Мужчина

Часть 1.
Сухой ноябрьский ветер пробирал меня до самых костей. Джинсы были мне чуть коротковаты, и я чувствовал, как холод касается моих щиколоток. От этого я не мог устоять на месте, и все время пританцовывал. Наконец, вдали показался автобус, и я облегченно выдохнул — скоро можно будет пойти домой!
Уже издали я заметил в приближающемся автобусе маму, которая сидела у окна, прижавшись лбом к стеклу. Когда мама задерживалась на работе или у нее были тяжелые сумки, я встречал ее на остановке. А поскольку тяжелые сумки у нее были всегда, да и работала она чаще всего допоздна, то и встречал я ее каждый день. В этот раз она задержалась аж до полуночи.
Автобус с шумом остановился, со скрипом открылись двери, и моя мама устало спустилась по ступенькам. Она протянула мне большую сумку и пакет:
-Осторожно, там банка с супом! Не разбей!
Мама убирается в домах у богачей. Хотя она мне строго-настрого запрещает называть их богачами, я говорю именно так. Она убирает их большие дома, готовит им, стирает, гладит, иногда сидит с их детьми. В общем, делает всё то же самое, что всегда делала дома. Только дома ей никто не платил, а там платят, частенько дарят одежду или передают что-то поесть. Сегодня у них дома было какое-то большое мероприятие. В такие дни мама всегда приезжает очень поздно, бывает жутко уставшей, но зато привозит нам много вкусного, и получает двойную плату.
Мы шли молча по темным улицам в сторону нашего дома.
-Ну, как дела? — неуверенно спросил я. Махнув рукой, мама не стала ничего отвечать, что означало «Оставь меня в покое, нет сил говорить!». Но пройдя еще несколько шагов, она стала задавать свои стандартные вопросы:
-Ели?
-Угу.
-Убрались?
-Ага. — односложно отвечал я.
-Уроки сделал?
-Сделал.
-А Людка?
-Тоже.
-А папа чего? — спросила мама и тут же вздохнула — Ой, ладно, ничего не говори!
А что про него скажешь? Папа пил. Пил регулярно, пил много, пил, не просыхая. За свои четырнадцать лет жизни я не припомню и дня, когда видел бы папу совершенно трезвым. В лучшем случае он мог быть не пьяным в стельку, а «просто выпившим», и тогда у нас дома был праздник, который, правда, довольно быстро кончался.
 — Столько народу было сегодня… На кухне не протолкнуться… И подают, и подают, и подают, и подают… Меня от слова «еда» уже тошнит, честное слово! — когда мама начинала свой обрывочный рассказ, мне следовало молча слушать и не перебивать. — Столько всего… Неси выше, банку разобьешь! Полные тазы с едой! И всем надо возвращать их с едой! А еще смотри, не перепутай, где чей!
Мама замолчала. Задумалась о чем-то своем, потом продолжила уже другим голосом:
-Хорошо, когда семья большая… Много родных! Все вместе, помогают. Сплоченно, как-то… — мама вздохнула — По-человечески…
Мы как раз шли под единственным во всей округе работающим фонарем, который блекло освещал ближайшие десять-пятнадцать метров. В эту секунду из-за угла чужого гаража мелькнула тень, вихрем пронеслась рядом с нами и, выхватив у мамы из рук ее сумочку, умчалась в сторону соседнего двора, не освещенного светом. Остолбенев, я смотрел на быстро удаляющийся затылок, в то время, как мама, сначала громко вскрикнула, потом закричала, что было сил «Держи вора!», потом хлопнула меня по плечу:
-Беги! Саша! Чего стоишь? Беги за ним! — но я стоял. От неожиданности я не мог пошевелиться и совершенно не понимал, что мне кричит мама. Вдруг мама перестала кричать, как-то обмякла, медленно сползла на бордюр у края дороги и, закрыв лицо руками, стала причитать:
-Да, что же это делается-то… Что за люди такие? Нелюди! Вся зарплата, все деньги… Документы! — тут мама начала всхлипывать. — Всё там! Всё там!
