Ангел-Хранитель, концлагеря

    К вечеру привели нас в село с красивым названием «Девица». Разместились у одинокой женщины Прасковье Фёдоровны. Ей было за 50 лет, но это была типичная крестьянка с сильными рабочими руками. Её миловидное лицо выражало спокойствие и напряжённость.  Тёмные, почти чёрные глаза, пытливо смотрели на меня. А ребятишкам она обрадовалась, гладила их по головкам. А они были настороже, смотрели на неё с подозрением, а у Алёшки даже появились слёзки на глазах. С его скорей взяла на руки и посадила на колени. Он успокоился и всё смотрел, и смотрел на меня. Ни Оля, ни Алёшка не произнесли ни одного слова, да они и не могли. Я тоже молчала и ничего ей не рассказала, всё время присматривалась к ней.
    Её муж и сын были на фронте и, как она сказала, больше года никакой весточки от них не было. Внуков сын не успел завести, т. к. ушёл в армию неженатый.
   На летней кухне Параша сварила большой чугунок картошки в «мундире»  и подала на стол. Появилась крынка холодного кислого молока. А соль я насыпала на тарелку. Она так обрадовалась соли. Всё катала, и катала картофелину в соли, стараясь как можно больше  захватить соли. Значит давно не знала вкуса соли, подумала я.
   А картофелины рассыпчатые и такие вкусные с кислым густым молоком, мы трое суток питались «всухомятку». Мы ели, ели и не могли насытиться, т.к. целый день мы были голодные, ничего не ели, у нас кончились все продукты. А одну сумку с сухарями  и водой Олечка потеряла на мосту.
   Я постелили детям на полу и они моментально уснули. Подсела к столу поговорить с хозяйках о продуктах. Мне надо было во чтобы-то не стало добыть пропитание на несколько дней. Я в кратких словах рассказала, что мы пережила на мосту. Параша разволновалась: «Ну, сволочи, сукины дети! Наши мужики им за всё отомстят! А где же наш Бог?  Почему он допускает такие казни и они эти нелюди остаются  живые?»…Она долго не могла успокоиться.
     А меня волновал вопрос: «Где и как достать продуктов?»
 « Прасковья Фёдоровна! Помогите мне обменять на продукты дорогие шерстяные и шёлковые отрезы, у нас они все кончились». «Я боюсь никто не польститься на эти вещи, не то сейчас время» - сказала Параша. «А соль у тебя есть? У нас на селе ни у кого её давно нет». «Немножко есть и я могу обменять маленький стаканчик, но не больше» - ответила я. У меня было всего полтора кг. соли, уж очень она тяжёлая.
   Параша убежала, я незаметно уснула за столом и не слышала как она вошла с двумя помоложе её женщинами. Они не слова не говоря, выкладывают на стол большой шмат старого, при старого заржавленного сала, мешочек сухарей килограммов на четыре.
«Это вам в подарок вашим детям» - слышу я. «Нам ничего не нужно в замен. Параша рассказала нам, что вы перенесли на эти дни». А сами с жадностью смотрят на стаканчик соли, который я насыпала заранее. Отдала им соль и они сбегали домой и принесли красивых яблок детям. С этими продуктами мы прожили 7 или 8 дней.
    Я собралась лечь с детьми спать, а Параша говорит: «Ты сядь за стол. Разговор есть». Я села, смотрю на неё, а глаза сами закрываются. «Ты знаешь куда вас ведут?». «Нам никогда ничего не говорят, гонят как стадо баранов, а куда, зачем, мы не знаем» - ответила я». «А вас гонят на железнодорожную станцию Латная в концентрационный сортировочный лагерь». Я вздрогнула всем телом. Неужели опять пытки? Опять мучения? За что? Почему именно нам выпало столько горя и мучений? Я то думала, что нас разместят где-нибудь в деревушке и будем мы спокойно ждать наших, думала я.
    А Параша продолжала: «Вас там, как стадо баранов, будут сортировать на группы, а как , куда потом отвезут — не знаю. Наши женщины работали на станции и издалека всё видели, близко не подпускают. На станцию сгоняют всех беженцев».
    Потом подумала и говорит: «Я хорошо вижу как ты измучилась. Стала совсем седая, а ведь ты ещё молодая, я знаю. Ты постарела за эти дни на десяток лет и у меня к тебе есть предложение: Оставь младшего мне, я за ним буду ухаживать как за своим сыном. А когда вы будете возвращаться после прихода наших, ты заберёшь своего сына. Я тебе клянусь, что верну тебе его!»
