СА. Глава 26

В сержантской учебке я ни с кем не общался, но всё же некоторых ребят запомнил. Фамилия, которая первой вклинилась в память звучала: Кукурудза. Я даже специально заглянул в список: чисто филологический интерес – как пишется эта фамилия через «дз» или «з». Парень, её обладатель, был высокий, белобрысый и с уникальным черепом в точности напоминавшем кочан кукурузы. Ещё двоих Потапова и Караваева я запомнил по караульной службе. Всё. Больше ни одной фамилии вспомнить не могу просто потому, что вообще ни с кем не контактировал.

 Я держался отстранённо. Общаться не хотелось. Я вообще по натуре интроверт, а тут ещё меня так обломали и вырвали из уже обустроившейся службы опять в среду учебного подразделения. Я полностью ушёл в себя. И постоянно писал стихи. Да, продолжал писать не смотря на все заверения Пегого помешать мне в этом. Я бы продолжал писать стихи даже в гробу, даже в аду, сидя в котле с кипящим маслом. Даже черти с раскалёнными вилами не смогли бы мне помешать, не то что какой-то там Пегий со своими банальными угрозами.

Но как я ни старался оставаться в гордом одиночестве, мне это не удалось. Однажды нас послали на работу – как всегда что-то рыть-копать. Во время небольшого перекура ко мне подошёл интеллигентного вида парень в очках. Надо сказать, что в полку связи вообще служило много ребят с плохим зрением. Я тоже не блистал стопроцентным, только очки не носил. Пока мог обходиться без них. Может именно поэтому в армии я и «посадил» сильно зрение. Семь лет спустя очки мне всё же пришлось надеть.

Я и раньше заметил этого парня. Он был не такой как все, Как белая ворона. Но у меня даже и мысли не было с ним знакомится. Среднего роста, с тонкими чертами лица, с умным взглядом и с манерами человека, явно воспитанного не в пролетарской среде. Он казался намного старше всех остальных. Так оно и было. Ему уже было двадцать семь, тогда как большинству девятнадцать-двадцать, в том числе и мне. Звали его Сергей Леднёв. Откуда родом он был я не помню, но последним местом жительства его была Горловка Донецкой области. Последним, потому что он жил и в других городах, так как отец у него был военным, а офицеры Советской Армии, как известно, не обитали на одном месте долго. Окончил он Горловский институт иностранных языков, английский факультет. После этого его загребли в армию на полтора года.

Сергей спросил у меня что-то совершенно необычное для армии, не связанное со службой и даже с гражданской жизнью. Может из области литературы или музыки. Конечно, я не мог не откликнуться на подобную для армии экзотику. Завязался разговор. После этого мы общались постоянно. Однажды мы вдвоём в наглую уселись в ленинской комнате и включили телевизор. И стали смотреть. Телевизор можно было включать только с разрешения сержанта. Но мы проявили неслыханную дерзость. Через минут двадцать прискакал Пегий, словно апокалиптический всадник на пегом коне, и разразился жуткой словесной диареей. Ну что ж – помыли полы, зато сознание тешилось самим фактом выхода за душные рамки учебки. Вскоре мои контакты с Сергеем стали регулярно прерываться караулами. Получалось так, что мы не попадали в один и тот же караул.

Караульная служба – это особый этап моей СА-одиссеи и заслуживает отдельного рассказа. В начальной учебке я вообще в караулы не ходил и поэтому о них имел смутное представление, почерпнутое только из устава караульной службы. Все мои наряды, как очередные, так и внеочередные, ограничивались кухней и казармой. Другие ходили и в карулы, и дежурными по КПП, а вот мне не довелось, о чём я не собирался горевать. Познать «счастье» караульной службы мне всё равно пришлось. Оказалось, что караул дело серьёзное и тяжёлое. Особенно гарнизонный. Но обо всё по порядку.

Первый мой караул был внутренним по охране территории полка связи. Два часа стоишь на посту, два часа бодрствуешь, два часа спишь (не раздеваясь) и опять на пост. Выстоять сто двадцать минут не так-то легко, особенно не двигаясь возле полкового знамени в штабе полка. Этот пост был самым ответственным. На него отбирали самых спокойных, уравновешенных, дисциплинированных, отличников боевой и политической подготовки. Слава богу, я не входил в их число.

 Торчать два часа как истукан в жаркой парадной форме (которую предварительно надо было ещё отгладить, а глажку я терпеть не могу) на виду у первых лиц полка – нет уж увольте. Моргнул, кашлянул, икнул, пёрнул – и всё, горя не оберёшься. Мало того, что по всей иерархической лестнице тебя будут сношать, так ещё и насмехаться будут. Правда, другие посты были тоже не «малиной».

 Особенно пост, где была дырка в заборе, через которую весь полк ходил в самоволку. Здесь нужно было ухо держать востро, особенно ночью. Через дырку эту на территорию полка мог проникнуть ведь кто угодно, а попробуй в темноте разбери кто идёт солдат-самовольщик, офицер, спешащий на «точку» за водкой или кто-то левый, злоумышленник какой-нибудь, или, не дай Бог, террорист. Конечно, слово «террорист» в то время было не общеупотребительно, но вот слово «диверсант» повторялось постоянно.

 Диверсий реально опасались, и меня очень удивляло как при этом смогла существовать дыра в полковом заборе, о которой все прекрасно знали. Нас постоянно инструктировали, что несём мы службу в Прибалтике, где есть элементы, относящиеся к советской власти, а соответственно к Советской Армии крайне отрицательно, и поэтому возможны не только провокации, но и диверсии. Нам так и говорили на инструктаже перед заступлением в караул: при обходе территории не подходите близко к забору, ибо в часового могут бросать камни. И бросали. Лично в меня один раз полетел увесистый булыжник, но мимо.

