СА. Глава 23

Каждые десять дней мы ходили в баню («Каждый год мы с друзьями…» ну и т.д и т.п.) Поход в баню был приятным времяпровождением. В учебке это была тягостная процедура. Гнали в шею, давали огрызок хозяйственного мыла и сырые полотенца; и застиранное до цвета сигаретного пепла сменное нижнее бельё; иногда оно попадалось драное и напоминало половую тряпку. Мыться нужно было с такой скоростью, словно в бане был пожар, огонь уже охватил всё помещение, а перекрытия вот-вот должны рухнуть.

 Иное дело было в нашей «карманной» части. В баню шли хоть и строем, но в развалку, каждый со своим персональным мылом и персональной мочалкой, а то и полотенцем. Мылись как римские аристократы, ведя по ходу дела разнообразные беседы, в основном о достоинствах и недостатках бани (мы ходили в городские бани и не всегда в одни и те же) и, конечно, о главных мужских достоинствах.
- Мамонт бугай какой, а член – пимпочка, прыщ, как у ребёнка, - говорил Перетулин Петрову.

- Да и у Вовчика Туптало тоже пипетка, - отвечал Петров.
- Чем толще тело, тем меньше это дело, - хихикал Перетулин.
- Зато Рубаха худой как спичка, а елдак будь здоров, - включался в беседу Сидоров.
- Ну Рубаха у нас вообще сексуальный гигант, всех местных страшных лабусок перетоптал, - веселился Перетулин.

Фестивальное настроение набирало обороты. И тут они принимали решение окатить Мамонта из трёх тазиков холодной водой. Тихонько подкрадывались и по команде «три» обрушивали на бедного Антонова ледяной водопад. Он швырял в них пустые тазики, матюкался и угрожал. Но эта клоунада только поддавала смеху в бесшабашно-цирковую обстановку. После того как эмоции чуть подостывали, Антонов готовился к реваншу. Его страшная месть всё-таки хотя бы кого-то одного да настигала. И тут начинался праздник водообливания, как на Новый год в Бирме.
 
И всегда это начиналось с Мамонта. Виной этому было его тело. Оно внушало отвращение. Так же как и лицо вся поверхность кожи Антонова была покрыта прыщами разных размеров. Но больше всего их было на спине. Они образовывали там настоящий панцирь. Мне больно было смотреть на это. Он, видимо, чувствовал, что я единственный, кто по-настоящему сострадал ну если не горю, то во всяком случае, большой его неприятности. Поэтому он только меня просил тереть ему спину.
После бани настроение у всех повышалось и все вспоминали о пиве. Но увы, подобное удовольствие можно было позволить себе только ночью, после похода на «точку», а пока всё ограничивалось мечтами и ностальгией. И ностальгией не только по пиву, но и по дому. И дорога в часть превращалась в «вечер воспоминаний».

Наша телеграфная ЗАС была «государством» в «государстве» 19032. У кодировщиков, например, тоже была своя комната, но туда целый день шастали во-первых, мы с телеграммами, а во-вторых офицеры сверяться с маршрутными картами. У пеленгаторщиков вообще не было своего угла – только пеленгаторная будка за полкилометра от ЦУПа. Туда им полагалось ходить два-три раза в сутки.

 У радистов был открытый зал вообще без дверей, а у телефонистов была маленькая каморка, в которой и муравью было тесно. И лишь телеграфисты имели отдельное помещение с кодовым замком. По меркам маленькой в/ч там было где разгуляться. Главное – там было много места для устройства всевозможных тайников, где мы хранили разные запретные вещи: накопительные бутылки для спирта, гражданскую одежду (полный комплект, начиная от трусов и заканчивая туфлями), гитару, проигрыватель, пластинки к нему (в основном шлягеры тех лет: Юрий Антонов (его «Белый теплоход» мне набил оскомину), «Весёлые ребята», «Самоцветы», «Песняры» и ещё что-то), художественную литературу (в том числе и самиздат сомнительного, мягко говоря, содержания, например, переделанный порно-Евгений Онегин), фотографии, цветные карандаши, краски и прочую канцелярию для создания (создания, как звучит-то!) дембельских альбомов.

 Кстати, именно последним этим созданием я и не занимался, в отличие от всех. Я убивал время на заполнение записных книжек своими крупными каракулями. Бумагомарание предпочитал и предпочитаю всем другим видам энтропии. Впрочем, некоторые тоже любили попортить белые листы записных книжек, но в гораздо меньшей степени. Эту страсть к ведению записей хорошо знали офицеры и поэтому периодически устраивали проверки на выявление и изъятие блокнотиков, таящихся в карманах солдатских гимнастёрок.

