СА. Глава 21

В СА пили все – и язвенники и трезвенники. Надо ж было как-то расслабляться. Однако водка стоила тоже не так дешево в соотношении со скудной солдатской зарплатой. Поэтому мы решили заняться сбором спирта, ну вроде как сбором берёзового сока. Один раз в два месяца телеграфистам выдавали сто пятьдесят грамм чистого спирта для протирки контактов аппаратуры.

 На контакты мы решили оставлять грамм двадцать (не заржавеет аппаратура!), а всё остальное аккуратно без потерь сливали в бутылку из-под водки. Мы поставили себе задачу накопить спирт на празднование Нового года. Это была нелёгкая задача, которая требовала, надо сказать без преувеличения, спартанской дисциплины и сцеволовской выдержки. Как только накопилась первая бутылка, был такой соблазн её выпить, что все прямо рычали (особенно Рыков) и выли, но я и Блюзнир переубедили общественность и надёжно спрятали от них (да и от себя тоже) эту бутылку. К Новому году накопилось ещё пол-бутылки и тогда… Но об этом рассказ впереди. И даже очень далеко впереди – ведь полторы бутылки спирта собирались почти целый год, а за это время произошло много интересных и не очень, но всё же событий, без которых жизнь в армии была бы хуже смерти. Каждое мало-мальски значимое событие становилось темой обсуждений и, бывало, ни на один день.

Продолжая тему алкогольной зависимости солдата, поведаю и такую историйку. Однажды после зарплаты накупили водки и напились. Событие совершенно ординарное, но вот последствия были довольно оригинальны. Дело в том, что оргия произошла на боевом дежурстве. Дело было с субботы на воскресение. Заявок на полёты было мало – вот и расслабились. И переборщили.

Утром в воскресение офицеров и прапорщиков не было, развода, естественно, тоже; но это нас не спасло. Дежурным по части был прапорщик Пашков. Посмотрев на наши измятые, опухшие рожи и ещё не пришедшую в норму координацию движений, он понял всё и сразу.

- Ну что бойцы невидимого фронта, тунеядцы, алкоголики, «белая кость» хренова, хорошо вам тут живётся как я погляжу. Службу тащите так, что перегар в радиусе трёх километров убивает всё живое, прям изобретаете и испытываете новое химическое оружие…

Кто-то хихикнул.
- Да ещё и смехуёчки и ****ахаханьки!.. – уже более сурово и жестко повысил голос Пашков. – А в Афган не хотите?.. Там люди погибают, а вы здесь как на курорте…
- А мы службу не выбирали, - мрачно сказал Антонов. – Можем и в Афган, если понадобится.

- Можем… На словах только… У вас здесь служба не бей лежачего, и то вы её как следует нести не можете.
Антонов хотел было что-то сказать.

- Молчать! – гневно крикнул Пашков. – Сейчас устроим вытрезвитель.
Он скомандовал взять противогазы и выйти на дорогу, идущую параллельно взлётной полосе – длинная такая дорожка, километра четыре. Нахлобучив эти клятые резиновые маски, мы пустились трусцой по бетонке. В кирзачах. А сверху тридцатиградусное солнце. А внутри ещё не погасший окончательно сорокаградусный огонь. А Пашков ехал рядом на командирском «бобике» и следил за тем, чтобы никто не волынил, не пытался стянуть противогаз и не переходил на ходьбу. Да ещё и подначивал, садюга. Вот так мы набегали километров двенадцать – на похмелье это было очень много. С каждым шагом, особенно на исходе десятого километра, неприязнь к старшине росла в геометрической прогрессии. Ладно сам он был бы трезвенником и примером кристальной честности, я бы и больше пробежал, но… Все скрежетали зубами от злости и проклинали его самыми последними словами.

На следующий день мы, все участники марафона, написали рапорты о переводе нас в Афганистан для дальнейшего продолжения службы.
На разводе командир части, потрясая нашими рапортами, фонтанирвал слюной:
- А кто здесь службу будет нести?! На войну им захотелось, герои!.. Ваш героизм отлично служить здесь – без замечаний и залётов.

Ну и так далее и тому подобное. О нашей пьянке он не знал – Пашков не был базарной бабой, зато мстил по-своему, единолично, как змея подколодная.
От наших рапортов остались клочки, но для нас сам акт написания был протестом против ненавистного Пашкова. А его «вытрезвитель» оказал на нас только временное воздействие – до следующей зарплаты.

