Глава 4. Пережившие плен

ПЛЕННЫЕ, О КОТОРЫХ ЗАБЫЛИ НА 27 ЛЕТ

Нет участи горше той, что выпадает пленному на войне, ибо он, в отличие от убитых, обречен на страшные муки и не знает, что его ждет в конце. Израильтяне, попавшие в плен к египтянам и сирийцам во время Войны Судного Дня, утверждают, что изнурительные пытки развяжут язык любому: героев в застенках не существует, они существуют лишь на поле боя и в легендах.

После окончания Войны Судного дня состоялся обмен пленными: из Сирии и Египта было возвращено около 300 военнослужащих, которые провели в арабских тюрьмах от нескольких недель до восьми месяцев. Многие вышли оттуда инвалидами. Те же, кому посчастливилось избежать серьезных увечий, переживали тяжелую душевную травму. Это явление впоследствие получит название пост-травматический синдром. Тогда, в 1974-м, государство еще не знало, с какой проблемой оно столкнулось. Пленных вернули домой, выяснили, что именно те поведали под пытками врагу, и забыли о них на долгие 27 лет.

...Шломо Ардинет командовал ротой, удерживавшей одну из укрепленных позиций на Суэцком канале. Роте удалось продержаться восемь дней (впоследствии этот факт войдет в историю самой кровопролитной войны Израиля) - при том, что уже на четвертные сутки она была полностью изолирована и окружена противником. Осажденные потеряли пятерых солдат (один из них накрыл своим телом гранату, брошенную противником, и тем самым спас жизни троим), в то время как египтяне, безуспешно пытавшиеся выбить израильтян из укрепления, потеряли 150 человек. Роту пытались спасти, отправив на подмогу десантников, но тем не удалось прорваться сквозь мощное кольцо египетской блокады. Трижды израильское командование связывалось по рации с командиром роты, оказавшейся глубоко в тылу противника, рекомендуя ему сдаться в плен, но Шломо всякий раз отвечал: "Попытаемся продержаться еще сутки". Он принял решение покинуть позиции, только когда начали умирать раненые. Сдача в плен происходила при участии представителей "Красного Креста" (таково было условие израильского правительства), французское телевидение снимало церемонию, и это гарантировало, что израильтянам сохранят жизнь. Они вышли с поднятой головой и неся в руках Тору - впоследствии этот снимок обойдет весь мир.

А потом началось страшное. Их пытали током, насиловали, вырывали ногти, выбивали зубы, ломали кости, подвешивали на трое суток за ноги к потолку, обливали холодной водой, заставляя бодроствовать сутками, держали связанными, вынуждая справлять нужду в штаны. Издевательства были самыми изощренными: следователи выплескивая воду перед умирающими от жажды пленниками, заставляя их пить ее с грязного пола.

Шломо Ардинет находился в одиночной камере. Первые две недели плена подвергался бесконечным избиениям, а когда его отводили на короткое время в камеру, не меньшим испытанием для командира было слышать крики товарищей, доносившихся из пыточных камер. Затем израильтян перевели из тюрьмы в большой лагерь для военнопленных, где Шломо уже допрашивали не следователи, а офицеры, вернувшиеся с войны. Они предлагали во время допроса кофе, с уважением говорили о том, как стойко держалась рота Шломо Ардинета, удерживая рубеж. Война уже закончилась, шли переговоры об обмене пленными, и отношение к израильтянам было уже совсем другим: в последний Шабат Шломо Ардинета даже свозили в Каир - в тамошнюю синагогу, и показали Пирамиды. Все это египтяне, разумеется, снимали на пленку, чтобы использовать в пропагандистких целях, демонстрируя свое хорошее отношение к военнопленным.

Шломо Ардинет, переживший плен, утверждает, что человек не способен выдержать пытки, а потому не должен корчить из себя героя. Когда его допрашивали, он рассказывал такие вещи, которые не могли нанести стране вреда. Например, если египтяне уже давно заняли территорию, которую обороняла его рота, рассказ о том, как именно израильтяне защищались, неактуален, и пусть  следователь пишет целую тетрадь, которая не представляет собой никакой ценности. Кроме того, учитывая арабскую ментальность, Шломо не упускал случая упомянуть, что египтяне тоже воевали очень хорошо - особенно в первые дни сражений. Был еще один момент, который работал на пленного командира: тюремный следователь в войне не участвовал, ему интересно было услышать, как это все происходило. Можно было описывать ему военные баталии бесконечно, выгадывая время - кроме того, эта информация не представляла никакой ценности. Позднее Шломо Ардинет признавался, что страшные картины плена преследуют его на протяжении многих лет. Их может вызвать чей-то случайный крик, или фрагмент из фильма о военнопленных, пробуждает пережитый страх, совершенно иррациональный.

