ЖИЗНЬ У ДОРОГИ
Человек мал, а мир велик. Но бывает, что мир тесен человеку. Человек удаляется в пустыню. И строит там свой мир. В котором ему просторно. И живет там много лет. Я и звоню ему в пустыню, но мне отвечает другой. Который едет по пустыне на джипе. И случайно слышит мой звонок, проезжая мимо телефона-автомата, затерянного в просторах Аравы.
- Нет, это не Куши. Но я к нему еду. Что передать?
...В справочном дают номер пелефона Куши Римона. И снова мне отвечает другой. По цепочке из пяти пелефонов, приписанных к 101-му километру, я добираюсь, наконец, до самого Куши.
- Что у вас там, коммуна, что ли?
- Именно, - отвечает хрипловатый голос, - коммуна. И это хорошо...
Каждый солдат когда-то был мальчиком
Его кличут Куши, и кличка эта прилипла к нему, похоже, намертво: в справочном "Безека" бесполезно искать Шимона Римона, проживающего на 101-м километре от Эйлата, - зато там значится Куши Римон. И книгу, написанную им во Франкфуртской тюрьме, он назвал "Я, Куши".
Стоп-стоп, при чем тут 101-й километр и Франкфуртская тюрьма? И кто, наконец, этот человек, претендующий на звание легенды Израиля? Герой или преступник? Ни то, и ни другое. Куши Римон гораздо больше любого определения о нем. Кем бы вы назвали, например, человека, который, ради того, чтобы попасть в Красную Петру (а дело происходит в 1959-м году, когда до мира с Иорданией еще о-очень далеко), угоняет машину ООН, переодевается в форму солдата ООН, беспрепятственно проникает в желаемое место и благополучно возвращается назад? Преступником, авантюристом или романтиком?
А как бы вы расценили его полет над бункерами иорданских солдат на самодельном воздухоплавательном устройстве, когда он сбрасывает вниз пакеты с конфетами? Миротворцем, хулиганом или сумасшедшим?
Иорданские солдаты сначала на всякий случай надули губы и пожаловались израильской стороне. Часть пакетов они вернули, а часть все же съели.
Шутки-шутками, но вобще-то Куши рисковал: в неопознанное летательное устройство, разбрасывающее неопознанные предметы солдаты могли с перепугу и пальнуть. Их дело - служивое.
Он доказывает это себе
Кому и что он на самом деле доказывает? Похоже, что себе. Вообразите себе маленького мальчика, живущего в приемной семье выходцев из Германии в израильском кибуце. Во-первых, приемные родители (Куши: "Ребенок без родителей растет криво"). Во-вторых, ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ приемные родители, но... (Куши: "Это была очень хорошая семья, но они были «еки»*, а я «сфаради»*, и я все время чувствовал какое-то несоответствие").
Потом начинается учеба и самостоятельная жизнь в другом киббуце - и снова это ощущение чужого... Оно как-будто следует за ним по пятам. Сверстники не принимают его в свой круг. Ничто не помогает - даже рискованные игры Куши с ядовитыми змеями, которых он вылавливает голыми руками в песках: и не таких храбрецов здесь видали! Это правда. Храбрецов здесь хватает. Например, в киббуце живет Меир Хар-Цион, израильская легенда: первый израильтянин, который добрался до Красной Петры*, минуя иорданские заслоны, и умудрился уцелеть! Самолюбивому подростку есть с кого лепить жизнь.
В 1959-м Куши тоже удастся вернуться невредимым из Красной Петры. Он будет ВТОРЫМ. Только в отличие от Меира Хар-Циона, Куши упростит задачу, проделав трюк с переодеванием в солдата ООН.
Потом у него начинается интересная и опасная мужская жизнь, но все войны когда-нибудь кончаются, и солдаты, даже будь они крутые десантники, остаются не у дел. Куши занесло в Германию. И здесь с ним случилась неприятность - во Франкфурте его арестовывают и сажают в тюрьму. Приговор серьезный - девять с половиной лет, но, по его мнению, несправедливый: его запутали, он запутался, но никто не хочет в это вникать.
В заключении Куши напишет книгу под названием "Я, Куши", где он будет доказывать свою невиновность.
Из тюрьмы его вытащит Херут Лапид (киббуцник, вызволивший из заключения по всему свету немало израильтян), и старые боевые друзья.
Из тюрьмы Куши выйдет мрачным, но не сломленным (Регина, жена Куши: "После освобождения он был очень замкнут: из него невозможно было выдавить улыбку"). Его угнетает чувство несправедливо наказанного. Он ненавидит немцев и одержим идеей раздобыть 400 килограммов взрывчатки и взорвать немецкое посольство. Если посольство до сих пор стоит на месте целое и невредимое - это означает только одно: Куши свою безумную идею оставил и увлекся другими делами. Потому что он всегда добивается своей цели.
На 101-м километре от Эйлата
Куда бы отправился мужчина после шести с половиной лет тюремного заключения? К родителям, если они еще живы. К жене, если она еще ждет. В кабак или бордель. Куши Римон отправился в пустыню Арава. На 101-й километр.
Место это особое. Когда-то отсюда отправлялись в Красную Петру отважные мальчики и девочки: для многих из них 101-й километр стал последним пристанищем - назад они не вернулись.
С появлением Куши на 101-м километре появился постоялый двор для всех путников, чей путь пролегает через Араву, водителей грузовиков и автобусов, солдат и туристов.
На самом деле Куши строил здесь дом для себя - свой первый в жизни дом. Но вышло так, что к дому его прибилась куча разного народа (одни из них искали себя, другие - кров и пищу, третьи - работу) и получилась коммуна. А вслед за людьми и зверье прибилось: тигрица, страусы, обезъяны, ослы, павлины. И все прижились, а главное - ужились.
Затем пошли дети. Бэри, сын Куши, родился здесь, на 101-м километре. Регина родила его на старом матрасе, без помощи акушерок - так, как рожали в старину. Имя свое малыш получил в честь самого места - Бэер-Менуха. А вслед за Бэри появились и другие дети Куши.
Одно время Куши мечтал создать здесь поселение, в котором бы все было. В Араве нередко случаются автомобильные
аварии, место пустынное - когда-то еще подоспеет помощь... А ведь таким центром помощи мог бы стать для пострадавших 101-й километр, если бы тут было для этого все необходимое. Идей много. Разных. В том числе - возобновить пешие путешествия в Петру, уже легальные - с проводником. А пока что место потихоньку разрастается: что-то пристраивается, появляются новые люди.
...Почему он выбирает место для своего дома именно здесь? Одиночества ищет? Или ностальгия замучила? Ведь именно отсюда он уходил в 1959-м в авантюрный поход на Петру. Да при чем тут одиночество? Если он уже двадцать лет живет в коммуне, которую сам же и создал. И ностальгия здесь ни при чем. Куши, нормальный мужик, рассуждает предельно просто: здесь есть колодец. А раз есть колодец - можно строить дом.
Бизнесмен из Куши на первых порах - неважный. В первые годы коммуна перебивается чем может: не гнушаются даже продавать ящики, которые достаются им случайно: в Негеве полно воинских частей. С едой и одеждой помогают окрестные киббуцы. Машина на 101-м километре появляется только спустя два года.
Место пустынное - полно змей. Куши не может их убивать. Он солдат, но не убийца. И потому он ловит змей и сажает их в клетки - так начинается его будущий зверинец на 101-м километре.
Куши и религия
Можно ли представить себе такого человека, как Куши, в среде религиозных? Есть ли вообще на свете такая вещь, которая способна успокоить его душу, чтобы та не металась в поисках приключений?
...В начале 1990-х Регина, мать его детей, проходит ортодоксальный гиюр и принимает новое имя - Сара. Это не может не поколебать его жизненных устоев. Дети Куши, которые растут на природе, с утра до вечера играя со зверьем, которого развелось на 101-м километре уже немало, вдруг надевают кипы. Его реакция: "Я рад тому, что произошло с Сарой. Почему нет? Жаль, что у меня нет времени на все эти вещи. Я работаю слишком тяжело. Я встаю утром, а меня уже ждут 20 человек, и каждого из них я должен обеспечить работой. Иногда у меня нет времени даже помочиться. Так откуда у меня возьмется время, чтобы надеть тфилин и и прочее? Но это отнюдь не значит, что я против этого. Я рад за Сару и детей".
В этот период Куши вдруг вспоминает о своем настоящем имени - Шимон, говорит, что теперь он смотрит на жизнь по-другому - более спокойно и взвешенно: зачем куда-то бежать, пытаться что-то поймать? ("Сегодня я уже не хочу никому ничего доказывать. Мне не нужна ни вилла, ни кадиллак. Главное, что у меня есть дом, жена, дети и какая-то сумма в банке, чтобы дожить спокойно ).
Верить ли этим переменам? Возможно, если бы не последовавшие за тем события 1996-го года.
Спасатели
Приятелей у Куши - пол-Израиля, а вот настоящий друг, пожалуй, один. Это Уди Даян. Бывший боец команды "Ямит", сын легендарного Моше Даяна. Они, что называется, смотрят в одну сторону . Мир без приключений для них пресен. В 1996-м друзья предпринимают целых две операции по вызволению израильтян из тюрем других стран. Слава Херута Лапида покоя не дает? На приключения потянуло? А может, все гораздо проще? Разве нормальный мужик усидит спокойно, когда своих бьют? Неважно где - на Кипре или в Индии.
Операция по спасению израильтянина, осевшего в кипрской тюрьме на неопределенный срок за то, что вторгся в чужие пределы, не имея на руках иностранного паспорта, проходит блестяще (Куши: "Мне позвонил Уди: "Давай сделаем мицву*, один из наших, израильтян, угодил в тюрьму на Кипре. Это не Синг-Синг. Есть шанс вытащить. Ты готов присоединиться?" Я люблю экшн и сразу сказал Уди "да, я согласен". Мы прибыли на Кипр, навели нужные мосты, узнали, где находится камера, нашли того, кто может нас туда провести. К счастью, парень был в камере один. Когда мы его растолкали, он ошеломленно спросил: "Вы кто?" - "Потом, потом", - с помощью железной палки мы раздвинули прутья решетки и вытолкнули его вниз, во двор. Он был в шоке и все время спрашивал, кто мы такие. Тогда Уди дал ему пинка под зад, чтобы привести в чувство. Когда мы добрались до Израиля, он спросил: "Ребята, сколько я вам должен?" - "Будем как-нибудь в Тель-Авиве - пригласи на обед", - ответил я ему.)
...А вот вторая операция - по спасению 24-летней Равиталь, угодившей в индийскую тюрьму на 10 лет из-за 22 граммов марихуаны, предпринятая друзьями позже, оказывается неудачной. Все подготовлено великолепно. Куши летит в Индию, изучает место будущей спасательной операции. Друзья достают план тюрьмы, приобретают мотоцикл, набирают команду людей. Куши объезжает новый мотоцикл у себя на 101-м километре, и члены коммуны переглядываются: "Опять Куши что-то затеял..."
Все срывается из-за нелепой случайности. Едва Равиталь высовывает ногу из окна туалета - единственного досягаемого с земли окна, и ставит ее на седло ожидающего ее внизу мотоцикла, как в туалет заглядывает надзирательница и втаскивает беглянку назад. После этой неудачи друзья на время притихают. Вопрос - надолго ли?
Вместо эпилога
Весь этот рассказ на самом деле о том, как я НЕ встретилась с Куши Римоном. После всего, что я узнаю о нем из архивных материалов, составляющих солидную папку; после наших с ним коротких телефонных переговоров, мне кажется, что я знаю его сто лет. А вот свидеться не получается: то он в отъезде, то я. А может быть, сама судьба отводит меня от поездки на 101-й километр, где я бывала не раз мимолетно, проездом? Может быть, попав в это удивительное место, а точнее, будет сказать, отдельно выстроенный мир, мне уже не захочется возвращаться в нашу механическую и размеренную жизнь?
...Мы мчимся по дороге, а Куши сидит себе У ДОРОГИ, на своем 101-м километре и наблюдает за нашей бестолковой гонкой. Иногда, впрочем, и он выходит на дорогу, чтобы совершить очередной непредсказуемый вираж, о котором мы наверняка узнаем скоро из газет.
*«еки» - выходцы из Германии (сленг)
*«сфаради» - выходцы из восточных стран (сленг)
* Красная Петра - монастырь на территории Иордании, высеченный в скалах красноватого оттенка
* мицва - богоугодное дело (традиции иудаизма)
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ГРАНИЦ
«101» километр в пустыне Арава – место в Израиле известное. Отдельная такая страна, живущая по своим законам и не признающая существующих правил и границ. А вот к худу ли, или добру – это как посмотреть...
Шимон Римон по прозвищу Куши
Он обосновался здесь в начале 1980-х. Поставил около колодца Беэр-Менуха старый автобус и превратил его в постоялый двор для водителей грузовиков, держащих путь в Эйлат. Место получило название "101-й километр" (от Эйлата). В старину его, наверное, назвали бы «караван-сараем». Но очень скоро постоялый двор превратился еще и в приют для обездоленных, которые потянулись сюда со всего Израиля. Куши Римон, чей отец погиб еще до его рождения, а мать умерла вскоре после родов, открывал любому заблудшему не только двери, но и душу: кажется, он так и остался ребенком, доверчивым и непосредственным, даже после того, как обзавелся собственным семейством и произвел на свет одиннадцать детей.
Винни Ван Дер Урд
Уроженка Голландии Вини Ван Дер Урд нашла приют на "101-м километре», бежав сюда из Египта от счастливой любви, едва не закончившейся трагически. Это особая история, и когда-нибудь я расскажу о ней отдельно. А пока наш разговор о Куши и его стране. По мнению Винни, это сумасшедшее место, но его нельзя не любить, как и самого Куши. Сама она увлекается искусством, астрономией, археологией и без конца приносит из пустыни какие-нибудь находки.
Маскарад
В 1959-м, когда Израиль и Иордания были врагами, Куши решил во что бы то ни было пробраться в Петру, украл в Иерусалиме джип ООН и спрятал его в пустыне. Потом украл форму солдат ООН, переоделся в нее со своим другом и отправился в Иорданию. Удивительно, но иорданцы ничего не заподозрили, а вот бдительные израильские пограничники поймали авантюристов, когда те уже возвращались назад. Столько времени прошло, а снимки, сделанные тогда в Петре, Куши вернули только несколько лет назад.
Хороший сосед
Куши любит бывать в Иордании. Он даже купил себе летательный аппарат, чтобы летать в гости к соседям – иорданским солдатам. А вот как он с ними подружился. Куши думал, что иорданские солдаты не могут себе ничего купить на свое скудное жалованье и решил их побаловать. Сначала он купил воздушный матрас, привязал к нему мешок со сладостями и сигаретами и сбросил неподалеку от их сторожевой вышки. Потом Куши попросил одного бедуина написать по-арабски красивое письмо от его имени: «Я – ваш сосед, Куши Римон. Очень уважаю вашего короля Хуссейна и хочу с вами дружить. В этой посылке вы найдете мобильный телефон: позвоните мне и скажите, что вам еще прислать». Он сбрасывал иорданским солдатам школьные ранцы для детей, шампуни и финики для их жен. А накануне мусульманского праздника курбан байрам поехал в бедуинское стойбище и купил там самую белую и жирную овцу. Куши привез ее на 101-й километр, помыл с шампунем и засунул в холщовый мешок, предварительно проделав в нем четыре дырки для ее ног. К тому времени он уже обзавелся летательным аппаратом и сам повез подарок своим соседям. Куши спустился возле вышки, солдаты обрадовались овце, угостили его кофе, и он вернулся домой счастливый, а через пару дней узнал, что его иорданских друзей арестовали. Просто когда офицеры узнали, что солдаты получили на праздник такой хороший подарок, они им позавидовали и решили отыграться. Что было тогда с Куши! Как он переживал! Из-за него бросили в тюрьму невинных людей! Но надо знать Куши – разве мог он это так оставить? Куши связался со своим старым другом из Акабы и передал через него приглашение на обед тем самым офицерам, которые были командирами несчастных солдат. Он попросил Вини, прожившую в Египте три года и знавшую вкусы арабов, приготовить «королевскую трапезу». Офицеры приняли приглашение, явились на обед, и той же ночью солдаты были освобождены.
Куши и турецкое золото. Версия Вини.
…На полочке - скульптурная композиция Винни, изображающая старого бедуина и Куши (портретное сходство очевидно). Она - иллюстрация к истории о том, как Куши искал в пустыне турецкое золото. Вот как это было по ее версии.
Куши очень доверчивый и, по мнению его помощницы Винни, совершенно не знает, как управлять делами. Один бог знает, сколько у него тут чего украли. На самом деле это ему совсем не важно. Приходит незнакомый человек, рассказывает, как ему плохо, и Куши сразу дает ему кров, еду и работу. Его не интересует, что у того было в прошлом, и почему он упал на "дно". Через постоялый двор прошли люди, которые потом плохо кончили, и люди, которые завели семью и начали новую жизнь. Куши готов помочь любому, он никого не осуждает и настолько солидарен с людьми, что не знает границ. Например, если друг попросит у него коробку фиников за две тысячи шекелей, он ему ее тут же подарит, даже если сам при этом в долгах. Когда Куши говорят: «Не будь таким фрайером!», он никогда не спорит и не обижается. Он вообще на это неспособен. Поскольку Куши вырос без родителей, в приюте - никто не учил его устанавливать границы отношений и вообще какие-либо границы.
Однажды он услышал легенду о том, что в позапрошлом веке турки закопали в районе колодца Беэр-Менуха 40 ящиков с золотом. Во времена турецкого владычества за работу расплачивались золотыми монетами. Ящики с «зарплатой» тем, кто работал в Палестине – строил дороги, дома, охранял – прибыли морем, на корабле. А тут турков начали теснить англичане, они вынуждены были спасаться и закопали золото в песках, надеясь, что скоро вернутся.
На протяжении многих лет бедуины «разводият» Куши этими байками, рассказывая, что, якобы их дедушка, или прадедушка перед смертью указал точное место. Тот нанимает рабочих и начинает копать. Дело дошло до того, что Куши заказал за большие деньги в Германии самую лучшую машину для поиска кладов, послал туда людей учиться, как ею управлять, а они просадили его деньги на бордели. А потом бедуины и вовсе украли у него эту машину и спрятали в пустыне. Это тоже отдельная история. Приходят два молодых парня и говорят: «Куши, мы слышали о твоей чудо-машине и хотим ее купить. Только хотим убедиться, что она работает». А к тому времени Куши уже столько раз давал ею попользоваться разным людям, что часть деталей где-то завалялась, и он пошел их искать. А тут подошло время обеда. Куши говорит бедуинам: «Давайте сначала поедим». Погрузили прибор в машину и сели за стол. И в этот момент один из бедуинов получает по мобильному телефону «сообщение» о том, что его родственица рожает. Пока Куши с сыном убирали со стола посуду, бедуины незаметно скрылись, прихватив с собой чудо-машину и так хорошо спрятали ее в пустыне, что ее не удалось найти. И вдруг через какое-то время Куши звонят из Германии – с той самой фирмы, где он покупал свой кладоискатель, и говорят, что машина поступила в ремонт. Немцы очень педантичные: увидели, что ее заказывал другой человек - не тот, который отправил ее на ремонт. Оказывается, бедуины успели продать кладоискатель какому-то израильтянину.
Продолжение истории про золото. Версия Хамзи.
Чтобы проверить, как работает немецкая машина, Куши решил заодно устроить испытание специалистам, которых он посылал учиться в Германию. Он купил кусок золота и попросил Винни прикопать его ночью на постоялом дворе, чтобы никто не видел. Друзский полковник Хамзи Арайди, гостивший у него в те дни и посвященный в эту историю, встал, по привычке рано, когда все еще спали. По цепочке следов, оставленных Винни, он выкопал золото и с удовольствием наблюдал, как специалисты целый день искали его со своей машиной, а потом протянул свою находку Куши со словами: «Плохо же вы искали, а оно вот где!»
