Дневник Человека

Дорогие друзья! Мой папа прошел войну и прожил 96 достойных лет. Я была поздним ребенком и, может быть поэтому, оказалась его любимицей. Он оставил мне свои дневники и мне очень хочется поделиться с вами его воспоминаниями. Я ничего не прибавляла, ничего не отнимала, это его живые строчки.

  Монголия, Халхин-Гол.

И вот город-станция Чита1. В городе много военных, идем к коменданту города, он направляет нас в военкомат и уже там дают предписание на какой поезд нам нужно сесть, чтобы прибыть на пограничную станцию СССР-МНР (станция Борзя). Мы перешли  в нужный эшелон, который через сутки двинулся к границе. В Чите мы сдали советские деньги, у кого были облигации, тоже сдали.
Перед нами лежит пустынная степь с редкими перелесками. Нам напоминают, о том, что те, у кого есть советские деньги и они не сданы, то это будет считаться контробандой. Надо было  видеть и слышать, как в воздух звонко летели мелкие советские монеты из карманов призывников. Так жутко ассоциировалось в нашем сознании слово – «Контробанда». Нам дают наказ, как вести себя на территории дружественной страны. Наконец мы видим пограничные столбы и  у меня появляется странное волнение, ощущение чего-то потерянного, от чего-то оторванного – это чувство связано с тем, что я покидал свою Родину, которую очень любил, которой был предан.
Пересекаем государственную границу и приезжаем в один из крупных городов Монголии (по их меркам) – Чойбалсан. Этот город встретил нас сильным морозно-колким ветром, песчаной бурей, закрывающей солнце, почти безлюдным монгольским населением. Нас постригли, повели в палаточные бани, дали обмундирование. Свою гражданскую одежду мы  зашили в мешки, подписали домашний адрес и сдали. Что интересно, дома вещи получили, несмотря на тысячное расстояние.
Город Чойбалсан (назван в честь политического деятеля Монголии), был  пунктом, куда прибывали воинские части из СССР. Через несколько дней прибывших призывников нашего эшелона отправили к месту прохождения службы. Одна автоколонна пошла на юг МНР, вторая строго на восток, куда отправились и мы. Стихия бушевала, начались сильные морозы, а мы в шинелях и ботинках с обмотками, на головах панамы (матерчатые шляпы, цвета хаки). Наша автоколонна с трудом преодолевала этот сложный песчаный путь (железной дороги туда не было).
В дальнюю дорогу нам дали небольшой сухой паек, а ехать надо было сотни километров. Машины часто глохли, буксовали, колонна сбивалась с маршрута. Песчаные бури следовали одна за другой, ветер переносил песчаные дюны с одного места на другое. Холод доходил до самых костей, все мы были обморожены. У кого руки, у кого ноги, у меня обморожены были нос и уши. По пути следования колонна останавливалась примерно через каждые 100 километров возле каких-то землянок. В них находилось горючее, масло, какие-то запчасти и другое. Здесь мы останавливались на 2-3 дня, в основном, ночуя на улице. В землянки помещали тех, кто себя уже плохо чувствовал, им оказывали медицинскую помощь. В землянках было и продовольствие, но раздавали его не всегда, а когда нам что-то доставалось, то уминали это моментально, запивая простым кипятком. Было очень туго, но мы не хныкали, а стойко переживали этот непростой период.
После трудной и тягостной дороги, мы прибыли к месту назначения на Тамцакский выступ (территория МНР, которая этаким огромным выступом вклинилась в территорию Манжурии). На этой территории было поселение Тамцак-Булак, километров в 2-3 от него протекала река Халхин-Гол, где в 1939 году шли ожесточенные бои советских и монгольских войск с японцами, манжурами и семеновскими белогвардейскими частями. Об этом много написано, но то, что я видел после этих боев собственными глазами, это сверх всех представлений и сообщений об этих боях.
Наступила зима 1940-1941 года – очень трудная во всех отношениях. Зимнего обмундирования никакого,  жилища для прибывшего состава практически не было. Наша 54-ая Краснознаменная дивизия и наш 105-ый артиллерийский полк прибыли в этот район где-то месяцем раньше нас. Они кое-как смастерили казармы-землянки для себя. Нам надо было самим строить себе жилище. Начали в песках рыть землянки, ветер постоянно их заносил песком, это был какой-то ад. Работали и ночью, когда буран и песчаные метели чуть-чуть утихали. Перекрытия выискивали на территории вчерашних боев, где сохранились какие-то доски, бревна или другой материал. Рубили лозу, плели из нее маты, укладывали на перекрытия казарм-землянок. Сверху все это засыпали песком – вот и крыша. Иногда просыпаешься, смотришь вверх, а перед тобой открытое небо, ураган снес крышу,  морозец градусов этак 35-40, а на тебе только байковое одеяло, да шинель в головах вместо подушки.
Топка в землянках была скудная, топили маленькие железные печки  как говорится, чем придется – бурьян, арчал (конский навоз), да то, что найдем на поле брани. Температура внутри была такая, что вода в емкостях замерзала. Морозы усилились, особенно в феврале достигали 40-45 градусов, плюс ветер. На лету падали птицы, а мы все еще выживали. Иной раз выйдешь из землянки, а дышать нечем – это так был разряжен воздух морозом. Кормежка тоже была слабая, каши, рыбий суп, чай. Из мерзлой капусты и мерзлой картошки варили щи. Чтобы можно было себе представить этот холод, скажу, что хлеб резать на пайки было невозможно,  распиливали пилой.
В районе нашего расположения было очень много разбитой советской и японской техники и вооружения. Тут были самолеты, танки, изуродованные артиллерийские орудия, пулеметы. А сколько было боеприпасов, но самое страшное, это было видеть сколько осталось убитых человеческих тел, раскрытых свирепыми монгольскими ветрами. Да, это было очень страшно. И когда я уже после войны прочитал о потерях на Халхин-Голе в боях 1939 года, то пришел в ужас от откровенного вранья. Наших солдат погибло там великое множество – большую цену заплатили мы в этих боях.
Я  вел дневник, начиная с 7 класса, его и захватил с собой в армию, продолжая вести. Как-то я писал очередные впечатления в дневник, правду о нашей трудной солдатской жизни. Ко мне подошел сослуживец нашего же взвода, якут Кичкин  и спросил, что я делаю. В двух словах я ему рассказал, через день меня вызвали в особый отдел на допрос с пристрастием, приказали захватить дневник. Капитан выборочно прочитал мои записи и сказал, что, если за мной еще подобное будет замечено, меня просто расстреляют перед строем, как японского разведчика. Ситуация была очень не приятной. Дневник я все равно вел, но теперь украдкой, чтобы никто не увидел. Мог уйти в далеко в степь за топливом и там быстро сделать записи.
А тем не менее, несмотря на все трудности нашей жизни, полным ходом шла боевая и политическая подготовка. Командиры сибиряки были жесткие, злые, требовательные, по - сибирски закаленные. Идем строем в столовую, мороз жуткий, уши отмерзают, но не дай бог рукой потереть ухо – сразу наряд вне очереди, а, если имел какие-то замечания до этого, тогда гауптвахта. Я помню всех этих командиров наперечет: Серов, Сусарев, Одинцов, Воропаев.
Пришла весна 1941 года. Японцы продолжали провокации. Нарушали границу, обстреливали, облетали территорию самолетами, снимали на постах наших часовых. В апреле 1941 года произошла очередная провокация японцев вместе с манжурами и семеновцами. Они начали наводить мост через реку Халхин-Гол для переправы. Нас подняли по тревоге.
Продолжение следует...