В Израиле с пониманием отнеслись к проблеме переживших плен: после возвращения домой ни один из них не был отправлен в тюрьму за разглашение секретов государственной важности.

...Вернувшись в Израиль, военнопленные в течение трех недель находились в изоляции, где после медицинского обследования, их начали допрашивать, пытаясь выяснить, какую именно информацию те выдали под пытками противнику под пытками. И хотя допросы велись аккуратно, многие были травмированы самим фактом того, что после стольких мучений их теперь допрашивают "свои". Затем все были отпущены домой, и началась обычная жизнь. Те, у кого были увечья, были признаны инвалидами, правда, в отличие от инвалидов ЦАХАЛа, бывшие военнопленные не получили от министерства обороны никаких льгот. Что же касается остальных, перенесших тяжелую душевную травму, им дали понять: либо вы здоровые, либо душевнобольные. Если здоровые работайте. Если душевнобольные - отправляйтесь в психбольницы.

После того, как Сами Бен-Абу, побывавший в египетском плену, пожаловался на преследующие его ночные кошмары и был отправлен в больницу для душевнобольных, он просто уже боялся обращаться за помощью. Ведь ему нужны были всего лишь беседы психолога, а не психотропные средства. Но страшнее всего для Сами было ощущение, что он совершенно утратил чувство внутренней безопасности. По сути дела, он на протяжении многих лет продолжал находиться в плену - только уже внутреннем, а не внешнем. Та же участь постигла и Игаля Кахалани, перенесшего в египетском плену тяжелые физические и душевные травмы и оставшегося инвалидом. Он, как и Сами, не может избавиться от болезненных воспоминаний о прошлом.

Наибольшие душевные муки испытывали те, кто под пытками выдал ценную информацию - непроходящее чувство вины точило бывших военнопленых в течение многих лет, и им не с кем было об этом поговорить. Многие военнопленные тяжело восприняли допросы, которым их подвергли в Израиле. Им казалось, что правительство превратило их в козлов отпущения за свои же ошибки, допущенные в той страшной войне, они были живым напоминанием поражения Израиля и потому их пытались забыть.

Лишь немногих можно считать исключением из правил. Например, Йоэля Кахалани, проведшего в сирийском плену восемь месяцев. Оказавшись в ловушке, он сказал себе: на любой войне есть убитые, раненые и пленные. И есть те, кто допрашивает пленных. И если следователь выбивает показания битьем - такова его работа. Это помогло Йоэль вынести пытки. Каждый день, который обходился для него без серьезных увечий, он считал благом и думал о том, что если вернется домой целым, тут же забудет об этом кошмаре и вернется к нормальной жизни. Так же спокойно Йоэль отнесся к допросам, которым его подвергли в Израиле, к проверке на детекторе лжи - и в данном случае он убеждал себя, что каждый должен выполнять свою работу, и ничего с этим не поделаешь. Следователь оценил его спокойствие и даже извинился за то, что вынужден был задавать неприятные вопросы. Впоследствии Йоэль работал в компьютерной фирме, участвовал в резервистских сборах, вел обычную жизнь, и кошмары его, в отличие от многих других, не преследовали.

...В течение 27 лет бывшие военнопленные молчали. Одни из страха, другие от стыда за пережитые унижения, третьи - от того, что винили себя за развязанный в плену язык. Кроме того, в СМИ промелькнула фраза о том, что иные - например, на Хермоне, сдавались в плен без сопротивления. Речь шла о техниках, обслуживающих электронную систему слежения ("глаза Израиля"), которые были пленены сирийцами и отправлены в Сирию вместе с захваченным оборудованием. Но ведь они не были солдатами, и разве их вина, что им не обеспечили надежной защиты. Чем они могли оборонять себя - отвертками?

Затем вышел фильм о пленных. Потом кто-то набрался смелости и явился в министерство обороны требовать признания его жертвой войны, в которой он участвовал по воле государства, пославшего его на смерть. К тому же Шломо Ардинет, командир легендарной роты, продержавшейся в тылу противника восемь суток, в течение многих лет выступал с лекциями по всей стране и за рубежом, и не упускал случая, чтобы не упомянуть о судьбе бывших военнопленных, хотя сам он к тому времени сделал успешную карьеру в армии, дослужившись до чина подполковника, и на гражданке, став преуспевающим адвокатом.

