СА. Глава 28

Конвоиром я был всего один раз, да один раз стоял на посту во дворе гауптвахты. «Коронным» же моим местом было здание прокуратуры ПрибВО. Оно находилось в центре Риги недалеко от Домского собора.

 Днём там часовой, можно сказать, стоял для мебели – всё равно туда посторонний вряд ли бы зашёл, а уж если б кто захотел совершить диверсию, то никакой часовой не помог бы это предотвратить. Ночью, когда все уходили, часовой запирался изнутри при выключенном свете. С фонариком он должен был обойти все три этажа здания, просмотреть все двери, нерушимость печатей на них, окна и всякие там подозрительные места. А потом можно было выбирать укромный уголок и заниматься своими делами. Я набивал полные карманы конфет, устраивался поудобнее и писал или читал что-либо в миниатюрном издании, которое помещалось в карман. Можно было и вздремнуть.

Интересные чувства охватывали, когда один в тёмном большом здании передвигался по этажам с фонариком, словно сыщик какой-нибудь или спелеолог. Немного страшновато, загадочно и романтично. Луч фонарика, выхватывая из темноты части предметов, создавал причудливые фигуры и тени, переплетавшиеся в сюрреалистические композиции. Фантазия и воображение разыгрывались, и мерещились бесформенные жуткие существа, злоумышленники, спрятавшиеся в нишах между окнами, гигантские насекомые, таящиеся под лестницами, мертвецы, замурованные в стенах, скользкие и мерзкие рептилии и огромные черви, выползающие из всех щелей и закоулков.

Ещё более интересные чувства возникали, когда мы шли на пост по ночному городу. Тихая ночь. В чёрно-синем безоблачном небе полная луна над Домским собором. Геометрические этюды тёмных однотонных домов с одним-двумя вкраплением жёлтых квадратов. Гулкая брусчатка. «В гулких улочках Риги я жду тебя». От каждого шага подкованных сапог исходит неестественный звук, дополняемый позвякиванием штык-ножей, который отражается от летаргического неподвижного застывшего воздуха и остывающих шершавых стен, и создаёт эффект закрытого помещения. Кажется будто ты не на улице, а на театральной сцене, и невидимые зрители за чёрными стёклами сомнамбулических зданий смотрят на скучный спектакль смены караула.

В этой части города нет деревьев. Камни под ногами, вокруг, над головой. И чудится будто нет неба и луны, а вместо них синий бархатный потолок театра, и одинокий зеленоватый прожектор выхватывает из темноты странные однорогие фигуры, вышедшие из-за кулис ирреального шапито. Думаешь: «Неужели я в армии, в карауле, с настоящим автоматом, с боевыми патронами. Может я оловянный солдатик, которого передвигают внутри картонной коробки детские пальцы, а всё вокруг это только игра в солдатики. И когда она окончится и погаснет свет, все застынут в своих искусственных позах, не нарушая границы своих незатейлевых форм».

Определённо пост в здании прокуратуры ПрибВО был хорош. Сухо, тепло, уютно. И никого нет. И даже туалет есть. Однажды под утро, на исходе  часов моей смены, у меня скрутило живот. Вот-вот должны подойти разводящий со сменщиком. Туалет на втором этаже. Смотрю на часы: «Успею или не успею?» «Нет, не успею!» А живот крутит – нет мочи терпеть. Да ладно, будь что будет, получу пиндюлей – не впервой. Поставил автомат в уголок и побежал в туалет. Сижу на толчке и жду: вот-вот разводящий в дверь постучит. Но нет – всё тихо. А потом думаю: «А вдруг атомат пропадёт? Да как он пропасть может, ведь в здании никого нет. Да мало ли как, придёшь, а его и нет. Что делать?» Облегчился, бегу на ходу штаны натягиваю: «Разводящий – чепуха, лишь бы АКМ не пропал». Прибежал – на месте родимый. Только взял его, тут и стук в дверь раздался. Миллимитраж! Ну у меня всегда так – вся жизнь на грани фола.
 
Вот такая гарнизонная служба.

Надо сказать, что здание гауптвахты это бывшая Рижская тюрьма царских времён. Всё там осталось почти без изменений со времён Романовых. В камере номер 13 отбывала в своё время срок Надежда Константиновна Крупская. Эта информация передавалась из уст в уста, и сидеть в этой камере было престижно, если вообще уместно слово «престиж» по отношению к «губе». Раньше я думал, что на этой гауптвахте сидят только солдаты и сержанты, а нерадивые офицеры отбывают срок где-то в другом месте. Но оказалось, что офицеры отсиживали здесь же, только в отдельных камерах. И караульный-выводящий должен был обслуживать и их тоже.

 Сидели здесь и прапорщики. Офицеров был полный комплект от младшего лейтенанта до подполковника. На счёт полковников не знаю. Может им уже полагался домашний арест, как и генералам, если им вообще что-то полагалось за пьянку и дебош. Опять же, на счёт уголовных дел не знаю. Во всяком случае, полковников и генералов на гауптвахте не видел. И сам на «губе» не сидел. Зато видел там самого начальника гауптвахты. В последний мой гарнизонный караул, когда я стоял на часах во дворе гауптвахты, разнёсся слух: ночью патруль притарабанил на «губу» самого начальника этого заведения в совершенно невменяемом виде – переборщил чувак. Срок ему назначил сам комендант города Риги. И сидел парень. И никуда не денешься. И его подчинённые были теперь над ним начальниками. Вот смеху-то было!

Последний свой гарнизонный караул я отбывал полубольной. Под правой лопаткой у меня выскочил огроадный фурункул. Другой на моём месте сразу же побежал бы в санчасть. И правильно сделал бы. Но я ведь не другой. За два года службы я не был ни разу в этом заведении. Просто на дух не переношу больничные покои. Они у меня ассоциируются с покойниками. Так и ходил с фурункулом, еле двигая правой рукой. А тут гарнизонный караул. Стоя на часах во дворе гауптвахты, я молил Бога, чтобы ничего не случилось. Снять автомат с плеча для меня была мука. Забросить на плечо – дикая боль. Опять снять – дубль два. Да и ходить с автоматом, упирающимся в вершину фурункула два часа, занятие на самое лучшее в этой вселенной. К тому же у меня ещё и температура подскочила. Но ничего – как-то отходил. И главное никто ничего не заметил.

Это был не только последний караул, но и последний день моего пребывания в сержантской учебке.