Би-жутерия свободы 285

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 285
 
– Хочу сообщить вам, чрезмерно нахрапистая Зося Невозникайте, прелюбопытную новость – совместная жизнь в гражданском браке не сложилась. Не получилось, вот и всё! И восстановительная хирургия в лице эскулапа с затупленным скальпелем-словом нам не поможет. Хотя, признаюсь, первоначально вы являлись для меня лакомым объектом пальчикового вожделения. Но с отречением от времени и сменой обстоятельств, не зависящих от нас, теперь мне приходится унимать боль ошибок без посторонней помощи. Вы знаете моё повседневное жизненное кредо: «Ни в чём себе не отказывать, но многого, без чего можно спокойно обойтись, не позволять». К нему у меня отношение трепетней, чем к женщине, его передал по наследству мой дед, которого не успели этапировать.
– Чой-то ты, парняга, меня на «вы» называешь? Не привыкшая я к галантерейному обращению. Уволь меня, пожалуйста, от твоих неудобоваримых высказываний по собственному желанию.
– Хорошо, как вам угодно, буду на «ты», но попрошу не перебивать, не то мысль потеряю, учитывая, что преподавательской деятельностью заниматься мне с тобой не хочется.
– А ты когда-то мысль находил, малохольный ты мой? В тебе расцвёл пустослов, жаль, сорвать некому.
– Попрошу без фамильярности. Опять ты за своё, прерываешь меня на полуслове. Мы же договорились, больно ударив по рукам.
– Молчу, молчу, господин хороший.
– Тогда продолжу с вашего позволения.
– Валяй без «вы», а то заладил одно и то же, аж тошнит.
– Я понимаю, что эйфория контакта бренных тел канула в лету, и молодость проскользнула, не коснувшись чересполосицы флага приютившей нас страны. Мы пресытились друг другом и вступили в стадию грызни, когда едят поедом. Коэффициент неродивости в стране повысился, и белое население в ней прогрессивно уменьшается.  Мы являемся невольными свидетелями деструктивного процесса и его соучастниками, поскольку относимся к кавказской расе. Я чувствую, как с возрастом уменьшается моя черепная коробка. Она давит на определённые участки мозга, где рождаются гениальные мысли, достойные промасленной бумаги.
– Это ты,  мужик, здорово про мысли и бумагу загнул! А про молодость я доложу. Молодость, – это эйфорическое состояние, когда плохо ощущаешь жизненные органы, кроме одного, самого важного – в междуножье с его «межрёберной» невралгией. Если тебе не изменяет память, поначалу я активно выступала против Виагры за твою самостоятельность. Боюсь, что именно это вызвало у тебя недоверие ко мне. Но согласись, что все мы стареем,  и избежать «её-старушку» ни  у кого ещё не получалось.
– Я же просил вас, Зося Невозникайте, не влазьте  в мой монолог со своими сентенциями! И о каких органах может идти речь в аспекте того, что нас поглотил забытый «неандертальский» период материальной озабоченности с раздражающими элементами совместного проживания, сопровождаемого подколками, недомолвками, попрёками, насмешками и издевательствами на ровном месте. В наших отношениях сквозило разочарование, но мы забывали притягивать за собой дверь. Участвуя в твоих импровизированных домашних концертах, я ощущал себя культовым дирижёром, осуждённым на оркестровую яму, после ампутации кистей рук с подвязанными к предплечьям кишечными палочками. Согласись, разгадка кроется в том, что нами верховодит врождённая отчуждённость,  непригодная для закладки семейного фундамента.
– Опять цемент, что ли, не завезли? Только не напоминай  заезженную фразу, что человек ты незаурядный, продукт честно отхоженной девятимесячной беременности и отлаженного механизма родительских взаимоотношений. Как поэта, я тебя давно раскусила. На черновиках ты не гнушаешься вывозить навоз на поля, а в жизни рад взвалить грязную работу на плечи бессловесных других! Молчу, молчу, осязательно молчу.
– Позволь мне проигнорировать тебя в анфас, и в профиль. Я давно убедился – водить тебя по врачам, что стрекозу с её тысячепроцентным видением окружающей среды показывать офтальмологу на предмет остроты зрения. Я забросил эту мысль, и теперь когда, она мне крайне необходима, обхожу все окрестности, не боясь «темноты», потому что десять лет был на ней женат, и в моей памяти накопилось столько грязного белья, что возникает желание вживить в холодец мозга крохотный стиральный аппарат.
– Интересно получается, раньше ты меня и так и сяк ингалировал, а теперь непонятно какие лимиты выставляешь в устойчивой резистентности к моей любви? – она стала угрожающе рубить руками воздух на равные части, – молчу, непринуждённо молчу.
Опа-нас считал себя во всех отношениях совершенством. Телесно Зося была далека от него, но подслеповатая любовь подгоняла её со спины. В полемике Зося возгоралась желанием, как конфорка кухонной плиты, а ведь когда-то ему удавалось поддерживать огонь в её камине, и он бросился в отступление:
– Обстоятельства – не притоки неведомых сил, они не спускаются в каноэ по бурному стечению! А наш бездёгтевый медовый полумесяц оказался увлекательным «занятием» вражеской территории, конфликты напоминали пепельницы взаимонепонимания, переполненные окурками загашенных поцелуев, а твоё восприятие целлюлита, как воспаления поцелуя, в корне не соответствовало реальности. Вопрос – Кто в доме главный заменён на ... кто крайний. Счастливые перестроечные времена, когда я любя называл тебя Глазуньей, а ты меня Омлетом, остались за бортом шлюпки стонущего корабля. Шлюпка, на поверку оказавшаяся плоскодонкой, разбилась о «Быть или не быть!»
Опа-нас Непонашему не выдержал, скрючил недостроенную по жизни гримасу, сорвал гитару со стены и гневно заревел, еле сдерживая набегающие слёзы, перенасыщенные солью.