Позднее военнопленные объединились в амуту и начали бороться за свои права. Впервые за 27 лет был проведен опрос, в результате которого стало очевидно, что в Израиле существует проблема бывших военнопленных. Пребывание в плену повлияло на всю их дальнейшую жизнь: одни попали в психобольницу, другие оказались неспособными вписаться в социальные рамки и оказались среди бездомных, третьи разрушили свои семьи и так далее.

Амута бывших военнопленных добивалась права на получения от государства компенсации за все годы, прошедшие со времен Войны Судного Дня, признания за инвалидами, искалеченных пытками в плену, тех же льгот, которыми обладают инвалиды ЦАХАЛа. При поддержке министерства обороны амуте удалось провести социальную реабилитацию бывших военнопленных, оказавшихся среди бездомных. Они регулярно собираются вместе, рассказывая друг другу о том, что их беспокоит и поддерживая тех, кому совсем худо. К бывшим военнопленным войны Судного Дня присоединились и те, кому выпало пережить подобное в других израильских войнах. Члены амуты поддерживают связи с родителями похищенных солдат. Они говорят им: посмотрите на нас. Мы - солдаты, сражавшиеся на передовой, нам было от силы двадцать с небольшим лет, и мы не выбирали себе такую судьбу. Мы прошли плен, нас пытали, унижали, издевались, но мы выжили и вернулись к нормальной жизни. Главное - не терять надежды.

В БЕТОННОМ КОЛОДЦЕ ПРОШЛОГО

Освобождаясь из сирийских застенков летом 1974-го, Зеэв Феллер еще не знал, что ощущение узника будет преследовать его на протяжении всей жизни, и внутренняя тюрьма – с ее ночными кошмарами и воспоминаниями из прошлого, которая отгородит его от внешнего мира, окажется не менее страшной. Он будет выбираться из нее на протяжении тридцати лет, и когда в конце туннеля уже забрезжит свет, снова окажется на дне бетонного колодца своего прошлого: увольнение с работы выбьет у него хрупкую опору из-под ног.

После окончания Войны Судного дня состоялся обмен пленными: из Сирии и Египта было возвращено около 300 военнослужащих, которые провели в арабских тюрьмах от нескольких недель до восьми месяцев. 19-летний Зеэв Феллер был из тех, что были пленены на Хермоне. За два дня до начала войны Зеэва направили в район Хермона со специальным заданием, никак не связанным с предстоящей войной. Во всяком случае его к этому не готовили.

Зэев прибыл с водителем и еще одним солдатом на место, где никого не знал, и где никто не знал его. Задание по каким-то причинам откладывалось, но и приказа вернуться в свою часть не поступало. А тут наступал Судный день, и водитель заявил, что ему надо ехать домой и готовиться к молитве.

…В два часа дня на Хермон обрушился шквал огня. В первый момент никто даже не понял, что началась война. Укрывшись в бункере, израильтяне прислушивались к происходящему снаружи. Бомбежка вдруг прекратилась, но совсем близко затрещали автоматные очереди, раздались взрывы гранат. Подавляющее число тех, кто находился внутри бетонного укрытия, начиненного электроникой и именуемого «глазами Израиля», были техниками: оружие брали, только когда покидали базу.

Сирийцы начали забрасывать гранатами вентиляционные люки: израильтянам пришлось переместиться внутрь, где было совсем мало воздуха. Сколько времени могли продержаться там несколько десятков человек без воды и еды? К тому же, и командовать уже было некому: большая часть офицеров покинула Хермон под прикрытием темноты, захватив с собой часть солдат, а среди тех, кто угодил в ловушку, бойцов почти не осталось. Если в первые часы обстрела командир гарнизона еще пытался связаться с артиллерией и ВВС, прося поддержать Хермон огнем и отогнать сирийцев, то теперь надежд на осталось. Армии было не до них: сирийские танки продвигались к Тверии.

Ближе к полудню израильтяне решили выходить. Заметив движение, сирийцы открыли сумасшедшую стрельбу из всех видов оружия. Двое были уже убиты. Кто-то сорвал с себя белую майку, начал ею размахивать: пуля угодила ему в руку, но сигнал без внимания не остался. Стрельба прекратилась.