И еще одно продолжение истории про золото. Версия Куши.
«Я слышал об этом золоте на протяжении многих лет. О нем рассказывали бедуины в Синае и Иордании. Когда я здесь обосновался в начале 1980-х, ко мне пришли три местных бедуина и сказали, что точно знают, где его искать. «И что вы хотите?» - спросил я. «Давай искать вместе. Найдем и поделим пополам». Я арендовал лучший трактор, нанял рабочих-румынов. Люди, которые работают у меня на постоялом дворе, спрашивают: «Что вы тут копаете?» Я молчу. Понимаю, что если скажу, что ищем золото, то ой-вавой мне. И вот мы копаем и натыкаемся на бетон. «Вот видишь, - говорят бедуины. – Сверху турки для надежности залили ящики бетоном». Бетон и правда выглядит каким-то старым. Я даю рабочим отбойные молотки и вызываю из Лондона старшего сына, чтобы на месте постоянно был свой человек, ведь золото уже близко! Устанавливаем камеру, которая наблюдает за раскопками 24 часа в сутки. Долбим-долбим, но едва продвигаемся на метр. Спрашиваю бедуинов: «Так это бетон или скала?» А они как раз уезжают на чью-то свадьбу к себе в стойбище. Я беру образцы породы и везу в Эйлат в лабораторию. Там проверяют и говорят: «Это скала». Скала?! Тут возвращаются со свадьбы бедуины: «Куши, может, ящики под скалой?» - «Под какой скалой? Харта-барта!*»
Через какое-то время приходит еще один бедуин. Говорит: «Тут золото в двух местах закопано, я точно знаю». Потом еще один пришел... Несколько лет мы искали тут золото рамкой, лозой, металлоискателем. Потом я решил купить лучшую в мире машину для поиска кладов. Ее делали в Германии и она стоила кучу денег. Привезли машину сюда. А тут журналисты услышали про эту историю и давай писать в газетах. Мне стали звонить со всего Израиля – до сих пор еще звонят – и мои люди начали ездить с машиной в разные места – на север и на юг. Одной семье помогли найти клад, который закопал во дворе дома их покойный дедушка. Потом на меня вышла еврейская община из Польши: они хотели найти какие-то ящики, закопанные на территории бывшего гетто, о которых сообщил уцелевший узник. Что там было – документы, или ценности, я не знаю. Но я дал им и машину и своего человека, который умеет с ней обращаться: он туда шесть раз летал.
Мы продолжали искать турецкое золото. Кто-то сказал, что оно закопано недалеко от бедуинского города – под могилой шейха. Мы копали, пока не уткнулись в корень старой пальмы, которой лет пятьдесят. Мне говорят: «Прибор что-то там видит!» А я смотрю – мы почти уже внутри деревни, подкопались под самую могилу шейха и надо скорее уносить ноги. Я теперь не очень верю историям про турецкое золото, да и машину у меня все равно уже украли.
Куши и «коктейль Молотова»
Теперь Куши утверждает, что не собирался взрывать германское посольство после того, как освободился из немецкой тюрьмы. Он всего лишь бросил «коктейль Молотова» в окно здания, где немцы в тот вечер исполняли концерт Вагнера. За Куши тогда никто не пришел: огонь сразу потушили и подумали, что какой-то идиот хулиганит. А подбил его на это один поляк, который тоже ненавидел немцев. Только он пострадал от них во время Катастрофы, а Куши уже после войны, когда его осудили на девять лет, не разобравшись, что он тут ни при чем. Куши у этого поляка ночевал в Тель-Авиве, когда вернулся из тюрьмы: ему негде было жить. И их объединила ненависть к немцам. Кто бы мог подумать, что через несколько лет он женится на немке! Правда, принявшей иудаизм.
Теперь о том, как он угодил в немецкую тюрьму.
Как-то Куши поехал в Германию и встретил там одного израильтянина по имени Йоси. Куши и понятия не имел, чем тот занимается, но видно было, что человек небедный: двухэтажная вилла. Йоси пустил его к себе пожить, потом попросил поехать с ним в Голландию: не хотел вести машину и посадил за руль Куши. На границе их задерживают и проверяют целых три часа. Куши спрашивает Йоси: «Почему всех пропускают, а задержали только нас?» Тот отвечает: «Откуда я знаю?» В итоге пограничники ничего не нашли и их пропустили. Вернувшись в Германию, Куши случайно встретил человека, который сказал, будто знает способ беспроигрышной игры в рулетку. Куши идет в магазин, покупает за несколько сот марок рулетку и говорит: «Покажи!» Тот показывает. Действительно, срабатывает! Причем, процентов на 98! Куши тут же звоню в Израиль своему другу Уди Даяну и говорит: «Слушай, прилетай сюда скорее, мы можем заработать здесь кучу денег! Причем, очень быстро».
Тем временем хозяин виллы Йоси говорит ему: «Куши, мне нужна твоя помощь. Отвечай на телефоны и записывай все сообщения. А поскольку тебя никто здесь не знает, называй себя Чарли». –«Хорошо». На другой день на виллу врывается полиция и арестовывает всех. И тут Куши узнает, что тот, кто его приютил, занимается сбытом наркотиков, и полиция прослушивала и записывала все телефонные разговоры. Прежнего помощника Йоси, который осуществлял связь с диллерами, звали Чарли. Куда он делся, неизвестно, но на Куши повесили все, что тот творил в течение долгого времени. Судья говорит: «У нас есть запись разговоров, где ты называешь себя Чарли. И тот разговор, где ты зовешь сюда из Израиля приятеля и говоришь, что можно быстро заработать здесь кучу денег, мы тоже записали!» О том, что Куши был «Чарли» всего один день, не имея представления о том, какие сообщения принимает, и слушать не хотят! Тем более, что все газеты в те дни писали о разоблачении крупной израильской наркомафии. И под эту шумиху из Куши сделали преступника-мафиози.
А дальше было вот что. Йоси взял лучшего адвоката, который добился его перевода в такую тюрьму, откуда ему довольно быстро организовали побег, и он оказался в Аргентине. Куши тоже пытался бежать, причем, два раза – в Германии не добавляют срока за побег. Подружился там с одним местным взломщиком: заключенные и надзиратели его уважали - ограбил банк на 4 миллиона марок, которые так и не нашли. Ему дали 18 лет, и он придумал хороший план. Приятели достали кусочек алюминия и ночами выпиливали из него пилочкой для ногтей копии ключей. С нами вызвался идти рабочий-арестант - у него был доступ в разные места тюрьмы и он помогал готовить побег. И вот троица добралась почти до выхода, но неожиданно нстолкнулась с выходящими из лифта охранниками. Те чуть с ума не сошли, когда увидели беглецов, и тут же их повязали.
Второй раз Куши пытался бежать с другим заключенным по имени Питер. Заговорщики обнаружили, что из столярной мастерской, которая расположена в подвале, есть еще один ход и можно пробраться во двор тюрьмы. Сколотили в мастерской лестницу, чтобы перемахнуть через стену, привязали к ней веревку и спрятали в надежном месте. Снаружи тюрьму окружали домики надзирателей, которые жили там со своими семьями. Тут же тянулись огороды с рядами капусты и был небольшой лесок. Куши говорит Питеру: «Давай ляжем среди капусты и дождемся темноты», но Питер предлагает сразу бежать в лесок. Там их и скрутили. Куши и по сей день уверен, что если бы они спрятались в капусте, им бы удалось уйти.
Он все время думал, как оттуда вырваться, и решил - если очень сильно достанет немцев, то они его и сами отпустят. Куши разыгрывал сумасшедшего, устраивая надзирателям такую «веселую» жизнь, что его пять раз переводили из одной тюрьмы в другую, без конца сажали в карцер, приставляли к двери камеры четырех охранников, а потом вдруг повезли ночью в специальный блок для особоопасных преступников – вся тюрьма была на ногах - как будто он какой-нибудь Бин-Ладен! После операции Энтеббе немцы думали, что «израильская мафия» тоже может провести какую-нибудь супероперацию по освобождению Куши. Он продолжал сидеть в тюрьме с опасными преступниками, среди которых был один старый нацист - ему дали 40 лет за внедрение в лагерях смерти технологии газовых камер. На ночь камеры закрывали, а днем узники могли выходить в общий коридор. Куши подошел к нацисту и сказал, что он еврей и израильтянин и все о нем знает. Тот ответил, что и сам теперь не понимает, как превратился в такое чудовище. Он твердил, что сожалеет о том, что делал, и Куши уже не чувствовал к нему ненависти. Но когда нацист заявил, что у него очень много денег, а он из тюрьмы уже не выйдет и хочет оставить их ему, потому что чувствует себя перед евреями виноватым, Куши не взял у него ни гроша даже на «кантину» (тюремный ларек), при том, что к нему, в отличие от других заключенных, никого тогда не пускали и ему не на что было покупать.
Куши в роли освободителя
Однажды Куши позвонил приятель и между ними состоялось такой разговор: «Куши, мою сестру поймали в Индии с несколькими граммами гашиша, а там за это дают десять лет тюрьмы. Помоги мне ее вытащить. Ее возят в суд на автобусе, давай отобъем ее по дороге!» Куши ответил: «Ты что, Рэмбо? Я уж точно нет. И у меня дети. Какие есть еще варианты?» - «Можно попробовать из здания суда или из самой тюрьмы...». – «Хорошо, я приеду».
Куши поехал в Индию, захватив с собой на крайний случай десять тысяч долларов. Приезжает, а у приятеля большая задолженность за гостиницу и за еду. Говорит: «Я не рассчитал, покупал сестре вещи, носил передачи в тюрьму...». Куши заплатил за него долг и они наняли лодку, чтобы посмотреть, можно ли пробраться в тюрьму с моря. Потом пошли в примыкающий к тюрьме лес. Охранник, стоявший на воротах, спрашивает: «Что вы тут делаете?» - «Просто гуляем». Он посмотрел на них как на сумасшедших и говорит: «Тут же старый монастырь, полно кобр».
Пришлось остановиться на варианте побега из суда. Посмотрели: здание старое, два этажа, а из туалета есть еще один выход – в коридор, который ведет в смежное помещение. Куши говорит: «Вот то, что нам нужно. Твоя сестра попросится в туалет, зайдет, закроет за собой дверь, а оттуда выйдет в этот коридор. На самый крайний случай передадим ей балончик с газом. Но нам надо еще как-то провезти ее потом через границу. Арендуем грузовик с пустой цистерной, спрячем твою сестру в нем. А от тюрьмы заберем ее на мотоцикле, который будет ждать в условленном месте. Только нам нужно достать денег и взять с собой хорошего мотоциклиста, способного проехать через джунгли - я такого в Израиле знаю. И насчет денег тоже кое-что придумал». Тут приятель начал говорить: "Зачем ждать? У меня есть друзья-мотоциклисты на севере Индии". Но Куши настаивал на кандидатуре того, в ком был уверен. Потом он пошел к одному тележурналисту и спросил: «Сколько ты готов нам заплатить за съемку реального побега из тюрьмы?» Тот говорит: «Если действительно реального, то – 20 тысяч». План был готов. Оставалось только привезти мотоциклиста, и Куши полетел за ним в Израиль и уже здесь услышал по радио о неудачной попытке побега молодой израильтянки из индийской тюрьмы. Оказывается, приятель не стал ждать и вызвал с севера своих друзей. Они все делали по намеченному плану, но не рассчитали. Мотоцикл ждал девушку не в том месте, а надзирательница, которая преградила ей путь, была в темных очках, и балончик с газом не помог. Только все испортили...
Куши передал журналистам снимки тюрьмы, которые он с приятелем сделал с моря, и рассказал, что девушка не торговала наркотиками, а купила несколько граммов для себя. Те подняли в прессе шум вокруг всей этой истории. А в Индии в то время находился с визитом израильский министр иностранных дел, он переговорил с тамошними властями, и через несколько месяцев ее освободили.
В Иорданию Куши больше не летает
Первый раз Куши просто пошел к границе с воздушным матрасом, привязал к нему мешок с шоколадом и сигаретами и сбросил на территории Иордании. Первый раз промахнулся, мешок упал далеко от вышки, и никто за ним не пришел. Зато ночью к нему пожаловали израильские пограничники: «Куши, что ты им бросил?» - «Сигареты, шоколад». – «Ты всех напугал! Больше этого не делай!» Но он не послушал. И перебрасывал иорданским солдатам со своей стороны подарки каждую неделю. Так они подружились. Иорданцы стали Куши в гости. И он купил летательный аппарат. Но вскоре ему пришлось прекратить свои полеты.
Забрали в Акабу раз, потом другой - когда он летал туда с журналистом из «Джерузалем пост». Он приехал к Куши, чтобы написать про его полеты в Иорданию, а тот встретил его словами: «Собираешься написать еще одну историю про куши-муши? А давай-ка лучше полетим вместе в Иорданию, увидишь все своими глазами. Мое летательное устройство нас двоих выдержит». Журналист согласился. Они захватили с собой подарки, красивый портрет короля Хусейна и полетели. Но иорданцы, завидев камеру, испугались. Куши объяснил, что это журналист и бояться нечего. Иорданские солдаты даже сфотографировались с гостями на память, но кто-то в это время все же позвонил в Акабу, и их арестовали. Сначала допрашивали журналиста: «С какой целью делал снимки?» Потом настал черед Куши. Его спросили: «Зачем ты взял с собой портрет нашего короля?» - «Потому что мы соседи, и я уважаю короля Хуссейна и его сына – они настоящие мужики, и люблю ваших солдат, с которыми дружу». Тут следователи не выдержали: «Куши, мы все про тебя знаем, ты хороший парень, но каждый раз у тебя новая история – то мобильник нашим солдатам бросишь, то овцу, теперь вот еще и журналиста привез. На сей раз отпустим – отвезем на границу и передадим вашим пограничникам в Эйлате. Но прилетишь еще раз - отведем к судье. Ты нам тут все законы нарушаешь, сводишь с ума наших солдат». Так что пока ему полеты пришлось прекратить. А дальше - время покажет. Куши уверен в своей правоте. Даже если бы он жил на севере у границе с Ливаном, где где сейчас хозяйничает Хизбалла, тоже бы бросал через забор соседям-ливанцам кока-колу, финики и мед. Разве бы они стали в него за это стрелять?
*харта-барта - ругательство (сленг)
ЧЕЛОВЕК, ОТКРЫВАЮЩИЙ ЛЮБЫЕ ДВЕРИ
Если где-то на краю земли израильтянин вляпался в сомнительную историю и получил пожизненное заключение, вытащить его оттуда мог только один человек – упрямый киббуцник по имени Херут Лапид. Потому что он считал: еврей не должен сидеть в тюрьме чужого государства. В крайнем случае, пусть посидит у себя, на родине.
Его ненавидели чиновники всех ведомств, он мог заявиться в Кнессет в старых сандалиях и устроить там переполох, поскольку сам решал, кто прав, а кто виноват, кому сидеть в тюрьме до скончания века, а кого следует оттуда вытащить. Лапиду удавалось сделать то, что оказывалось не под силу мощным ведомствам с их огромными штатами. За четверть века он объездил полсвета и вытащил из тюрем многих израильтян. Сколько именно – никто не считал. Тем более, что далеко не все освобожденные Лапидом заключенные оправдали затраченные им усилия и стали паиньками: кое-кто снова вернулся в острог, но уже родной, израильский. Что, конечно, очень огорчало Лапида, но не настолько, чтобы он оставил свое занятие. «Этот Мойше (Ицик, Йоси) оказался настоящим куском дерьма, - говорил он в таких случаях, - и я не хочу о нем больше слышать! Я ведь предупреждал его, что помогаю только ОДИН раз». Зато те, кто встали на путь исправления, порой даже называли своих сыновей Херутами в его честь.
Лапид не верил, что человек рождается преступником. И он пытался превратить преступника в человека, который соблюдает закон и не мешает другим, требуя от освобожденных им заключенных выполнения всего трех условий: работать, не видеться со старыми дружками и не покидать киббуц, куда он отправляет их на реабилитацию, без разрешения «приемной семьи».
Лапид не верил в Бога, но был убежден, что если бы оный существовал, то непременно был, на его, Лапида, стороне.
Я встречалась с ним несколько раз, мы подолгу беседовали. Этот человек производил колоссальное впечатление. Уверенная, пружинистая походка мужчины, побывавшего в разных переделках, напористая и лаконичная речь, перемежаемая крепкими непечатными выражениями, невзирая на ранг и половую принадлежность собеседника.
Он не делал себе «пиара», а потому о нем известно немного. Херут родился он в 1934 году в Тель-Авиве - в семье выходцев из Польши. Его отец сложил голову во время Войны за Независимость, а шестнадцатилетняя сестра погибла от взрыва сирийского снаряда.
Алию из бывшего Союза Лапид воспринимал своеобразно. «Я думаю, ваша алия либо спасет Израиль, либо разрушит его, - говорил он мне. - У вас если ученый – так это ученый с большой буквы, если инженер – так это инженер экстра-класса, а если преступник – то это профессиональный преступник, настоящий мафиози». И тут же добавлял: «И все же я надеюсь, что вы, «русские» евреи, вытащите Израиль из болота».
«Русскими» Лапид начал заниматься, едва они здесь появились и стали пополнять израильские тюрьмы. Ему так же приходилось спасать тех из них, кто, поехав по делам в Россию, угодил в тамошнюю тюрьму. При этом он не прибегал ни к чьей помощи, предпочитая все делать сам. Однажды, ему пришлось поехать в Лефортово, где томился молодой израильтянин, когда в Москву входили танки: в тот день в России случился путч.
...Конечно, организация, занимающаяся реабилитацией заключенных (именно ее посланцем на протяжении четверти века был Херут Лапид) никуда не делась, она остается. Но Лапида в ней уже нет. Он умер от инфаркта в возрасте 70 лет. И его невозможно никем заменить: такие люди рождаются, может быть, раз в столетие. Эта потеря невосполнима. Да будет благословенна его память!
История освобождения из немецкой тюрьмы Куши (версия Херута Лапида)
После Войны Судного Дня Куши Римон поехал в Англию - навестить жену и детей. На обратном пути заглянул на пару дней во Франкфурт, случайно встретил там израильтянина по имени Йоси, и тот предложил соотечественнику остановиться у него. Йоси, как выяснилось потом, был замешан в истории с наркотиками, и на его хвосте висела полиция. Когда ночью в дом ворвались полисмены и начали жестоко избивать Йоси, Куши тут же ввязался в драку, за что был тут же препровожден в участок.
Ему бы объясниться, сказать, что он в этой истории не при чем, но Куши полез на рожон. Обзывал блюстителей порядка нацистами, кричал, что ненавидит немцев, угрожал. Не лучше он вел себя и во время суда. В результате судьи отвесили Куши полноценнный срок - девять с половиной лет. А могли бы и выпустить, учитывая истинные обстоятельства дела, и ограничившись условным сроком.
В заключении Куши Римон написал книгу "Я, Куши", где описал всю эту историю. Рукопись была вывезена из Франкфуртской тюрьмы одним журналистом, достигла Израиля и вышла в свет. В руки Херута Лапида она попала, когда Куши уже отбывал шестой год своего заключения, потеряв последнюю надежду, потому что все попытки по освобождению, потерпели неудачу. Книгу Лапиду подсунула жена. «Я думаю, тебя это заинтересует», - сказала Геула. И не ошиблась. Уж кто-кто а она, прожившая с Херутом столько лет, прекрасно знала характер своего мужа.
