Лёнькина война. Часть 1

               
               


                ЛЁНЬКИНА ВОЙНА
 Ещё одна война.
        И через семьдесят лет после окончания она у каждого, пережившего её, – своя. Особенно у детей. «Детская» война, даже в таком возрасте, в каком её пережил Лёнька, оставляет о себе такую память, которая живёт и уйдёт только вместе с человеком. Знаю это по себе:  мы одногодки с Леонидом Ивановичем, и даже однокурсники по Ленинградскому институту инженеров железнодорожного транспорта. Многое из того, что пережил «его Лёнька», мне очень хорошо знакомо, воспринималось мною так же, как и Лёнькой, и живёт во мне неотлучно уже много-много лет.
        Но так, как описал «свою войну» Леонид Иванович, едва ли встретишь в литературе о «детской» войне. Придумать такую литературу невозможно – всё это надо было пережить, выносить в себе, и через семьдесят лет возродить этого незаурядного Лёньку с его войною. Профессору  ЛИИЖТа Леониду Ивановичу Борисенко, несмотря на перенесённые несколько инсультов и инфарктов, – и тут война?! – великолепно удалось через ощущения ребёнка «от двух до пяти» обнажить болевые точки войны не только «детской», но и вполне взрослой.
Иллюстрации к воспоминаниям Леонида Ивановича (фотографии) убедительно подкрепляют и расширяют диапазон восприятия написанного, подобраны с большим тщанием, и органично вкраплены в канву повести.
     На мой взгляд, книжка достойна того, чтобы её читали подрастающие нынче школьники-Лёньки. 
                Иосиф Сёмкин.
                http://www.proza.ru/avtor/drukar   


               

                Светлой памяти моей мамы,
                Куксовой Софии Ивановны,
                посвящаю

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Лёнька родился за год до начала войны Советского Союза с фашистской Германией, которую у нас продолжают называть Великой Отечественной. Использование термина «Великая Отечественная война» ввёл в разговорную речь Иосиф Сталин. Справедливости ради, следует заметить, что во время радиообращения от 3 июля 1941 года «отец народов» использовал слова «отечественная» и «великая» раздельно. Насчёт Отечественной – справедливо. Действительно, весь многонациональный советский народ поднялся на защиту своей Родины, своего Отечества от «незваных гостей». В 1942 году, после учреждения Указом Президиума Верховного Совета СССР ордена Отечественной войны, данный термин окончательно закрепился в разговорной речи, а также в исторических документах. Не ясно, как можно было назвать войну, несущую горе, разрушения и смерть людей, Великой, – по-видимому, глубинный смысл этого русского слова оказался побеждённым масштабом фашистского нашествия, которое закончилось нашей Великой Победой. Зачем-то советским руководителям захотелось так называть часть Второй мировой войны, которая была не только на территории нашего Отечества – в ней участвовали 62 страны из 73-х независимых, существовавших в то время. Но не всем известно, что наша армия освободила от оккупации 11 европейских стран с населением около 100 млн. человек. Поскольку все советские люди на своих плечах вынесли тяготы войны 1941-45 г.г., а страна, кроме громадных разрушений, потеряла около 27 млн. человек, советские историки постоянно твердили, что самая горькая доля в этой войне досталась нашей стране. Скорее всего, именно отсюда родилось определение «Великая». Интересен и тот факт, что в языках народов бывших союзных республик термин «Великая Отечественная война» пока существует, совершенно не претерпев никаких изменений даже после развала СССР.

      Однако в англоязычных странах это название никогда не используется, и в переводе звучит как «Восточный фронт Второй мировой войны». Советская дословная придумка «The Grate Patriotik War» там не применяется. В немецкой историографии мы находим названия «Русский поход», «Восточный поход» и «Немецко-Советская война».
       В силу своего «щенячьего» возраста Лёнька не мог  помнить подробностей начала войны и некоторых событий этого страшного периода истории нашей Родины. Но его любознательность привела к тому, что когда он стал постарше, то смог узнать о них от маминых родителей – Ивана Тимофеевича и Анны Ивановны Куксовых, –  а, стало быть, деда и бабушки Лёньки, и старался, как учила учительница истории 7-й школы г. Смоленска Анастасия Ивановна Никитенко, всё записывать. Мама, как «настоящая жена чекиста», рассказывала мало. Спустя много лет после увольнения из «органов», при встречах, отец часто вспоминал минувшие дни и кое-что рассказывал.