Сирийцы обрушили на покидающих убежище израильтян страшные удары; сорвали с них часы, цепочки, погоны; перевязали руки телефонным кабелем. Но и этого им показалось мало: у пленников вырваны все пуговицы, вытащили брючные ремни и шнурки, после чего их связали в одну цепь и погнали вниз, вдоль ручья, усеянного валунами. Едва падал один, он увлекал за собой остальных. Но всякий раз сирийцы жестокими побоями заставляли пленных подниматься, а тех, кто не мог встать на ноги, убивали на месте.

Спуск по крутому склону продолжался на протяжении нескольких часов. Внизу процессию поджидали машины «скорой помощи» (сирийцы боялись привлечь внимание израильской авиации, знали, что машины с медицинской эмблемой те бомбить не будут). Пленникам надели на голову черные мешки из плотной ткани и куда-то повезли.

Эти мешки с израильтян не снимали на протяжении трех недель, пока продолжались круглосуточные допросы, сопровождаемые побоями и пытками. Без еды, вынужденные справлять нужду под себя, в жутком холоде (бросая пленных на бетонный пол, их обливали водой, чтобы те не могли даже на короткое время провалиться в сон). Узники догадывались о смене дня и ночи только по пению петухов.

У Зеэва тогда не было мыслей о доме, о прошлом: все было подчинено одному желанию: выжить. Во что бы то ни стало выжить. И он повторял своим мучителям одни и те же слова: «Я не знаю, почему меня отправили на Хермон. Мне ничего не сказали. Это была обычная переброска с одной базы на другую. Никаких особых поручений у меня не было». Следователи хотели знать, почему накануне войны он вдруг оказался в части, к которой не был приписан (у них в руках было его воинское удостоверение), но Зеэв изо всех сил держался за свою легенду, лишая сирийцев возможности выбивать из него новые признания. Позже, уже в тюрьме, он узнал от своих сокамерников, служивших в разведке и хорошо владевших арабским, что среди следователей были палестинцы и бывшие израильские арабы.

Наверное, ему помогла пережить допросы надежда. Зеэв убеждал себя, что еще немного, и допросы кончатся, надо только потерпеть. Он не сломался, потому что хотел победить в этой своей личной войне, подчиненной единственной цели - выжить. Зеэв даже неспособен был ненавидеть тех, чьих лиц он не видел. Да и какие эмоции могли у него быть в этом аду, не представляя, откуда последует очередной удар, к которому невозможно подготовиться. Пленному было больно, очень больно, иногда он кричал и даже визжал от невыносимой муки – у каждого человека есть болевой порог, когда он уже не в силах сдержать крик, но Зеэв знал, что рано или поздно пытка закончится, наступит передышка, и ожидание этой минуты придавало мне сил. Не все выдержали пытки - сломались. Один молодой офицер разведки рассказал сирийцам под пытками не только о себе, но и выдал много сведений об армии, поскольку его отличала хорошая память. У него в тюрьме были лучшие условия, чем у других пленных офицеров, и по возвращении в Израиль товарищи, сочтя его предателем, с ним не общались.

…Через три недели пленных перевели в тюрьму, расположенную в Дамаске. Летчиков и офицеров поместили отдельно, а всех остальных заперли в общей камере (восемь метров в длину и четыре в ширину) где не было ничего, кроме раковины, холодного душа и туалета, ничем не огороженных. Это была та самая камера, в которой в течение трех лет сирийцы держали трех израильтян – летчиков Гидона Магена, Боаза Эйтана и штурмана Пини Нахмани, возвращенных из плена накануне Войны Судного Дня (Израиль обменял их летом 1973-го с Сирией на пятерых высокопоставленных сирийских офицеров и 46 солдат, захваченных в июне 1972-го во время операции «Аргаз-3» – автор.). На стене еще сохранились выцарапанные ими надписи на иврите с их именами и датой плена. Теперь в ту же камеру, рассчитанную на трех человек, сирийцы бросили тридцать пленных, выдав каждому по два одеяла. Чтобы не околеть от холода, им пришлось разбиться на четверки и разложить часть одеял на бетонном полу вместо матрасов.

Так они провели в этой камере около восьми месяцев - в жуткой тесноте, ужасных условиях, подвергаемые издевательствам со стороны сирийцев, продолжавших таскать их на допросы. Первые четыре месяца пленники не знали ничего о том, что происходит за стенами тюрьмы, и находились в жутком напряжении. Неудивительно, что между обитателями камеры нередко вспыхивали ссоры и даже драки, причем, из-за пустяков: дележки еды, которую сирийцы приносили в больших кастрюлях, или очередности – кому спать возле туалета или около входной двери, где в первую очередь доставались удары от охранников. В первое время еще выручали истории, которые узники рассказывали друг другу о своем детстве, семье, любимых; пересказы увиденных фильмов и прочитанных книг, но проходили дни, недели, месяцы, а они все еще пребывали в мучительной неизвестности, задаваясь теми же вопросами: что с ними будет? знают ли их близкие о том, что они живы? предпринимает ли Израиль какие-то шаги для освобождения их из плена?