Херут проглотил книгу за несколько часов - когда он перевернул последнюю страницу, часы показывали два ночи. Что его разозлило, так это места, где Куши описывает, как к нему в тюрьме относятся немцы. Херут не был знаком с Куши, хотя, конечно, слышал о нем. Катастрофа, к счастью, не коснулась близких Херута, но, как еврей, он всю жизнь ненавидел немцев за то, что они творили с его народом во время Катастрофы. Даже звуки их лающего языка вызывают у Херста приступы ненависти. Дочитав книгу Куши, он был настолько зол, что даже разбудил жену и сказал ей: «Я вытащу этого парня! Чего бы мне это не стоило».
В тот момент ему еще не приходилось вытаскивать заключенных за пределами Израиля. Более того, он и представления не имел, в какой именно тюрьме сидит Куши: в книге об этом не упоминалось. Но зато Куши упоминал там своего приятеля - Уди Даяна, сына Моше Даяна*, с которым его связывала давняя дружба. Херут поехал в киббуц к Уди Даяну, сказал ему, что хочет вытащить Куши. «Очень хорошо, - ответил Уди, - надеюсь, что хотя бы ты сможешь к нему пробиться. Мы с друзьями пытались это сделать, но никому из нас немцы не дали разрешения на свидание с Куши. Сидит он в Буцбахе, городке, который расположен недалеко от Франкфурта».
И тут события вдруг стали складываться таким образом, что кто-то «сверху», в кого Херут не верит, начал ему помогать. Во-первых, ему предстояла в те дни поездка на семинар в Нью-Йорк, и он мог по дороге сделать остановку в Германии. Во-вторых, ему было где там остановиться - у родителей еврейского парня, которого он когда-то вытащил из израильской тюрьмы. В-третьих, в Берлине жил профессор, с которым Лапид познакомился в Израиле, и тот готов был помогать Херуту в переговорах с тюремной администрацией. Тюремщики впечатлились ходатайством именитого профессора и разрешили свидание с Куши. На следующий день Лапид был в Буцбахе.
До свидания оставался еще час. Херут побродил по маленькому городку, попутно узнав, что во время войны в здешней тюрьме сидели пленные английские и американские летчики, которых немцам удалось сбить.
Охранники выдвинули условие: говорить только по-английски, иначе - свидание тут же будет прекращено. Херут обратился к Куши по-английски: «Я хочу спасти тебя. Привезу тебя в киббуц, будешь там жить и работать». Куши ответил: «Хорошо. Только вытащи меня отсюда. Если тебе это не удастся, я все равно выйду отсюда через два года и тогда я устрою немцам веселую жизнь: взорву их посольство, или возьму миномет и пойду их просто убивать». Очень он был зол на немцев. Я ответил ему на это: «Делай, что хочешь, только сначала дай мне возможность тебя освободить». Последние фразы оба успели произнести на иврите, до того, как свидание было прекращено.
Из Германии Лапид полетел в Америку, а когда вернулся в Израиль, тут же начал заниматься освобождением Куши: обращался в разные ведомства, вел переговоры с адвокатами, готовил бумаги. Тогда он не очень понимал, что надо делать - работал по наитию, ведь это был первый заграничный случай в его практике. Во второй раз он отправился в Германию письмом-ходатайством, переведенном на немецкий: Херут гарантировал успешную реабилитацию заключенного Куши Римона в израильском киббуце, где для этого созданы все необходимые условия.
Он добился встречи с судьями, и когда ехал на эту встречу, представления не имел, что им скажет. Но, по-видимому, сказал то, что нужно - бывают у него такие озарения в критический момент. Херут начал с того, что рассказал судьям о встрече с Римоном, которого обнаружил в состоянии крайнего отчаяния и озлобленности. «Если вы не дадите Куши сейчас шанса, он будет потерян для общества навсегда и, выйдя через два года, начнет мстить обществу за то, что с ним произошло». Херуту пришлось убеждать их в своей правоте в течение целого часа! Потом они заговорили между собой по-немецки. Херут спросил: «Так вы освободите Куши?»- «Об этом говорить еще рано. Окончательное решение будет принимать Верховный суд», - ответили ему. - «Завтра я возвращаюсь домой, что мне сказать его близким?», - не сдавался упрямый киббуцник. - «Я думаю, что ты должен настраивать их на лучший исход, - сказал один из судей. - Мы передадим свои рекомендации в Высший суд. Надеюсь, что к ним прислушаются".
Прошел месяц. Херут с женой гостил в Иерусалиме у своих друзей. В шесть утра в доме раздался звонок. Как Лапида там разыскали журналисты из «Едиот Ахронот» - один бог знает. - «Ты знаешь, что Куши Римон в Израиле?»-«Не знал. Но теперь знаю». - «Как тебе удалось его освободить?» - И начались бесконечные интервью. Радио, газеты, телевидение... все стояли к Херуту в очереди, чтобы получить этот скуп.
Этому предшествовали такие события. После того, как Верховный суд утвердил решение об освобождении Куши, полицейские доставили его в наручниках в аэропорт во Франкфурте, посадили на самолет и отправили домой. Прилетев в Израиль ночью 1 августа 1981 года, Куши взял такси и поехал в Рамат-Ган, к своему другу. Когда тот его увидел, подумал, что ему это снится: "Куши - и в Израиле? Такого быть не может!" Это было 1 августа 1981 года.
Вскоре после освобождения Куши сказал Лапиду: «После того, что ты сделал, Херут, к тебе повалит народ со всего мира". Так оно и вышло.
Куши впоследствии не раз предлагал Херуту свою помощь в освобождении других израильтян, угодивших в тюрьму, но это было невозможно. У них были разные методы. Лапид действовал через посольства, адвокатскую и судейскую службы, а у Куши в крови были погони и схватки. Для него путь Херута слишком долог. Он предпочтет освободить заключенного сам. Херут считает, что у этого парня золотое сердце, и внутри он большой ребенок.
Однажды в Южной Америке
Однажды Лапиду удалось создать прецедент - вытащить арестанта из такой тюрьмы, откуда до окончания срока не выходил ни один узник. Это происходило в одной из стран Латинской Америки. А началось все с того, что к Херуту обратились родственники молодого израильтянина, который после армии уехал туда и остался, женившись на местной девушке из известной семьи. Е отец был писателем, тетя - министром юстиции, чья роль в этой тяжелой истории оказалась не последней.
В отличие от адвоката, Херут - человек с железными принципами. Он сам решает, кому помогать, а кому нет. Он никогда не станет вызволять из острога убийц, насильников, наркодельцов и растлителей детей. И когда Херуту сказали, что этот парень обвинен в домогательствах по отношению к своей двухлетней дочери, он сразу заявил его родственникам: «Вы зря потратили свое время, чтобы приехать ко мне. Я ему помогать не буду». - «Но он этого не делал! Его оклеветала жена, которой он не хотел давать развод. Точно так же она поступила и со своим первым мужем, огульно обвинив того в гомосексуализме и добившись подобным образом развода. Едва она засадила за решетку нашего родственника, как тут же вышла замуж в третий раз». Лапид ничего им на это не ответил. Потом к нему пришли друзья этого парня, с которыми он служил в боевых частях в Ливане, и заявили, что ручаются головой: он не мог совершить подобного! В конце концов Лапид решился и я сказал родственникам арестанта: "Хорошо. Я поеду и поговорю с ним. Но если почувствую, что он врет, помогать ему не стану».
Лапид отправился на край света и добился свидания с заключенным израильтянином. «Только не пытайся мне врать, - жестка сказал он ему. - У меня к тебе всего один вопрос: ты это сделал или нет?». - «Если я сделал это по отношению к своей дочери, то тогда и ты сделал это по отношению к своей дочери. Разве ты не купал ее в детстве? Не менял ей памперсы?» - Его ответ Лапиду понравился. Но он ответил парню: «И все же я на свободе, а ты почему-то в тюрьме. Почему?» И тут он в подробностях поведал Херуту историю о том, как бывшая жена, не добившаяся от него согласия на развод, фабриковала это дело, подкупив видных психологов и социальных работников. Как ее тетя, министр юстиции, во время суда, который длился четыре месяца, беспрестанно звонила судьям, интересуясь этим делом и оказывая на них давление. «Хорошо, - сказал Лапид. - Я тебе верю. Как мне тебя отсюда вытащить? Кто уполномочен принять такое решение?» - «Только президент этой страны», - ответил мне он.
Лапид понимал: чтобы назначить встречу с президентом - на это могут уйти месяцы, а у него оставалось всего три дня до возвращения в Израиль. Что делать. Херут отправился в местную еврейскую общину, рассказал им всю эту историю и попросил содействия. Они тут же сели на телефоны, стали посылать куда-то факсы. Назавтра в 11.30 Лапид встретился в президентом. Вместе с ним пошли еще семь человек из еврейской общины, которым просто захотелось увидеть президента живьем. По дороге они спрашивали Лапида: "Что ты скажешь президенту?" - "Пока не знаю", - отвечал он, и это была чистая правда. «Ты что, не готовился к встрече?» - продолжали допытываться они. - «Нет. Я посмотрю ему в глаза, пойму, что он за человек, и тогда найду что сказать».
И вот что Лапид сказал президенту во время встречи: «Я езжу по миру два десятка лет и еще ни разу не встретил в тюрьмах заключенного, который был бы осужден незаслуженно. Такого человека я встретил впервые вчера. Здесь. В местной тюрьме. Возможно, произошла досадная ошибка - такое бывает, но я уверен, что он не виноват. По мне лучше пусть десять виноватых будут гулять на воле, чем один невинный будет гнить в тюрьме. Выпустите этого парня, я за него ручаюсь". И Лапид рассказал ему всю эту историю. Президент тут же вызвал министра юстиции и поручил ей пересмотр дела. Через восемь месяцев, после второго суда, парню сообщили, что он не виновен, и его дело закрыто.
Далеко не все получается у Лапида как по мановению волшебной палочки. Однажды он вытаскивал из тайландской тюрьмы молодого израильтянина, который угодил туда за два грамма героина, которые купил у торговца для себя. В Тайланде законы суровые: если иностранец попался с наркотиками, его даже слушать не будут: никаких освобождений под залог и прочих демократических послаблений. Он на месте может заработать 50 лет тюрьмы. Вытаскивал из острога Херут рисковал при этом собственной свободой, и дал себе зарок: все, что угодно, только не такой ценой. У него самого четверо детей...
*Моше Даян - известный израильский полководец
ЕВРЕЙСКИЙ ИНДИАНА ДЖОНС
Индиана Джонс оказался маленьким и лысым, зато - настоящим, американским, в широкополой шляпе и очаровательной улыбкой, которая вполне могла бы затмить экранную - Гаррисона Форда. Марку за шестьдесят. И он объехал много стран. Даже забирался в джунгли Гватемалы. Ну что он забыл в наших Палестинах? Махать кайлом под палящим солнцем за свои кровные три тысячи долларов? Раскапывать прошлое страны, гражданином которой ты никогда не был? Понять это невозможно. Можно лишь почувствовать. Да и то, если ты из такого же рода-племени одержимых добровольцев, прибывающих в Израиль на раскопки в надежде открыть (а точнее будет сказать – отрыть) еще одну тайну прошлого.
Инженер Марк Барабаш эмигрировал из Одессы на Запад в 1977. Первые 17 лет прожил в Канаде, затем переехал в США, где живет до сих пор, работая в вагоностроительной промышленности. А поскольку в Америке нет собственных компаний, занимающихся выпуском вагонов, Марк участвует в проектах, связанных с другими странами, где есть такие производства – Италией, Чехией, Японией… За последние четыре года ему приходилось летать в страну восходящего солнца не менее 25 раз. Что же касается увлечений, то это, прежде всего, история, а точнее, библейская история.
Роман с Израилем начался у Марка с подписки на специализированный археологический журнал, в котором он увидел объявление о том, что на раскопки в Кейсарию требуются добровольцы. Он взял на работе отпуск и поехал в Израиль на раскопки. Решил: «Не понравится – уеду». Провел в Кейсарии две недели - понравилось. С 2002-го Марк начал ездить в Бейт-Сайду *. («Говорят, здесь Иисус ходил по воде, я тоже пробовал, но у меня не получилось»). Он провел на археологических раскопках в Бейт-Сайде несколько отпусков, о чем не жалел. При том, что приходилось копать даже во время Второй Ливанской войны, когда над головой Марка летали ракеты.
Как это было? Он прилетел в Израиль летом 2006-го, буквально за два дня до начала войны, и сразу поехал на север. А потом вдруг началось… Не то, чтобы Марк был из пугливых, но под обстрелом ему бывать еще не приходилось... К тому же из Америки без конца звонила жена, требовала, чтобы возвращался домой, но он об этом даже не помышлял. В первые дни войны в киббуц Гиносар прибыло очень много людей с севера. Когда две ракеты упали в районе Тверии (с гордостью: «Я видел это своими глазами!»), через три часа киббуц опустел. С раскопок тоже половина людей сразу уехали. А Марк остался и продолжал копать. В тот же день, точнее, ночь, когда упали ракеты в районе Тверии, его подбросило на кровати: раздался жуткий грохот, земля содрогнулась. Наутро Марк узнал причину: израильская армия разбомбила неподалеку от границы склад с боеприпасами. А тогда, ночью, вернувшись в постель, он не без иронии подумал: «А, может, жена все-таки права, и я полный идиот, что здесь остался?». Но так или иначе, Марк продолжал копать, а директор раскопок между делом инструктировал добровольных помощников: «Когда упадет ракета, не стойте и не смотрите на нее, а сразу падайте лицом в землю, чтобы вас не посекло: ракеты начинены железными шариками и гвоздями». Позднее Марк думал: а что если бы в Израиле из-за войны закрыли аэропорт? Пришлось бы добираться в Америку окольными путями, что заняло бы месяца два, зато сколько бы еще посмотрел всего по дороге! Главное, что Марк тогда понял - что я не очень испугался!
…После Бейт-Сайды Марк копал в районе побережья Дор, где когда-то находился древний финикийский порт. Затем отправился на раскопки в Рамат-Рахель. Там тоже было очень интересно, только по утрам собачий холод…Все же горы, Иерусалим…
По Израилю Марк напутешествовался еще до увлечения раскопками. Не без помощи приятеля-израильтянина, с которым когда-то учился в первом классе в Одессе. Тот подшучивал над ним: «Платишь тысячи долларов за то, чтобы бесплатно махать киркой на жаре. Давай я тебе устрою раскопки за полцены около своего дома!».
Теперь о том, что за народ приезжает на раскопки в Израиль и как все происходит. Начинается все с того, что какой-нибудь профессор, группа ученых, университет, или несколько университетов проявляют интерес к определенному историческому периоду, связанному с землей обетованной. Они обращаются к израильскому правительству за разрешением на произведение раскопок в Израиле и, получив лицензию, набирают для работ студентов и добровольцев. Такие, как Марк, обычно составляют от десяти до пятнадцати процентов участников раскопок. Разница лишь в том, что для студентов – это учеба, практика, а для добровольцев – сплошное удовольствие.
Прожив в Одессе 32 года, из которых, как утверждает Марк, он большую часть времени провалялся на пляже, мой герой решил: хватит бедельничать, настало время копать! Единственное неудобство: во время собственного отпуска приходится вставать в полпятого утра, ведь раскопки начинаются в полшестого. До девяти все без перерыва зарываются в землю, после чего следует короткий перерыв на завтрак и - снова работа до половины первого. Потом добровольцы собирают инструмент и отмывают в воде свои находки. Так что рабочий день на раскопках длится не менее шести-семи часов, а на досуге профессора читают гостям из других стран интересные лекции. Марк запомнил, как один лектор пытался убедить аудиторию в том, что Давида и Соломона на самом деле не было, во всяком случае, в таком масштабе, как это принято считать: то есть, никаких дворцов – максимум, маленькие дворики. Два других профессора, придерживающиеся противоположного мнения, в знак протеста молча поднялись и вышли…
За годы добровольных раскопок Марку удавалось найти черепки, вазочки, монетки. Иногда - кости. Однажды он наткнулся на железный гвоздик, которому две тысячи лет, и был от этого в полном восторге. В Рамат-Рахель добровольные помощники, в числе которых был и мой герой, наткнулись на золотые сережки, которым примерно две тысячи лет, и откопали древнюю стену - неопровержимое свидетельство персидского присутствия в здешних палестинах, как утверждали археологи. «Посмотрим, что они скажут потом», - посмеивается про себя Марк, припоминая как однажды они обнаружили в Бейт-Сайде круглый каменный диск с отверстием в центре и все очень радовались по поводу того, что им попался древний якорь. А когда я приехал в Бейт-Сайду через год, археологи уже говорили, что то был не якорь, а просто камень с дыркой, образовавшейся естественным образом.
На раскопках немало христиан - эти начинают трапезу с молитвы. В Бейт-Сайде среди добровольцев оказался священник из Греции, а в Рамат-Рахели – раввин и 75-летняя профессорша из Охайо, которой доверяли легкую работу - промывку находок. Марка впечатлила встреча с двумя американскими профессорами, которым было далеко за 70: один, автор нескольких исследований о Всемирном потопе, считался специалистом по Ветхому Завету, второй – по Новому Завету. Оба трудились на раскопках в Израиле две недели, откуда прямиком отправились в Африку – заниматься миссионерской работой. Марку понравилось с ними беседовать («Я люблю общаться с теми, кто знает больше меня»). В довершение всего, он получил от этих профессоров личное приглашение поехать в следующем году на раскопки в Иорданию, и решил, что половину очередного следующего отпуска будет копать в Израиле, половину – в Иордании.
Теперь о том, как жена Марка относится к тому, что каждый отпуск он проводит на раскопках. («Она счастлива. Только говорит: «Почему на две недели, а не на два года?», - посмеивается Марк).
Археологи не раз предлагали Марку: «Возьми черепок на память. Их тут тысячи, все равно лишнее выбрасываем». Он отказывался. И вот почему. Археологи, допустим, разрешили, но ведь пограничники об этом не знают! Тратить время на объяснения - что и как… Да и вообще Марк получает большее удовольствие от самого процесса раскопок, чем от черепков в качестве «трофеев». Тем более, что их можно купить в любой антикварной лавке за смешные деньги.
На раскопки Марк едет с одним рюкзаком, чем однажды очень насторожил службу безопасности в аэропорту Бен-Гурион: «Вы были две недели в Израиле. А где ваш багаж?» Когда же Марк объяснил, что провел две недели в Бейт-Цайде, все вопросы сразу отпали. А что ему сюда везти? Кирки добровольцам выдают на раскопках. Можно взять даже две, если ты способен долбить землю сразу двумя руками. Ну, а ему и одной кирки хватает. Иногда выдают и перчатки. А ботинки, в которых Марк работает на раскопках, он хранит у своего друга-одноклассника в Израиле, о котором уже упоминалось выше.
Итак, он живет ив Америке, работаеет в Японии, а в Израиле копает. Кстати, настоящее имя Марка - Мерон. И фамилия у него библейская. В переводе с арамейского означает: «сын сына Аша», то есть потомок предводителя одиннадцатого колена израилева. Когда Марк начинает объяснять жене, какую честь оказал ей, дав свою фамилию, она не выдерживает и выбегает из дома.
Сын Марка, Эрнст Барбараш – голливудский режиссер и продюсер. И отцу всегда больше нравились такие независимые и самостоятельные люди, как его сын. («Я люблю помогать людям, которые больше надеются на себя, чем на других. То есть стараюсь следовать притче: «Если ты станешь ловить рыбу для голодного, то накормишь его на один день, если научишь его ловить рыбу – накормишь его на всю жизнь».)