     « Нет!!!» - Я сказала резко, как отрезала. «Никогда я его никому не отдам. Я с ним столько пережила горя, на нём столько шрамов после года бесконечных операций, что дороже его у меня никого нет. Пусть мы все погибнет, но мы будем вместе и закончим этот разговор».
   «Это твоё право, ты мать» -  ответила Параша и ушла спать.
   А я до рассвета не уснула, а устала и измучилась невероятно.
   Рано утром всех начали поднимать. Я поблагодарила Парашу за гостеприимность и хотела её отблагодарить  шёлковым отрезом на кофточку. Но она не взяла «Зачем мне новая кофточка. Мне достаточно того, что у меня есть. Я вам приготовила еду и воду, возьми, и храни вас Бог!». Расцеловала нас всех и мы ушли. Больше я её никогда не видела, но добрая память о ней сохранилась на всю жизнь.
    Только к вечеру мы перешли железнодорожное полотно и увидели большую площадь перед станцией, огороженную колючей проволокой в два человеческих роста. В этом лагере уже сидело много людей на земле, сколько сказать трудно, но больше тысячи.
 Мы очень устали и повалились на землю. Через час покормила детей и уложила спать. Нас никто не беспокоил.
    Ночью раздалась короткая автоматная очередь, по углам на вышках включили прожекторы и всех освещали без конца, но дети не проснулись. Это потом, в другом концлагере я узнала, что одна женщина глубокой ночью полезла через проволоку и её расстреляли. Тогда же я узнала всю историю и причину её смерти.
    Утром на рассвете всех начала поднимать и приказали собираться на посадку в вагоны. Смотрю, а на рельсах стоит состав из открытых с низкими бортами вагонов, и началась посадка. Набивали, как сельдей в бочки, все стояли и присесть нельзя было. И всё равно в один состав всех не погрузили. Подали второй такой же состав и когда мы почти все были в вагонах, то открыли ворота с другой стороны лагеря и начали заходить наши пленные солдаты и офицеры. Уже было совсем светло и хорошо было видно, что все они раненые, перевязанные тряпками и бинтами, многих вели под руки, некоторые опирались на палки. И ни одного среди них не было здорового бойца. Значит никто не сдавался в плен, а взяли их на поле битвы без сознания  или раненых, которые не могли самостоятельно передвигаться.
    Так вот зачем нас всех так быстро отсюда вывезли и даже не проверяли документы и не было обыска.
   Примерно, через три часа нас начали высаживать на станции «Курбатово». Это название я увидела на здании вокзала. И опять привели в большой концлагерь на площади перед вокзалом. В нём уже было несколько тысяч беженцев. Наш состав разместили в одном месте, но ходить по лагерю никто не запрещал. Посадила детей на вещи, Оле приказала присматривать за ними, а сама пошла по лагерю. Я надеялась найти свою маму с сестрой Верой. Но их здесь не было. В другом конце лагеря было три отгороженных колючей проволокой участка с двумя дверями, одна в нашу сторону, а вторая на железнодорожные пути. В них никого не пускали, они были пустые. Уже на следующей день мы узнали для чего предназначены эти загоны.
    К  двум часам привезли обед и начали разливать, но у меня не было чашек. Пришлось просить у соседки после того, как они вылили этот обед на землю. Суп, а точнее «бурда», был в основном из кормовой свёклы и пять, шесть полосок капусты. К нему давали маленький кусочек хлеба из прогорклой муки. И такой обед был раз в сутки. Дети не стали есть, а я поела, хотелось подольше сохранить свои продукты, но потом пожалела. Через час у меня открылись такие боли в животе, что я с детьми скорей пошла к туалетам.  Туалетов было всего два на несколько тысяч женщин и детей. Правда мужские туалеты были вдалеке от нас. Очередь выстроилась в несколько сот человек. Многие не выдерживали и не стесняясь присаживались за туалетом. А там, за оградой ходили немцы с собаками и глядя на нас хохотали. Дети тоже ходили за туалетом. Я промучилась от болей часа 4 и только потом вернулись на свои места. Ночь прошла спокойно, но прожекторы всё время освещали лагерь, светили в глаза. Но мы спали.
    Утром началась проверка документов и обыски. Я очень боялась, что у меня отберут кусок сала, но не позарились, уж очень у него был неприглядный вид. А дальше партиями по сотне, другой людей начали подгонять с вещами к тем трём загонам и пошла сортировка, нет, не людей, а животных, пригодных для работы и услаждений фашистов.
