Пути неисповедимые

Бауксхоф

Бауксхоф так называется наш двор. В этом городском квартале до нас жили семьи офицеров военно-воздушных сил Её Величества Королевы Великобритании. Немецкий город полвека терпел англичан лишь потому, что они защищали его от нападения русских. И вот наступило время, когда железный занавес упал и русские объявили всему миру о том, что у них такого никогда в уме даже и не было. Англичане вместе с семьями покинули немецкий город и уехали в неизвестном направлении. Одни говорят, что они уехали домой, на свои британские острова, другие говорят, что их перевели на восток в Польшу, и в Прибалтику в бывшие советские казармы, где полвека звучала русская речь. Теперь в тех советских казармах звучит английская речь, а Бауксхофе русская.

К нам долго и трудно привыкали, немецкие волонтёры безуспешно пытались завлечь нас в местные кружки, секции и клубы, потом вдруг выявилось, что переселенцы тоскуют по земле. Горсовет выделил новым гражданам города пустырь за Бауксхофом. Земляки быстро распределили меж собой все участки, купили лопаты, тяпки, грабли и вскопали огороды; для закуски посадили лук, редиску и огурцы; для души тюльпаны, гиацинты, нарциссы, флоксы и, конечно же, георгины.

После этого жизнь нашего двора вышла на новый уровень. По выходным дням дымятся в огородах шашлыки, из подъездов к палаткам несут приготовленные на кухне манты; где-то играет баян, дети визжат на игровой площадке, с балконов через весь двор громко зовут друг друга в гости братья, сваты, кумовья и прочая родня. Можно вместе посидеть в огороде, можно в гараже, можно и на кухне.

Местное население вдруг стало сильнее обычного заботиться о своём здоровом образе жизни. Все зачастили на прогулочную тропу, которая проходит за нашими дачами. Всем горожанам хочется мимоходом, хоть краем глаза, взглянуть на другой, на незнакомый, на нездоровый, как им кажется, образ жизни. Их собаки замирают на поводках, не хотят уходить, разглядывают нас как дичь в сафари-парке и чумеют от дурманящих запахов сибирской и азиатской кухни.

Многим моим землякам на новом месте сказочно повезло. Их счастье много лет и много зим неизвестно где носило и вот, наконец-то, в тишине оно постучалось в двери многокомнатной квартиры Бауксхофа. У меня же со счастьем были проблемы. Позади курсы немецкого языка, учебные экскурсии, зачёты, экзамены, впереди поиск какой-нибудь работы. Мечтал хоть каким-нибудь боком приблизиться к ниве просвещения, которую покинул вместе со своей российской родиной. После первой попытки понял, что шансов нет никаких. Учителя преподают здесь по два предмета, в школу я могу устроиться лишь с двумя советскими дипломами или после того как доучусь в немецком вузе.

Пошёл по самому лёгкому пути. Путь привёл на конюшню местного фермера, который готов был платить мне десять марок за час работы. За полдня я успевал вывезти из конюшни на тачке пять тонн навоза и вилами погрузить его на тракторную тележку. С навозом у меня никогда не было проблем. У нас на Алтае среди учителей была в ходу такая поговорка: там, где начинается корова, там кончается педагогика. Коров в своём подворье мы всё равно держали.

Меня другое убивало. Хочется пообщаться с людьми, поговорить о жизни, выспросить как они тут, за железным занавесом всё это время жили, как работали, как отдыхали, что любили, что не любили. Мне казалось, что и им тоже интересно узнать, как жизнь наша протекала на той, на нашей стороне. Это моего хозяина не интересовало. И его гостей тоже. Они уверены были в том, что им и так всё известно. Из газет, из журналов, из книг, из кино и телефильмов. Гостей своих хозяин кормил в доме, свою собаку во дворе, а меня в конюшне.