В процессе этих бесед выяснилось, что Лёнька хорошо помнил все события, начиная со своих трёх с половиной лет. Дед и бабушка (Фото 1) были учителями начальной школы. Они воспитывались в учительских семьях в белорусской глубинке и учились ещё в царской России в провинциальных учительских училищах, подготавливающих учителей начальных классов. Врождённые способности и качественное образование сделали их отличными Учителями. Они умели и могли развить у своих учеников интерес к знаниям и умение ими пользоваться, и надолго оставили у них о себе добрую память. Когда подросший Лёнька посещал их родные места, то его узнавали, как «внука Ивана Тимофеевича», и одаривали разными гостинцами для деда и бабушки. И мама очень удивлялась, когда Лёнька привозил в город дары домашних огородов и леса. И даже в середине восьмидесятых годов, приехавшим в Волчейку Лёньке с приятелем, загрузили полный багажник автомобиля мешками с домашними яблоками: «У вас в Ленинграде таких нет».

       Лёнькину маму после окончания железнодорожного техникума в Орше в 1937 году распределили в старинный русский город Смоленск, и когда она пришла в отдел кадров станции, на неё «положил глаз» уже разведённый красавец Иван (Фото 2), работавший в этом отделе после службы в рядах Красной армии.
      Лёнькина мама тоже была хороша собой: высокая статная с длинной косой (Фото 3).               
     Вскоре у молодых людей возникло взаимное чувство, и они решили пожениться. После регистрации, по просьбе деда, мама сохранила свою фамилию Куксова.
Когда в ноябре 1938 года на посту руководителя Народного Комиссариата внутренних дел (НКВД) Николая Ежова сменил Лаврентий Берия, сохранивший за собой пост руководителя Главного Управления Государственной безопасности, обнаружилось, что в результате репрессий произошло сильное «прореживание» личного состава НКВД, и возникший «кадровый голод» стали пополнять по так называемому комсомольскому Бериевскому набору молодёжью, отслужившей в рядах Красной Армии, и Ивану предложили пойти на службу в Управление государственной безопасности. В армии он служил в разведке, его уже приняли в партию. Он хорошо знал немецкий язык, был физически развит, несколько раз прыгал с парашютом, неплохо владел самбо, и предложение работать в отделе контрразведки НКВД показалось ему интересным.
Его сразу направили учиться в специальную школу НКВД в Могилёве, после которой командировали на действующий фронт мало известной в СССР войны с Польшей 1939 года.   
       
     На польской войне отец служил в разведке, был награждён Орденом Красной Звезды и именным оружием, ему присвоили звание старшего лейтенанта госбезопасности; он был ранен в ногу и направлен в госпиталь в Смоленске. После выписки из госпиталя его определили работать в отдел контрразведки Минского транспортного управления НКВД, где согласно служебному положению и опыту участия в военных действиях, параллельно с основной контрразведывательной работой, ему поручили заниматься подготовкой командиров диверсионных партизанских отрядов на случай предстоящих военных действий. После лечения он вернулся к родителям в Смоленск и официально оформил брак с Лёнькиной мамой.

     В это время её родители жили в Токаревской школе, в 12 км от Смоленска. И мама, которая работала в отделении железной дороги на станции Смоленск, перебралась из общежития к ним. В августе 1940 года появился на свет Лёнька, и ему в свидетельстве о рождении записали место рождения «Токаревская школа», что вызывает удивление у чиновников, читающих эту запись. Это давало основание Лёньке говорить, что он родился в школе на последнем уроке, на последней парте. На самом деле он появился на свет в железнодорожной больнице (Фото 4), которая находилась в здании у путей станции Смоленск, рядом с одной из первых каменных церквей Древней Руси XII века, Петропавловской. Эти здания чудом сохранились во время войны (Фото 5).
     Так сложилось, что именно в этом путевом парке станции Смоленск-Центральный Лёнька начал свою трудовую деятельность по специальности во время длительной практики после третьего курса института.

     Когда Лёньке ещё не было и месяца, Иван забрал жену с сыном к себе в Минск.
Несмотря на договор с Германией о ненападении, в народе росла тревога ожидания предстоящей войны, о чём открыто старались не говорить, так как это называли провокацией. Людей успокаивали тем, что Красной Армии дан строжайший приказ «громить и уничтожать врага на его же территории и малой кровью». Усиливающийся поток засылаемых в СССР немецких диверсионных групп, напряжённость на Западной границе СССР и сообщения наших разведчиков указывали на приближающееся начало войны, что уже было заметно невооружённым глазом, а тем более – работникам органов государственной безопасности. Перед самой войной минскими контрразведчиками было нейтрализовано около двухсот групп немецких диверсантов.