-Мам, ну, ладно… Ну, что ты… — промямлил я. Тут мама вскинула голову, даже при тусклом свете я увидел ее разъяренные глаза.
-А ты куда смотрел, бестолочь? — голос мамы стал совсем другим — Ты чего рот разинул и зевал, когда мать тут грабят? Руки отрывают! А он стоит смотрит, дубина! Вырастила мужчину, нечего сказать! За мать вступиться не может! Хорош защитник! — мама выдавала оскорбления, как пулеметную очередь. Я стоял молча, опустив глаза, а в левой руке держал пакет с разбитой банкой, из которого на асфальт капал суп.

Часть 2.
Как мы дошли до дома, как молча разложили постель и легли спать — я не хочу вспоминать. Я никак не мог уснуть, но боялся пошевелиться на своем диване, потому что слышал, как рядом на полу вздыхает и ворочается мама. Она тоже не могла уснуть. Поэтому я лежал без звука и все думал, что мог бы догнать этого вора без труда, ведь я один из лучших в классе бегаю стометровку. Да и дворы эти я знаю вдоль и поперек, от меня не скроешься! Я представлял себе снова и снова, как я бегу за ним, и вот он все ближе и ближе, я почти догнал его, тяну руку и срываю с него капюшон… И тут я проснулся. За окном ещё было темно, но зелёные цифры на электронных часах говорили — пора вставать в школу! Впервые в жизни я был рад поскорее уйти в школу! Только бы не столкнуться с мамой с утра! Я убежал, не завтракая, хотя знал, что накануне вечером мама принесла много всего вкусного. Она мне еще припомнит этот злосчастный суп, когда вспомнит о нём!
По дороге со школы домой я едва волочил ноги, представляя, что меня ждет дома. Моя мама не из тех, кто быстро остывает, а учитывая то, что сегодня она пошла собирать всевозможные справки для восстановления документов, не думаю, что она скоро простит мне вчерашний вечер.
Кто-то кинул в меня жёлудем.
-Колесо! — так меня называли из-за моей фамилии — Колесников.
Я обернулся. Двое моих одноклассников шли позади меня и швыряли в меня жёлуди.
-Колесо! Почему ты такое чмо, а? — они стали громко смеяться.
Я молчал, только ускорил шаг. По своему опыту я знал, что бесполезно им что-то отвечать. Словесной перепалкой дело не ограничится, будет драка. Драк я не боюсь и не избегаю, но откровенно говоря, не люблю. Ведь я всегда один, а их, чаще всего, больше. И сегодня вернуться домой побитым, в грязной рваной одежде хотелось меньше всего. Мама и так на меня зла, а это вообще приведет ее в ярость.
 Ещё один желудь довольно больно приземлился мне на шею.
-Колесо, а мы видели твоего пахана на скамейке в парке! Он там валялся бухой! — они снова засмеялись. -Слышь? Алкашня! Я тебе говорю!
Я прибавил шагу. Они тоже.
-Да ему папаша его все уши отбил, че не понятно что ли?
-А у вас вся семья такие чмошники?
-Да у него сестра учится в седьмом! Во уродина! На пахана похожа… — их смех оглушал меня. Я сжал кулаки, стал идти ещё быстрее. Они побежали и, догнав меня, стали тянуть за плечо то с одной, то с другой стороны.
-Слышь, урод, мы тебе говорим… Сестра твоя маловата, жаль… Мы б ее за бутылку водки… Семейка алкашей… Ну, маму-то твою за бутылку водки…
Удар по челюсти пришелся левому. От неожиданности или боли он упал навзничь, и больше не поднимался. А со вторым мы поборолись. Мы валялись на холодном асфальте прямо вдоль дороги, били друг друга в лицо, шею, грудь, вскакивали, пинали ногами и продолжали драться. Я рассек себе правую кисть о его зубы, но заметил это только, когда увидел, что рукав куртки запачкан кровью. Где теперь чья кровь — непонятно.
Я очень надеялся, что мамы не будет дома, когда я приду. Но я знал наверняка, что она там.
При входе в подъезд, я остановился на секунду, чтобы заправить рубашку в штаны, отряхнуться. Вдруг за спиной я услышал голос сестренки:
-Саша? Ты что?