…До того, как мой герой увлекся раскопками, он немало путешествовал по миру. Самой экзотичной была поездка в джунгли Гватемалы в составе группы из пяти человек. Там была масса приключений. Например, однажды Марк умудрился разбить палатку на тропе, по которой стадо буйволов шло на водопой. («Буйволы большие, а я маленький, так что им было очень легко меня не заметить, - смеясь, вспоминает он эту историю. - Слава Богу, наши проводники, курившие травку, еще не совсем от нее одурели и вовремя меня спасли…»)
Еще они ловили в джунглях игуану. Дело было так. Путешественники плыли по узкой реке, окруженной красивыми высокими деревьями. Марк заметил, что на многих сидят огромные игуаны и в шутку спросил проводника-солдата («Оказывается, там была гражданская война, а я, собираясь в Гватемалу, как-то не обратил на это внимания»): «Вы ЭТО тоже кушаете?» Тот ответил: «Да. Хочешь попробовать?» - «Конечно!». – «Хорошо, сейчас будем ловить». Солдат объяснил, что игуана, падая в воду, почему-то бежит назад к дереву по окружности, и поэтому все должны образовать полукруг и быстро хватать ее за спину. «Сейчас я ударю по дереву палкой, а вы, смотрите, не промахнитесь, хватайте только за спину, потому что если промахнетесь и попадете на острые зазубрины хвоста, вам отрежет руку». При этих словах Марк тут же покинул полукруг со словами: «Я всю жизнь прожил в городе, никогда не ловил игуан, а ты хочешь, чтобы я с первого раза схватил ее за спину и не промахнулся?»
Впрочем, игуану Марк все же попробовал. Члены группы поймали ее вчетвером, без него. Мясо оказалось вкусным и нежным, похожим на кроличье. Только вернувшись домой, он понял, насколько в Гватемале на самом деле было опасно.
Самой большой авантюрой в своей жизни Марк считает свою женитьбу на девочке из своей школы. Они вместе уже более сорока лет («Эта девочка обещала мне когда-то приданое. До сих пор жду. Караван-сарай открыт, верблюды еще идут, просто заблудились, как Моисей в пустыне»).
Марк очень любит японцев и готов рассказывать о них часами. При том, что те считают, будто Япония и все, что в ней есть, не имеют равных. Они постоянно спрашивают своего американского коллегу: «Марк-сан, почему ты все время едешь копать в Израиль? Почему не копаешь в Японии? У нас тут самые лучшие древности!». А еще они всякий раз переводят разговор на другое, когда Марк просит их сводить его на чайную церемонию к настоящей гейше. Наверное, считают, что он, как представитель другой культуры, для этого еще не созрел и будет вести себя как дикарь.
И что же дальше? Что он собирается делать в ближайшие годы? «Пока ноги носят, буду ездить на раскопки. Хочу откопать доказательства существования царя Давида и царя Соломона. Может, тогда успокоюсь. Но, скорее всего, не успокоюсь и буду продолжать копать».
*Бейт-Сайда - Вифсаида – историческое место в Израиле, где много лет проводятся археологические раскопки
КАРЛСОН ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ ЖИВЕТ…
Если бы у каждого из нас в детстве был свой Карлсон, насколько беспечальнее была бы наша последуюшая взрослая жизнь...
Ну вот дочь и решила наконец познакомить меня со своим Карлсоном. Знала я о нем совсем немного: живет на крыше, фотографирует бездомных кошек и учится у дочери русскому языку. Учитель из нее, надо сказать, был еще тот. Первые слова, которые после приветствия обрушил на меня обученный русскому и страшно гордящийся этим Карлсон, были детскими ругательствами: "какашка, жиртрест, жадина-говядина соленый огурец". Я покосилась на дочь, она шкодливо опустила глаза. А Карлсон между тем уже носился по всей крыше, излучая бешеную энергию и улыбаясь во все фарфоровые зубы. Вот он присел на краешек стула и из электрооргана полились знакомые звуки: «Эх, дороги…» Вот он притормозил у принтера и вытащил собственноручно изготовленную визитку с вензелечками. Это был человек без возраста - маленького роста, с выдающимся животиком, круглой лысиной, обрамленной седыми кудряшками и с ослепительной улыбкой Фернанделя на лице.
Вообще-то моя дочь была не первой воспитанницей Моше Раза - известного израильского педагога и фотографа богемы. Человек одинокий, не имевший ни жены, ни детей, Моше всей душой привязался к русским репатриантам и опекал их не потому, что тогда-так-делали-все. На самом деле он становился как бы еще одним членом их семьи, без которого не обходилось ни одно семейное событие – будь то ремонт квартиры, праздник, или чей-то день рождения.
Настоящий Карлсон, он отличался детской безалаберностью, всегда и везде опаздывал. Привычная картина: люди давно сидят за столом, но к трапезе не приступают – ждут Моше. И когда кипение достигает крайней точки, на пороге возникает опоздальщик – с ослепительной улыбкой и неизменным фокусом: откуда-то из воздуха сам по себе возникает цветок, из кармана Моше стремительно прыгает ему на плечо мышка, свернутая из носового платка. Или – движением фокусника извлечет откуда-то дудку, или губную гармошку и сыграет марш.
Первой – и главной – приемной семьей Моше была семья Цинман, репатриировавшаяся в 1980-м году из Питера. Когда Лена Цинман пришла в гости к Моше в первый раз – а жил он тогда в Бавли, в старом закопченном арабском домишке, она была поражена контрастом: роскошные виллы-терема, а напротив – кривая улочка обветшалых домиков-уродцев. Моше, заметив реакцию Лены, улыбнулся своей неизменной улыбкой и выдал:
- Представляешь, как он (адвокат, живущий в вилле напротив) мне завидует? Посмотри, какой вид открывается из моего окна на его виллу. А что видит из своего окна он? Мой старый и неказистый домик.
Потом Лена вышла замуж за Бернарда, у них родилась дочь Дана – для нее первой Моше и стал настоящим Карлсоном.
Моше к тому времени уже перебрался жить на крышу в центре Тель-авива. И вот на этой самой крыше и росла Дана, а затем и моя дочь. С шестилетней Даной Моше вместе записался в секцию, где обучали кататься на роликах, и потешал детвору своей неуклюжестью и падениями на ровном месте. Когда же она стала постарше, научил ее играть на флейте, выписывал специально для нее разные журналы, в том числе - «Natural geografik», чтобы приобщить к чтению. Моше был в курсе всех ее школьных дел, первым узнавал ее отметки, а если родители Даны просили Моше написать на иврите записку для школьного учителя, он писал ее непременно в стихах.
Племянницу Лены Цинман, девочку очень стеснительную (по причине возрастных прыщиков) и неуверенную в себе, Моше совершенно искренне называл красивой и не упускал возможности всячески поддержать, восхищаясь ее рисунками или музыкальным слухом.
Моей дочери, которая изводила нас с мужем своим немузыкальным пением, он купил гитару, уверяя ее, что она невероятно способна к музыке, и сегодня дочь неплохо поет, аккомпанируя себе сама. Он же пробудил в ней желание изучать языки – и произошло это благодаря испанским, итальянским и ирландским песням, которые они распевали дуэтом, сидя у него на крыше. Первые уроки фотографии – вместе с первым в ее жизни фотоаппаратом - дочь получила опять-таки от Моше. И за компьютер впервые села на его крыше. И на первый в ее жизни концерт фламенко они отправились вместе: Моше приехал за ней на своем неизменном «тус-тусе», но зато в клубном пиджаке.
…Поначалу, до того как Моше пересел на «тус-тус», у него была очень старая машина, но зато американская, собственноручно усовершенствованная им а, главное, огромная.
- Когда я сажусь в нее, то чувствую себя настоящим мафиози, - посмеивался Моше.
Рожденный в Иерусалиме –в ортодоксальной семье выходцев из Йемена, перебравшись в Тель-Авив, он практически не выезжал за его пределы. Моше был пленен этим городом, живущим в режиме «нон-стоп» и идеально подходившим ему по темпераменту. Его обожала местная богема: Моше снимал всех «звезд». В 1970-е годы певицы и актрисы говорили друг другу: «Если хочешь выглядеть на афише или пластинке красивой – снимайся только у Моше Раза».
Однажды на Моше свалились огромные деньги: компенсация, которую ему удалось высудить для себя и других у подрядчиков, собиравшихся потеснить владельцев кособоких домишек и построить на их месте виллы. Денег на адвокатов у бедняков не было, но Моше объединил соседей и они победили в этой неравной схватке, причем, безо всяких адвокатов – дело было шумным. Полученную компенсацию Моше спустил в рекордно короткие сроки – приобрел неустроенную старую крышу, но зато в центре Тель-Авива, остальное потратил на «игрушки». Нормального пола на его крыше не было, зато была ванна-джакузи и регулируемая с помощью пульта чудо-кровать, в которой он любил работать, пристроив на коленях портативный компьютер.
Когда деньги иссякли, а банковский минус неприлично увеличился, Моше продал свою дорогую крышу в центре Тель-Авива и купил себе другую крышу – подешевле, в Яд Элиягу, чтобы на полученную разницу продолжать покупать себе игрушки. Именно в ту пору – в середине 1990-х - он приобрел белое электронное пианино и начал брать уроки. Учительница поначалу сомневалась в том, что ее великовозрастный ученик сможет играть гаммы своими короткими и толстыми, как сардельки, пальцами, однако тот проявил редкостное усердие и играл часами, переключая издаваемые инструментом звуки на наушники, чтобы не мешать соседям. Играл все, что угодно – русские романсы, ирландские народные мотивы, испанскую «Палому».
Походы Моше в магазин – это отдельная история. Если он отправлялся туда за какой-либо мелочью, ее-то как раз он купил забывал, зато являлся домой обвешанный пакетами с вещами, о существовании которых еще полчаса назад даже не подозревал. Его дом загромождался всяческими новинками с потрясающей скоростью, когда же ему становилось трудно передвигаться по квартире из-за обилия вещей, он начинал раздавать их своим друзьям, соседям, репатриантам и случайным знакомым. Во многих израильских домах до сих пор живут вещи «от Моше» - мебель, посуда и другая всячина.
Моше обладал потрясающей способностью располагать к себе людей. Он мог заговорить на улице, или в магазине с любым встречным и с первой минуты покорить его своим обаянием и непосредственностью. Однако, если Моше становился свидетелем вопиющей несправедливости, не было воина беспощаднее его. Когда он узнал, что в аэропорту задержали и не пускают в Израиль супругов-репатриантов, потерявших в дороге какой-то документ, он мигом примчался в «Бен-Гурион» и заявил чиновнику, что прикует себя здесь цепями и пусть все видят, что Израиль из демократической страны начал превращаться в тюрьму. Во взоре Моше было столько решимости, что чиновники отступили и оставили репатриантов в покое.
В гневе Моше бывал страшен. Если он сопровождал репатрианта в какое-либо чиновное ведомство, где служащий игнорировал просителя, не поднимая глаз от своих бумаг, Моше мог сбросить их сто стола на пол со словами: «Перед тобой – живые люди, и никто не давал тебе права над ними издеваться».
Кстати о непримиримости. В течение двадцати лет Моше не виделся со своим старшим братом, живя с ним в одной стране. Причиной распри была старинная Тора, которую семья вывезла еще из Йемена. Мать перед смертью завещала братьям: все наследство поделить поровну. Так они и сделали. Но как поделить книгу? Моше считал, что Тору надо подарить йеменской синагоге, чтобы там помолились за покойную мать. Брат же, напротив, утверждал, что семейную реликвию следует оставить дома. Этого оказалось достаточно, чтобы связь между братьями прервалась на два десятка лет.
…Чем Моше только не занимался в жизни! Был проводником еврейских отрядов по иерусалимским лесам во время Войны за Независимость. Тогда же получил первое ранение – в неполные 17 лет. Потом подался в верхолазы: протягивая телефонные провода, взбирался на столбы с ловкостью обезьяны безо всяких «кошек» и даже выпивал на спор на самой верхотуре бутылку пива, удерживаясь на столбе без помощи рук (сохранились фотографии, подтверждающие эти безумные пари). А еще Моше учился – причем, в любом возрасте и буквально всему. Философия, психология, педагогика, языки, искусство фламенко, русские романсы, иландский этнос, индийская музыка.
В 1985-м Моше в числе первых в Израиле приобрел «Макинтош». Ему говорили: «Изучать компьютеры, когда тебе уже под 60? Это же бред!», на что он отвечал со своей неизменной улыбкой: «А почему бы и нет?». Вскоре Моше освоил «Макинтош» настолько, что стал учить других и был избран председателем общества «Еда» («Знание»), объединившего местных макинтошников. Тогда же у него на крыше появился и большой лазерный принтер стоимостью 10 тысяч долларов, который в те времена могли себе позволить только солидные фирмы. За пять лет до появления Интернета Моше придумал виртуальный компьютерный университет, написал проект и начал пробивать его через всевозможные инстанции, умудрившись даже попасть на прием к тогдашнему премьер-министру Шимону Пересу, который удостоил его беседы, прочие же чиновники в своих ответах написали: «Для реализации вашей идеи у нас нет технических средств».
Чем бы Моше ни увлекался, его увлечение никогда не было поверхностным. Например, когда он решил изучать русский язык, в его доме появилось столько учебников, самоучителей, словарей и сборников стихов на русском, что для этого понадобился не один шкаф, а так же - несколько полок для дисков и кассет с русскими пенсями и романсами. Зато спустя полгода, поймав на улице репатрианта, Моше принимался экзаменовать его на знание русского языка: «Ты знаешь, как просклонять слово «ворота»?», а в застолье у своих русских друзей читал стихи Пушкина и Мандельштама на языке оригинала.
Опекая своих друзей-репатриантов, Моше никак не мог взять в толк, почему они – даже когда это не получается - во что бы то ни стало предпочитают заниматься в Израиле тем же, чем они занимались в стране исхода. Он был убежден, что человек сам должен создавать себе рабочее место. «Представь, что у тебя есть миллион и теперь тебе не надо каждое утро просыпаться с мыслями о хлебе насущном, - говорил Моше кому-нибудь из новоприбывших. - А теперь, когда ты свободен от всего, задай себе вопрос: чем бы ты хотел заниматься? По-прежнему сидеть в какой-нибудь лаборатории, или выступать на сцене? Когда ты по-настоящему поймешь, в чем твоя мечта – ты обязательно ее добьешься». Кстати, сам он именно так всегда и поступал. Например, когда Моше увлекся портретной фотографией, через его студию прошли все израильские «звезды». Когда же ему пришла в голову идея, что с помощью фотографии можно поднять учебный процесс на качественно иной уровень (например, на уроках биологии снимать растение во всех его стадиях роста), он убедил в ее целесообразности министра просвещения, и специально для Моше в министерстве создали должность всеизраильского инспектора именно в этой области, с которой он впоследствии и вышел на пенсию.
Впрочем, классического пенсионера из Моше не вышло. Теперь у него высвободилось время для самообразования, которым он занимался сневероятным энтузиазмом, записываясь на многочисленные курсы в университете, музыки, и многого другого.
- Кто ты? Чем занимаешься? – спрашивал его очередной знакомец. - Я? – переспрашивал Моше, ослепительно улыбаясь. – О, я «АХАМ» («алеф, хет, мэм»). - Собеседник расшифровывал аббревиатуру по-своему: - А, понятно, «иш хашув меод» (ВИП, особо важная персона)?– Нет, - посмеивался довольный своей шуткой Моше, - «Асе Хаим Мишугаим» (веду сумасшедшую жизнь, живу как хочу).
…За два месяца до того, как он попал в больницу, Моше еще бегал во дворе наперегонки с моим внуком (дочь хотела, чтобы и у него в детстве был свой Карлсон, и часто водила маленького сына к Моше на его очередную крышу).
Выйдя из больницы, он тут же купил себе мотороллер, хотя был уже очень слаб. Его русские друзья уверяли, что при теперешнем состоянии ездить на мотороллере – затея опасная, а Моше сразу из магазина покатил на нем к их дому, позвонил снизу с мобильного телефона и попросил выглянуть в окно, после чего проделал по двору два победных круга со включенными фарами.
На дне рождения Сарины – тети Лены Цинман – Моше идти уже не мог (это было первое за 22 года семейное торжество, которое проходило без его участия), однако, обложенный подушками, лежа в кровати, выпускал на своем «макинтоше» смешные лозунги и подравления для именинницы. В приемный покой больницы он согласился поехать только, когда закончил эту работу. Но у него было еще много дел, которые он собирался завершить после выхода из больницы – фотоальбом о бездомных кошках, философская притча в форме переписки двух сестер и что-то еще.
Дети, с которыми Моше дружил, и в том числе – моя дочь, навещали его в больнице, и он, уже с трудом говоривший, по-прежнему пытался рассмешить их, рассказывая всякие анекдоты и небылицы.
За несколько дней до смерти Моше сказал:
- Я такой самостоятельный, что, наверное, даже в могилу пойду своими ногами. – И добавил. – Положите со мной рядом русский словарь, думаю, что он мне и «там» понадобится.
«Наш любимый Моше Раз – воспитатель, художник, человек, любящий жизнь и радующий сердца людей, ушел», - такое объявление дали русские друзья Моше в газете «Едиот Ахронот». «Макинтошники» тоже почтили на своем сайте память Моше Раза, поместив рисунок компьютера с поминальной свечой и воспоминания о нем. «Однажды на собрании макинтошников я, наконец, увидела Моше Раза, о котором по Тель-Авиву ходило столько легенд, - писала одна девушка, - в перерыве между заседаниями мы разговорились и неожиданно выяснилось, что оба – поклонники ирландской музыки. Стали вспоминать какую-то мелодию, и вдруг Моше вытащил из кармана курточки дудочку и стал ее наигрывать. Как вы думаете, это обычная ситуация? Мне кажется, она многое говорит о Моше. Он был уникальным человеком – во всяком случае, я таких людей в своей жизни еще не встречала».
…Хоронили мы его на кладбище ха-Яркон. Народу пришло довольно много, причем, самого неожиданного – танцовщица фламенко, хозяин фотомагазина, где Моше проявлял пленки… На земляной холмик, покрытый цветами, уже легли букеты цветов, ушел равин, читавший молитву, а люди все не расходились. И тогда Дана, давно превратившаяся из маленькой и не уверенной в себе девочки в красивую стройную девушку, вытащила из кармана флейту и начала играть своему учителю мелодию, которой он ее когда-то научил. Услышал ли Моше ее там - на небесах?
«УЖ ЕСЛИ ЕСТЬ ДЕРЬМО, ТО ЗОЛОТОЙ ЛОЖКОЙ…»
...Давно собираюсь купить себе ролики, а пока суть да дело, езжу в парк «Яркон» поглазеть на других роликоманов. Главная достопримечательность местного катка — Дадэ. Ему явно за 50, но его грации и вдохновению (я уже не говорю о кульбитах) могли бы позавидовать солисты «Лебединого озера». Это настоящий роликовый балет. Не так давно Дадэ сменил партнершу. Первая была выше его на голову и слегка тяжеловата, зато вторая в самый раз — маленькая, легкая, быстрая. Вот они проплывают по кругу, одновременно делая ласточку и держась за руки. Оба в наушниках, погружены в музыку, под которую, очевидно, и делают очередные па.
...О Дадэ я знаю совсем немного. Репатриант из Франции, долгое время работал во французском посольстве. Компьютерный ас.
Фото из альбома
Настоящая фамилия Дадэ не Этингер, а Ундергуст. Его отец - немецкий еврей, бежал от нацистов в Касабланку. Когда его стал одолевать страх, что гестапо достанет его и в Марокко, он пустился в бега и каким-то сложным путем добрался до Палестины. Его жена к тому времени носила в животе Дадэ. К мужу она уехать не смогла из-за того, что евреям запретили выезд из Марокко, вышла замуж во второй раз и родила еще троих сыновей. Семья жила в Марокко по-королевски: отчим - известный агроном — деньги, почет, уважение... А с родным отцом Дадэ никогда не встречался. Даже не предпринимал попыток его разыскать, зная, что тот живет в Израиле. («Зачем? Вырастил-то меня отчим, а отец для меня ассоциируется всего лишь с альбомной фотографией, которую мне показывала мать. Она утверждала, что я похож на него не только внешне, но и по характеру — такой же педантичный «йеки»*. Кстати, благодаря отцу я был чуть ли не единственным евреем-блондином в Марокко. Представляешь себе эту гремучую смесь — педантизм вкупе с марокканской вспыльчивостью и французской безалаберностью?»)