   Немцы работали тремя бригадами. Выстраивали всех людей в шеренгу и толстый немец ходил вдоль ряда и своим кривым пальцем показывал этого, потом другого  и так по всему ряду. Мужчины уходили молча и с достоинством. Одна бригада отбирала мужчин, пригодных для работы на передовой: рыть окопы, строить блиндажи. И как мы узнали позже, их там потом всех расстреливали.
    Другая бригада из 4-5 человек отбирала красивых девочек от 11 до 15 лет, старше не было среди беженцев. Но детей так просто у матери отобрать было нельзя. Мать кидалась на них и крик  и вой стоял невообразимый. Тогда один из верзил бригады ударял мать под «дых» своим кулачищем, мать сжималась от болей, иногда падала, а девочку в это время волоком тащили в другой загон, детский. Никого не убивали, а только били в определённые места тела, от которых человек отключался от болей или падал и лежал, постепенно приходя в себя.
    Третья бригада отбирала красивых женщин не старше 25 лет и отводили или уносили в третий загон. И вы можете представить как всё это происходило? Это было за пределами человеческих чувств. Иногда забирали и дочь, и её мать и разводили по разным загонам. И не всё заканчивалось без смертей. Одна девочка ухитрилась о проволоку вскрыть себе вены на руках и тихо села в угол, спрятав руки под себя. Она уснула и умерла от потери крови. А другая кинулась на проволочную ограду и изодрала всё лицо глубокими бороздами. Не знаю, осталась она живая или нет? Я этого случая не видела, но слышала от очевидца. Эти девочки не захотели стелиться под этих жирных, вонючих ублюдков. Ведь их всех забирали и готовили  для домов развлечений офицеров и солдат. Но ведь это были русские девочки и женщины и вряд ли они станут проститутками для немцев. Конечно, были такие в России, и не мало, но только не среди беженцев, мы столько «хлебнули» горя, обид, что мы все этих фашистов ненавидели лютой ненавистью.
    В день сортировали максимум 500-600 человек. Прошедших этот отбор отводили в один угол и не разрешали больше общаться с не прошедшими через этот ад людьми. Ночью все загоны очищались, увозили всех на машинах, мы слышали их шум.
    От женщин, которых забирали в загоны часто оставались на земле их сумки. Мне удалось поднять одну и в ней оказались продукты и тара для воды. А на территории лагеря было два крана, так что с водой проблем не было.
    А утром опять всё повторялось до тех пор, пока не прогнали всех беженцев. Новых партий не поступало. Мы были последними.
    Где-то на седьмой день пребывания в лагере немцы для нас устроили новые издевательства. Они их называли цирковыми представлениями.  Подавали составы для погрузки людей с железными вагонами. Уже отправили три состава и наша партия была последней. А как всё это происходило я сейчас расскажу. Раньше все составы были только с беженцами. А сейчас стоял странный состав. К паровозу были прицеплены три пассажирских вагонов, дальше пять или шесть с разбитой на передовой техникой: танки, машины, орудия, бронетранспортёры, потом пять вагонов для нас беженцев и в конце, опять открытые вагоны с техникой. Так что мы были живым щитом для сохранности техники и, наверное, людей, которые ехали в пассажирских вагонах.
   А цирк был в том, что наши вагоны были с высокими бортами и по бокам нет ни одной скобы, чтобы забраться в вагон. Да и ещё их специально поставили на высокую насыпь. Никаких лесенок не было, да они всё это специально делали, чтобы посмеяться над нами.
   Делали живые лесенки. К вагонам становилась пара крепких женщин, руками упирались в вагон, слегка наклонялись иди сгибались. Ниже становилась ещё пара женщин на четвереньки и последняя пара ложилась на землю. С боков ещё была пара женщин, которая поддерживала идущего человека по живой лесенке. Таких лесенок на каждый вагон было две, чтобы скорей осуществить посадку. В вагоне ещё были женщины и они вытаскивали наверх, кто самостоятельно не мог уцепиться за верх борта и подтянуться. С нами было много бабушек и дедушек, которым такой подъём казался подвигом. Но  другого выхода не было.
    Иногда человек не мог держать равновесие и падал. Немцы хохотали, сгибаясь в животе. Такие были противные «хари», но мы были бессильны, чтобы им как-то отомстить.  А они сволочи смеялись и подгоняли нас: «шнелер, шнелер» - слышалось без конца.
   Я боялась на Алёшку, но его так аккуратно и нежно переправиль в вагон, что он не почувствовал болей в ноге. С  Олечкой было проще. Она как белочка пробежала по спинам без поддержки, а женщины в вагоне её легко втащили.  И вот к вечеру мы тронулись на запад. Куда нас повезут никто не знал.