Она оглядывала меня с ног до головы и ее круглые глаза становились ещё круглее.
-Ты что? Мама тебя убьет! Кошмар! Ты что сделал? — не дожидаясь ответа, она вдруг решительно заявила — Стой тут, не двигайся!
Людка скрылась в подъезде, а через несколько минут появилась снова с бутылкой воды и маленьким вафельным полотенцем в руках.
-Пошли за дом! — скомандовала она. Там она полила мне на руки воду. Только теперь я заметил, как на улице холодно. Даже теплая вода не согревала. Я умылся, пригладил волосы. Правда, рваную куртку, отекший глаз и разбитую губу водой не смоешь. Неприятного разговора с мамой не избежать.
Мы с Людой переглянулись — никуда не деться, надо идти домой.
-Ты иди первой, — сказал я — а то и тебе достанется, под горячую руку! А так я зайду чуть позже, ты уже вроде как не со мной…
Люда кивнула, робко погладила меня по руке и пошла к подъезду.
Выждав некоторое время и окончательно замерзнув, я тоже пошел домой.

Часть 3.
Поднимаясь по ступенькам, я мысленно проговаривал свою речь для мамы. Но, открыв дверь в квартиру, я услышал крики из гостиной и напрочь забыл о том, что хотел сказать. Кричали двое — мама и папа. Я кинулся на крики и увидел отца, стоящего посреди комнаты. Он был пьян и разъярен, он крепко держал маму за волосы и швырял её то в одну, то в другую сторону. При этом он рычал:
-Где они?! Я тебя спрашиваю — где они?? Отвечай!
Мама, держась за голову, и съежившись от ударов, которые сыпались на нее, кричала ему в ответ:
-Отстань, пропойца! Не дам! Не отдам! Всё пропил! Всё тебе мало!
Люда стояла тут же, вжавшись в стену. Из ее глаз текли слезы, и она визгливо кричала:
-Не надо! Оставь ее! Не бей ее! Папа! Не надо!
-Не трогай ее! Я тебе говорю! Оставь! — закричал я. Но папа не слышал ни слова, он кричал и наносил удары по маминой голове один за другим. Я кинулся на него, но он легко отшвырнул меня к стене свободной рукой. Со второго броска я повис на нем и попытался разжать его руку, высвободить мамины волосы. Но он снова легко скинул меня с себя и пнул меня в бок.
-Пошел вон! — прорычал он.
Я наблюдал эту картину много раз. Я знал, что будет дальше. Я буду кидаться на отца, раз за разом отлетая к стене. Моих сил не хватит, чтобы одолеть здорового стокилограммового мужчину, чей разум затуманен алкоголем. Он будет бить мою мать, пока она перестанет сопротивляться, а потом переключится на меня и сестру. Когда ему надоест избивать нас, он, наконец, оставит нас в покое. Мы проведем вечер в унизительном молчании, зализывая свои раны. Мы жили по этому сценарию уже много лет.
Но вчера вечером что-то изменилось во мне. Когда вчера вечером я не смог поступить, как настоящий мужчина, что-то щелкнуло в моей голове. Я больше не хотел смотреть на затылок убегающего вора, на дразнящих меня одноклассников или на отца, избивающего мать.
Я метнулся в подъезд. Там на нашей лестничной площадке уже три года лежит кусок огромной ржавой трубы. Отец однажды приволок ее откуда-то со своими друзьями-собутыльниками и не давал выкинуть. Мы с мамой как-то пытались отнести ее в гараж, но она была до того тяжелая, что мы вдвоем не справились с ней. Каким-то образом я схватил ее и, не чувствую тяжести, побежал обратно в квартиру. Зайдя в комнату, я на секунду остановился и крикнул громко:
-Оставь ее, я сказал! — мой голос звучал не как обычно, я будто слышал себя со стороны. Отец замер на секунду, поднял на меня глаза, налитые кровью. Увидев трубу в моих руках, он ухмыльнулся. Я пошел на него, держа трубу обеими руками.
-Отпусти ее, я сказал!
Отец не шелохнулся.