Как уже было сказано, любимой внеармейской работой была работа в ресторане аэропорта «Рига». Но больше всего эта работа нравилась двум бойцам: Вовке Туптало и Сашке Сладкогубу. Как бы ни разнился их уровень интеллекта, сближало из одно: клептомания. Спереть всё, что лежит неправильно и правильно тоже – это, может была не цель их жизни, но уж точно одна из основных задач. А на складе ресторана много было привлекательных вещей. При этом Сладкогуб что-то пафосно толковал о коммунизме и светлом будущем.

- Да, такие как ты обязательно коммунизм построят, - не удержался я от сарказма.
- А что, - довольно серьёзно отвечал Сладкогуб, - и построим. Общество сейчас несовершенно, поэтому вполне допустимо  такие мелкие… ну это даже не кражи… а просто экспроприация экспроприаторов… Пока существуют деньги… А при коммунизме денег не будет…

- Ну всё понятно, - улыбался я. – Распределяя имущество между гражданами более-менее равномерно посредством воровства, мы приближаем общество безразлично относится к личному имуществу и деньгам и тем самым приближаем эру, где всё будет всеобщим…

- Да, очень даже возможно… только не воровства… Я не ворую, а беру то, что не спрятали.
- Ну да, ну да, ты ни в чём не виноват, они сами положили на видное место, ну как тут пройти мимо…
На этом, собственно, наш диалог прекращался.
С Туптало всё было гораздо проще.
- Шо? Коммунизм? Это миф.
Ему даже в голову не приходило оправдывать свои поступки. Он просто брал всё, что мог взять.

- Он с детства привык тягать с колхозного поля всё подряд, - говорил Антонов. – Он без этого не может, так же как ты, Димка, не можешь без книжек.
Однажды ночью всех разбудил стук резко распахнувшейся двери. На пороге стоял довольный, с улыбкой Буратино, Туптало, не смотря на то, что  сгибался под тяжестью объёмного мешка. Аккуратно сгрузив свою ношу, он крякнул, распрямился, потёр обеими руками поясницу и, продолжая сиять как отшлифованная ременная бляха, сказал:

- Во, погулял по пивзаводу.
- Что это? – щурясь спросил Антонов.
- Концентрат кваса, двадцатилитровый бутль.
- Что?? – все приподнялись с коек.
- Ну что, что. Берёшь кружку, наливаешь немножко, разбавляешь водой – и квас готов.

- Двадцатилитровый бутль? – Антонов встал и развязал мешок. – Да как ты его через забор перетащил?
- В заборе пивзавода, как и в нашем заборе есть места… только их знать надо…
- Ну ты, Вовчик, даёшь…
- Не даю, а беру…
О «светлом будущем», о коммунизме у меня были споры не только со Сладкогубом, но и с Андреем Малаховым.

- Ну с Вовчиком Туптало всё понятно, -  говорил он мне, -  у него два класса образования плюс длинный коридор колхозного поля, с которого он по ночам мешками буряки таскал. Сладкогуб – трепло и губошлёп. Фамилия ему идеально подходит – одни сладкие речи с губ слетают, а на деле хитрый приспособленец. Но ты-то, Дима, парень сознательный и образованный, и не веришь, что мы рано или поздно придём к коммунизму…

- А я удивляюсь тебе, Андрей. Ты умный парень, но наивный и не видишь, что творится вокруг. Сплошная ложь. Такие как Сладкогуб становятся партийными боссами и гребут всё под себя. Какой коммунизм? В партию вступают ради того, чтобы сладко и жирно жрать. Не знаю что будет в дальнейшем, но коммунизм с такими ребятами, которые думают только о собственном желудке, не построишь.

- Да не все ж такие!
- Не все, но большинство.
- Да откуда ты знаешь, ты что считал? И вообще это временные отклонения. А ведь сама идея-то, идея коммунизма хорошая.
- Идея-то хорошая, люди плохие. Каждый норовит ближнего объе… горить.
- Ну ты-то не норовишь, и я нет. И Уткин, я уверен, нет. И Сугреев, хоть и алкоголик, но честный мужик. И не расписывайся за всех.
- Да я не расписываюсь. Я понимаю что… Но перевешивают почему-то другие… Я тебе тоже могу много имён назвать. Не знаю, Андрей, но не в какое светлое будущее мне не верится.