Большой удачей своего отдела контрразведки отец позднее называл обезвреживание группы фашистских диверсантов, которую переправляли в СССР в двойном дне вагонов с углём. Спустя много лет папа рассказывал: «Хорошо были подготовлены ребята, нам пришлось немножко подраться, но взяли всех живьём, и сами остались целы». В середине июня 1941 года Иван привёз жену, с Лёнькой на руках, на лето к бабушке и дедушке в Токари. Он говорил, что тут в лесу, вместе с родителями, можно будет спокойно переждать войну, которая очень скоро начнётся. 22 июня в 6 часов утра на лошади прискакал нарочный: «Вас срочно вызывают на службу в Минск». Отец сказал маме: «Вот и началась война, оставайтесь с родителями, здесь будет безопаснее, сюда немцев наша армия не пустит», – и сразу же отправился в дорогу. Поезда до Минска уже не ходили, фашисты бомбили железную дорогу; отец добирался на перекладных, попал домой через два дня, а когда подошёл к своему дому, увидел вместо него пепелище (Фото 6).

      При одном из первых налётов на Минск, 23 июня, фашисты бомбили район вокзала и железнодорожные пути; в дом, стоящий недалеко от путей, попала зажигательная бомба, и он сгорел вместе с нехитрыми пожитками и документами. Тогда Минск в основном был деревянным, и сгорело много домов (Фото 7).
Отец прибыл на место службы, а 26 июня сотрудников управления, где он работал, вызвали в Москву. И буквально на следующий день Минск заняли фашисты. В Москве отца направили служить в специальное управление контрразведки НКГБ СССР, позднее преобразованное в СМЕРШ (смерть шпионам), и дали комнату в офицерском доме рядом с аэродромом Внуково.
      Мама с Лёнькой остались у родителей в Токаревской школе. Дед поехал в военкомат проситься на фронт, но его в армию не взяли по состоянию здоровья. Занятия в школе продолжались. Дед ворчал: «Война войной, а детей всё равно учить надо». Обстановку в стране узнавали из газет, которые регулярно утром и вечером приносила почтальон Варя. К концу июня стали слышны звуки летающих самолётов и канонада, а в окрестных лесах появились наши воинские части. Днём 11 июля вновь прискакал нарочный и объявил, что немцы уже близко, завтра за нами пришлют подводы, и отвезут в Смоленск к эшелону, чтобы эвакуироваться. Это не обязательно: кто хочет, тот пусть остаётся. Из учителей школы остаться решил только один Витковский – сын помещика, бывшего хозяина Токарей, в расчёте на то, что «цивилизованные немцы» вернут ему родовое поместье, где в 1924 году устроили единственную начальную школу для крестьянских детей из ближайших деревень, что были в километре за лесом.

      Ночью взрослые зарыли в яму тяжёлые и громоздкие предметы, которые не хотели брать с собой. С собой же решили взять едва ли не единственный в то время атрибут благосостояния советской семьи – ручную швейную машинку «Зингер». Утром 12 июля пришли подводы. Все, кто хотел эвакуироваться, со своими небольшими вещами погрузились.

      Из Токарей ехала ещё одна учительница с двухлетним ребёнком. Но её ребёнок умер в Тамбовской области, в первые дни эвакуации. Тогда там свирепствовали дизентерия и малярия, от которых многие дети погибали. В это время Лёньке было 10 месяцев, и ходить самостоятельно он ещё не мог, его перемещали на руках взрослые, по очереди. Подводы повезли всех по старой Смоленской дороге (Фото 8).
      К колонне по пути присоединялись подводы с людьми из ближайших деревень. Но фашисты начали обстреливать дорогу. Мины и снаряды рвались совсем рядом, один угодил прямо в повозку с людьми.

    Когда Лёнька подрос и учился в школе, однажды дед взял его с собой в поездку на повозке в Смоленск по этой же дороге. В пути он подробно рассказывал про старую Смоленскую дорогу, и про эвакуацию по ней. И он обратил внимание Лёньки: «Вот тут, во впереди едущую подводу попал фашистский снаряд, и от неё ничего не осталось».