Успокаивало то, что не я один такой. Мария в Сибири учительницей работала, перед отъездом ей высокий разряд присвоили, здесь работает в школе не учителем, а техничкой, её брат работал в Киргизии ветеринаром, здесь ему не доверили даже топор мясника на мясокомбинате. Перетаскивает кишки из цеха в отвал. У соседа судьба немного лучше. Инженер со стажем пошёл в вуз доучиваться.

Профессор

Мне надо было подучить немецкий, но денег на репетитора не хватало и тут вдруг на меня набрёл аж сам Профессор. Такого репетитора ещё поискать надо. Профессор стал моим последним Учителем. Мне везло на учителей. Они всегда у меня были. Даже тогда, когда сам стал учителем. Профессия Профессора была помогать падшим подняться и верной поступью идти к своей мечте. Волею судьбы я в очередной раз попал в уникальную ситуацию. До сих не могу понять была ли та встреча случайной или всё было предначертано кем-то свыше.

Возле наших дач прохожие редко останавливаются. Все проходят мимо и делают вид, что мы не входим в сферу их интересов. Профессор был другим человеком. Он остановился. Свой свояка видит издалека. Я сходу понял, что это не простой прохожий, а Профессор. Профессор понял, что я не простой огородник, а бывший директор школы. Свою догадку он решил проверить и подошёл ко мне. Познакомились, разговорились. Оба обрадовались тому, что наши догадки подтвердились.

Ханс Иосиф Бухкремер, так звали Профессора, решил, что я являюсь его клиентом. Счастливые люди не были его клиентами. Заведующего кафедрой социальной педагогики волновала судьба тех, кто в Бауксхофе чувствовал себя несчастным. Ему пало ему в голову сделать кого-нибудь из нас счастливым и его выбор пал на меня. Для начала Профессор предложил мне принять участие в недельном студенческом семинаре, который он решил провести не в душной университетской аудитории, а на Северном море, на острове Терсхеллинг. У Профессора там своя личная турбаза. Меня бы так в Барнауле учили! Ну как тут можно отказаться!

Меня хотят сделать счастливым... Я вдруг почувствовал себя подопытным кроликом в научном эксперименте. Учёные разглядывали меня как амёбу через микроскоп и не думали о том, что я с другой стороны тоже смотрю на них. Изучаю. Это идиотское чувство мешало мне оценить благородство, упорство и величие моего Учителя. Он вызнал все мои мечты и помог мне найти путь, на котором желаемое стало возможным. Многое, о чём я мечтал, осуществилось. Не знаю, кому ещё так везло как мне. Жизнь меня много раз тёрла и мяла, но мне всё же грех обижаться на свою судьбу. В трудную минуту в звоне колоколов можно было учуять еле уловимый шорох крыльев моего ангела-хранителя.

Ему бы только карманы свои деньгами набить! Меня коробит каждый раз, когда слышу эту фразу. У Бухкремера карманов бы не хватило на все деньги, которые он имел. Приличная усадьба в нашем городе, три этажа в Кёльне, три гостиницы на Северном море, приличная профессорская зарплата. Мой Учитель ходил круглый год, и зимой, и летом, в одних и тех же плетёнках, носки и бельё менял каждый день, джинсы стирал по субботам. Машина его была без выкрутасов, продукты покупал в дешёвых магазинах. Большую часть недели жил в Кёльне, спал в двухкомнатной квартире на полу на жёстком матрасе. Свободное жильё сдавал в аренду по заниженным ценам, доход всё же был и не малый. Тратил он его на нищих, на убогих и на таких как я, приплюснутых, которые не сумели сориентироваться в новой обстановке.

Голландия

Это была моя самая первая поездка в Голландию. Выехали рано утром на профессорской легковушке. Профессор сказал, что нам к обеду надо успеть на морской паром. Едем на север по голландской автостраде в сторону моря, за кабиной проплывают поля, каналы, ветряные мельницы, окраины Амстердама. Впереди туннель, едем по нему под проливом, над нами проплывают теплоходы, корабли и яхты, чудеса, да и только. Всё мне ново, неизвестно и дюже интересно. Впереди указатель выезда с автострады в сторону посёлка под названием Анна Павловна. Посёлок назван в честь королевы Нидерландов Анны Павловны, дочери российского императора Павла Первого, внучки Екатерины Второй.