Для матери первенец был настоящим принцем, она исполняла любые прихоти Дадэ. Захотел мотоцикл — тут же его получает. Захотел учиться во Франции — не проблема!
В Париже Дадэ жил у тетки и учился в престижной школе. Любознательный подросток все ловил на лету, учеба давалась ему легко, в том числе электроника. Благодаря увлечению мотоциклом его занесло к байкерам и Дадэ с жутким ревом раскатывал по парижским районам в черной разукрашенной куртке, вооруженный цепями, затевая драки в пабах. Прохожие боялись даже смотреть в сторону байкеров, не то что к нам приближаться. От всей этой жизни Дадэ, тем не менее, не стал наркоманом или преступником: просто примерил на себя образ байкера, понял, что — не его, и пошел в каскадеры.
Он снимался в разных фильмах, совершая опасные трюки: перелетал на мотоцикле через огонь, выпрыгивал на нем из окна, катапультировался из седла, в то время как его железный конь врезался в стену. Названий фильмов не запоминал, равно как и сюжетов. Каскадерам платили очень хорошо — вот что было для Дадэ тогда важно.
Танкист-доброволец
В 67-м семья решила репатриироваться в Израиль. По дороге заглянули в Марсель, оттуда в Париж и уговорили Дадэ ехать вместе с ними. Прибыли в Израиль ночью в октябре 1967 года, ночью. Таксист доставил их в Кармиэль. Утром, выглянув в окно, Дадэ увидел горы, чудную природу. После шумного Парижа это выглядело настоящей пасторалью.
Через три месяца его, совершенно не владеющего ивритом, призвали в армию и спросили через переводчика, в каких войсках он бы хотел служить. Дадэ, обожавший в детстве игрушечные танки, заявил: в танковые. Он и по сей день считает, что остается единственным в Израиле чудаком, который изъявил желание не в престижные ВВС или морские коммандос, а в танкисты. Однако из Дадэ получился отличный наводчик. И он еще во время армейской учебы получил звание сержанта только за то, что поразил сразу три мишени, находившиеся в полутора километрах от танка.
В Войну Судного дня Дадэ воевал на Голанах, трижды входил в Сирию – без визы и иностранного паспорта, на танке. («Только скажу я тебе, это не большое кайф. Кругом искореженный металл, трупы, зловоние... Всякая война ужасна, и когда я думаю о ней, у меня портится настроение. Я не верю в Бога, но есть нечто такое, благодаря чему я остался целым. И таких случаев в моей жизни было слишком много, чтобы считать их совпадением. Тогда, на Голанах, наша рота оказалась единственной, в которой никто не погиб. Мы входили в Сирию, делали свое дело и выходили, причем на танке не было ни одной царапины! То же и в Ливане. Близкие говорят, что меня берегут ангелы. Не знаю, не знаю, я, во всяком случае, ни одного ангела в своей жизни не встретил»).
Гимн женщинам
Дадэ считает, что гибкость и приспособляемость к любым невзгодам у негоот матери. Благодаря ей он умеет стряпать, шить, вязать и вышивать, но не только («Женщина устроена, в отличие от мужчин, так, что она умеет добиваться своей цели разными окольными путями. Она способна заставить мужчину прийти к какому-то решению так изящно, что тому покажется, будто принял его он сам, и никто больше. Эти ключи к любому человеку, под какой бы маской он ни скрывался, — у меня в руках. И все благодаря матери. Женщины более терпимы и гибки — и эти черты я тоже унаследовал от матери. Женщины более выносливы, более устойчивы к ударам судьбы. И это тоже я унаследовал от матери»)
Дадэ примерил на себя в Израиле множество профессий, побывал в разных социальных статусах - от уличного фокусника, изрыгающего огонь, до владельца собственного бизнеса, от простого малооплачиваемого работника небольшой фирмы до продюссера фильма, в производство которого вложены сотни тысяч долларов. Его жизнь напоминает вращающееся колесо — то он взмывает вверх, то опускается вниз. Дадэ зарабатывал кучу денег и враз их терял. Из владельца собственного ресторана превращался в безработного, получающего мизерное пособие и обремененного огромными долгами. Другие, угодив в подобную ситуацию, пускали себе пулю в лоб, но только не он. Например, один из его родственников, имея 300 тысяч ШЕКЕЛЕЙ долга, покончил с собой, а Дадэ , задолжавший банкам в свое время 350 тысяч ДОЛЛАРОВ, живу и даже умудрился покрыть этот долг»).
О спорт, ты – жизнь!
Сколько он себя помнит - всегда занимался спортом. Мотоциклы, каратэ, плавание под парусом, виндсерфинг, погружение с аквалангом, горные лыжи — в Швейцарии у Дадэ есть избушка в горах, куда он ездит с женой, когда есть деньги. В свое время у него была даже собственная яхта, но на морские путешествия времени не хватало, а держать ее для того, чтобы пить кофе на палубе и плевать в воду, Дадэ было неинтересно, и он яхту продал. Единственное, чего избегает Дадэ - так это прыжков с парашютом и полетов на дельтаплане. Ему важно чувствовать под ногами землю или хотя бы водную гладь, а не проваливаться в пустоту.
Роликовый балет — одно из недавних увлечений. Едва Дадэ встал на ролики, сразу втянулся и, как в каждом деле, за которое когда-либо брался, решил достичь своей вершины. Он записал кассеты с выступлениями профессионалов, изучил технические приемы и попытался все это воспроизвести под музыку, обзаведясь плейером с хорошими дисками. Сначала катался один, позже появилась одна партнерша, потом другая. На каток Дадэ ходит три раза в неделю и катается не меньше трех часов.
«Уж если есть дерьмо, то золотой ложкой…»
Всю жизнь он плывет по течению. Куда-то да вынесет, к чему же сопротивляться, тратить напрасно силы, - считает Дадэ. Это как в море. Если вдруг поднялись волны, с ними нельзя бороться, а нужно попасть в их ритм и выбрать безопасное направление. Кстати, этот жизненный принцип дает неплохие результаты. («Если уж есть дерьмо, то золотой ложкой. Я не стал депутатом кнессета или богачом, но я удовлетворил свое любопытство во многих вещах, перепробовав, как уже говорил, уйму профессий. Я никогда не зубрил по учебникам, не повторял, как попугай, вслед за учителем, не черпал информацию о жизни с экрана телевизора. Я сам все, что мог, крутил, вертел и пробовал на вкус. У меня нет друзей в том смысле, какой на сей счет принят в Израиле. Мне неинтересны пустые споры о политике, мужицкие разговоры о бабах, любимой спортивной команде, деньгах и еде.»)
...Однажды Дадэ выступал в дельфинарии в роли подсадной утки, то была клоунада экстра-класса, он сам ее придумал. Когда партнер сбрасывал его, как «человека из публики», с вышки в воду, Дадэ тут же подключался к спрятанному на дне кислородному баллону и сидел там до тех пор, пока с публикой не начиналась истерика.
Будучи владельцем популярного французского ресторана на протяжении двенадцати лет, Дадэ ушел из него в один день, оставив все брату, и принялся устанавливать электронные системы в разных фирмах, получая за это среднюю зарплату. Он всякий раз начинал с нуля и всегда оставался в выигрыше. И все как будто случайно — какой-то звонок, встреча, и понеслось...
Например, однажды Дадэ встретился с парнем, который оказался режиссером и увлек его идеей фильма. В тот период Дадэ работал во французском посольстве, обслуживая электронные системы, и одновременно содержал небольшое кафе — при том же посольстве. Не покидая основной работы, он согласился стать продюсером картины: деньги у него были, а недостающее (фильм стоил 800 тысяч долларов) взял в банке, оформив ссуду. Фильм провалился, потому что в то же самое время на экраны вышла картина про операцию в Энтеббе, которая выгребла всю кассу в израильских кинотеатрах. На Дадэ повисли огромные долги, но он тотчас нашел себе что-то еще, снова заработал деньги и рассчитался с кредиторами. Это был период его увлечения строительством — Дадэ закончил курсы и стал руководителем проекта в одной фирме, возводящей пятиэтажные дома.
Потом опять случайная встреча с давним приятелем — и новая идея: привезти из Америки умнейшую систему, чтобы без всяких проводов, при помощи одного только пульта или мобильного телефона выполнять управлять домашними приборами. Например, ты едешь домой и хочешь, чтобы к твоему возвращению в бойлере согрелась вода, а белье было постирано. Набираешь на мобильнике определенную комбинацию и шлешь домой сигнал, запуская стирку и нагрев. Или, не вставая с кресла, нажимаешь кнопку, и на втором этаже гаснет свет, который ты забыл выключить. И так далее. Но в Израиле система «умный дом» не прижилась: люди посчитали, что для такой игрушки нужно быть по меньшей мере Биллом Гейтсом, очень уж все наворочено. Значит, опять куча денег потрачена Дадэ впустую, но он не считает очередную неудачу катастрофой. Для него это скорее сигнал — значит, пора затевать что-то новое.
В жизни Дадэ уже не раз бывали периоды, когда он оставался гол как сокол, а потом снова становился богачом. Да и какая разница? Сколько шелковых рубашек можно надеть в течение дня и сколько золотых цепей навесить на себя? И куда все это денется после смерти? По мнению Дадэ, зависимость от мира вещей просто бессмысленна! «Я знаю, что всегда поднимусь со дна, и поднимусь высоко — чтобы снова упасть и снова подняться. Меня не покидает ощущение, что я еще только начинаю жить. Я ровесник государства и смотрю на него немного иначе, чем другие. Это прекрасное место, здесь есть все — горы, пустыня, море, сады, снега. Да, за все приходится платить. Ничто не падает с неба. Просто надо помнить о том, что колесо крутится, и если сегодня мы внизу, то завтра — взлетим. Главное — как ко всему этому относиться»).
...Дадэ пожал мне руку, легким жестом подхватил со скамейки сумку с роликами, и мы отправились на стоянку, каждый к своей машине. С места тронулись одновременно, но Дадэ резко нажал на газ и через мгновенье исчез — очевидно, напомнила о себе юность байкера, молодость каскадера.
*йеки - выходец из Германии (сленг)
*курс шекеля к доллару составляет соотношение
АЛЬБОМ ДЛЯ САМОЛЕТОВ
Куда деваются списанные самолеты? Ржавеют в ангарах? Идут на металлолом? Разбираются на запчасти? Дарятся детским паркам? Оказывается из них можно собрать неплохой альбом – наподобие марочного - и обмениваться редкими экземплярами с другими, одержимыми той же страстью коллекционерами. Только вот сам альбом, в отличие от марочного, на полку не положишь, а вот на небольшой аэродром – в самый раз!
Коллекцию из отлетавших свое самолетов уже более тридцати лет собирает бригадный генерал Яаков Тернер, человек в Израиле известный. Участник Шестидневной Войны и Войны Судного Дня, командир эскадрильи боевых самолетов, летного училища и базы ВВС «Хацерим» 32 года не снимал армейской формы, после чего надел форму полицейского, дослужившись до генерального инспектора полиции (кстати, именно его стараниями бывший министр внутренних дел Арье Дери угодил в свое время на скамью подсудимых), и в довершение всего был избран мэром Беэр-Шевы. Ныне 75-летний Яаков Тернер – президент израильской секции I.P.A. (международной ассоциации полицейских разных стран) и бессменный директор музея ВВС, расположенного в Хацерим, на юге страны.
Как Элиэзер Вайсман спас Якову Тренеру жизнь
Во время Войны за Освобождение Яаков Тернер был еще подростком и позднее президент страны Элиэзер Вейцман, он же – знаменитый летчик - станет с удовольствием рассказывать всем о том, как он в 1948-м году спас от гибели 13-летнего мальчика, будущего командира одной из своих лучших боевых эскадрилий.
А было это так. В 1948-м чешские самолеты "Авиа"S-199 типа «мессершмитта», наводившего на Европу ужас во время второй мировой войны, защищали молодое еврейское государство от нашествия арабских стран. Когда противник был в 32 километрах от Тель-Авива, его остановили четыре таких "мессершмитта", управляемые израильскими летчиками и добровольцами, прибывшими из Канады и Южно-африканской республики. В первый день два самолета получили повреждение, а на второй день Элиэзер Вейцман и доброволец Руби Фельдман разбомбили иракцев, пытавшихся заблокировать в районе Атлита единственную дорогу между севером и югом страны. Самолет Руби получил повреждение и упал неподалеку от Кфар Виткин. Поскольку на нем не было опознавательных знаков, киббуцники могли по ошибке застрелить пилота, приняв его за врага. Руби принялся кричать на идиш слова, которые знал с детства – «шабес!»*, «гефилте фиш!»*, чтобы в нем опознали своего. А Вейцман потом часто повторял, что он спас 13-летнего Тернера, который жил тогда в Кфар-Виткин - как раз в том районе, который собирались оккупировать иракцы.
Осколок от иракского снаряда упал во дворе, где жила семья Тернер, с тех пор Яаков с ним не расстается, держит на рабочем столе в качестве личного экспоната. Его кабинет и впрямь напоминает музей в миниатюре. Все пространство комнаты занимают модели старых самолетов, пожелтевшие от времени фотографии времен войны и мира с Египтом, на которых легко узнаваемые лица. Анвар Садат, Хусни Мубарак, Элиэзер Вейцман, а рядом – молодой Тернер в армейской форме с «крылышками».
Он не мечтал стать летчиком
Действительно, не мечтал. Потому что хотел стать учителем. Якову казалось, что эта профессия как раз для него. Большой запас терпения, которым должен обладать учитель, и увлечение историей. Впрочем, именно эта моя любовь к истории и привела в конце концов к тому, что 30 лет назад он начал собирать самолеты для музея ВВС и до сих пор пополняет его новыми экспонатами.
На курс летчиков Тернер попал случайно, но закончить его не смог по причине шалопайства, после чего ему все же дали возможность пройти курс снова, и на сей раз он получил «крылышки». Это было в 1957-м году. Курсанты начинали учиться на английском самолете «Метеор», а после того, как в Израиль стали прибывать француские самолеты «Ураган», им пришлось еще четыре месяца переучиваться. Потом Израиль получил еще французские «Мистеры»... Едва закончив летные курсы, выпускники стали инструкторами. Сейчас такое невозможно представить, а тогда израильские ВВС были еще слишком малы, летчиков катастрофически не хватало, вот и приходилось делать из курсантов инструкторов в ускоренном порядке.
Отступление об истории израильских ВВС
В истории создания израильских ВВС большую роль сыграли добровольцы из других стран. Принимавшие участие во второй мировой войне, они прибыли сюда в 1948-м году, чтобы помочь молодому еврейскому государству в самые тяжелые дни, когда против него выступили несколько арабских стран. Среди добровольцев были не только евреи, но и христиане из разных стран – США, Канады, Англии, Франции, ЮАР и стран Южной Америки. К 1950-му году большинство из них вернулись к себе домой, остались только несколько добровольцев, которые обучали летному делу молодых израильтян, а те, в свою очередь, вскоре и сами становились инструкторами. Каждый инструктор был приписан к эскадрилье и раз в неделю совершал самостоятельный вылет на боевом самолете для поддержания формы (кстати, эта традиция сохраняется в израильских ВВС на протяжении многих лет).
Еще до музея
А теперь снова вернемся к моему герою. В конце 1950-х Яаков Тернер был инструктором и летал на французских «Миражах», «Мистерах», «Супермистерах» и «Вотурах». Тогда же он познакомился со своей будущей женой, которая тоже служила в ВВС – начальником смены на радарах. До начала Шестидневной Войны Тернер успел подготовить очень много летчиков, которые потом успешно воевали. А сам он во время Шестидневной войны был самым молодым командиром эскадрильи боевых самолетов «Ураган». Всего эскадрилий было девять, и они, по словам Тернера, «сделали» Шестидневную войну. Несколько самолетов были повреждены, но ни один из летчиков при этом не погиб!
Затем была тяжелая "война на истощение", когда на бомбежки приходилось вылетать и днем, и ночью. Спустя много лет Тернер разыщет два самолета из тех, что участвовали в этих вылетах, и они станут экспонатами созданного им музея.
С началом Войны Судного Дня всех инструкторов, и в том числе – Тернера - призвали летчиками на боевые самолеты и геликоптеры. Он тогда был уже в звании полковника и должен был получать особое разрешение командования на каждый вылет: после того, как полковник ВВС Зорик Лев 9 октября упал с самолетом в море, руководство не хотело рисковать офицерами в высоком звании. Девятнадцать израильских летчиков из полета не вернулись: одни погибли, другие попали в плен, из которого не всем посчастливилось вернуться.
После Войны Судного Дня Тернер продолжал служить в ВВС и учился в университете, где изучал социлогию, психологию, антропологию и историю. Он продолжал летать на боевых самолетах до 1987-го года, занимая высокие посты в израильских ВВС.
Как начинался музей
Яаков Тернер начал собирать самолеты еще в 1977-м году, когда немалая часть боевых машин, делавших историю Израиля, была уже безвозвратно потеряна. Списанные самолеты были разбросаны по всему Израилю – часть ржавели на военных базах, часть превратили в памятники и аттракционы для детских площадок. ВВС с легкостью дарили их мошавам и киббуцам: никто тогда не думал о музее. Особенно пострадали самолеты, стоявшие на детских площадках – ребятня ломала их, вытаскивая детали.
22 «Миража» были проданы в Аргентину и продолжали там летать. И в том числе уникальный самолет, сбивший 13 МИГов противника. В конце 1980-х Тернер обратился с командующему ВВС Аргентины с просьбой разыскать этот «Мираж» и сказал, что готов заплатить за него любые деньги – только бы вернуть его назад. Результата пришлось ждать семь лет. Самолет нашли, он к тому времени был уже списан и находился в технической школе ВВС в Мандосе. Более того, президент Аргентины Карлос Менем заявил, что ради укрепления дружбы двух стран он готов продать его Израилю за символическую сумму в один доллар. Но выдвинул условие: израильтяне сами займутся транспортировкой сложного груза и сохранят на «Мираже» цвет и опознавательные знаки ВВС Аргентины.
С самолета сняли крылья и хвост, упаковали в огромные контейнеры и вывезли груз сначала из Мендоса в Буэнос-Айрес, а оттуда морем в Израиль. По прибытии в ашдодский порт самолет собрали заново и теперь «Мираж», принесший Израилю столько побед в войнах, занял достойное место среди музейных экспонатов. Его поставили рядом со вторым «Миражом», который пределов Израиля не покидал и тоже имеет отметки о 13 сбитых самолетах противника. Единственное, что их отличает – цвет и опознавательные знаки разных стран.
...МИГу-21, тому самому, который был угнан в Израиль иракским летчиком в 1966-м году и тоже пополнил музейную коллекцию, не случайно присвоили номер «007». За ним охотились разведки разных стран, но только израильтянам удалось раздобыть секретный экземпляр. Они же первыми подняли угнанный МИГ-21 в небо, изучив его сильные и слабые стороны и обнаружив уязвимую «мертвую зону» у левого крыла. Раскрытие этого секрета очень помогало израильским летчикам во время Войны Судного Дня и Первой ливанской: они знали, с какой стороны лучше атаковать противника. Изучив угнанный самолет, израильтяне передали его американцам: несколько лет он находился в США, после чего был возвращен в Израиль – уже в качестве музейного экспоната.
