Отцы и Дети...

                Своего деда Лейба Бланка, отца моего папы, я побаивался - у него не было одного глаза. Когда дед носил черную повязку, он смахивал на пирата. Это было ещё куда ни шло.

                Если же защитного покрытия на глазу не было, и мой детский взгляд упирался в темное глубокое ничто,- Брррр! - было довольно страшно. Брился Лейб редко и вечно кололся седой щетиной, пытаясь звучно и смачно поцеловать меня при встречах.

                Часто привирая в ответах на сакраментальное,- Милику, кого ты больше любишь ?,- в пользу вопрошавшего, в данном конкретном случае, я действовал назло и не хотел позволить себе даже этого небольшого компромиса

                - Хайку. Я сильнее люблю  Хайку - заявлял я безапелляционно и вызывающе

                Этим, конечно, очень радовал его тогдашнюю спутницу жизни. Правда, бабушкой  она мне не приходилась. Да и не любил я ее ни капельки. 

                Настоящей бабушке Хане, настоящей матери моего отца, ещё, давным-давно, стало плохо с сердцем. Это было в толпе несчастных, угоняемых в гетто, тем страшным и памятным летом сорок первого.

                Так она и осталась умирать. Одна на страшной дороге, где, вслед за очередной колонной, шли румынские солдаты, сбрасывавшие умерших и ещё умиравших в глубокие ямы, рассчитанные на сто человек.

                Они были  предусмотрительно вырыты по всему маршруту, от Сокирян до Винницкой области, каждые десять километров.

                Те, кто не мог идти дальше , подлежали немедленному расстрелу. Однако трату драгоценных патронов начальство не одобряло.

                Евреев чаще добивали прикладами. Иногда, попросту, сбрасывали в ямы, где жертвы умирали медленно-мучительной смертью от жажды, среди разлагавшихся тел, жутких миазмов , миллионов мух и беспощадно-жадного воронья.

                То, что вытворяли  румынские солдаты и хищные крестьяне из близлежащих деревень, снимавшие с умиравших последние лохмотья, описывали знакомые, которых гнали на восток в следующих колоннах.

                Отец носился среди них, как угорелый и , по - детски надеясь на чудо, со слезами спрашивал, выспрашивал и умолял вспомнить знакомых, вспомнить о любимой мамочке, оставшейся лежать на дороге, далеко позади, вспомнить, хоть самую малую толику информации, самую малость, хоть что-нибудь.

                - Может, ей стало легче? Может, помогли? ,-Знакомые только печально качали головами. Некоторые сообщали, что видели ее уже мертвой

                На могиле отца, в израильском Нетивоте, по еврейской традиции, написано,- Ихиэль бар Хана ( Ихиэль сын Ханы, иврит).

                Видеть свою бабушку Хану мне, конечно, не привелось. Разве что на нескольких выцветших фотографиях.

                Папа никак, все никак не мог простить своему отцу того, что тот позволил умереть маме именно так, фактически брошенной  на дороге. Ведь были же такие, он видел их, кто из последних сил тащил больных и немощных на себе.

                Сами они, зачастую, сами падали от изнеможения и умирали. Но, может, некоторым из ослабевших, впоследствии, становилось легче?  И они, они выживали ? Может, удавалось, все же, спасти хоть кого-нибудь из ослабевших, вдохнув в них всю силу своей любви и сострадания ?

                Дополнительный минус в отношения отца и сына добавило и то, что папу, изнуренного голодом и болезнями, с головой, пробитой румынским прикладом и кишащей червями, вшами и прочими насекомыми, родной отец, лишив еды и заботы, отнёс в сторону. Вернее , не отнёс, а , как безнадежного, но ещё живого, оттащил к штабелям замёрзших трупов. Случилось это уже в гетто Винницкой области.