Заезжаем на дамбу Афслёйтдейк. У въезда на дамбу стоит памятник. Мой шеф, профессор Бухкремер, спокойным и невозмутимым голосом заявляет, что это Ленин. Скорость перед шлюзами небольшая, успеваю разглядеть знакомое изваяние. Точно, Ленин! Как он сюда попал? Профессор говорит, что после перестройки этих ленинов русским девать некуда было, и голландцы себе один задаром забрали. Ставили же русские памятники Ленину у шлюзов на Беломорканале, на Волго-Донском канале, ну вот и эту дамбу решили украсить памятником Ленину. Профессор любуется тем, как я пучу глаза и ухмыляется. Разыграл. Капитально разыграл.

Памятник на дамбе Афслёйтдейк установили в честь инженера Корнелиса Лейли. Раньше на этом побережье земля была ещё ровней, а жизнь намного круче. Дамб было много, но они от наводнений не спасали и Лейли предложил перегородить всё море. Пять тысяч рабочих пять лет выкладывали каменный вал, который соединил два искусственных полуострова. В 1933 году голландская мечта стала былью - на отвоёванных у моря землях была образована новая административная провинция.

Едем по дамбе, она расширяется, впереди выезд на стоянку, рядом ресторан и высокая стела. На неё можно забраться по лестнице. Пулей залетел наверх и обомлел. Слева море, справа море, посередине дамба, на ней четыре полосы автострады, справа от неё полоса серых гранитных валунов, слева газон, за газоном велосипедная дорожка, за ней забор, за забором узкая полоса зелёного луга, на котором пасутся овцы. На горизонте все эти полосы, серые, чёрные, зелёные соединяются воедино и уходят в точку. Надо мной кружат чайки, пахнет морем. Чудесная страна Голландия! Тысячу лет отвоёвывали у моря морское дно, превратили солёный шлам в плодородные поля и нивы. Сегодня миллионы голландцев живут ниже уровня моря. Кто-то живёт на этом свете выше облаков и видит их под ногами, у голландцев другая романтика – под дамбой пасутся овцы, а над ними за дамбой проплывает морской лайнер. По середине дамбы проходит административная граница между двумя нидерландскими провинциями, за ней начинается Фрисландия, единственная провинция, имеющая два государственных языка: голландский и фризский.

Фризы

Мои предки по отцу были фризами. Они жили в этих местах, осушали болота и спасались от наводнений. Всё побережье раньше очень часто затопляло, и весь животный мир убегал или улетал куда-нибудь, где земля была ну хотя бы чуть-чуть повыше. Вслед за ними бежали фризы. Потом им бегать надоело, и они стали строить варфты. Варфт – это такой холм, на котором можно спастись во время наводнения. Скинут в кучу отходы, мусор, навоз, присыплют сверху землёй – вот тебе и варфт. Каждая семья имела свой варфт и спасалась на нём, когда вся долина уходило под воду.

Представляю себе такую картину: шторм стих, тучи развеялись, взошло солнышко, или луна, или вообще ничто не взошло, на небе одни лишь звёзды, штиль и до самого горизонта над ровной гладью моря варфты, варфты, варфты, и на них кукуют фризы. Делать в такие моменты абсолютно нечего, что им оставалось? Только думать. Сто лет думали, двести лет думали, триста и вот через тысячу лет фризам стукнула в голову такая идея – надо объединиться и варфтами перегородить всё море. На осуществление этой идеи ушла ещё одна тысяча лет.