...Коллекция МИГов собиралась благодаря случаю: за каждым – целая история. Например, МИГ-23 попал в Израиль благодаря сирийскому летчику, решившему бежать от диктаторского режима. Он посадил самолет в районе Мегидо.
Два МИГ- 17 оказались на израильской территории в 1965-м году, когда сирийские летчики, вылетевшие из Дамаска в Ливан, в условиях плохой видимости потеряли ориентацию. Топливо было уже на исходе, они хотели катапультироваться, но в последний момент увидели полосу, пригодную для посадки и приземлились в районе Нагарии. Летчиков повязали местные киббуцники, а их самолеты пополнили музейную коллекцию. Рядом с этими экспонатами – тележка с обломками еще одного МИГ-17, атаковавшего израильский полицейский форпост в 1966-м году, сбитого над Кинеретом и упавшего в озеро. Обломки самолета найти не удалось, но спустя много лет, в 1989-м, когда Кинерет начал иссякать, они показались из воды сами. Их вытащили, очистили от тины и привезли в музей.
Как я уже сказала, Яаков Тернер начал собирать самолеты еще в 1977-м году, свозя их на базу ВВС «Хацерим», но официальное открытие музея состоялось только в 1991-м году. Торжественная церемония по этому случаю совпала с церемонией присвоения «крылышек» молодым летчикам, среди которых был второй сын Тернера. Из трех его сыновей двое пошли в ВВС.
Праздники и будни музея ВВС
Музей ВВС в Хацерим принадлежит армии и обслуживается силами сверхсрочников и солдаток: первые следят за состоянием самолетов и приводят их в порядок, вторые выступают в роли гидов. Три коллекционных экземпляра требуют особого внимания, поскольку, несмотря на преклонный возраст, по-прежнему взмывают в небо во время еврейских праздников и торжественных церемоний ВВС по случаю окончания летных курсов.
Израильский музей ВВС отличается от аналогичных музеев других стран тем, что у них есть более старые модели: например, в Чехии самолеты строили еще в 1915-м году, а в Израиле они появились только в 1948-м. Тернер в первую очередь собирал самолеты, принадлежавшие израильским ВВС, за которыми тянутся интересные истории. Затем пополнил коллекцию захваченными самолетами противника и обломками тех, что были сбиты израильскими летчиками – для этого «кладбища» был отведен особый уголок. Позже в музее появилась и советская ракетная техника, брошенная противниками на полях сражений.
Путем обмена с другими странами Яаков Тернер пытается достать типы самолетов, которых в музее до сих пор нет. Например, у чилийцев он выменял на один из «Мистеров» английский «Хантер», который иорданцы в свое время использовали против Израиля. Другие типы английских самолетов, бывшие на вооружении Сирии и Египта в войнах с нашей страной, Тернер выменял у швейцарцев на «Ураган» и «Мистер». В «запасниках» музея ВВС есть еще один «Мистер» и списанные «фантомы», которые он придерживает для будущих обменов. Музей ВВС Чехии обратился к Тренеру с просьбой о «Кфире» израильского производства и английском «Спитфайере» для своей коллекции. Яаков ответил им, что готов обменять их на советские самолеты «Сухой-7» и «МИГ-19». В принципе договоренность уже есть, остается обсудить технические детали и доставку.
Его нередко спрашивают: «Зачем тебе так много самолетов? На выставке всего 120, а ты держишь 250». - «Для меня коллекция списанных самолетов как альбом с марками. Придет время, и я выменяю экземпляры, которые придерживаю, на то, чего у нас еще нет», - неизменно отвечает он.
При том, что музей ВВС расположен на периферии и добраться до него не так просто, сюда стремятся попасть многие - от ветеранов ВВС до школьников и туристов. Известно, что ни один музей не окупает себя за счет посетителей. Государство ежегодно выделяет на содержание уникальной коллекции три миллиона шекелей. Кроме того, сюда поступают пожертвования от тех, чье прошлое связано с ВВС. А то, что создатель музея тоже из их числа, безусловно, помогает при обмене экспонатами с музеями ВВС других стран: они говорят на одном языке.
Самый любимый самолет Яакова Тернера, прослужившего в ВВС 32 года, «Фантом», на котором он летал 15 лет. («Это тяжелый самолет, и нужно быть очень опытным пилотом, чтобы им управлять. Я вылетал на «фантоме» на многие боевые операции, у меня с ним слишком много связано…»).
В 1979-м году Тернер командовал базой ВВС «Хацерим» и вместе с членами правительства встречал президента Египта Анвара Садата. Геликоптер, на котором тот прибыл, позже превратился в экспонат музея. Внутри салона - фотографии, снятые во время этого визита. Сохранилось и кресло, в котором сидел Анвар Садат. Кстати, рядом с геликоптером можно увидеть необычный бескрылый, в отличие, от прочих, экспонат - автомобиль, в который пересел Садат ехал, сойдя с трапа геликоптера.
Тот самый «боинг»...
На музейном «аэродроме» есть крытый павильон с собранием не менее интересных экспонатов. Здесь можно увидеть устройство катапульты и средства выживания, с которыми летчик покидает поврежденный самолет: энергетические таблетки, подобных тем, что берут с собой в полет космонавты, особые спички, способные гореть в течение 12 минут, фонарик с узким лучом, которого не увидит противник в случае выброски летчика на вражеской территории.
А вот тот самый памятный снимок 2003 года с тремя израильскими истребителями, проносящимися над Освенцимом. Истребителями управляли потомки евреев, выживших в Катастрофе. Во время полета глава делегации израильских ВВС бригадный генерал Амир Эшель сказал по внутренней связи слова, которые транслировались так же и на земле: "Мы летим над лагерем смерти. В этом небе пепел шести миллионов жертв, их немые крики...Мы отдаем им дань памяти и клянемся защищать еврейский народ в Израиле".
Я начинаю прогулку по летному полю с черного «спитфайера», считавшегося во время второй мировой войны идеальным боевым самолетом: англичане вели на нем воздушные бои с «миссершмиттами». Особенность музейного экспоната в том, что израильтяне его не покупали, а сами собрали из разных частей, обнаруженных здесь после ухода англичан. А вот маленький француский вертолет, брошенный на израильской границе сирийцами: случайно приземлившись на территориии противника, летчики бежали, бросив его на произвол судьбы. Чуть поодаль от него большой американский самолет, которому местная легенда приписывает помимо побед над противников, еще одну необычную победу –над израильским правительством. Якобы, этот самолет в Израиле очень ждали и готовили торжественную церемонию по случаю его прибытия, однако, самолет припоздал и приземлился после наступления Шабата*. Тем не менее, церемонию решили не отменять, и министры от религиозных партий тут же подали в отставку в знак протеста против нарушения святости Субботы, что привело у падению правительства .
…Я поднимаюсь в салон «Боинга-707», участвовавшегося в операции «Энтеббе», на котором были доставлены в Израиль освобожденные еврейские заложники. Обычный пассажирский салон с рядами синих кресел...Разве что дверь, ведущую в кабину летчиков, сделали прозрачной – так, что теперь можно увидеть сиденья летчиков и панель управления самолетом. Между рядами – экраны, на которых демонстрируется документальный фильм об истории израильских ВВС, и в том числе – о знаменитой операции «Энтеббе».
* «шабес» (идиш) - суббота в еврейской традиции
* «гефилте фиф» (идиш) - фаршированная рыба
* Шабат - выходной день, священная суббота в еврейской традиции
КОРОЛЬ В НЕБЕ - КОРОЛЬ НА ЗЕМЛЕ
Участник нескольких войн, начиная с Шестидневной, летчик, совершивший множество боевых вылетов, а ныне владелец известной ювелирной компании Бени Падани, оглядываясь на свой жизненный путь с 15-го этажа тель-авивской высотки, где расположен его оффис, жалеет только об одном – что большую часть времени постигал премудрости экономики и бизнеса, а не философии и общественных наук.
Король в небе
Бывших летчиков, как и бывших врачей, не бывает. Есть профессии, которые становятся частью личности человека. Чего ему стоило решение расстаться с военной карьерой ради семейного бизнеса, созданного отцом-ювелиром в начале 1950-х? Во-первых, Бени никогда не мечтал стать летчиком. Просто в армии решили, что он подходит для этой роли и послали в летную школу, о чем, Бени, впрочем, не пожалел. В своем первом полете «соло», без инструктора, он испытал фантастическое ощущение, чувствуя себя королем в небе. Правда, позже ему пришлось пережить тяжелый момент... Во время Войны Судного дня ВВС несли на Голанах от сирийских ракет большие потери. Бени и его товарищу поручили создать защитный экран, чтобы на радарах противника возникли помехи и израильские эскадрильи смогли провести массированную атаку без потерь. Бени до сих пор не может забыть взгляд, которым провожали их тогда другие летчики, когда он с напарником шел к самолету. («Вероятность уцелеть в подобной операции очень невелика – примерно, как у уток в охотничий сезон. И ощущение, что тебе вынесли смертный приговор. Но когда мелькает мысль: «Почему я?», ты тут же гонишь ее от себя, понимая, что идет война и просто тебе выпал такой жребий…»)
Они перемахнули через Хермон – отличная мишень на радарах сирийцев – и начали свою работу. Бени видел след от множества запущенных ракет... Им тогда повезло. Но однажды, в октябре 1973-го уже на Синае, Бени не почувствовал, как в его самолет угодила ракета. Все приборы были в порядке, а то, что машина вибрировала, он принял за отдачу от взрывных волн рвущихся внизу снарядов, поскольку летел на небольшой высоте. Только когда летчик приземлился на базе и спустился из кабины, ему сказали: «Посмотри, у твоей машины хвост снесло!»
Король на земле
Военная карьера была небольшим эпизодом в его жизни, но весьма ощутимым, наверное, еще и потому, что он тогда был очень молод. А вообще-то, сколько себя помнит, Бени всегда мечтал заниматься бизнесом. Ювелиром, как отец, не стал, но семейное дело продолжил. «Падани» - одна из самых известных ювелирных кампаний не только в Израиле, но и за рубежом.
Мир не стоит на месте. Раньше были и портные, у которых шили одежду... Что же касается ювелиров: от знаменитых мастеров Фабержье, Картье и многих других остались только имена, стиль и «дух», который пытаются сохранить современные дизайнеры. Но кроме того, известные фирмы отличают еще и другие «коды»: прежде всего, качество материалов и качество работы.
Бени заботится не только о том, чтобы украшения «Падани» были эстетичными и соответствовали определенному статусу, но и вызывали какие-то чувства и переживания. Вот, например, кольцо: на нем признание в любви написано на 32 языках. А на другом кольце всего одно слово на иврите: «мама». Или миниатюрная копия солдатской бирки* с крошечным бриллиантом, и словами молитвы. Когда дедушка, или отец, принимавшие участие в израильских войнах, дарят такой медальон сыну или внуку накануне призыва – в этом есть нечто символическое.
Ювелирное изделие может быть супер-модным и классическим, но между этими двумя точками существует еще большая шкала. «Падани» придерживается оптимального варианта: «модное – сегодня, классическое – завтра». Это европейский подход, но Бени стремится в каждое украшение привнести израильский акцент, что делает его особенно привлекательным. Когда в посольстве Великобритании проходил торжественный прием в честь 60-летия правления королевы Елизаветы, посол этой страны в Израиле решила надеть на него украшение «Падани» с четырьмя крупными бриллиантами из серии «Виолетто» стоимостью в несколько десятков тысяч долларов. Она англичанка, но предпочла работу израильских дизайнеров.
Впрочем, компания ориентируется не только на респектабельную публику, выпуская украшения для людей любого возраста и состояния. В одной и той же серии могут быть вещи стоимостью от 1700 шекелей - до десятков тысяч долларов. Дизайн и мотивы те же, но материалы более дорогие.
С легкой руки Бен-Гуриона
В фамилии Падани есть итальянские нотки. Секрет ее прост. Фамилией Падани семья обязана Бен-Гуриону и на самом деле она чисто-израильская. Отец Бени прибыл в Палестину из Бельгии в 1947 году. Его фамилия была Файден. После образования в 1948-м году еврейского государства всем было предложено взять израильские имена и фамилии. Так от Файдена остались три буквы: «пэй», «далет» и «нун», для благозвучия еще добавили только «йюд». В Танахе есть такое понятие «пидьон» - выкуп, который евреи платят Б-гу за своего первенца. В ювелирном деле тоже существует понятие выкупа. Так что у фамилии есть еще и другой смысл. Что же касается главы клана - деда-ювелира, то он родом из Одессы.
На судне не бывает двух капитанов
До 2002-го года ювелирная империя Падани управлялась двумя членами семьи. В 2002-м брат Илан оставил бизнес, передав свою часть брату - Бени. Что послужило причиной такого решения? На судне не может быть двух капитанов. Если каждый начнет крутить штурвал в свою сторону, оно никуда не поплывет. Причина расхождения была в разнице представлений братьев о том, как должен развиваться бизнес. Оттого, что каждый из них, желая сохранить добрые отношения, не решался поступать так, как считал нужным, произошла остановка в развитии дела. В результате Илан решил заняться другим бизнесом, не из ювелирной области, а Бени продолжил семейную традицию.
Покорение британцев
Как я уже упоминала, семейный бизнес Падани начинался в Израиле, и ему почти столько же лет, сколько еврейскому государству. В 2008-м году Бени решил осваивать рынок в Англии, но подался не в Лондон, подобно многим израильским предпринимателям, а на север – в графство Кент. Бени - человек осторожный, он понимал, что в Англии достаточно своих ювелиров. Кроме того, англичане известны своей консервативностью: если дед заказывал украшения у определенного мастера, то его сыновья и внуки тоже предпочтут пойти к нему. Открытие магазина в Лондоне требует больших вложений и большого риска. Провал в Лондоне – травма на долгие годы. Поэтому он сознательно выбрал графство Кент, а не северную часть Лондона, где сильна еврейская община. Ему хотелось завоевать признание именно у «классических» англичан, известных своей консервативностью. Но, главное, он выбрал путь, связанный с наименьшим риском, подальше от Лондона.
На улице, где обосновался английский филиал Падани, было шесть местных ювелирных магазинов, один из которых поставлял украшения королевскому двору. В первые годы к чужакам присматривались. Они терпели убытки, но Бени верил, что время работает на него, и не ошибся. Наконец, появились и постоянные покупатели. («Я работаю не столько ради денег, сколько ради удовольствия. Мне очень хотелось получить признание именно в той части Англии, которую называют классической. Те, кто у нас покупают сегодня, уже положили начало цепочке, и у нее будет продолжение»).
Фамильный подбородок
Самые сильные переживания у Бени прочно связались с двумя событиями: когда он впервые поднялся в небо один и когда на его глазах у него родился сын. Бени стоял, опираясь на стену: ему стало нехорошо от вида крови и страданий жены. И когда врач, принявший ребенка, произнес: «У малыша ваш, фамильный подбородок», у отца даже не было сил ему ответить, он только помахал в ответ рукой.
…В его жизни случало и немало грустных дней, особенно когда приходилось хоронить погибших друзей. Самый тяжелый след оставила смерть парня, с которым Бени учился в летной школе и жил в одной комнате. Ему тоже было 18, и он разбился вместе с инструктором в учебном полете. Это была первая потеря и первая смерть, которая произошла рядом и Бени испытал настоящий шок. («Наверное, в моей жизни были и другие печальные события. Когда тебя в юности оставляет подруга – разве это не грустно? Любой разрыв отношений с близким человеком – это маленькая смерть…»)
Он много раз задавал себе вопрос: можно ли вернуть упущенное время и что-то исправить в своем прошлом, и пришел к выводу, что в какой-то степени - да. Например, Бени с юности изучал реальные вещи – экономику, бизнес и развивал себя только в одном направлении. Когда ему было почти пятьдесят, он решил наверстать упущенное и пошел в университет изучать философию и общественные науки, превратившись в великовозрастного, но очень прилежного студента. Получив ученую степень, больше радовался тому, что научился видеть мир не только сквозь призму экономики. («Мне жаль, что я не сделал себе такого подарка в юности, потому что эти вещи гораздо важнее для души, чем все остальное: они обогащают твое видение мира. Теперь я иначе воспринимаю приближение зрелости и старости, понимая, что возраст нашей души гораздо старше физического тела»).
Бени почувствовал, насколько сильны в нем детские воспоминания и ощущения. («Мое восприятие радости или боли, пережитое в детстве – то же, что и сейчас. Мне даже кажется: я одновременно живу в реальном времени и в ушедшем - благодаря тому, что помню все, со мной происходившее. Подобно ребенку, я не устанавливаю границ в своем познании мира и учусь на собственных ошибках, отчетливо понимая: когда человек не готов в себе что-то исправить, его развитие останавливается, а жизнь заканчивается – начинается существование…»)
* солдатская бирка - по ней опознают погибших солдат
ПРОСТЫЕ МЕЧТЫ НА ЗЕМЛЕ ОБЕТОВАННОЙ
«Ты знаешь хотя бы одного семилетнего ребенка, который согласился бы получить на день рождения вместо велосипеда саженец гуаявы?» — спрашивает меня Моше. «Нет», — честно отвечаю я. «Этот ребенок перед тобой», — говорит Моше. Он протягивает мне рюмку с наливкой, изготовленной из плодов кофейного дерева. Того самого, которое подарило миру знаменитый сорт кофейных зерен «арабика». Это дерево Моше раздобыл в Эфиопии и выращивает в своей усадьбе вместе с тремя сотнями других диковин, которые постоянно привозит со всего света. Мы сидим в его просторном доме. По крыше барабанит дождь. Потрескивает огонь в камине. Хорошо. Моше пододвигает ко мне розетку с вареньем красного цвета, спрашивает, на что похож вкус этого варенья. Оно кислое, удивительно вкусное и действительно что-то напоминает, но я не могу вспомнить что. «Все русские, которым я давал это пробовать, говорят, что это похоже на кисыл, который растет у вас в Грузии»,— говорит Моше. - «Кизил, - поправляю я его. — Да, действительно похоже».
На самом деле кизил здесь ни при чем. Моше сварил его из плодов катамбилы. Он привез это дерево из Шри-Ланки, и оно в Израиле прекрасно прижилось («Я в бога не верю, но могу сказать совершенно точно, что мы живем в Земле обетованной. Тут растут деревья, которые я привожу из разных стран, - и те, которые нуждаются в тепле, и те, которые привыкли жить в холоде. И у меня нет этому никакого разумного объяснения»).
Около сорока лет назад в Израиле не было авокадо - его завезли с Коста-Рики, а теперь это дерево растет здесь повсюду. Когда Моше поехал в Коста-Рику, он был поражен: оказывается, местные жители не знают, как его выращивать, и экспортируют из других стран. А ведь это, считай, родина авокадо! То же самое и с памелами, которые в свое время были завезены в Израиль из Индии. Сейчас памелами засажен весь Израиль, а в самой Индии эти деревья встречаются в очень малых количествах и нет того разнообразия сортов, которые выведены в наших палестинах. Когда Моше в путешествиях по миру, общается с местными жителями и рассказывает им, какие сорта плодовых деревьев растут в Израиле, они ему сразу даже не верят, а потом с восхищением произносят: да у вас там просто рай земной!…
Впрочем, здесь есть и его вклад. Моше просто помешан на плодовых деревьях. Он коллекционировал их с детства. Другие мальчики собирали марки, фантики, солдатиков, а Моше — саженцы. У его родителей было большое хозяйство — куры, коровы, теплица, сад. И он все время пропадал в саду. С тех пор прошли десятки лет, а Моше все в том же саду. Только теперь он разросся до восьми дунамов, здесь растет то, чего раньше и в помине не было, и старший Волах сумел заразить этой страстью своих шестерых детей.
Конечно, не все, что он привозит в Израиль из других стран, здесь приживается и дает плоды, но Моше не сдается.