    Так добрались до станции Смоленск (Фото 9). На путях у вокзала стоял эшелон с открытыми платформами (Фото 10).
    Солдаты стали распределять людей по платформам.
    После окончания посадки Лёнькина мама решила зайти к себе на работу. До рождения Лёньки она работала здесь, на станции Смоленск-Центральный. Сослуживцы сказали ей, что ехать поездом опасно, так как кругом уже немцы, бомбят железные дороги, все эшелоны и пути на юго-восток разрушены. (Фото 11). Свободно только одно южное направление на Ельню, куда направляют последний эшелон. Все, кто мог, ушли пешком, но мама сказала, что у неё на руках маленький ребёнок, и с ней родители, поэтому она будет ждать отправления поезда.
      
     Когда мама возвращалась к эшелону, начался налёт; немецкие самолёты стали бомбить станцию и пути впереди, куда нужно было ехать. Мама легла на землю около какой-то ступеньки. Фашисты тактически грамотно отсекали пути связи с восточными областями.
      Вечером налёт прекратился. Пути восстановили к 2 часам ночи (Фото 12), и эшелон тронулся. Ехали очень медленно. Когда рассвело, вновь появились фашистские самолёты. Они стали бомбить и обстреливать эшелон. Машинист остановился, люди пытались бежать от поезда в лес, но самолёты гонялись за отдельными группами, и даже за одиночками, расстреливая их из пулемётов. Возвращаясь к эшелону, люди тащили с собой раненых и убитых, в надежде помочь первым, и что убитые оживут, как некоторые говорили, может, они убиты не совсем. Медицинского персонала в эшелоне не было. Посильную помощь раненым добровольно оказывали медики, которые эвакуировались в этом же эшелоне. До Ельни добрались к вечеру. Был ещё один налёт.
       Машинисты старались дымить побольше, чтобы дым мешал фашистским лётчикам прицеливаться, пытались обманывать стервятников: останавливались и пускали много пара, имитируя повреждение паровоза. Такая тактика во время войны использовалась всеми машинистами. День был солнечный и жаркий, на открытых платформах обдувало ветерком; хорошо, что не было дождя, но при налётах остро ощущалось отсутствие защиты.
       Наших истребителей, не было видно, эшелон защищали зенитный пулемёт и пушка, установленные на одной из платформ (Фото 13).

      Когда добрались до Ельни Лёнька стал капризничать – захотел есть. Мама попыталась покормить его грудью, но молока не было, и вдруг она в ответ услышала: «Сися – кака». Так в экстремальной ситуации десятимесячный Лёнька неожиданно заговорил осознанно. Мама взяла кружку и пошла поискать молока, чтобы покормить ребёнка. В вокзальном здании (Фото 14), она увидела жилую квартиру, дверь была открыта. Раньше в вокзалах всегда делали служебные жилые помещения для персонала. Позвала хозяев, но никого не было, она вошла и увидела на плите чугунок с молоком, зачерпнула немного молока, и в это время вернулась хозяйка. Мама говорит, это я для ребёнка: вот, у меня есть рубль, возьмите, но хозяйка не взяла,– бери так, всё равно немцы скоро придут и всё отнимут. Действительно, немцы заняли Ельню ровно через шесть дней. Мама вернулась в эшелон и покормила Лёньку, он успокоился и задремал на руках у бабушки. Вечером поехали дальше.

      Через день добрались до станции Токаревка Тамбовской области. Здесь эвакуированных встретили представители колхозов. Всех распределили по крестьянским домам и предложили места для работы. Дед выяснил, что в деревне нет начальной школы, и сразу начал заниматься своим любимым делом – организацией начальных классов в местной школе, оставив о себе память в деревне с пугающим названием Зверяевка. Лёнькину семью определили на постой в «кулацкий» дом к хозяйке, у которой муж и сыновья были на фронте, а двенадцатилетняя дочь жила с ней. У них было хорошее хозяйство: корова, куры, несколько ульев, сад. По приезде Лёнька сильно заболел, даже дед сказал: «Мучается ребёнок, лучше бы умер, а не мучился. В это время в деревне появилась медицинская сестра, она дала какие-то порошки, после которых Лёньке стало лучше, и дед изменил мнение: «Ожил наш Лёнька, глазки заблестели, и головку стал поднимать, теперь жить будет, вырастет помощником». К эвакуированным хозяйка относилась очень хорошо – бесплатно давала творог, молоко, варила куриные бульоны, давала свежий мёд из своих ульев, от денег категорически отказывалась: «Лучше сами съедим, а то немцы придут – всё отберут». Свою дочь она отправляла в сад, гулять с немного окрепшим Лёнькой.