Изредка пленных водили по ночам в баню, предварительно надев на головы черные мешки и подвергая по дороге всевозможным издевательствам: сталкивая лбами, ударяя головой об стену, заставляя бежать по направлению к лестнице, которой они видеть не могли и всякий раз скатывались кубарем вниз. Издевательства продолжались и в душе, где стражники обдавали узников то кипятком, оставлявшим ожоги, то ледяной водой. Иногда израильтянам удавалось найти в бане обрывки местных газет, из которых они, благодаря тем, кто знал арабский, выуживали крупицы информации о том, что происходит за стенами тюрьмы. Так они узнали, что война уже закончилась и начались переговоры с Египтом об обмене пленными. Однако их положение оставалось прежним.

И вдруг что-то изменилось. Впервые за долгие месяцы пленным вдруг принесли крошечные кусочки мяса, бросили на пол матрасы, вывели на короткую прогулку, подстригли…Через неделю в камере появились представители Красного креста. Они рассказали узникам, что между Сирией и Израилем начались переговоры об обмене пленными и предложили заполнить анкеты.

Когда Зеэв начал отвечать на вопросы анкеты,  у него появилось странное ощущение, словно ему вернули его самого.

…Вскоре в камере впервые появились книги, вернее, пропагандистские брошюры на английском языке, авторы которых пытались доказать, что у Израиля нет права на существование. Книги на иврите и посылки из дома стали приносить позже. Несмотря на визиты Красного Креста, надзиратели, среди которых были палестинцы, продолжали издеваться над израильтянами, но уже втихаря, так, чтобы об этом не узнало тюремное начальство. Один из стражей оказался любознательным, и, в отличие от других, расспрашивал пленных об их стране. Его поразило, что все они закончили школу. Оказалось, что большинство надзирателей, не умеющих писать и читать, думали, что в Израиле нет дорог и бродят одни верблюды.

…Вскоре после окончания Войны Судного Дня родители Зеэва получили на него «похоронку» и указание военного раввина сидеть «шиву». Они не верили, что их сын погиб, продолжая поиски, и спустя несколько недель вдруг опознали его на групповом снимке пленных, напечатанном в одной из немецких газет.

...Накануне процедуры обмена пленными сирийцы отправили узников на санобработку (камера кишела вшами), переодели их в израильскую форму. Рано утром всех вывели наружу, запретив что-либо брать с собой, и посадили в автобус. Пленным приказали закрыть глаза (Красный Крест выразил протест по поводу того, чтобы им на голову надевали черные мешки). До аэропорта автобус сопровождали сирийские мотоциклисты. Местные жители, стоявшие на обочине, не понимали, что это значит, но на всякий случай сопровождали процессию аплодисментами - и так до самого аэропорта.

Самолет с пленными приземлились на военном аэродроме в Израиле, где их встречали родственники, которым уже успели сообщить о прибытии. Домой всех отправили на такси.

В районе, где жила семья Зеэва, улицы были полны народа: все радовались возвращению пленных. Затем началось нашествие журналистов: радио, телевидение, газеты… Двери дома не закрывались. Три дня Зеэв находился в состоянии эйфории, а потом всех возвращенных из плена забрали в район Зихрон-Якова, в закрытое, охраняемое место, где допрашивали в течение месяца. Военные следователи относились к бывшим пленным без сентиментов, ведь им предстояло выяснить, какую именно информацию те сообщили сирийцам под пытками, чтобы оценить размер ущерба, нанесенного безопасности страны. У Зеэв остался тяжелый осадок после этих допросов, хотя он и понимал следователей.

