СА. Глава 27

Объектами охраны в гарнизонном карауле были: гарнизонная гауптвахта, здания прокуратуры Прибалтийского военного округа, суда ПрибВО и штаба ПрибВО.
В гарнизонный караул ходили представители всех родов войск, воинские части которых размещались в Рижском гарнизоне.

 Этот караул был и более суровым, и более жёстким, и более опасным. Само караульное помещение, где бойцы отдыхали и принимали пищу, находилось непосредственно в здании гауптвахты. Уже один этот факт, сообщённый нам накануне заступления в караул, произвёл негативный психологический эффект. Но дальше было ещё интереснее. Нам сказали, что тот, кто нарушит устав караульной службы, не говоря уже о том, что влипнет в какое-то ЧП, автоматически остаётся на гауптвахте, но уже в качестве заключённого. Срок пребывания определяет начальник гауптвахты, апартаменты которого располагаются рядом.

Самой тяжёлой и ответственной была задача выводного. Он непосредственно находился возле камер с заключёнными. По просьбе заключённых он должен был выводить их в туалет. По приказу начальства он должен был выводить их на допросы или на работы. Заключённые могли работать во дворе гауптвахты, также их возили на какие-либо работы в город. За работой во дворе за ними наблюдал уже другой караульный.

 Этапировать в город заключённых на работы должны были конвоиры. Выводящий только выводил из камер и заводил в них. В пять утра он должен был будить всех, а в 23.00 объявлять отбой. После подъёма нары в камерах поднимались и защёлкивались на замок. В течении дня заключённые не могли ни присесть, ни прилечь, разве что на холодный сырой бетонный пол. Выводному полагалось следить за тем, чтобы они этого не делали. Однако, это касалось только тех, кто сидел в одиночках. Обитателей общих камер сразу же после завтрака отправляли на работы, а привозили назад к ужину. Выводящий должен был обыскивать тех, кто приезжал с работ и отбирать у них сигареты, колюще-режущие (в первую очередь) и вообще какие-либо предметы. Заключённый не имел ничего, кроме одежды – и даже ремень у него отбирали.

Часто заключённые просили выводящего угостить их сигареткой или даже продать им сигареты (некоторые ныкали деньги где-то в одежде). Если выводной вёлся на это и его ловили на горячем, ему – хана. Он тут же становился сокамерником своих подопечных. Выводящий был первым со всего караула претендентом на место за решёткой. Не так уж и редко это случалось. И я был тому свидетелем. В одном из наших караулов выводящего посадили на трое суток – пожалел одиночника, угостил сигареткой.

Выводящий должен был быть беспощадным, крутым и суровым. Подобрать кандидата на такую суточную должность было нелегко. Солдаты срочной службы всё-таки не профессиональные тюремщики. Но кому-то выпадал этот нелёгкий жребий. Мне – никогда. Я не только фэйсом, но и статурой не подходил для этого, не говоря уже об интеллектуальности.

 Выводящего выбирали обычно высокого, плотного парня, внушающего своими телесами если не страх, то по крайней мере, повиновение.

Вторым претендентом на отсидку был конвоир. И в этой шкуре мне пришлось побывать. Главная забота конвоира охранять этапируемого. Если заключённый сбежит – пиши пропало. Если он отбывал незначительный срок – ты окажешься на гауптвахте на такой же незначительный срок, но если он находился под следствием за дезертирство, воровство,  а тем паче за убийство или изнасилование, ого! тогда можно и под суд залететь, в зависимости от обстоятельств побега.

В один прекрасный майский день – а день был действительно прекрасным: безоблачное синее небо (что для Риги редкость в это время года), тишайший зефир-ветерок, комфортная температура воздуха – мне  и ещё одному бойцу по фамилии Караваев поручили конвоировать двух типов, попавшим под следствие за дезертирство. Их нужно было отвезти в психдиспансер на обследование о вменяемости и привезти обратно. В конвойной машине нас от них отделяла только небольшая перегородка высотой чуть больше метра. Руки у них были связаны спереди жёсткими брезентовыми ремнями. Кроме того, нас сопровождал офицер (он ехал в кабине рядом с водителем), который должен был присутствовать на обследовании.

Я и Караваев сидели напротив друг друга с автоматами на плечах. Караваев, щупленький, смуглый, черноволосый пацанчик родом из Анапы, являл собой идеальный тип восточно-буддийского человека, причём не только внешне, но и внутренне. Спокойный, флегматичный, безэмоциональный он, казалось, не интересовался ничем, кроме потолка машины. Я же, полная ему противоположность, сидел как на иголках и часто поглядывал на двух дезертиров.