Поскольку эвакуировались летом, надеясь на скорое возвращение, люди не брали с собой тёплые вещи, но на местах, при необходимости, выдавали ватники, плащи, сапоги. Кроме этого, всех приехавших сразу обеспечивали минимумом продуктов питания. При отсутствии массовых средств связи люди уже хорошо знали о зверствах фашистов на нашей земле и о том, что немецкие солдаты в основном были на продуктовом самообеспечении. Когда немцы врывались в деревенский дом первыми их криками были: «Партизанен, комунистен, юде? Матка, курка; матка, яйка, швайн шпикен!». И если им казалось, или по подсказке предателя, что в доме есть «партизанен», «комунистен» или «юде», таких сразу тащили на улицу, расстреливали или вешали, и потом без зазрения совести отбирали всю домашнюю живность (Фото 15). После изгнания фашистов в одной из осво-бождённых деревень был обнаружен очень характерный приказ немецкого коменданта следующего содержания:
«Торопиться приносить скоро»-
«Приказ Коммандантий!
Каждый, который у себя есть одна корова, сдай в восемь часов один горшок с молоко.
Сдай в восемь часов один мешок овес.
Или вы дать, или ваший домий сгорать.
Торопиться приносить скоро».


      Наши люди, сплочённые общей бедой, старались по возможности поддерживать друг друга. Отношение к эвакуированным везде было доброжелательным. «Понаехали»  – тогда ещё не вошло в обиход. Лёнька постепенно рос, и даже сделал свои первые самостоятельные шаги. С подсказки опытных педагогов, деда и бабушки, с самого начала с ним никто не сюсюкал, и он сразу начал правильно говорить.
     Первые дни войны показали ошибки в подготовке командного состава Красной Армии, а также бездарность командования генерального штаба РККА. По указанию Верховного Главнокомандующего Иосифа Сталина начались масштабная реорганизация управления войсками и подготовки офицеров Красной Армии – это также  относилось и к Управлению военной контрразведки, где позднее было создано Главное Управление контрразведки «СМЕРШ» Наркомата обороны (Фото 16).

    В начале 1942 года Лёнькиного отца направили на учёбу в специальную школу НКВД СССР, которая находилась примерно в сотне километров от места, где были Лёнька с мамой и её родителями. Занятия в школе ещё не начались. Начальник местного управления НКВД как-то сказал отцу, что к ним приезжает получать за него деньги какая-то Куксова. Во время войны бойцам и офицерам РККА производились различные денежные выплаты, в том числе, премиальные за уничтожение вражеской техники и за выполнение особых заданий. Офицеры большую часть своих денег перечисляли родным в тыл. Для этого родственникам выдавались специальные денежные аттестаты, по которым они получали деньги в райвоенкоматах. Кстати, эта система позже сыграла весьма серьёзную роль. Дело в том, что многие офицеры потеряли связь со своими семьями, эвакуированными в тыл. И при розыске родных им очень помогли военные финансисты. Так отец узнал, что семья недалеко, и однажды ночью, получив разрешение от командования школы, вместе с начальником местного управления прикатил к своим на широко распространённом в СССР железнодорожном средстве передвижения с неожиданным названием «Пионерка» (Фото 17), которое приводилось в движение по рельсам при помощи ЧС (человеческой силы) посредством качания руками специального рычага, связанного с колёсами. Железнодорожники шутили: «Хороший транспорт – овса и воды не просит, молчит и везёт»; она имела также жаргонное название – «бешеная табуретка». Отец на несколько дней забрал маму к себе, но вскоре сказал, что в Тамбовской области оставаться опасно, так как немцы рвутся к Сталинграду, скоро могут быть здесь, вам нужно перебраться в Башкирию, где образовано специальное поселение для эвакуированных семей работников НКВД. Он оформил необходимые документы, и Лёнька вместе со своими отправился в следующее путешествие, но уже в закрытых пассажирских вагонах (Фото 18).

     Доехали до станции Раевка (Фото 19).
Здесь тоже встретили, устроили на постой к колхозникам и на работу. Дед снова начал заниматься организацией младших классов в школе. Лёнька заметно подрос и стал уверенно держаться на ногах – ему уже было почти три года.
       Женщин регулярно отправляли в лес на заготовку дров для фронта и для себя (Фото 20).             
      В свободное время взрослые вместе с Лёнькой ходили в местный Дом культуры, где показывали кино, и иногда выступал, тоже эвакуированный, смоленский десятилетний мальчик из детского дома Эдик Хиль, который хорошо пел   
(Фото 21).
      