…Эйфория быстро сменилась состоянием подавленности. Зеэв не мог смириться с мыслью, что в отличие от летчиков, сбитых в бою, он попал в плен совсем не по-геройски, не успев сделать ни единого выстрела. Несмотря на то, что все радовались его возвращению, он испытывал жуткое унижение от самой ситуации, ему казалось - лучше уж быть убитым, погибнуть в бою, чем попасть в плен, да еще при таких нелепых обстоятельствах. Эти тяжелые мысли лишили его покоя на многие годы. Зеэва не покидало ощущение, что он находится в каком-то аквариуме, где в любой момент может случиться нечто ужасное и нужно быть наготове. На улице и даже дома любой громкий звук ввергал его в состояние паники. Из-за постоянного чувства тревоги Зеэв не мог на чем-то сконцентрироваться, учеба давалась ему с большим трудом, полученная информация в памяти не держалась, в результате вместо четырех лет он провел в университетских стенах шесть. Зеэву было трудно общаться с людьми, он жил в постоянном страхе, никому не доверяя. Ночные кошмары преследовали его долгие годы, но он научился с ними жить. Государство тогда еще не знало, как помочь таким, как Зеэв. Прошло много лет, прежде чем в Израиле заговорили о посттравматическом синдроме у людей, переживших плен, и министерство обороны взяло их под свою опеку.

Со своей женой Тами Зеэв познакомилось случайно на улице. Он был очень молчаливым и стеснительным парнем. Мать Тами, узнав, что он вернулся из плена, стала говорить дочери: «Ты не боишься, что у него могут быть проблемы?». Девушка и сама порой спрашивала себя: «А что если он всегда будем таким?», но тешила себя надеждой, что со временем все изменится. Через два года они поженились, но и после свадьбы Зеэв продолжал оставаться таким же молчаливым и замкнутым. Он никогда не рассказывал жене о пережитом в плену. Об этом вспоминало только раз в году, когда родители Зеэва приходили к ним с бутылкой вина и тортом, чтобы отметить второе рождение своего сына – день его возвращения из сирийской тюрьмы. В родительском доме  хранились альбомы с фотографиями и документами того времени.

Время шло и ничего не менялось. Тами чувствовала себя ужасно одинокой. Она понимала, что Зеэв любит ее, но боится проявлять свои чувства. Когда приходили гости, он сидел в углу, словно чужой, и молчал. Жил только работой и ни с кем не общался. После рождения детей к его страхам добавился еще один: Зеэв начал панически бояться за сына и дочь: когда их не было дома, места себе не находил. Он любил детей, но и с ними боялся проявлять свои чувства: погладить лишний, раз, приласкать…. Все отцовское тепло достались только младшему сыну, который родился, когда Зеэву уже оказывали психологическую помощь, как и другим бывшим пленным.

…Постепенно все защитные блоки, которые Зеэв выстроил после возвращения из плена, падали. Он вдруг почувствовал вкус к жизни и, как младенец, который делает первые шаги, учился проявлять простые человеческие чувства: заботу о ближних, сочувствие к другим. Вдруг начал ходить на родительские собрания в школу, где никогда прежде не был. Это похоже на то, как человек, потерявший ногу, учится ходить с помощью протеза. У него никогда не будет ноги, но он сможет ходить…

Тами, как и дети, считала Зуева героем. Он перенес в плену ужасные страдания, но не сломался, не позволил себе расслабиться, не снял с себя ответственности за свое будущее. Закончил университет, работал, занимал высокую должность, стал хорошим мужем и прекрасным отцом. Можно считать, что свою личную войну с призраками прошлого Зеэв выиграл.

НОЧНОЙ ФАНТОМ

...Им повезло: они упали на территории египетской военной базы, где в этот момент находились десятки, а, может, и сотни солдат. Если бы «фантом» рухнул где-нибудь в другом месте, израильских офицеров, наверняка, добили бы местные федаюны (крестьяне) – такое уже бывало. Шла война на истощение.

…Это случилось 5 июля 1970 года в районе одиннадцати часов утра. Подавив одну из огневых точек противника в районе Суэцкого канала, израильтяне уже собирались поворачивать назад, как вдруг почувствовали сильный удар: египетская ракета угодила в заднюю часть «фантома». Самолет загорелся. Им не оставалось ничего другого, как катапультироваться. В отличие от своего напарника – майора Амоса Замира, принимавшего участие в Шестидневной войне, Амос Левитов был совсем новичком: всего третий месяц в небе. Судьба его хранила: он не получил ни одной царапины и, приземлившись, сразу вскочил на ноги, отряхивая пыль с колен. Амос Замир при падении получил легкое ранение. Со всех сторон к ним с криками бежали египтяне.

От скорой расправы членов экипажа спасли офицеры, которые сразу потащили их в бункер, где пленные увидели сидящих за столом советских специалистов в египетском камуфляже и майора-египтянина. Один из них обратился к Амосу по-русски и не получив ответа, повторил уже по-английски: «Ты русский!». Предки Амоса действительно жили когда-то в России, но сам он не понимал по-русски ни слова.