 «А вдруг они каким-то образом развяжут руки? Прыжок! Завяжется драка за автомат и… насколько они сильны? Сможем ли мы с ними справиться? Они ведь только и думают о побеге. О чём же им ещё думать. Им терять нечего… Что делать если?.. Снять автомат с плеча, передвинуть предохранитель, передёрнуть затвор… ой как долго! нет – надо сразу штыком! счёт идёт на доли секунды… надо следить за ними внимательно… малейшее кривое движение и тут же удар штыком без всяких слов и предупреждений… моментально и резко…» Фантазия моя рисовала разные картины побега. Моя фантазия вообще никогда не бездействует, даже во сне я фантазирую, результатом чего являются цветные, необычайно интересные, насыщенные событиями и открытиями сновидения.

Первый из заключённых, который сразу привлекал внимание, был парень с волнистыми каштановыми волосами и с бегающими светло-карими глазами, взгляд которых ничего кроме наглости, хитрости, хищности не выражал. Казалось, он с трудом сдерживает целый гейзер эмоций. Чувствовалось, что внутри у него клокочет вулкан разнообразных страстей и фантазий. По своей нервозности и психовзрывчатости он был похож на меня. Я вычислил это синергетически.

В серых холодных глазах второго русоволосого дезертира было тоже что-то звериное, изворотливое и жёсткое. Не знаю получилось ли у меня, но своим взглядом я хотел им показать, что не питаю к ним не малейшей симпатии и при случае проткну их штыком как мокрицу иголкой.

Наконец машина остановилась. Офицер открыв дверь, сказал нам: «Я пойду там разузнаю, а вы пока посидите». Первый дезертир поднял связанные руки, и его взгляд красноречиво просил: «Развяжи!» К моему ужасу офицер сделал это: развязал руки обоим заключённым. Видимо прочитав на моём лице не только недоумение, но и страх, он успокаивающе сказал: «Ничего, не волнуйтесь, они смирные», и, махнув рукой, захлопнул дверь конвойной машины. Я весь напрягся: «Он что идиот?! Это же создание идеальных условий для побега!» Моя фантазия, теперь уже подстёгиваемая вполне реальным страхом, стала работать с утроенной силой. Мне показалось, что даже Караваев заволновался.

Между тем, первый дезертир начал нам вешать лапшу на уши. Я ещё больше насторожился и стал прорабатывать в голове возможные варианты отпора в случае нападения. Второй дезертир молчал, угрюмо уставившись в дверь машины (и может что-то замышляя?), зато первый трепался без умолку. Из его росказней мы узнали, что сам он родом из Изюма Харьковской области. Вёл жизнь раздолбая, хулигана и мелкого воришки. Не пропускал ни одной юбки. Пил вёдрами, принимал наркотики (причём сам их изготавливал из конопли), фарцовал, но никогда не привлекался и не сидел, хотя на учёте в милиции и состоял. В школу ходил один раз в неделю. В общем ещё тот субчик. Не удивительно что теперь он оказался под следствием. Цинично хвастался как они с дружками изнасиловали старушку, но вполне, мол, мирно, без жестокости, старушка, мол, не пострадала и ей даже понравилось, прямо как в песне «Раз на Дерибассовской…» Заткнуть рот я ему, конечно, не мог – не имел права. А жаль.

Потом его загребли в армию в стройбат. Служба была просто мрак – беспробудная работа, грязь, суровая «дедовщина» и отсутствие увольнительных. Прослужил год. Всё достало, и решил с другом дезертировать. Украли на складе палатку, харч и вперёд. Шлялись по лесам, хотели пересидеть, пока утихомирятся с их поиском, а потом как-то до Харькова добраться; его дружбан был зёма, харьковчанин. Но не удалось. Селяне, наверное, выдали их место укрытия, сетовал он. Но оружия у них не было с собой, это, мол, уже облегчает их участь. А не было потому, что в их стройбатовской части вообще, якобы, оружия не было, и хотелось бы стащить, да… И вообще, якобы, за год службы они оружия в руках не держали и даже не знают какое оно на ощупь.

Стоп! Здесь моя бдительность пришла в полную боевую готовность. Что-то должно случиться – подсказывала интуиция. И точно: последней его фразой была эдакая невинная, наивная и простодушная словесная вязь: «Ребята, дайте хоть автомат в руках подержать, а то был в армии и даже к оружию не прикасался – только к лопате».  Я встал, снял с плеча автомат, сделал шаг назад и обратился лицом к заключённым, внимательно следя за каждым их движением.