       Вообще, в Лёнькиной семье все любили музыку. Дед, бабушка и мама хорошо пели. Когда перед войной все жили вместе, часто устраивали для себя домашние концерты. Дел играл на скрипке, бабушка на гитаре, мама и её старшая сестра Люся на мандолинах, и все вместе пели. И когда после войны всё семейство собиралось вместе, такие домашние музыкальные посиделки продолжались, но теперь в этом импровизированном ансамбле появился хороший бас, муж маминой сестры дядя Женя, вернувшийся с войны из Берлина, и «пищик» Лёнька. Больше всего любили петь русские романсы. Всем очень нравился «Вечерний звон», в котором Лёнька получал разрешение на совместный со взрослыми «Бом…Бом». При посещении клуба в Раевке, взрослые всегда обращали Лёнькино внимание: «Слушай, как мальчик хорошо поёт». Но пение Лёньку не очень привлекало, хотя у него обнаружили неплохой музыкальный слух, благодаря чему, спустя восемь лет после войны, он начал учиться играть на баяне в кружке баянистов Смоленского Дворца пионеров, куда попал случайно, «за компанию» со школьным другом.
         А кто тогда мог предположить, что эвакуированный из Смоленска мальчик, выступавший на сцене клуба в Раевке, станет известным на весь мир «Мистером Трололо», и в 1985 году их пути с Лёнькой снова пересекутся в Ленинграде.

        Участие мамы в заготовке дров обернулось для неё травмой: когда неопытные в таких делах женщины валили в лесу деревья, одно из них упало комлем на мамину ногу. Она не могла ходить, а подходящего транспорта не было, ей соорудили лежанку из веток и оставили одну в лесу на ночь, а утром за ней на лошади приехал сотрудник администрации поселения; мама долго прыгала на одной ноге, хорошо, что не было перелома. Медсестра дала ей мазь, которую назвала «реваноль» и сказала, что её применяют на фронте для лечения раненых. От неё боль прошла довольно быстро, и вскоре мама смогла ходить на работу.
       Однажды она сказала Лёньке: «Скоро у тебя будет братик или сестричка». Лёнька запищал: «Не хочу девчонку, хочу братика». Отец смог добиться разрешения приехать к жене к «часу пик». Из-за большой физической нагрузки на работе у Лёнькиной мамы начались преждевременные роды, а никаких больниц и роддомов здесь не было. Страна жила под девизом «Всё для фронта, всё для победы!». Маму положили в какую-то тёмную холодную кладовку при местном медпункте. Однажды отец прибежал домой и обрадовал Лёньку: «У тебя есть братик Игорёк». Лёнька обрадовался, и начал строить планы, как они с братиком будут вместе играть и не бояться стоящей у хозяйки на кухне страшной машины, под названием сепаратор, которая громко гудела и всё время хотела молока. А в это время Лёнькина мама с новорождённым лежала в холодном тёмном чулане. Отец пошёл в сельский Совет, чтобы его зарегистрировать, но ему там сказали, что у них нет имени Игорь, и ребёнка записали с именем Георгий. У мамы долго хранилось свидетельство о рождении Георгия Ивановича. Однако позднее, при подготовке к одному из своих многочисленных переездов, она его разорвала. Когда пришла нянечка, мама пожаловалась, что ребёнок очень мокрый, а в темноте ничего не видно. Нянечка принесла в чулан народный источник света – керосиновую лампу, посмотрела и сказала, что это кровь, ему плохо перевязали пуповину, и он истёк кровью, а помочь некому, и поздно – он уже нежилец. И действительно, Игорёк прожил всего 6 дней. Его похоронили на местном кладбище. Когда начали заколачивать маленький гробик, Лёнька спросил, зачем вы заколачиваете, а кто его там будет кормить кашкой?
      
        Был уже ноябрь 1943 года. Отец сказал, что ему разрешили привезти семью с собой в Москву. После путешествия в холодном дребезжащем вагоне, в свои три с небольшим года, Лёнька оказался вместе с мамой и папой во Внуково, в комнате двухкомнатной квартиры на третьем этаже большого офицерского дома (Фото 22).
        Папа служил в подчинении у генерала Павла Судоплатова. Его группу периодически направляли на действующий фронт и за линию фронта, для выполнения специальных заданий (Фото 23). При этом чтобы добраться до пункта назначения, ему часто приходилось прыгать с парашютом. Лёнька хорошо запомнил значок в форме парашюта (Фото 24), который папа постоянно носил на гимнастёрке. К этому парашютику внизу крепилась табличка с цифрами, обозначающими число прыжков;  число это часто менялось.               