-  А во что тебе верится?
- В каждого отдельного конкретного человека.
- Так вот эти отдельные и конкретные люди и построят коммунизм…
- Могли бы построить, но…
- Да никаких «но». Вот увидишь – такие как Сладкогуб отойдут в прошлое, их отодвинет совсем другое поколение…
- Сомневаюсь…
- А ты что хочешь, чтобы вместо коммунизма был дикий капитализм, безработица, инфляция…

- Да ничего я не хочу! Я хочу, чтобы человек оставался человеком, и чтобы ему никто не указывал что делать и как делать.
- Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества…
- Ну это Маркс сказал. А когда общество подавляет тебя…
- Ты что против Маркса?
- Да не против я, но ведь и кроме Маркса было немало умных людей. Надо, чтобы общество было такое, где считались бы с человеком, а не принимали его за быдло. А у нас пока…

- Вот именно, что пока, но…
Итак до бесконечности, до бесконечности. Нашим спорам не было конца, и каждый оставался на своей позиции.

Иногда я вступал в спор со всеми. Один против всех.
- Каждый человек может быть гением, - сказал я, когда однажды после отбоя разговор зашёл о титанах искусства и науки (да, представьте, иногда такие разговоры возникали – не всё же водку жрать; я сам был несказанно удивлён возникновению подобных разговоров, но это факт, парадоксальный, невероятный, но факт – прямо филиал передачи «Очевидное – невероятное»).

- Нет, Димка, - решительно возразил Антонов, - гениями рождаются, это даже из великих кто-то сказал.
- Цицерон сказал: «Поэтами рождаются, ораторами становятся». Ну и что? В каждом человеке заложена гениальность уже потому, что он человек. Внешние условия, в которые человек попадает, уничтожают этот хрупкий росток гениальности. Но если его развивать…

- Нет, это даже медики доказали. Хромосомы там всякие, гены… Одному дано, другому нет. Просто каждый должен быть на своём месте и понимать это, - сказал Андрей Малахов.
- Да каждый не то что может, но и должен быть гением. Это назначение человека. Тогда и коммунизма никакого не надо, - от возбуждения я вскочил и стоял на кровати как памятник Маяковскому.

- Ну это утопия, - махнул рукой Антонов.
- Сказки венского леса, - хохотнул Туптало, - и коммунизм, и гении…
- Ребя, давайте лучше про баб-с, -  донёсся из-под одеяла недовольно-ленивый голос Жорика, - задолбали вы вашими умными разговорами.
- Хлопцы, и то правда, про баб интереснее, - поддержал Рубаха.
- Кому шо, а курці просо, - только и ответил я.

На этих двоих никто не обратил внимание (про баб, конечно, было интереснее, но я всех наэлектризовал, и все остальные темы в данную минуту были второстепенны).
- Дима, а кто же землю будет пахать, урожай собирать, хлеб печь, на заводах-фабриках работать, если все гениями станут? – спросил Малахов.

- Угу… - мугыкнул Туптало, - Димка, ты хоть знаешь, что такое буряки полоть?
- Да не в этом дело. Я ж не говорю, чтоб все сидели и поэмы писали. Просто чтобы каждый творчески подходил к жизни, думал о творчестве, был творческой личностью. И это возможно, если дать человеку толчок, показать ему путь, сказать ему, что он гений, а не… Есть хорошая пословица: «Назови собаку свиньёй – и пропала собака».
- Не, Димка, всё это красивые слова, - отрицательно качал головой Антонов.
- Я в общем-то тебя понимаю, - говорил Андрей, - но ты, действительно, улетаешь куда-то не туда. У всех разные способности. И у многих эти способности не могут дотянуть… Поэтому и гениев так мало во все времена.

- Поймите, если бы у человека не было этой гениальной искры, то он и не родился бы человеком, а родился бы животным. Если бы каждый захотел… Вы представляете, что было бы, если бы каждый стал гением…
- Ну это сложно представить, особенно в армии, - улыбнулся Антонов.
- Дима, тебе надо спуститься на землю, - наставительно сказал Андрей.
- Может спать уже будем, умники, - пробурчал Жорик.
- Димке бабу надо трахнуть, - захихикал Рубаха, - тогда сразу в голове всё перевернётся.

- Толик, одно другому не помеха, - отбрил я.
- А может Рубаха и прав, - крякнул Антонов.
- Может и прав, - я пошёл на попятную, - но лишь на двадцать процентов, а на восемьдесят – прав я.
- А не много ли ты на себя берёшь? – возмутился Антонов.
И спор разгорелся с новой силой. И продолжался добрых полчаса, а может и дольше, пока трёхэтажные увесистые матюки Рыкова не сообщили нам что всё-таки уже за полночь и очень хочется спать.