Вот он привез дерево из северной страны и оно не смогло привыкнуть к местной жаре - погибло. Разве его это остановит? Моше тут же начнет искать аналоги дерева в других странах, более близких к израильскому климату, и обязательно найдет. Если привезти саженец коричневого дерева из Индонезии, ему в Израиле будет зимой слишком холодно, а такому же саженцу, привезенному из холодной Японии, здесь будет в самый раз. Но потребуется очень много усилий и терпения, чтобы приучить «гостя» к чужой земле и нашему климату. Поначалу дерево может и не дать плодов — эту стадию Моше называет "беременностью». И только когда у «гостя» появятся первые плоды, Волах начнет выращивать из них «сабру»*.
Многие представляют себе хазерет* маленьким растением, у которого есть только листья и корень. Моше удалось найти в Индии целое дерево! По-русски оно звучит довольно двусмысленно: «хреновое дерево». Вообще-то довольно трудно определить, какой экземпляр в коллекции Волаха самый экзотический. Судите сами: у Моше триста сортов фруктовых деревьев со всего мира да еще целебные травы. Настоящие райские кущи! Вот, например, дерево ланг-ланг, которое я привез из Индонезии, — это по сути «шанель номер пять», аромат его цветущих лепестков используется в производстве знаменитых на весь мир духов. Или ямболена: плоды этого дерева фиолетового цвета с зернами внутри. Мука из зерен ямболены облегчает состояние больного диабетом. В усадьбе Волаха целая аптека: растения и плоды, которые укрепляют память и иммунитет, улучшают зрение и лечат воспаленные десны. Моше нет нужды ехать за приправами на рынок: достаточно выйти в сад и сорвать то, что нужно.
Когда кто-нибудь говорит Моше: «Я хочу красивое дерево. Найди мне такое», он даже затрудняется им ответить, поскольку считает все деревья прекрасными: у одного прекрасные цветы, у другого нежный тонкий запах во время цветения, у третьего вкуснейшие плоды.
Для пополнения своей экзотической коллекции Моше побывал во многих странах, но сколько ему еще предстоит объехать! У него уже собралась целая библиотека книг о плодовых деревьях, но главную информацию Моше получает на месте - от простых людей. А кроме того, полагается на удачу и интуицию. Обычно он отправляется в подобные экспедиции на полтора-два месяца, не как респектабельный турист, а как израильские «тармилаим»*: минимум денег, грошовая еда и самые дешевые гостиницы. Первым делом Моше идет на рынок и смотрит, что там продают — какие плоды. Видит что-то необычное, начинает пробовать, спрашивать— что это растение; как цветет, как выглядит дерево, после чего отправляется на поиски саженцев. («Когда ты даришь местным какой-нибудь израильский сувенир, они охотно тебе помогают и объясняют, как лучше растить то или иное дерево»).
Моше владеет несколькими языками: английским, немецким, голландским, арабским, идишем. Сейчас учит испанский. Иногда ему приходится прибегать к посторонней помощи: мало кто из простых людей знает еще какой-то язык, кроме родного.
Бывало, что он попадал в своих путешествиях в переделки. Например, когда ездил на север Китая. Там зимой жуткий холод. Для теплолюбивого израильтянина поездка туда была настоящим подвигом. Моше подружился в Китае с женщиной, которая знала английский и помогала ему общаться с местными. Причем, упоминая, что он из Израиля. В какой-то момент Моше взмолился: «Что ты делаешь? У вас здесь полно мусульман! Они снесут мне голову!» А для нее было экзотикой, что в их краях появился человек из такой далекой страны.
Моше привез с севера Китая саженцы гранатового дерева. Только представить себе - из таких холодных мест. Когда он попробовал на рынке гранатовый сок — по цвету почти черный, невероятно густой и очень-очень вкусный, тут же захотел привезти в Израиль этот сорт. Женщина, помогавшая Моше с переводом, познакомила его с китайцами, которые обещали дать ему то, что он ищет. Они заехали за Моше на велосипедах и привезли израильтянина в глухое место, где не было ничего, даже деревьев. Моше начал озираться: «А где же саженцы?» Китайцы показали: «Здесь» — и указали на землю под его ногами. Он было подумал, что они издеваются: привели сюда, чтобы убить и забрать деньги. И только Моше подумал о том, чтобы дать деру, как вдруг китайцы начали вытаскивать откуда-то из-под земли саженцы граната и протягивать их ему. Оказывается, они стояли на крыше теплицы, укрытой от холода слоем соломы и земли.
Однажды Моше угодил в переделку в Бразилии. Накануне поездки он вычитал в Интернете, что там можно прожить на десять долларов в день и взял с собой денег даже с избытком, из расчета двадцать долларов в день, плюс сто долларов на чаевые, ведь он собирался пробыть там не менее полутора месяцев. И вот он приезжает в страну и не может понять, в чем дело: автобус вместо предполагаемых нескольких центов стоит восемь долларов, гостиница тоже в несколько раз дороже, чем предполагалось, и даже простой стакан воды продается не меньше, чем за доллар. Оказалось, что как раз в те дни в Бразилии произошла девальвация и местную валюту — реал приравняли к доллару, так что вскоре предприимчивый израильтянин уже не мог снимать жилье. Если бы он остался на улице, то просто погиб бы. Ведь там такое творится! Бездомных, в том числе и детей, которые спят на пляжах, по ночам расстреливают спецкоманды, забрасывают их тела в грузовики и отвозят на свалку. К счастью, надо иностранцем сжалилась местная женщина, которая знала английский. Несмотря на то, что сама она нищенствовала, жила с двумя детьми в маленькой комнатенке, перебивалась рисом и фасолью, женщина приютила Моше у себя и помогла ему связаться с израильским консулом. Тот посоветовал соотечественнику: «Если ты намерен оставаться здесь еще месяц, то жена должна выслать тебе не меньше десяти тысяч долларов, потому что цены в Бразилии поднялись в несколько раз». - «Она, скорее,пришлет мне гет*, - ответил Моше. - откуда у нас такие деньги?» И тогда консул помог ему купить билет на ближайший рейс до Израиля. У этой истории, кстати, было продолжение. Женщина, которая спасла Моше, через год позвонила из Бразилии и спросила, не может ли он выслать ей тысячу двести долларов: у нее обнаружили рак и нужны деньги на лечение. Он тут же выслал полторы тысячи. А женщина потом еще перезвонила и спросила: «Зачем так много? За лечение просят только тысячу двести».
…На сей раз Моше собираешься в Гватемалу. Недавно я встретил в Галилее группу туристов-гватемальцев и спросил у них: «У вас там не опасно?» Они посмотрели на него и засмеялись: «Если ты поедешь к нам в этих старых и разбитых ботинках, тебя там никто не тронет!»
Много ли в мире таких сумасшедших, как он, готовых ехать к черту на рога из-за одного саженца и рисковать при этом жизнью? Оказывается, немало, и Моше лично знает некоторых. Например, когда он едет во Флориду, то везет своему другу — коллекционеру плодовых сортов то, чего у того нет, — саженец рожкового дерева. А в Израиле Моше, возможно, один такой сумасшедший. Во всяком случае, до сих пор ему здесь подобные чудаки не попадались. А мечты у Моше, между прочим, самые простые - о фруктах, которых он еще не пробовал, но надеется повстречать.
*«сабра» - уроженец страны и плодовое растение из семейства кактусов
* «хазерет» (иврит) - хрен, один из компонентов стола во время пасхального сэдера в еврейской традиции
* «тармилаим» (иврит) - рюкзачники, израильская молодежь, путешествующая по миру
* «гет» - разводное письмо в еврейской традиции.
ЧУЖОЙ СРКДИ ЧУЖИХ И СВОИХ
Обладателя трех ученых степеней, участника израильских войн, историка с 50-летним стажем сторонятся университеты и армия. Ури Мильштейн неудобен, непредсказуем, а кое для кого и небезопасен, поскольку несет свою правду, невзирая на авторитеты, заслуги и титулы, не боясь ни судебных исков, ни участи отверженного. Почему она ему так важна – его правда, за которую он готов платить любую цену?
Один из создателей гражданского форума, в который входят участники прошлых войн – от бригадных генералов до рядовых солдат, убежден, что для будущего страны полезно разоблачать укоренившиеся мифы, поднимая из небытия неизвестных героев и развенчивая героев ложных. Несколько лет назад участники гражданского форума получили доступ в прежде закрытые архивы Войны Судного Дня: этому предшествовала нелегкая борьба, закончившаяся их победой в Багаце*. Коллективный труд, опирающийся на подлинные документы и свидетельства выживших на полях сражений, раскроет настоящую правду о событиях сорокалетней давности. Что же касается самого Ури Мильштейна, то бывший десантник, участник израильских войн, начиная с Шестидневной, и военный историк в своих исследованиях задается вопросами: насколько эффективно действует руководство страны в экстремальных ситуациях? как распоряжаются солдатами генералы? кому и зачем нужны мифы о войне и мнимых героях? Мильштейн убежден, что в войнах всегда побеждают солдаты, значит они и есть настоящие герои.
Исследование подлинных событий израильских войн – это то, чем он занимается вот уже полвека. Ури изучил множество документов, работал в архивах ЦАХАЛа, Англии и США, провел тысячи интервью с непосредственными очевидцами и участниками боев. Тем, кто предпочитает отстаивать официальные и приглаженные версии, утверждая, что Мильштейн публикует лживые измышления и собственные фантазии, он готов предоставить документальные подтверждения всего, о чем я пишет в своих книгах и статьях. Пятьдесят книг... Сотни статей... Многолетняя исследовательская работа без каких-либо научных грантов и поддержки... Для этого нужна серьезная мотивация.
Ури хочет докопаться до истины. Он уверен: документы составляют те, кому это поручают сделать, а они могут основываться на отчетах, не до конца проверенных, или что-то могут упустить. Кроме того, существуют свидетельства и мемуары, не вписывающиеся в официальные версии. Сравнивая те и другие источники, Ури получает картину, максимально приближенную к истине. Он идет против течения, опровергая официально признанные версии. Позиция довольно уязвимая. Но, как утверждает Мильштейн, все выдвинутые против него судебные иски прекращались после того, как он предоставлял адвокатам истцов подлинные документы и свидетельства, на которые опирался в изложении своей версии. Во всяком случае, ни одна история не достигла стадии судебных разбирательств.
Ури постоянно дополняет свои исследования и вносит исправления, радуясь тому, что к нему постоянно обращаются разные люди со словами: «А ведь я тоже был в том бою и могу рассказать». За один только год у Мильштейна вышли три книги. В одной он развенчивает известный миф о «бойне» в деревне Дейр-Ясин, якобы устроенной евреями в 1948-м году. Согласно официальной арабской версии: деревня была атакована и захвачена боевыми формированиями еврейских подпольных организаций, устроивших расправу над местными жителями, что и послужило причиной бегства местных арабов и развязывания последующей войны против новообразованного государства Израиль. На протяжении многих лет «Дейр-Ясин» был таким же символом «накбы»* для многих арабов, каким является для евреев «Освенцим». Независимый исследователь доказывает в своей книге, что «Дейр-Ясин» - миф. В 1948-м году боевые стычки между евреями и арабами происходили во многих местах, но никакой резни в этой деревне на самом деле не было. Откуда же все это взялось? Поднимая архивы 1948-го года в поиске документов и свидетельств, Ури обнаружил, что название деревни Дейр-Ясин было впервые использовано в междоусобной борьбе между враждующими еврейскими организациями правого и левого толка: ложное обвинение, выдвинутое с единственное целью - дискредитации своего идеологического противника, впоследствии было подхвачено Лигой арабских государств, при том, что никаких фактических доказательств бойни не существовало, поскольку ее не было. А что же происходило на самом деле в Дейр-Ясин? Там были обычные военные действия, раненые и погибшие с той и другой стороны, пленные – и не более того. И все это Мильштейн доказывает, опираясь на различные документальные источники. Последствия же рождения мифа о «Дейр Ясин» оказались очень серьезными: эта деревня превратилась в символ, объединивший арабов разных стран в борьбе против евреев.
В своей второй книге историк исследует один из эпизодов Войны за Независимость. Киббуц Ницаним, расположенный между Ашдодом и Ашкелоном вступил в неравную схватку с египтянами, продолжавшуюся на протяжении пятнадцати часов, после чего оставшиеся в живых приняли тяжелое решение: сдаться в плен врагу. То, что многие в Израиле посчитали их предателями – лишь часть истории – верхушка айсберга. Мильштейн считает, что причина трагедии Ницаним в идеологической непримиримости. Командиром бригады «Гивати» в этом районе был член Хаганы Шимон Авидан, выходец из Германии, бывший коммунист, придерживавшийся крайне левых взглядов. Киббуц Ницаним, в отличие от других, расположенных в том же районе, был правых взглядов, и в результате идеологические противники получили от «левого» руководства бригады гораздо меньше оружия - по остаточному принципу. Между тем Ницаним находился очень близко от дороги, по которой продвигались египетские войска. Плохо вооруженные, киббуцники, тем не менее, не бежали, а приняли бой, который продолжался 15 часов. Против Ницаним были брошены танки и авиация, командиры тщетно просили руководство бригады поддержать их артиллерийским огнем, или бомбардировкой с воздуха, но никто не пришел на помощь. 33 человека, в том числе – пятеро женщин, погибли в неравном бою, 20 были ранены, и 101 сдались в плен, после того, как у киббуцников закончились все патроны.
Через два дня вышеупомянутый командир бригады ШимонАвидан опубликован отчет, в котором сообщалось, что киббуц Ницаним предпочел сопротивлению врагу - бегство и плен. То есть фактически киббуцников «убили» дважды, причем, второй раз – уже свои. Вернувшись из плена, они столкнулись с бойкотом: все считали их предателями, никто не хотел с ними разговаривать. Выжившие и прошедшие тяготы плены киббуцники потребовали расследования. В результате была создана специальная комиссия, которая опросила множество людей и выяснила, что отчет Авидана не соответствует действительности. Когда командира бригады спросили, как такое могло случиться, он ответил: «Я всего не знал». Что тоже не соответствовало действительности. Ури излагает в своей книге полную версию событий.
Что же произошло на самом деле? Свидетелями борьбы, которую вели киббуцники против превосходящих сил египтян, оказались четыре человека: трое членов Ницаним, покинувшие место боя в самом начале, и один разведчик, посланный проверить ситуацию. Все они с самого начала рассказали о том, что видели. Можно, конечно, допустить, что командир бригады лично их не видел и с ними не говорил. Но Ури удалось найти в архиве документ офицера разведки, который основывается на показаниях человека, посланного в район киббуца Ницаним: в нем сообщается, что киббуцники вели борьбу несмотря на то, что против них были брошены танки и самолеты. Очень трудно поверить, что, составляя свой отчет, Авидан не знал о существовании этого документа. Тогда возникает вопрос: почему он его проигноририровал? Неужели идеологический противник в его представлении был не менее опасен, чем внешний враг? Сам Мильштейн не ассоциирует себя ни с правым, ни с левым лагерем, он историк, и война для него – предмет исследования. Исследуя этот эпизод Войны за Независимость, Ури не сомневается: киббуцники из Ницаним считали своим главным врагом египтян, потому и приняли неравный бой, до последнего момента взывая о помощи и надеясь, что она придет. Он видит в этой истории не столько военную проблему, сколько политическую: смещенные приоритеты привели к совершенно неожиданным последствиям. В итоге справедливость восторжествовала и все обвинения с киббуцников были сняты. Но какой ценой...
Более того, по его мнению, миф о Дейр Ясин, родившийся из источника идеологических разногласий внутри израильской политики того времени, и миф о предательстве киббуца Ницаним по сути имеют одни и те же корни. («Когда политика определяет предпочтения на войне, это очень плохо, потому что в итоге за победу приходится платить большей кровью. Спор между правыми и левыми не утихает по сей день, иной раз принимая формы оголтелой ненависти, я спрашиваю себя - где ее источники? – и пытаюсь найти ответ, исследуя историю израильских войн с самого начала создания государства»).
Третья книга Мильштейна - об Эхуде Бараке*. Ури написал 15 глав, которые публикует не в обычном формате, а размещает в электронных СМИ, и в том числе в переводе на русский язык. Когда он попытался издать книгу в обычном формате, то столкнулся с очень сильным сопротивлением. («Это уже само по себе представляет интерес. Можно ли представить, чтобы исследователь, решивший опубликовать у себя на родине оригинальную, отличающуюся от общепринятых, версию о крупном политическом деятеле в США, Англии, Франции или другой демократической стране, столкнулся бы с подобной проблемой? Такую книгу, скорее, разрекламировали бы как бестселлер и напечатали большими тиражами…»)
Ури убежден, что поскольку Израиль демократическая страна, недопустимо продолжать говорить ту правду о войне, которая удобна тем, или иным людям, занимающим на протяжении многих лет высокие посты в правительстве и военном ведомстве, поскольку велик риск того, что и в последующих войнах будут повторяться прежние ошибки, о которых предпочли умолчать.
Теперь о том, что подтолкнуло Мильштейна написать книгу об Эхуде Бараке. Он заинтересовался им после событий, происходивших на судне «Мармара»*. Последствия были для Израиля очень серьезными: положение страны на международной арене осложнилось, были разорваны дипломатические отношения с давним союзником – Турцией. В ту пору Барак был министром обороны и отвечал за все военные операции. Ури задался вопросом: как такое могло случиться? У него появилось желание больше узнать об этом известном человеке и его прошлом. Два года историк провел в архивах, где искал документы, которые могли пролить свет на события прошлого, в которых принимал участие Эхуд Барак. Одновременно он встречался с людьми, которые тоже находились там и были очевидцами событий. В результате Ури обнаружил очень много свидетельств, которые не вписывались в официальные версии и, более того, противоречили им. Если рассматривать вещи в перспективе ближайшего и отдаленного будущего, то было над чем задуматься...
В процессе написания книги Ури предприняли попытку встретиться с Эхудом Бараком. Он связался с его помощниками и объяснил, какие вопросы хочет задать министру обороны. Встреча была назначена. Мильштейн уже ехал на нее в Тель-Авив, когда ему позвонили и сказали, что, к сожалению, министр обороны не сможет принять его в это время, и встречу придется перенести на другой день, о чем историка известят по телефону. С тех пор прошло довольно много времени: ему до сих пор никто не позвонил.
Теперь о том, почему историки, исследующие историю израильских войн, не спешат солидаризоваться со своим коллегой Ури Мильштейном. Он сравнивает ситуацию с описанной в романе Кафки «Замок» и объясняет это тем, что не выражает мнения тех, кто живет в «замке», я выражает мнение тех, что живут в «деревне». Иными словами, мнение непосредственных участников событий прошлого представляет для Ури больший интерес, чем официальные версии, поддерживаемые истэблишментом. И он платит за это свою цену. Обладая тремя учеными степенями, Мильштейн десятки лет работает в архивах, читает лекции по всей стране, выпускает книги и публикует научные статьи, но у него нет ни профессорского звания, ни зарплаты, пенсии и грантов на исследования. Рассказывая правду о событиях, которые в официальной версии представлены иначе и поддерживаются людьми, имеющими, в отличие от Ури, высокое положение и деньги, он не боюсь судов, потому что везде указываю ссылки на свои источники, включая оригинальные документы и свидетельства очевидцев, которые не собирается ни от кого скрывать.
Ури считает, что союзников у него больше, чем противников. Ведь в «деревне» живет гораздо больше людей, чем в «замке». А он независимый исследователь, у него нет карьерных интересов и обязательства отрабатывать какой-нибудь грант. И нет никакого личного интереса к военачальникам, чью деятельность он исследую. Историка волнует другое. («Хорошо ли мы руководим нашими войнами? делаем ли все для того, чтобы было как можно меньше жертв, вдов и сирот? учитываем ли прошлые ошибки, чтобы наши нынешние победы не оплачивались ценой большой крови? все ли делаем для того, чтобы мотивация тех, кому предстоит служить в армии, не снижалась, а росла и чтобы молодежь не стремилась уехать из Израиля в другие страны?»)