       От возвращения в Москву в Лёнькину память «врезалось» пересечение реки Волги по одному из самых длинных в Европе мостов, Александровскому, длиной более 1,5 км. (Фото 25). Лёнька всё время торчал у окна вагона, хотя и было страшно видеть кругом водную гладь, чего раньше он никогда не видел.      
        В квартире рядом в комнате жила семья дяди Жени Новожилова, который служил вместе с отцом. Кстати, они оба (Фото 26) участвовали в операции нашей контрразведки под названием «Березино» в августе 1944 г. И о них упоминается в книге В. Богомолова «Момент истины» («В августе сорок четвёртого»).
       У Новожиловых была дочь Наташа, Лёнькина ровесница, и дети часто играли вместе. Лёнька подумал, что сестра – тоже неплохо, и стал просить маму с папой, чтобы они ему ещё «купили сестричку», но они решили пока не «покупать», и сказали, что у него в Смоленске уже есть сестричка Галя. По приезде в Москву дедушка пошёл в министерство просвещения и попросил направить его в Токаревскую школу, где он работал до войны. Сначала ему отказали – Смоленск только недавно освободили, и там фронт ещё в 20 километрах, а город сильно разрушен.
       Но дед взялся за своё: «Война войной, а детей всё равно учить надо». Он добился, что его назначили заведующим не существующей Токаревской начальной школы, при условии, что он восстановит её работу, а бабушку тоже направили в эту же школу учительницей, и они сразу уехали туда. Лёнька с родителями остался в Москве. Жили они в высоком четырёхэтажном доме около входа на Внуковский аэродром. Отец, согласно должности старшего оперуполномоченного управления СМЕРШ, носил форму капитана-лётчика. Ему выделили служебную машину «КИМ» (Фото 27).

Шофёр дядя Гриша, которого все называли «товарищ старшина», когда ехал за папой, часто брал с собой Лёньку, и ему очень нравилось смотреть из окошка вокруг. Лёнька запомнил, что внутри машины на окнах были какие-то раздвижные занавесочки с помпончиками. На этой машине, папа часто ездил сам, как он говорил, чтобы не забыть.
      Если удавалось где-либо раздобыть картошку, то мама дома жарила её на электрической плитке, на каком-то белом, вонючем комбижире, но всё равно она получалась домашняя и вкусная. Когда людей вывозили в эвакуацию, все рассчитывали на быстрое возвращение, брали с собой самое необходимое, и почти вся одежда оставалась дома, поэтому у наполовину вернувшихся из эвакуации были проблемы с одеждой – шить было не из чего, но швейные машинки тоже вернулись из эвакуации вместе с хозяевами. Папе выдавали два комплекта формы в год – один он  отдал маме использовать для домашних нужд. Мама сшила Лёньке гимнастёрку с погонами капитана (Фото 28) и юбку себе.

        Она всегда брала Лёньку с собой, когда ходила в офицерскую столовую за пайком. Появление на улице карапуза в военной форме вызывало умильные улыбки на физиономиях встречных. Лёнька старательно отдавал честь военным. А поскольку «к пустой голове руку не прикладывают», маме пришлось сшить ему ещё и военную пилотку. Лётчики одаривали Лёньку шоколадом из своих НЗ. Мама говорила Лёньке: «Запомни сынок, что приветствуют не форму, а человека, на которого она надета, и чтобы заслужить приветствие, нужно соответствовать форме». Может быть, именно в это время Лёнька понял, что нужно быть дисциплинированным, и у него появился большой интерес к ношению формы. И когда он уже стал Леонидом Ивановичем, то с удовольствием носил полагающийся по роду работы мундир, только теперь у него, согласно должности, была одна большая звёздочка на гладком золотом шевроне (Фото 29).
       