 Караваев тоже встал, тоже снял с плеча автомат и… «Он что полностью с катушек съехал!!! Неужели он даст им автомат!!!» Я уже готов был закричать, но Караваев спокойно отстегнул от АКМа штык-нож, рожок с патронами и подал безопасное оружие первому дезертиру, снисходительно улыбаясь: «Пусть, мол, поиграется». Но даже в таком кастрированном виде автомат представлял собой опасное оружие. Прикладом можно было долбануть Караваева в голову и затем прыгнуть на меня. Второй мог бы помочь. Он тоже встал и стоял около первого.

 Взгляд у него был очень нехороший. Моё внимание возросло в сотни раз – я просчитывал возможные ситуации и варианты. Караваев тоже зорко следил за дезертирами. Интересно, он понимал, что действовал глупо, к тому же грубо нарушал устав – ведь личное оружие нельзя никому передавать – да и просто нарушал елементарные правила безопасности? Или ему захотелось пощекотать нервы себе  и вообще всем? «Мне нужно сделать три быстрых движения без слов, - твердил я себе, - снять с предохранителя, щёлкнуть затвором и нажать на курок.

 Это должно занять максимум две секунды». О том, что при этом я могу убить человека, я не думал. Во-первых, потому что я не видел перед собой человеков, а только потенциально опасных, смертельно опасных существ для меня и окружающих. Во-вторых, потому что я вообще ни о чём не думал, кроме трёх последовательных движений. Я весь превратился во внимание и в готовность стрелять.

 Дезертиры, наверное, это почувствовали. Повертев почти бесполезный автомат в руках, исторгая при этом какой-то словесный понос, первый дезертир вернул его Караваеву. Но я не сходил с места и готовность не ослабил ни на гран, ведь пока Караваев пристёгивал штык-нож и магазин (хотя это и заняло несколько секунд), заключённый мог наброситься на него. Но ничего не произошло. В то же мгновение дверь машины распахнулась, и офицер скомандовал: «Выводи». Мы вывели конвоируемых и повели к психиатру. И только когда они очутились в кабинете врача, я вздохнул спокойно. Впрочем, полное спокойствие снизошло на меня только после того, как они оказались вновь в одиночных камерах гауптвахты.

Когда мы зашли в караульное помещение, к нам подскочили ребята бодрствующей смены и с любопытством спросили: - Ну как конвой?
- В порядке, - расплылся я в улыбке, радуясь, что всё позади.
- А Потапу не повезло, - сказал кто-то.
- А что случилось? – встревожился я, ещё раз отметив про себя, что ангел-хранитель меня не оставил.

Оказывается, Потапов, сибиряк, парень довольно внушительной внешности (вполне в выводящие его могли бы определить) конвоировал десантника, привлечённого к следствию за тяжкие избиения и издевательства над новобранцами. Его нужно было доставить то ли в прокуратуру, то ли в больницу – точно уж не помню. Везли его в ГАЗ-66 в будке, прикрытой только тентом. Когда конвоировали его туда, руки связали за спиной, а когда обратно, сопровождающему офицеру моча ударила в голову связать ему руки спереди (вот хреновы милосердные гуманисты! – что этот, что наш).

 Сам-то офицер ехал в кабине, а Потапов сидел рядом с десантником. Заключённый видно был парень ушлый и ловкий, а офицер тупой и безчуйный (чутья, чуйки, как говорят в народе, у него не было) – руки связал плохо и слабо. Пока ехали, десантник по-тихоньку расслаблял узел. На одном из светофоров, когда машина резко затормозила, и Потапов, потеряв равновесие, сильно накренился в сторону, десантник наоборот, сделав корпусом резкий толчок в противоположную сторону движения автомобиля, схватился руками за борт и оказался на мостовой. Потапов закричал, долбанул прикладом в кабину, подавая сигнал тревоги, и бросился в погоню.

 С кузова он спрыгнул неудачно: уронил автомат и потерял пилотку. Пока он всё это собирал, десантник дал дёру и уже начал теряться в толпе. Потапов мчался как лось, сотрясая воздух диким криком: «Стой!!! Стрелять буду!!!» Но не стрелял. Даже автомат с предохранителя не снял. Куда стрелять? Кругом полно людей, и десантник лавировал между ними как ласка. Так и ушёл бы проворный преступник, если бы не простые мужики. Несколько человек навалились на него, заломали. Тут подоспел Потапов и за ним растяпа-офицер. Всю вину свалили на бедного Потапа – мол не доглядел. А чего там глядеть? Вязать надо правильно. Много было шума, но начкар наш отбил таки Потапа – миновала его «губа». Вот такой вот выдался прекрасный майский день.