-Пошел вон, сопляк! Ты на кого руку поднять собрался?
Я подошел совсем близко. Мама в ужасе смотрела на меня.
-В последний раз предупреждаю — отпусти ее… — тихо сказал я.
-Или что? — с вальяжностью, присущей пьяному, спросил папа.
Я замахнулся трубой выше головы. На лице отца на секунду мелькнуло удивление, а потом ужас, его рука разжалась, мама в мгновенье метнулась в противоположный угол комнаты. Труба была слишком тяжелой, я был не в силах остановить свой замах, но я опустил ее так низко, как мог и удар пришелся папе по колену. Он вскрикнул, повалился на пол, держась за ногу, и комнату заполнили его стоны вперемешку с руганью. Я бросил трубу, присел рядом с ним на пол и, схватив его за шею, тихо заговорил:
-Ты больше никогда не тронешь ее, ты понял меня? — отец смотрел на меня прояснившимися глазами и кивал. — Ты больше никогда не тронешь ни Люду, ни меня! Если ты еще раз — хоть один раз — поднимешь руку на кого-то в этом доме, я убью тебя. Ты понял?
Отец сглотнул и кивнул. Я встал над ним.
-А теперь убирайся из этой комнаты и не показывайся мне на глаза. — ;И он пополз. Встать он не смог. Мне показалось, что его нога сломана, но он не сказал ни слова. Он просто отползал назад в сторону застекленного балкона, где он обычно отсыпался после своих пьянок. Я обернулся, чтобы посмотреть на маму. Она сидела растрепанная на полу у стены, приобняв Люду, и на улице у нее был не то страх, не то удивление.

Часть 4.
В этот вечер молчание было не унизительным, а скорее неловким. Мы все привели себя в порядок. Мама не сказала мне ни слова о том, в каком виде я явился домой. После ужина она молча взяла в руки иголку с нитками и стала зашивать мою куртку. Отец так и не показался за весь вечер. С балкона сначала доносились тихие стоны, а потом и они стихли. Я видел, как Люда отнесла на балкон одеяло.
Когда мы улеглись спать, в комнате было тихо и слышалось только тиканье настенных часов. В темноте не видно лиц и легче говорить о том, чего не скажешь, глядя в глаза. Я знал, что мама не спит и, свесившись с дивана, тихо спросил:
-Чего он хотел? Денег?
-Нет. — сказала мама. Ее голос звучал тихо и неуверенно. — Денег у меня нет, и он это знает.
Она помолчала.
-Он нашел дедушкины часы.
 Я вздохнул. Всё, что осталось у мамы от ее родителей — это командирские дедушкины часы. Они не были какими-то особенно дорогими, но были вручены дедушке за его военные заслуги. Мама очень ими дорожила и никогда не позволяла никому из нас их брать. Я понял, что, если бы сегодня я не вмешался, папин дебош мог бы иметь очень плачевные последствия. Никакая сумка, полная денег и документов не имеет для мамы большей ценности, чем эти старые часы.
Мне снова снились беспокойные сны: я снова кого-то догонял, кого-то бил, и кто-то бил меня. Посреди ночи нас разбудил звонок в дверь и громкий голос за дверью:
-Встаём! Подъём! Без паники покидаем квартиру! Быстро-быстро!
Мама открыла дверь, за ней стоял пожарный, в подъезде стоял стойкий запах гари.
-Что случилось? — испуганно спросила мама.
-На верхнем этаже возгорание, мы просим всех жителей покинуть квартиры. Пожалуйста, поторопитесь! — что-то с грохотом упало где-то наверху и мама торопливо прокричала нам:
-Дети! Быстро! Хватайте одежду, обувь, одеяла и бегом вниз! Быстро-быстро!
Я завернулся в одеяло, схватил одежду, сложенную на стуле. Люда схватила в охапку все наши куртки, мы нацепили ботинки и за считанные минуты оказались внизу.
Во дворе дома уже стояли почти все наши соседи, пожарные выводили из подъезда последних жильцов. Яркое пламя полыхало в окне квартиры на пятом этаже. Нас оттесняли подальше от здания, соседи испуганно переговаривались:
-Только бы пламя не перекинулось на другие квартиры!