       Детских игрушек не было; из какой-то своей служебной командировки папа привёз Лёньке немецкий карманный фонарик, у которого на лампочку можно было надвигать цветные целлулоидные пластинки, и получались красный, синий и зелёный огни. Но батарейки для него были большим дефицитом. Перед Новым, 1944-м, годом отец принёс домой настоящую ёлку. Механики аэродрома подарили Лёньке звезду на верхушку ёлки, склёпанную из полосок алюминия. Мама обтянула эту звезду красной тканью. Электрических ёлочных гирлянд тогда ещё и в помине не было. Игрушки на ёлке тоже были самодельные, из цветной бумаги и из страниц старых журналов, или случайно приобретённые родителями в магазине (Фото 30 и 31). Дополнительно вешали конфеты и печенье. Вместо лампочек на ветках и внутри звезды укрепили небольшие свечки. Из цветной бумаги клеили длинные цепи и флажки. Но ёлка не выдержала такой массы открытых огоньков и загорелась. Хорошо, что при этом дома были папа и мама, они накрыли горящую ёлку каким-то покрывалом и огонь был потушен. Воды в доме не было, за ней ходили к колонке во дворе. Как-то родители вернулись домой, и увидели, что Лёнька с Наташей, вылив на паркетный пол ведро воды «сделали море», и пускают по нему кораблики. В другой раз, когда родители вернулись, то обнаружили, что дети исчезли из закрытой комнаты. После долгих поисков увидели, что Лёнька с Наташей спят, обнявшись, на подоконнике за высокой спинкой стоящего у окна дивана. Выяснилось, что, играя на полу, они замёрзли, и решили погреться над батареей отопления, находившейся под подоконником за диваном, и там уснули.

Таким образом, Лёнька первый раз в жизни спал с девочкой в три с половиной года. После Нового года, при играх в войну, ёлочную красную звезду ребятишки применяли для обозначения позиций нашей Красной армии. Мама и папа читали Лёньке разные детские книжки, которых было много у дяди Жени – они не уезжали в эвакуацию, и всё время жили в Москве, поэтому книги у них сохранились. Кроме этого, у дяди Жени была очень интересная игрушка под названием  фотоаппарат «ФЭД», который  в  разговорах называли лейкой (Фото 32). Лёнька, активно участвовавший в поливке грядок в Раевке, видел совсем не такую лейку, и спрашивал, куда тут наливать воду. Но ему объяснили, что эта «Лейка» для того, чтобы делать картинки, которые называются – фотографии. Лёнька быстро понял, что книжки и фотографии – это очень интересно, и ему захотелось научиться читать самому и фотографировать.

      Когда он с мамой шёл по улице, то пытался громко читать любые попавшиеся объявления. Самым трудным для него было прочесть длинное, часто встречающееся «шипящее» слово «Бомбоубежище». Однажды Лёнька начал читать вслух слово, написанное мелом на заборе. Но мама предупредила, что читать можно всё, «кроме надписей на заборах». Лёнька стал возражать, поскольку рядом было написано то самое «шипящее» слово «Бомбоубежище», с нарисованной стрелкой. Как-то само получилось, что без всяких специальных занятий и принудиловки Лёнька в свои три с половиной года научился читать. Он сам бегал к соседям, выбирал понравившуюся книжку, просил папу и маму читать ему. У дяди Жени было несколько детских книжек, где буквы пояснялись картинками. Это помогало детям понимать написанное, и было хорошим подспорьем для обучения чтению. Таким способом Лёнька быстро научился читать и иногда, к удивлению родителей, сам начинал им читать книжку вслух. Этому помогало то, что в эвакуации бабушка и дедушка начали учить его читать, и это ему сразу понравилось. 
 
      5 августа 1943 года Красная Армия освободила города Орёл и Белгород. По приказу И.В.Сталина был произведён первый за войну салют в честь освобождения крупных населённых пунктов.
     В дни салютов на чердак дома поднималось много народа, чтобы любоваться этим красивым зрелищем (Фото 33). У всех крепло убеждение, что наша доблестная армия скоро уничтожит «фашистскую гадину», и эти пушечные залпы будут последними. Лёнька с родителями тоже любил наблюдать салюты, и все начинали дружно поздравлять карапуза «капитана» Лёньку с очередной победой нашей армии и одаривать его, кто чем мог. Как-то, вернувшись домой с кучей шоколадок, конфет и печенья, Лёнька заявил родителям: «Хочу в Смоленск к дедушкам и бабушкам».
      Однажды он ждал папу с мамой около дома; вдруг мама прибежала и позвала: «Пошли смотреть как дядя Вася Сталин (Фото 34) на машине влетел в канаву».
В мире без сотовых, и даже обычных, телефонов об этом мгновенно стало известно многим, живущим неподалёку. Довольно быстро около съехавшей в кювет большой чёрной машины дяди Васи собралась толпа зевак, с любопытством наблюдавших, как солдаты вкатывали машину на дорогу. Люди обменивались между собой впечатлениями: «Смотри, он же пьяный». Лёнька потом стал спрашивать у родителей: «Что такое пьяный?», и в его памяти надолго отложилось, что это нехорошо.

                Продолжение:http://www.proza.ru/2018/11/16/84