Ему скрутили руки, завязали глаза и бросили в джип. Первый допрос начался уже по дороге: «Из какой ты части? Номер эскадрильи. Как зовут командира?» Амос пытался запутать египтян: почувствовав ложь, они сломали ему палец. Пленник продолжал упорствовать, - ему сломали еще один палец.

Амоса бросили в карцер. Начались бесконечные допросы, длившиеся по десять-двенадцать часов. Его страшно били, пытали электрическим током, всячески издевались, устраивали представления с мнимым расстрелом. Через два месяца пленник превратился в живой скелет, покрытый плотной коркой засохшей крови и грязи. От постоянной жажды его губы потрескались, почернели, распухли. Но большие страдания причиняли не физические муки, а то, что египтянам удалось развязать ему язык. Амос не понимал, как такое могло случиться с НИМ, ведь он всегда был таким крутым парнем, настоящим мачо… - и все чаще думал о самоубийстве. Через два месяца его перевели из карцера в одиночную камеру.

На четвертый месяц пребывания Амоса в плену, к нему пустили представителей Красного Креста. Увидеть после стольких месяцев кромешного ада людей из того мира, к которому он когда-то принадлежал и осознать, что теперь его не убьют... Он расплакался, как ребенок.

Пленнику дали нормальную еду и сводили в душ. Допросы прекратились, а вскоре Амоса перевели в общую камеру, где он впервые за долгое время увидел своих, израильтян. В тесной комнате размером семь на шесть метров помещались одиннадцать человек. Резервист Дан Авидан (сын основателя дивизии "Гивати" Шимона Авидана); летчик «Миража» Ави Кальдес; десантники Давид Леви и Яир Дори; работники военного магазина «Шекем» Моти Баблер и Моти Коэн, захваченные египтянами в районе Суэцкого канала; пилоты "Фантома" Рами Арпаз и Ицик Пир, штурман Менахем Эйни и напарник Амоса – летчик Амос Замир.

Амос Левитов был самым молодым в этой группе, но поскольку у него за спиной уже были боевые вылеты, никто не относился к нему, как к мальчишке.

Пленные не знали, сколько времени им придется провести в этой камере, и выйдут ли они когда-нибудь из нее вообще. Примерно через год их снова начали таскать на допросы - с битьем, пытками... и это было даже страшнее, чем в первые месяцы: пленники едва успели «нарастить новую кожу», успокоиться, а их снова ввергли в ад. К счастью, вскоре допросы прекратились.

***

Они просидели в одной камере три года, и неизвестно, как бы все повернулось, если бы самый старший в камере -Рами Арпаз - не убедил товарищей по несчастью устраивать еженедельные совещания, где сообща решались все вопросы: во сколько вставать; во сколько ложиться; как проводить дневное время, чтобы не мешать друг к другу; кому вести переговоры с тюремной администрацией по поводу бытовых проблем. Таким образом были выработали не только правила поведения в камере, которых строго придерживались, но и открылись две группы по изучению математики и английского языка. Все это, безусловно, помогло израильтянам выжить в плену и избежать конфликтов между собой.

Жизнь пленников к тому времени была уже вполне сносной: их посещали представители Красного Креста; передавали посылки из дома и книги. За три года собралась целая библиотека, которую израильтяне увезли после освобождения из плена с собой.

Когда пленные начали получать посылки из дома, то поначалу даже не знали, как ими распоряжаться. С одной стороны, они сокамерники, у них общий быт; с другой – бритвенные лезвия, присланные родителями, или женой, для каждого не просто лезвия, а что-то очень личное, невидимая ниточка, связывающая его с домом. Дилемма…В итоге решили оставить за каждым право распоряжаться посылкой по своему усмотрению, но все равно получалось так, что содержимое поступало в общее пользование.

Будущее представлялось узникам в исключительно розовом свете. У Амоса Левитин и Амоса Замира и тени сомнения не было в том, что они вернутся из плена героями и тут же начнут летать. Кроме того, у каждого были свои маленькие фантазии. Рами Арпаз, например, мечтал о большой машине типа «Пежо-Стейшн» - для работы и семейных путешествий. Амос Замир веселил всех рассказами о том, как купит «Форд-Кортину», который выглядит не бог весть, но зато, когда он выжмет педаль газа, все водители, едущие позади него, сразу почувствуют «аромат» его машины. Эти фантазии очень помогали им пережить бесконечные дни плена.