Пришлось мне один раз стоять и на посту с дыркой. Один раз это не значит только два часа, один раз – это целые сутки через каждых четыре часа. Благо всё обошлось без эксцессов. Самовольщиков было много. Мне казалось, что весь полк бегал всю ночь туда-сюда. Напряжёнка была ещё та, причём усугублялась она ещё моим плохим зрением. Облегчало труд часового на этом посту только одно: самовольщики, которые сами неоднократно стояли на этом посту, всегда подавали сигнал караульному, избавляя его от бесконечного вопроса: «Стой! Кто идёт?» В противном случае, несчастный часовой превратился бы в попугая, тупо твердящего одно и тоже.
Неприятные казусы всегда происходят неожиданно. Казалось бы, всё идёт нормально, без нарушений и вдруг бац – будто под ногами разверзается бездна.

Заканчивалась тёплая апрельская ночь. В тот год весна вообще выдалась очень мягкой, нежной, располагающей. Тихие, бесшумные, безветренные дожди создавали умиротворённое настроение. Солнце светило как-то необыкновенно ласково, спокойно и беззаботно. Природа будто пыталась сгладить тяготы и лишения армейской службы. Я стоял на часах возле автомобильных боксов. Самый лёгкий пост. На ночь боксы с находящимися внутри них автомобилями запирались и опечатывались. Бдительность здесь была минимальной.

 Главное, чтобы боксы не вскрыл тот, кому это не положено. Конечно, враги могли попытаться захватить армейскую технику… Ну, враги могли попытаться захватить всё что угодно… в том числе и весь полк связи…  да и вообще… Но самым реальным и опасным в любом карауле, без всяких шуток, это был захват оружия. Именно из-за оружия на часового могли напасть на любом посту. Так что в общем не было лёгких и безопасных постов, просто пост по охране боксов по сравнению с остальными…
Ночь подходила к концу. Рассвет на сереющем холсте небес выводил оригинальные атмосферо-абстрактные узоры, компануя их в монументальные фрески ста оттенков  красного и розового. Ему усердно помогали богини облаков и лёгких дуновений. Получалось замечательно.

Вместе с ночью подходило к концу и моё пребывание на посту. Раздался вполне ожидаемый звонок громкоговорящей связи, и из динамика послышался сонный голос сержанта Сергеева, заместителя начальника караула: - Зарницын, сейчас подойдёт лейтенант (такой-то), вскроет бокс и выедет на машине (такой-то). Понял?
Что ж тут не понятного. Лейтенант пришёл, бокс вскрыл, сигнализация сработала, как и положено, машину вывел… И вдруг как скаженная заверещала громкоговорящая связь. Из динамика, как из рога изобилия, высыпалось неохватное и разнообразно-изощрённое каменьё грязной матерщины. Старший сержант Кремень (теперь ему уже присвоили звание старшего) бесновался на другом конце провода: - Кто дал приказание вскрыть боксы?!!!

- Сергеев.
- Кто такой Сергеев?! Начальник караула я!!! И мне ничего об этом неизвестно!!
- Ну я же не виноват, что он не поставил вас в известность…

Но все мои возражения и оправдания только раздували огонь обвинений против меня. Вот так на ровном месте возник конфликт из-за того, что кто-то кому-то чего-то не сказал и завалился спать. А стрелочник всегда найдётся. Мало того, что я выслушал в свой адрес более тысячи (наверное, я преуменьшаю) самых оскорбительных и унижающих человеческое достоинство ругательств, но мне ещё три раза пришлось вымыть туалет. Один из самых ненапряжённых караулов закончился очень неприятно.

Но всё это были мелочи по сравнению с тем, о чём мне приходилось узнавать из циркулярных телеграмм, рассылаемых по всем военным округам Советского Союза. В караулах происходили жуткие вещи: кто-то, обиженный издевательствами старослужащих, расстреливал весь караул и затем кончал с собой; кто-то делал тоже самое, но дезертировал с оружием, терроризируя местных жителей; кто-то просто уходил с поста с оружием в руках; кто-то угрожая оружием издевался над своими обидчиками, выплёскивая всю мощь мести и накопившихся отрицательных эмоций; на часовых совершались нападения с целью завладения оружием, при чём часто со смертельным исходом; были случаи, когда часовые расстреливали якобы нарушителей, а ими оказывались просто пьяные обыватели, случайно забредшие на территорию поста.

Однажды был случай, когда часовой уложил слишком рьяного полковника-«проверяющего» в грязь. Полковник, наверняка, был подшофе, хотя об этом и не упоминалось, и решил проверить бдительность часовых. Попёрся на пост.
- Стой! Кто идёт? – по уставу как положено окликнул постовой.
- Свои! – нагло ответил полкаш.
- Стой!! Стрелять буду!! – опять по уставу предупреждает часовой.
- Да это я, полковник такой-то, что не знаешь меня? – уже угрожающе раздаётся голос полковника.

Постовой снимает автомат с предохранителя и, щёлкая затвором, загоняет патрон в патронник. И орёт этому пьяному придурку:
- Ложись!! Иначе убью!!!

Тот, услышав щелчок затвора, наверное, сразу протрезвел и понял, что шутки плохи. Пришлось ложиться в зимнюю холодную грязь. К сожалению, в телеграмме не указывалось что же было дальше. Думаю виновным всё же сделали солдата. Даже загнать патрон в патронник, не произведя выстрел, уже считается ЧП, а уж за выстрел, даже без последствий, можно и под суд попасть. Так что наши внутренние караулы проходили мирно, чего нельзя сказать о гарнизонных.