 В учебках такие налёты оканчивались уничтожением солдатских миниатюрных манускриптов. Правда, многие из них заслуживали подобной участи, потому что писали там всякую чушь, как уже говорилось: «По воле бога и небес служу я братцы в ВВС» и рисовали всякие крылышки, самолётики и солдат в кирзачах в виде ангелочков; или такое шедевро: «Дембель неизбежен как восход солнца» с пририсовкой всяческих видов солнц, грузно выползающих из-за горизонта с обязательно острыми и агрессивными лучами; или как вариант: «Дембель неизбежен как крах капитализма». Ну что здесь нарисуешь кроме Карла Маркса и других классиков м.-л.-ма? Разве что толстого буржуя с красноармейским штыком в животе. Но эта плакатность 20-х была уже анахронизмом. Поэтому под этим афоризмом (скорее антиафоризмом)  никто ничего и не рисовал.

Однажды на узел связи приехала проверяющая комиссия. Цукринович на разводе волновался, нервничал, хотя изо всех сил пытался этого не показывать.
- Чтобы всё было по уставу. Строго соблюдать форму одежды. Отвечать на вопросы кратко и ясно. Не бэкать, не мэкать. Вызубрить матчасть, про уставы я уже не говорю – вы их давно должны знать на память. И чтобы в карманах гимнастёрок ничего не было лишнего. Носовой платок и всё. Все блокнотики с дурацкими записями убрать! Если проверяющий у кого-то обнаружит записную книжку с этим идиотским «Дембель неизбежен как крах капитализма» - пять суток гауптвахты в одиночке обеспечено, клянусь.

Я принципиально не хотел прятать свой блокнот. Там не было всяких расхожих армейских прибауток и лозунгов. Как носил я его в левом нагрудном кармане, так и продолжал носить.

Проверяющий, полковник, солидный мужчина с умным располагающим лицом, вошёл в телеграфную ЗАС в сопровождении ещё двух незнакомых офицеров и Цукриновича. Задав пару каверзных вопросов непосредственно по службе, на которые я достойно ответил, он обратил внимание на мой оттопыренный нагрудный карман.

- А это что у вас там рядовой Зарницын?
- Записная книжка, - не моргнув глазом, сказал я.
Цукринович сначала побагровел, затем позеленел и наконец стал бледно-серым, как давно небелёный потолок телеграфной.

- Покажите.
Я спокойно и даже с некоторой гордостью протянул блокнот проверяющему, подарив невинный взгляд Цукриновичу. Тот же мне ответил взглядом белой акулы.
Пролистав несколько страниц, проверяющий с приятным удивлением наморщил лоб и поднял брови.

- Интересно, интересно, - полковник посмотрел на меня с любопытством и уважением (в то время как взгляды Цукриновича напоминали стаю акул, которая всё увеличивалась и увеличивалась, будто рядом плавал тяжелораненый окровавленый кит).
- Вот вы записали здесь, - полковник указал на страницу в блокноте, - изречение Горация: «Не всегда Аполлон держит лук натянутым», как вы это понимаете?
- Не всегда нужно напряжённо работать, - слегка пожав плечами, ответил я, -  можно иногда и расслабиться.

- Может быть, но я не согласен с Горацием, - совершенно серьёзно и с элементами строгости сказал проверяющий. – Нужно всегда держать лук натянутым, нужно всегда быть бдительным, особенно если это касается армейской службы.
- Так точно, товарищ полковник, -  выпалил я, - но человек ведь не машина, - немного тише, но уверенно добавил я.

- Да, я согласен, здесь есть о чём поспорить, -  улыбнулся проверяющий, - и всё же мы не имеем права терять бдительность.
Он вернул мне записную книжку и обратился к Цукриновичу:
- Замечательные у вас бойцы, Анатолий Вениаминович.
Цукринович сиял как Феб-Аполлон, мчащийся на солнечной квадриге.
Проверяющий вежливо попрощался, и дверь телеграфной закрылась. Но через пять минут она вновь распахнулась. На пороге стоял цветущий Цукринович.
- Молодец Зарницын, объявляю благодарность, так держать! Проверяющий остался доволен, а тебя похвалил персонально.

- Рад стараться, товарищ подполковник, - отчеканил я.
На следующий день на разводе он изливал словесный сахарный сироп по поводу завершившейся проверки и поставил меня в пример бойцам, мол, если уж что-то пишите в блокнотах, то пишите так как Зарницын. С тех пор на мои записные книжки уже никто не мог покушаться.