                - Ни одной посылки, за все семь лет службы в армии и флоте ,- возмущался папа все время, когда начинались воспоминания

                - Хотя бы один раз, да прислал луковиц или чеснока. Ведь за меня отцу ежемесячно, по аттестату, выдавали неплохое, по тем временам, денежное пособие

                - Да и сам я, присылал денег дополнительно,- рассказывал папа, поблескивая стальными зубами. Свои, к сожалению, он потерял от цинги. В том числе, из-за отсутствия тех самых передач

                - Многих - очень многих, посылки с луком и чесноком спасли тогда от авитаминоза! А я, в свои двадцать семь, вернулся из армии совсем без зубов. Да и волосы сильно поредели

                - Майн либер унд тайерер зин ( мой любимый и самый дорогой сын, идиш),-  каждый раз начиналось очередное письмо Лейба с очередными просьбами о посылке денег . Тебя же там, все равно, ведь, кормят регулярно

                Минусы в отношениях продолжали множиться. Мне не сделали обрезание. Причина, по которой папа с дедом Лейбом не разговаривали последующие несколько лет. Но папа был, в этом случае, совсем ни при чем.

                Это мама с бабушкой, напуганные тяжёлым воспалением и критической температурой, возникших  после обрезания нашего  Абраши Вайнзофа - моего дяди, наотрез отказались рисковать драгоценным здоровьем дорогого ребёнка.

                Плюс снег, упавший с крыши нашего дома. Дед с Хайкой, только-только, стали захаживать к нам  в гости, после длительного перерыва в отношениях.

                За обильным чаепитием из блюдечек, с кусочками сахара в прикуску, поедания разнообразных варений из горькой, красной и белой черешни, малины и вишни, смешанных с традиционным деревенским перемыванием косточек , наступило, наконец, время прощания.

                Старики засобирались домой. Эта церемония требовала долгого и терпеливого упрашивания остаться. Бесконечных просьб не уходить,  ещё и еще задержаться, чтобы выпить хотя бы чашечку чая с липовым цветом, душистым медом и тому подобных прелестей.

                И мы упрашивали. Раз, два, три, четыре... И я, и баба Рива, и ее сестра Роза, и моя мама Клара.

                Папа, как всегда, сидел в сторонке, выполняя бесконечные контрольные студента-заочника Львовского университета.

                При этом, он, время от времени, открывал печку, подбрасывал в ее раскалённый зев пару совков антрацита, сразу же начинавшего весело трещать, дробно постукивая о металлическую дверцу.

                В неспешно-обстоятельные разговоры, папа частенько вставлял пару шуточек или смешных замечаний. И о возможной денежной реформе, и постоянных дефицитах хлеба, молока, других мелочей. И о том, как , вместо всей зарплаты, снова,  заплатили деньгами только половину. Остальное погасили облигациями «добровольного» займа. Тихо поведал о том, что некий шутник, сел в тюрьму только за то, что обклеил этими бесценными бумагами займа всю свою домашнюю печку.

                Некоторые, из совсем уж беспечных знакомых, в зимние холода, даже заклеивали облигациями окна.

                - Все равно, денег нам не вернут,- были убеждены люди

                _____________


                Уговоры задержаться  приближались к концу. Лейб с Хайкой снова засобирались домой.  Мы рьяно взялись за очередное упрашивание остаться. Однако отец, в тот момент, как-то замешкался, повторяя что-то из учебника и совсем не реагируя на вопрошающий взгляд и напряженное молчание гостей.

                - Ну мы, значит,того, пошли ?!, - уже обиженно, поджав губы, произнесла Хайка

                - Да нет! Нет же, нет. Останьтесь ещё, - очнулся папа. Однако было уже поздно. Надувшись, гости стали  торопливо, не попадая в рукава от спешки и раздражения, натягивать  пальто и возмущаться плохой погодой и ее невиданными снегопадами 

                Тут отец неосторожно и горячо стал возражать, что обильные снега , наоборот, очень даже нужны и принесут прекрасный урожай.