Когда возникают потери,
отстаивать их я готов,
и пыжусь в широтном размере
смурной долготою из слов.

В быту неизбежны размолвки,
в наборах подколок и жал
мы спорили часто подолгу,
по долгу, как муж – защищал

тебя от себя, как ни странно
покажется со стороны,
ты рвёшься на Капакабану
в объятья мулатской весны.

Ты жаждешь любви в барселонах.
Стремишься проникнуть в Виндзор.
В восточном экспрессе (в вагонах
шикарных) туманишь свой взор.

В парижах мечтаешь обедать,
а я остаюсь за бортом,
убитый в попытке к побегу
твоими глазами и ртом.

– Что ты такое непристойное изрыгаешь в присутствии уважаемой Ручки, Опа?! – покрутив пальцем у виска, изумилась дама с комедиями Зося, которая сколько не пыталась, не могла оградить себя колючей проволокой от домогательств мужчин.
– Пусть записывает, если ей того хочется. Мне от неё нечего скрывать. И, пожалуйста, не превращай обязанности в обязаловку. Дай возможность высказаться, я столько лет молчал из-за того, что на гала-концертах, на которых я носил будтоформенный пиджак, меня охватывало прокисшее двойственное чувство – одиночества и пустозалов сводчатых бородавок подземелий.
Возвращаясь к нам, картина семейной идиллии на стене в цветастых обоях нас обоих не устраивала, поэтому они, сорванные, давно кормят мышей в сыром чулане.
Наши стереотипы стали придерживаться моногамии, когда диетолог Франтюхин посоветовал мне убрать соль из шуток.
Проскальзывали и положительные (на спину запоминающиеся) моменты, включая прогулки к твоим родственникам в террариум, салат Оливье, мороженое по скидке 3,95 за килограмм.
В секунды всепоглащающей близости мы доверяли друг другу секретную информацию о безрассудной взаимоотдаче в предыдущих связях и охотно делились ею, как это делают простейшие инфузории-туфельки и амёбы, сливаясь воедино на протоплазменных экранах телевизоров, где разбирались математические выкладки проворовавшегося бухгалтера. Притирка скептически настроенных характеров продолжалась, но уже без посильного участия тел. И не по моей вине ты однажды призналась: «Похоже, что исполнителю песен о супружеских войнах исполнять супружеские обязанности ни к чему, он то ли увиливает от них, то ли самоустраняется».
Хорошенькое конструктивное предложение внесла ты в наш гражданский брак, а теперь обвиняешь меня в подгонке жены по своим нестандартным меркам! Неплохая теория, если есть чем мерить. Теперь, когда на меня накатывается волна усталости, возникает вопрос – обо что она разобьётся?
Это ты поделила сферы вливания: твоя – откровенно любовная, моя – всё, что лезет в глотку.
Лёгким нажатием на курок сознания чувства убиты. Мы их в укромном «вместе» порешили, там же закопали и сахарком присыпали, чтобы подсластить горькую пилюлю совместного пребывания в камере заключения распавшегося союза.
А вчера ты бросила незаслуженный упрёк в мой адрес, и он отскочил. Результат 254 метра 17 сантиметров. Это же мировой рекорд, поставленный на колени! И не сули мне в утешение литературную удачу, лучше со щедрым спонсором познакомь.
Я люблю мороз – видишь собственное дыхание, Ручку за изящность, гитару за её крутые бока и греческий салат за олимпийское спокойствие. А в чём твоя сущность? Огурцы на веках, шпинат на щеках, гаванская сигара в зубах и спаржа (не буду преуменьшено уточнять, где). И чего тугие, да созерцательные думы думать, говорим-то мы с тобой на абсолютно разных наречиях. Я – о Джинне, заключённом в бутылку,  ты – о  Священных для тебя духах во флаконах. Я – поэт, показываю тебе, – думаешь, вентиляция вышла из строя и побрела по улице? И ты считаешь это расплющенным воображением сторожа складского помещения вкладов? Да за такие трезвонящие высказывания я готов приговорить себя к предварительному ауто-да-фе, когда пахнет не столько жареным, сколько палёным. И ты винишь меня в том, что я несамодостаточен?
Сам пишу. Сам себя издаю. Сам себя читаю, и критикую тоже, не прибегая к посторонней помощи в выступлениях против вагинизации поэзии. А то что я этим самым сохранил себе годы жизни, тебя вовсе не волнует. Да, я поддерживаю дисбаланс страстей, поминутно натыкаясь на фактор риска. А тебе без разницы Макс Фактор – ресничный или рекламная ириска, прилипшая к зубам в ходе общения с телевизионной коробкой без мозгов.
Как тут не впасть в депрессию на покорёженном экстремальными погодными условиями асфальте? Как удержаться от искуса и разорвать путы условностей?
Кто-то назовёт её «Бижутерией свободы» или «Широковещательной предсказательницей». Ну и Бог с ним, с этим кем-то.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #286)