё что о кружке или о нашем деле ляпнешь - лично шкуру спущу. Ты нам всю операцию под угрозу ставишь, понимаешь ты это или нет?
- Прости меня, Перуша... - тоже зашептал Фёдор и из глаз его брызнули пьяные слёзы. - Я же всего капельку для храбрости выпил... а то страшно же было... очень страшно.. А мне коли в рот попало... то всё... конец... - тот внезапно привлёк Петра к себе, как бы обнимая, и тот почувствовал, как в его карман положили что-то. Затем Фёдор побежал прочь, шатаясь и крича. - Позор мне! Позор!
Пётр сел в экипаж и сказал извозчику ехать к Заборской. Затем он засунул руку руку в карман и нащупал в нём револьвер, как и ожидал. "Ну что же, хотя бы об этом не забыл," - подумал он. Теперь он остался один, без подстраховки, всё было нужно делать самому. Операция усложнилась, но ещё не была провалена. Всё теперь зависело только от него. Начиналось скверно.
Когда Пётр подъехал, то уже стемнело. Длинное двухэтажное здание было ярко освещено, сияя ярким маяков в море тьмы осенней ночи. Из него доносилась торжественная музыка. Проезжая мимо тисовой аллеи, он заметил, как от мрака отделилась фигура и приподняла шляпу котелок в знак приветствия, а затем снова исчезла во тьме. Затем, подъехав поближе, он увидел в отдалении от многочисленных экипажей гостей Филиппа, который укатываясь в полушубок, шёл по дороге в обход усадьбы, с фонарём в руке. Он как будто бы нёс в руке какую-то длинную трубу, что показалась Петру чрезвычайно странным, но он решил, что ему показалось. Он был очень рад, что остальные его товарищи на своих местах.
Пётр вошёл внутрь шикарной бальной залы. Её и так не маленький размер увеличивался за счёт огромных, от пола до потолка, окон на стенах, между которыми висели такие же огромные зеркала, друг напротив друга, создавая зеркальный коридор, иллюзорно расширяющий пространство. Зала ярко освещалась огромной богатой люстрой.
Пётр пришёл одним из самых последних, буквально за несколько минут до самого открытия бала, поэтому все пространство залы было уже заполнено гостями, одетыми в самые элегантные и дорогие костюмы и в самые восхитительные и пышные платья. Между гостями шныряли с невероятной скоростью и манёвренностью слуги с закусками и бокалами с шампанским, и лишь невероятный профессионализм позволял им избежать столкновений. Всё это движение напомнило Петру вскрытый улей с пчёлами, который показывал ему Филипп, когда писал какую-то научную работу. В самом конце залы, на возвышении сцены расположился оркестр, который играл что-то торжественное. 
Пётр протянул пальто, шляпу и перчатки подоспевшему лакею. Другому же он хотел было протянуть приглашение, но тут на него обратили внимание. Недалеко от входа стояла не очень молодая, сорока пяти лет дама, которая, небезуспешно, прилагала все усилия, чтобы не дать своей красоте угаснуть. Пудра и тушь, масла, притирки и духи - всё шло в ход. И это давало результат - она до сих пор приковывала восхищённые взгляды. Способствовали этому и шелковистые длинные рыжие волосы, которые сейчас были собраны в сложную структуру причёски. Она была одета в воздушное, пусть и немного старомодное, бежевое платье, а на лице была изящная маска, украшенная перьями. С ней разговаривал какой-то лысеющий мужчина средних лет, однако, заметив Петра, она тут двинулась к нему, оставив говорившего в недоумении.
- Не мерещится ли мне? - сказала она шёлковым голосом, под стать всему её облику. - Неужели сам Пётр Николаевич Александров во плоти решил почтить меня своим обществом, - она сделала знак лакею, чтобы тот оставил Петра в покое.
- Здравствуйте, Мария Ефимовна. Замечательно выглядите, как и всегда, - сказал Пётр и поцеловал протянутую ручку.
- Льстец, - улыбнулась, показав жемчуг зубов Заборская. - Однако, вы действительно меня удивили и сильно порадовали меня. Приглашая вас я даже и не думала, что вы придёте. И это очень приятно. Теперь вся элита прогрессивной молодёжи N-ска у меня под крышей! О, вам понравится! Будут читать свои произведения поэты-прогрессивисты. Сам Разумовский обещал представить свой новый стих "пустота в головах и желудках России". Удивительно, правда? А ещё в перерывах между танцами этот немец Штейнберг обещал представить свою "музыку диссонанса". Так что мы вовсе не так старомодны, как вы бы могли о нас подумать. И, вообще, - сказала она переходя на доверительный шепот, будто бы намериваясь посвятить Петра в тайну. - я взяла на себя священную миссию примирить нашу прогрессивную молодёжь с консервативной почтенной сединой. Для этого даже губернатора позвала.
- Это, несомненно, достойная цель, - ответил Пётр таким же шёпотом, думая про себя, что с таким же успехом можно мирить кошку с собакой просто заперев их в одной комнате. - А с губернатором я бы пообщался.
- У вас будет такая возможность, - с гордостью заявила Мария Ефимовна. - О, кстати, об общении, Катерина Ивановна уже где-то здесь, вам бы пригласить её на танец, - с  хитрой улыбкой произнесла Заборская. - Но, прошу меня простить, пора уже начинать! Наслаждайтесь вечером!
И она направилась к сцене. Оркестр заиграл тушь, предвещая начало вечера. Пётр же пробрался сквозь толпу к уборным. Там он снял маску и убрал её в карман, надел другую, а волосы спрятал под кусок чёрной ткани, которую повязал на голову.
Затем он вышел из уборной, как раз в том момент, когда Лавр Константинович на лице которого красовалась театральная маска короля, читал торжественную речь, написанную, к слову, Павлом. Петр стал протискиваться к сцене, аккуратно, чтобы не привлекать лишнего внимания. В его план входило не в коем случае не потерять губернатора из виду, после того, как тот закончит речь, и перехватить его при первой же возможности. Петр остановился недалеко от сцены у стены. Вскоре губернатор закончил, раздался гром аплодисментов. Затем он передал слово Юлии Ефимовне и стал сходить со сцены. Пётр уже дернулся было идти к нему, когда услышал рядом с собой приятный и знакомый женский голос:
- Здравствуйте, Пётр Николаевич.