Когда ты общаешься с одними и теми же людьми 24 часа в сутки на протяжении нескольких лет, тюремные стены как бы исчезают: возникает совершенно особый мир, где можно открыто говорить обо всем, что волнует и освобождаться от ложного эго. Пленные говорили о любви, отношениях мужчины и женщины, о том, где лучше растить детей - в городе, или в киббуце…Делились прочитанным.

Если бы не Война Судного дня,  неизвестно, сколько лет они провели бы еще в плену. О ее начале узники узнали от египетского генерала, который пришел к ним в камеру и сказал: «Вам нечего волноваться, эти события никак не повлияют на наше отношение к вам. А поскольку вы находитесь на нашей территории уже почти четыре года, то можете даже получить египетские паспорта и остаться здесь». Несмотря на то, что израильтяне отказались от этого предложения, надзиратели не изменили к ним отношения в связи с начавшейся войной.

Их освободили вместе с пленными Войны Судного Дня. В Израиле вырвавшихся из долгого плена летчиков встретили как героев. Выйдя из плена, бывшие сокамерники продолжали поддерживать тесные отношения друг с другом и говорили обо всем, кроме одного. Они никогда не вспоминали о том, что каждый из нас прошел во время допросов. Вскоре Амос Левитов снова участвовал в боевых операциях – в том числе и за пределами Израиля. Позднее он выпустил исповедальную книгу «Шекер ха-штика» («Лживое молчание») - о том, что ему довелось пережить в плену, которая выдержала уже три издания. В течение многих лет он выступает по всей стране с лекциями, рассказывая о пережитом в плену, и всякий раз ощущает, что вытащил из себя еще один комок боли, мешавший ему жить. Амос убежден, что у всех, кто прошел плен, осталась в душе незаживающая рана, о которой большинство предпочитают молчать, в том числе из чувства вины и стыда. Можно забыть о физической боли, но как забыть о нечеловеческом унижении и изощренных издевательствах, разрушающих в пленном личность? У подобных травм нет срока давности.

Амоса Левитова на протяжении многих лет преследует ночные кошмары: у него всего 24 часа на то, чтобы навестить семью и вернуться обратно, в Египет. Его допрашивают египтяне. У следователей в руках большие ножи. В какой-то момент Амос выхватываю у них эти ножи, убивает своих мучителей и охранника и бежит из всех сил к аэродрому. На взлетной полосе – самолет. Амос карабкается на крыло и оказывается рядом с летчиком. Тот пытается взять разбег и вдруг говорит: «Красная лампочка мигает – у нас поломка». Он начинает плакать во сне от страха и просыпается с ощущением ужаса.

…После возвращения из плена Амос Левитов побывал в Египте всего один раз, в 1995 году, когда у газетчиков возникла идея – посадить его с Амосом Замиром за штурвал маленького самолета и отправиться вместе с журналистом на место бывшей тюрьмы, которая уже давно разрушена египтянами: сохранилась только сторожевая вышка и части стен. Он вернулся оттуда с очень тяжелым чувством… Прошлое напомнило о себе с такой ясностью, будто это было вчера. Амосу
не хотелось бы встретиться ни с одним из следователей, которые его пытали. Но он никогда не забудет египетского майора, который принес ему первое письмо от мамы. Когда Амос увидел знакомый почерк, его ноги подкосились, и посланец сразу это почувствовал. При том, что майор производил впечатление сурового человека, он неожиданно погладил пленного по голове и тихо сказал: «Ничего, ничего, Амос, держись, все будет хорошо…»

Амос Левитин убежден, что государство поступает правильно, делая все для того, чтобы вернуть своих солдат – живых или мертвых. Люди должны знать, идя в бой (или провожая сыновей в армию), что если случится ужасное, государство заплатит любую цену, чтобы вернуть их домой. Но тут важен один нюанс: решения по поводу обмена пленными должны приниматься очень быстро, чтобы не упустить время.

- Я считаю, что парни, которые собираются идти в армию, или уже служат, должны знать: если с ними случится подобное, это можно пережить, - говорит Амос. - Меня в свое время очень поддерживала мысль о том, что наши летчики Гиора Ром и Нисим Ашкенази, сбитые годом раньше, были возвращены из плена спустя три с половиной месяца живыми – их не убили. Военная служба – дело непростое, может случиться всякое, но даже из плена можно выйти нормальным человеком.
У меня есть мечта, точнее, надежда, - добавляет он, - может быть, мы сумеем когда-нибудь все же договориться с нашими соседями, начнем жить по-человечески, и детям не придется воевать. Так хочется уже покоя и тишины для всех…