Как-то даже не верится, что еду по земле своих предков. Впереди порт Харлинген. Вместо главной улицы через весь посёлок проходит канал. Среди старинных крыш то там, то тут торчат мачты парусников. Всё похоже на какую-то декорацию для съёмок сказочного фильма про алые паруса. Резким контрастом к этой картине маячит у берега огромный многопалубный паром. Едем к нему по узким улочкам, шины стучат по брусчатке, выезжаем на терминал и ждём указаний вахтёра. Заезжаем в трюм, в нём в два яруса стоят уже десятки легковушек и грузовиков. Профессор тянет ручник и выводит меня на верхнюю палубу. Там вдали, за морем, на самом горизонте, чернеется полоска земли. Это остров Терсхеллинг.

Бухкремер купил на острове фермерскую усадьбу и переоборудовал её под детскую турбазу. Разваленный коровник превратился в отель, а выгон для скота в футбольное поле. Завхозом турбазы работает местный островитянин по имени Альберт. Альберт носит золотое колечко в ухе. Это не дань моде, а старинная традиция мореплавателей. Если после кораблекрушения твой труп прибьёт к какому-нибудь берегу, то это кольцо будет платой за погребение.

Чудо-остров

Протяжный гудок теплохода возвестил об отплытии. Проплываем мимо баркасов, шлюпок и яхт. Стаи чаек и альбатросов кружат над палубой. Вдали виднеется песчаная коса, на ней греются под солнцем морские котики. Через два часа причаливаем в порту Терсхеллинга. На невысоком холме стоит маяк. Под холмом на берегу памятник скорбящей матери. В руках платочек, всматривается в море, который уже год ждёт возвращения сына.

Многие островитяне не вернулись домой. Среди них знаменитый мореплаватель Виллем Баренц. На острове зимуют стаи диких сибирских гусей. Они своим криком утрами будят всех ещё до рассвета. Эти гусиные стаи долгое время оставались загадкой для Виллема Баренца. Весной все птицы вьют гнёзда, одни лишь гуси не гнездятся, собираются в стаи и улетают на север. Улетают на всё лето. Осенью возвращаются. Куда улетают? Где свои гнёзда вьют? Виллем Баренц с острова Терсхеллинг отправился вслед за гусями и открыл Новую Землю. В честь Баренца назвали Баренцово море.

Профессор предложил мне разгадать одну очень трудную загадку: «Вот эту церковь, построили на материке. На остров её не переносили. Как она здесь оказалась?» Интересное дело. Как так? Если церковь построили на материке, то, действительно, как же тогда она оказалась на острове? Ума не приложу. Над ответом бился целый день, все мои версии были отвергнуты, к вечеру сдался и узнал правильный ответ.

В 1410 году был страшный потоп. Весь берег до самой Дании превратился в цепочку островов. Харлинген остался на материке, а Терсхеллинг оказался на острове.
Пытаюсь представить себе ту допотопную долину. Через поля по бескрайним просторам на арбах едут мои предки из Харлингена в Терсхеллинг на базар. Теперь сюда на подводе не добраться.

После по своей работе мне часто доводилось уезжать на этот остров. Чего только не увидишь, проезжая через всю Голландию. Тысячи гектаров цветущих тюльпанов, речной теплоход в акведуке над автострадой, овцы на лугу ниже уровня моря, Утрехт, Амстердам, Пингьюм, Витмарсум. Дорожные указатели с этими названиями мелькали у меня перед глазами, когда я спешил в Харлинген. В ожидании парома бродил по набережной, по дамбе, по пирсу, по старинным улочкам вдоль каналов, вслушивался в крик чаек в порту и с наслаждением вдыхал свежий морской воздух. Он особенно свеж на острове Терсхеллинг. От острова до Ледовитого океана очень далеко, но в тёплые весенние дни северный ветер доносит запах льда Арктики, а Гольфстрим в это время пахнет югом. В жаркие летние дни этот запах перемешивается с терпким духом разогретого под солнцем вереска.