-Хорошо, что тетя Катя сразу вызвала пожарных!
-А я сразу почувствовала запах горелого! Сразу!
-Не сгорит, так затопит!
-Хорошо, что документы вынесли!
-Только б всё обошлось!
Мы стояли, укутавшись в одеяла, и прижимались друг к другу плечами. Я следил за тем, как сильную струю воды направляют через пожарный шланг в горящую квартиру. Вода с напором лилась прямо на балкон на пятом этаже. Я никогда не видел пожаров и стоял, разинув рот.
И вдруг меня передернуло. Я сбросил одеяло и метнулся в сторону подъезда.
-Саша! — крикнула мама, но я уже обошел пожарного, пытавшегося преградить мне путь. Папа там — на балконе!
Подъезд был наполнен едким дымом, я прижал майку к носу и рту. Ничего не видя, просто по памяти, я поднялся на наш этаж, ворвался в квартиру. Практически не открывая глаз, я добрался до балкона и стал шарить руками по воздуху. Где-то тут на тахте должен быть отец. Вот его нога, рука. Я приподнял его под руки, и стал тащить. Я был не в силах взвалить его на себя, я мог только тащить его, волоча ноги по полу. Мне было тяжело, но, кажется, я уже не чувствовал ни тяжести, ни гари, ни жара. В гостиной, проходя мимо старого серванта, каким-то чудом я увидел часы. Они лежали прямо передо мной за стеклом, но в моих руках был папа, отпустить которого я не мог. Времени на раздумья не было, счет шел на секунды. Я поволок папу по лестнице подъезда, у самого выхода на улицу сверху упала огромная балка и приземлилась прямо рядом с нами. Я закашлялся, и не мог вдохнуть. Кто-то подхватил папу, а потом и меня…
На свежем воздухе стало легче дышать, мне вымыли лицо, промыли глаза и нос. И я смог оглядеться. Я увидел папу, которого грузили в карету скорой помощи, и взволнованную маму, и заплаканную Люду, и перешептывающихся соседей.
 Увидев, что я пришел в себя, мама подошла ко мне. Я впервые видел ее такой — глотая слезы, она гладила меня по голове, шептала что-то нечленораздельное, а шум вокруг не давал разобрать ее слов. Моя мама не говорила нам нежностей, редко обнимала нас, почти никогда не целовала, и хотя я её не слышал сейчас, я понимал, о чем она говорит.
-Мама, там были часы… Деда… Я не смог их взять… — сказал я ей.
Мама только закачала головой и стала всхлипывать еще сильнее. К ней подошел врач скорой помощи и сказал:
-С вашим сыном все в порядке, но мы все-таки заберем его в больницу ненадолго. Он надышался угарным газом, у него незначительные ожоги, и лучше ему побыть под присмотром. Отлежится до завтра. — он посмотрел в сторону машины, в которой лежал папа — А вот ваш муж задержится у нас подольше. Он пострадал сильнее… — мама закивала. — Вам нужно будет привезти им некоторые вещи… — доктор отвёл маму в сторону.
Медсестра в маске быстро вколола мне что-то в руку:
-Поспи, парень! Завтра будешь, как огурчик!
Огонь был потушен. Пожарные то и дело бегали от здания к машине. Они громко переговаривались, махали друг другу, что-то выносили из дома. Засыпая на носилках, я видел, как пожарные стали пускать жильцов в их квартиры.

Когда я проснулся в больнице, был почти полдень. Мои соседи по палате готовились к обеду. Один из них подмигнул мне:
-Проснулся, герой! Мать пол-утра прождала и ушла! Вон тебе подарочек оставила!
Я взглянул на столик рядом с собой — на нем лежал небольшой узелок. Я узнал мамин шарф, он был вчера вечером на ней. Аккуратно я взял его к себе на колени и развернул. В нем лежал обрывок листочка в клетку, а на нем спешно написанная маминой рукой надпись «Достойнейшему из мужчин». К горлу подкатил комок, а в глазах защипало. Под запиской лежали дедушкины часы.