                - Ты, просто,  не уважаешь мнение взрослых, не прислушиваешься к старикам,- возмутился Лейб.

                И снова пошло. И поехало.

                Когда  все претензии, накопившиеся за последние  двадцать-тридцать лет, были предъявлены, возмущенные старики пробкой вылетели в коридор.

                Вдруг, снаружи раздался  непонятный, короткий, но очень мощный звук - будто совсем рядом выдохнул сказочный великанище.

                Отец осторожно открыл дверь на веранду, нависшую над палисадником и ступенями на уровне второго этажа.

                Женщины ахнули. Все пространство, до самого верху, было завалено снегом, сошедшим с огромной крыши нашего дома. Выйди, кто-нибудь, хоть на десяток секунд раньше, пришлось бы его или ее очень долго откапывать. И не факт, что живыми.

                Удар такой массы тяжелого снега, насыщенного изрядными порциями влаги и льда, вполне мог быть летальным.

                - Из-за тебя мы чуть не погибли !,- немедленно заявили отцу возмущённые гости,- мог бы не читать свои бесполезные книжки , не жадничать, а лишний раз или два, хорошенько попросить, чтобы мы остались и продолжали чаепитие.

                - Гости, дорогие, прошу вас к столу,- картинно раскланялся папа,- все равно, снег расчищать придётся  часа два, никак не меньше,- затем папа произнёс тихо и в сторону

                - Чтобы Вы , наконец,  побыстрее покинули наш  дом, - Однако я услышал.

                Недовольные старики нехотя разделись и , ворча на чем свет стоит, ожесточённо  принялись гонять чаи, аж до седьмого пота.

                Много воды утекло с тех пор. Папа, так и продолжал копить негативы на своего отца, всю свою жизнь. Перечислил он эти отрицательные воспоминания , снова, все до одного и напоследок, когда не поехал к своему отцу даже на погребение.

                Это ж сколько горя надо было пережить, чтобы простить своего родителя, так и не получилось?

                Какое глубокое одиночество окружало моего папу, что жаловаться, жаловаться на своего родного отца, ему оставалось только мне?

                Мне, конечно, гораздо легче. Меня папа любил больше жизни.

                Он, просто, хотел, очень желал и ждал, чтобы я ценил, это его отношение ко мне, ценил  по достоинству.

                Повзрослев, я все пытаюсь понять и деда Лейба. Не мог он тогда, не хотел рисковать жизнью  своих четверых детей, таща на себе умиравшую  жену.

                Не решился он, не нашёл в себе мужества и душевных сил, и дальше, в гетто. Не мог  кормить и спасать безнадежно, на его взгляд, ослабевшего и больного старшего сына - моего отца, ставшего обузой и лишним ртом.

                Не отважился Лейб и  посылать посылок своему сыну в армию, из  Украины, умиравшей, тогда, от голода, наступившего после страшных неурожаев послевоенных, сорок шестого и сорок седьмого годов.

                Но , в сорок восьмом, сорок девятом?

                Из-за всего этого, я стараюсь, по мере сил и возможностей, подробнее объяснять. Терпеливо разъяснять, уже своим детям и внукам, возможные причины тех или иных своих  поступков.

                Рассказываю, критикуя и смеясь над самим собою, в том числе, говорю о своих ошибках, которые совершаются мною и сегодня,  с тупым и незавидным постоянством.

                Череда непростых коллизий и досадных просчётов будет тянуться, наверное, все время, пока я жив - до самого конца.

                Дураком жил, дураком помрешь. Эта мудрость нерелевантна лишь по отношению к святым.

                Однако новые возможности общения, возникшие в последнее время, позволяют  делиться опытом , в том числе негативным. Делиться информацией несколько активнее, чем это было, ещё несколько лет назад. Так сказать, в режиме он-лайн.

                Да. Проводить работу над ошибками, можно и должно.

                Хотя в их фатальной неизбежности, давным-давно, никто уже не сомневается...