У Мильштейна единственный паспорт – израильский, у него нет ни счетов, ни недвижимости за границей. Он живет здесь, и ему небезразлично, что за люди стоят во главе государства и его силовых структур, которые решают судьбу будущего страны. («Может, кто-то опасается, что мои книги могут нанести ущерб общественной морали? Но уровень нашей морали снизится гораздо быстрее, если мы будем продолжать скрывать наши провалы до тех пор, пока они уже не станут очевидными для всех. Я считаю, что люди, рекомендуемые на ключевые посты в системе безопасности, должны проверяться со всех сторон, и нужно обязательно учитывать, как они проявили себя в предыдущих войнах и операциях, чем руководствовались в момент принятия ответственных решений – личными амбициями, или интересами нашей общей безопасности»).
*Багац - Высший Суд Справедливости в Израиле
* «накба»* (арабский) - катастрофа
* Эхуд Барак - военный и политический деятель, генерал-лейтенант. Начальник генштаба (1991-1995), премьер-министр Израиля (1999-2001)
*«Мармара» - неудачная попытка израильского спецназа задержать турецкое судно, пытавшееся прорвать блокаду Газы
ВЗРОСЛЫЕ ДЕТИ
В каждом из нас живет ребенок, и если кто-то об этом забыл, Король уличных представлений напомнит ему о беззаботном детстве. Знакомьтесь – клоун Ури Вайс. Впрочем, в Израиле, где он выступает уже двадцать лет, его видели многие. А так же в Канаде, Японии, Австралии, Новой Зелландии и Европе, куда он выезжает каждый год. В Бельгии, на знаменитом международном фестивале уличного искусства, собирающем клоунов со всего мира, Ури Вайс занял первое место.
...Впервые я увидела его в Неве-Цедек: Ури выступал на «Тахане» (бывшая железнодорожная станция Тель-Авива). Изображая из себя супермена с надувными крыльями, собирающегося взлететь, не переставая важничать и похваляться перед зрителями, в конце представления герой Ури Вайса бездарно шлепался с невысокой лестнички носом в землю. Потом клоун долго забирался в большой красный шар, пока снаружи не оставалась одна голова, и совершал уморительные прыжки. Что бы клоун ни делал, беспрерывно болтая, делая стойку на одной руке или демонстрируя публике накладную голую задницу, это вызывало у нее гомерический смех. Кто бы догадался, что этому большому ребенку уже за сорок! Но между прочим, выступает он на улице с четырнадцати лет.
Бесконечное путешествие
Все подростки летом хотят подзаработать. Вот и Ури с другом отправился в Тель-Авив: друг играл на гитаре, а Ури жонглировал и делал сальто. Тогда подобных представлений в Израиле еще не было, и поначалу прохожие не знали, как на все это реагировать. Но все же подросткам удалось собрать денег на сладости. Они были счастливы! Ури именно тогда влюбился в «уличные подмостки» раз и навсегда, только понял это не сразу. Будучи гиперактивным дислектиком, он все время искал, куда направить свою бешеную энергию, и, наконец, нашел. Но это случилось уже после армии. Отслужив в боевых войсках, где он инструктировал десантников, Ури решил поехать в Европу - кто-то сказал, что в Париже есть хорошая школа клоунады и комедии. Его туда приняли сразу, и израильтянин открыл для себя целый мир! Ездил по разным странам, работал в труппах известных цирков. Пока не понял, что это не для него. Ему были тесны любые рамки. И Ури придумал с Авнером Рокфельдом смешное представление «Капитан Зукини». Приятели начали выступать вместе, не ожидая, что их «глупости» будут иметь в Израиле такой успех. Они отправились со своим представлением за границу, и снова – успех. Очевидно, чисто израильская наглость на грани фола, которую Ури и Ави перемежали классическими трюками (Ури учился им во Франции, Авнер – в Англии) значительно отличалась от того, к чему привыкли европейские зрители. Дело кончилось тем, что «Капитан Зукини» был куплен известной продюссерской компанией из Бельгии, которая открыла израильтянам путь на самые крупные фестивали уличного искусства в мире. Теперь им уже не нужно было протягивать зрителям в конце представления шапку для сбора денег: оба получали зарплату от организаторов фестивалей.
Когда-то очень давно Ури мечтал, что если станет миллионером, потратит все деньги на путешествия по миру и посещения лучших цирковых представлений и фестивалей уличного искусства. И вдруг обнаружил, что ему уже не нужны для этого миллионы. Он и без них каждый год совершает турне по миру, бывает на лучших цирковых представлениях и выступает на фестивалях сам, неплохо при этом зарабатывая. Единственное, чего Ури еще не хватало - подруги, которая разделила бы его любовь ко всему этому.
Одиннадцать лет он колесил с Авнером по всему свету. Выступал в Европе, Канаде, Австралии, Новой Зелландии, Японии и Израиле. Ури уже хорошо владел английским и французским, мог общаться на немецком, японском и испанском. А потом его товарищ Авнер завел семью и уже не мог выезжать за границу так часто, как раньше, да и Ури встретил ту, о которой мечтал. Они с женой придумали новое представление, выступали с ним по всему миру десять лет – до рождения малышки Хали. На время жена отошла от уличной сцены, Ури превратился в клоуна-одиночку и придумал новое представление. То самое, которое я видела в Неве-Цедек, и с которым он продолжал выезжать в турне по разным странам. Жена и дочка всюду были с ним. Хали отправилась в свое первое путешествие по миру в двухмесячном возрасте. Семья выезжает за границу со своим домиком на колесах (трейлером).
Супруги не хотели, чтобы дочь участвовала в их представлениях. Думали, подрастет, сама скажет, к чему у нее лежит душа. Но поскольку Хали большую часть своей маленькой жизни провела в наших турне, она заразилась этим «вирусом» и тоже захотела выступать. Малышке три с половиной года, но она уже умеет стоять на отцовской ладони на одной ножке, и он ее при этом еще подбрасывает. Ей нравятся аплодисменты публики. Когда Хали сказала: «Мы будем сегодня выступать», Ури понял, что она считает себя полноценным членом их маленькой семейной труппы. Тем не менее он всякий раз спрашиваю дочку: «Ты хочешь попробовать еще один трюк?» Почти всегда она отвечает: «Да!» То, о чем Ури мечтал, сбылось: у него счастливая семья, и все увлечены одним занятием.
Школа для клоунов
Можно ли научиться быть клоуном? Мне казалось, что с этим чувством потрясающей внутренней свободы, самоиронией и способностью радоваться простейшим вещам нужно родиться, и клоун не столько профессия, сколько состояние души, образ жизни... В каждом из нас живет ребенок, просто не все об этом помнят. Посмотрите на любого трехлетнего малыша. Разве он не смешной? С этой его наивностью, непосредственностью и бесконечной занятостью какой-нибудь ерундой. Но в отличие от взрослых, ребенок самым естественным образом реагирует на окружающий мир! Ему все в радость. Он счастлив и полон любви к тому, что его окружает. Но ведь все мы когда-то были такими, как он! Откуда же потом берутся зануды? Нам всем не мешало бы иногда вспоминать, как мы реагировали на мир, будучи детьми...
Ури считает: чтобы стать клоуном, нужно обладать всего тремя качествами. Реагировать на все естественно, как детстве. Быть наивным, как в детстве. И получать от своего занятия бесконечную радость, как в детстве. Если стендапист старается рассмешить публику своими остротами, то клоун просто все время занят каким-то дурацким занятием и верит, что у него получится что-то грандиозное! Он смешон уже этим. И мало того, клоун должен еще получать удовольствие от своих выступлений, иначе ничего не получится! Так и малыши: они все время играют и большую часть времени проводят в игре, потому что им это очень нравится!
Когда Ури придумываеи новое представление, или, еще можно сказать так - увлекательную игру, для него это своего рода обсессия. («Вдруг приходит какая-то идея и начинаешь думать сутки напролет: как сделать так, чтобы и публике понравилось?»)
Многие любят образ глупого клоуна-неудачника, который при этом раздувается от собственной значимости. В одиночном представлении герой Ури представляет себя супермэном, но на деле оказывается болтуном и хвастуном. Публику нужно всякий раз еще и удивлять, привносить что-то новое, неожиданное, к чему она не привыкла. Необычный трюк, больше наглости, или черного юмора. Комедия строится на контрасте между растущим напряжением, ожиданием чего-то сверхъествественного и финалом, когда все заканчивается какой-нибудь глупостью.
Бывает тяжелая публика, когда люди смотрят равнодушно, не смеются, не хлопают и даже уходят. И победы, и провалы в этой профессии всегда воспринимаются преувеличенно. Сегодня ты король, и все у твоих ног. Завтра – жалкий неудачник, чья игра не вызывает даже улыбок. Если почитать мемуары великих комиков, можно убедишься, что каждый из них хотя бы раз испытал подобное. Есть даже такое выражение: «Ты хорош как твое последнее представление». К провалу невозможно подготовиться, но можно научиться переживать его так, чтобы продолжать идти дальше. Из этой профессии уходит чаще тот, кто слишком тяжело воспринимает неудачи.
Многие люди не любят смеяться в одиночку, но в толпе ведут себя совершенно по-иному: не скрывают эмоций и детского восторга, заражаются вирусом всеобщего веселья даже когда не понимают смысла шуток. И это происходит в любой стране. Сотни взрослых, окруживших площадку, во время представления вдруг превращаются в детей. Хохочут, плачут от смеха, готовы ассистировать лицедею во всех предлагаемых им глупостях. Это звездный час клоуна: ты король и можешь лепить из толпы любую свою причуду. Ури предпочитает публику постарше. Ему нравится, когда взрослые реагируют как дети. («Начинаешь выступать перед сотнями взрослых, а в конце обнаруживаешь перед собой сотни детей»).
Но лучше всего он чувствую себя дома, в Израиле. Потому что тут все клоуны. Очень смешная страна. Как и Индия, где можно встретить на улице танцующего полицейского. Подобного не увидишь ни в Англии, ни в Германии. В Израиле, где жизнь и смерть часто идут рука об руку, юмор – своего рода защита. Возможна ли комедия без трагедии? Впомним Чаплина. Его герой мечтает, чтобы у него, как и у всех, были дом, работа и женщина. Но у него ничего нет. Он неудачник. Он жалок, трогателен и смешон...
В герое Ури уживаются образы рыжего и белого клоуна. У клоуна в руке целая колода, неважно, какую карту он вытащит: будет хвастливым, ревнивым, жадным, щедрым, ангелом или бесом. В комедии и ангел и бес одинаково смешны.
Трудно представить, чтобы в мире клоунов было место зависти, или царила конкуренция, ведь каждый из них – большой ребенок и играет себя. При том, что элементы трюков могут быть одни и те же: жонглирование, акробатика, игра на музыкальном инструменте. А в театре все иначе, потому что там есть роль Гамлета, которую хотят сыграть все. Но роль одна. У клоуна тоже одна роль. Но сыграть ее может только он, других претендентов на нее нет. Более того, ни одно уличное представление невозможно повторить в точности: всякий раз возникает какое-нибудь неожиданное обстоятельство. Вдруг на площадку выбегает чей-то ребенок, или начинается дождь, или лает собка, или раздается визг тормозов – любое из этих обстоятельств можно обыграть и «вписать» неожиданное происшествие в свое представление, правратить его во всеобщую радость. Подобным историям нет конца. Они происходят все время.
...Ури вспоминает историю женщины по имени Таня, которая жила на улице и редко бывала трезвой. Он всякий раз опасался, что во время представления Таня начнет что-то выкрикивать, или выйдет на площадку и все испортит. Она была нечесаная, в грязной одежде, люди от нее шарахались. Человек-изгой, выброшенный на обочину жизни. Ури с женой выступал на набережной каждую неделю, а Таня неизменно сидела со своей бутылкой неподалеку. Но однажды клоуну довелось быть свидетелем настоящего чуда, как в Тане, при ее беспробудном пьянстве, пробуждается ребенок и ищет выхода наружу. Он видел, как она по-детски радуется происходящему, хохочет и хлопает в ладоши. Эта картина до сих пор стоит у него перед глазами. Позже супруги пытались помочь Тане, устроили ее на лечение. Через несколько месяцев она снова появилась на их представлении, чисто одетая, но через пару часов уже валялась на траве с пустой бутылкой. Таня уже давно умерла, но Ури до сих пор помнит, как она однажды по-детски радовалась во время представления и была открыта миру, как ребенок.
Иногда он даже ловит себя на мысли: а ведь у клоуна есть что-то общее с уличными бродягами, живущими подаянием. Просто клоуны умеют просить деньги лучше, чем эти бедолаги, развлекая прохожих своими выступлениями.
...Между тем подошло время урока, который собирался преподать будущим лицедеям Ури в своей школе. И тут мне открылось, чем урок начинающих клоунов отличается от всех прочих: в класс можно войти на руках. А еще лучше – пройтись потом еще колесом или постоять на голове. И это будет только приветствоваться.
ПЕРВЫЕ СТО ЛЕТ
...Мне сказали, что в Тель-Авиве живет столетняя еврейская бабушка, которая скакала в коннице Буденного, видела Ленина, Фрунзе и Крупскую. И добавили: "Она до сих пор хохочет над удачными анекдотами и сама непрочь пошутить. Когда ее положили на операционный стол, чтобы вшить батарею сердечного электростимулятора, она тут же спросила врачей, не случаются ли в их практике короткие замыкания".
Про конницу Буденного мне наврали. Зато все остальное оказалось чистой правдой.
...Бабушка сидела на диване нахохлившись. Ни вид ее, ни выражение лица к разговору не располагали. "Я самый обыкновенный человек. Честное слово, мне жаль, что вас из-за меня побеспокоили", - повторяла она. "Ну не скромничайте, Анна Григорьевна, не скромничайте, - увещевала родственница Ревекка Иосифовна, - такую замечательную жизнь прожили..."
Я вдруг увидела себя со стороны - глазами старушки: вот пришла журналистка писать юбилейную статью, которая непременно начнется словами: "Она прожила долгую, трудную, полную лишений жизнь..." - и едва удержалась от смеха. Старушка уловила перемену в настроении и метнула исподлобья заинтересованный взгляд. Это было похоже на вызов. Я поняла: если проиграю - уйду ни с чем. И решила не спешить. Мы сели за стол, заваленный фотоальбомами, газетными вырезками, страничками, исписанными от руки. Старушка молча наблюдала за мной, я выжидала. Ревекка Иосифовна решила взять инициативу в свои руки:
- Анна Григорьевна родилась в Сибири. После революции вступила в Красную армию, сражалась в коннице Буденного...
- Да не была я у Буденного! С чего вы взяли? Я служила в 4-й армии Восточного фронта, - возразила моя героиня и тут же
снова замолчала.
- Ей приходилось встречаться с Лениным. Когда она везла из Сибири вагон с продовольствием для голодающих детей... -
продолжала Ревекка Иосифовна.
- Не из Сибири, а из Самары. И с Лениным я встретилась потом. Сначала – с Крупской, - вмешалась старушка.
- А каким он был? - спросила я. - Таким, как его описывают? Маленьким и картавым?
- Кто? - не поняла старушка.
- Ленин!
- Да нет, не маленьким. Среднего роста. А на картавость я внимания тогда не обратила. Может, и картавил. Я же вся была поглощена тем, что со мной запросто разговаривает вождь мировой революции. - Старушка улыбнулась.
- А что это за история с вагоном? - я решила не давать ей передышки.
- Вызвал меня Фрунзе. Говорит: так, мол, и так - надо доставить голодающим детям вагон с продовольствием, дело непростое, но мы на тебя надеемся и даем тебе в подмогу четырех красноармейцев. Я и сама стрелять умела... А с вагоном этим вышло такое мытарство! То и дело его у нас воровали. На железной дороге был такой саботаж! Всю ночь я лазила по запасным путям и всякий раз успевала найти вагон еще до того, как его разворуют. Я рассказала Крупской,
как было дело, и попросила устроить встречу с Лениным.
- Зачем?
- Чтобы рассказать ему, что творится на железной дороге.
- А дальше?
- И он меня принял. Я подробно рассказывала ему свою дорожную эпопею, он внимательно слушал и записывал. А в конце сказал: "Я выпишу вам документ, по которому вы сможете связываться со мной напрямую, если столкнетесь с подобными вещами".
- Этот документ мы нашли потом в одном из томов старого издания собрания сочинений Ленина, - вставила Ревекка Иосифовна, и тут же между моими собеседницами возник спор по поводу того, в каком именно томе был опубликован документ, после чего Ревекка Иосифовна добавила:- Потом он хранился в музее Ленина, а когда музей закрыли, документ перекочевал в партархив - вместе с другими экспонатами.
- А что в нем было, в этом документе?
- "Член партии Анна Григорьевна Слевутская лично мне знакома, прошу оказывать ей всяческое содействие и все письма и заявления от нее на мое имя передавать мне - наравне с правительственными бумагами. Ленин".
- А как он попал в музей?
- После смерти Ленина было обращение ЦК - сдавать все бумаги с автографом Ленина. Так он там и оказался.
...История была в духе "рассказов об Ильиче", такой бы и осталась, но Ревекка Иосифовна неожиданно продолжила:
- Перед отъездом в Израиль Анна Григорьевна попросила меня забрать этот документ из партархива. Все равно, мол, дело прошлое. Музей-то закрыт. Я пошла, а мне говорят: "Документ мы вам не отдадим. То, что он сейчас не в музее и сам музей закрыт, - обстоятельство временное. Скоро все вернется на круги своя".
- А только ничего не вернулось на круги своя, - вставила старушка и вдруг расхохоталась, обнажив голые десны.
Она смеялась так заразительно, что я тоже не выдержала. В этот момент я поняла, что уже не смогу ее называть "старушкой" - даже про себя.
Отсмеявшись, Анна Григорьевна сказала:
- Я вся в прошлом. Я в партию вступила знаете когда? В 1919 году!
- Так вы же из нее вышли, - напомнила Ревекка Иосифовна.
- Когда? - тут же спросила я.
- А когда товарища ее - достойнейшего человека - арестовали ни за что ни про что в 30-е годы. Она пошла и положила партбилет на стол. С тех пор в партии и не числится, - объяснила Ревекка Иосифовна, - ее не арестовали тогда по чистой случайности.
- А с кем из тогдашних вождей вы еще встречались,кроме Ленина и Фрунзе?
- С Куйбышевым. Я тогда лишилась работы, и друзья устроили меня подавальщицей в столовую. Дело было в Самаре. Все брали чаевые, а я нет. Куйбышев заметил, говорит: "А ты гордая". А я ему в ответ: "Что я, нищая, что ли? На чай мне дают... Не хочу!" Так мы познакомились, разговорились. Потом работали вместе. Он был в Реввоенсовете армии, я обрабатывала материалы в редакции армейской газеты - приходилось общаться. Это были мои лучшие годы - в Красной армии.
- Вы ходили в форме?
- Конечно. Шинель, гимнастерка, сапоги.
- А вам не хотелось надеть красивое платье?
- Да что вы! Для меня ничего не было лучше того, что
мы тогда носили. Хорошая была форма. Красивая.
- А женщины ощущали себя женщинами? Мужчины за вами ухаживали или относились как к товарищу?
- Ухаживали, ухаживали, - Анна Григорьевна рассыпалась дробненьким смехом. - Знаете как ухаживали? "Анька, ты, наверно, не ела сегодня ничего. Хочешь, привезу тебе буханку хлеба?" Вот как ухаживали! Сейчас такого нет. А у нас все друг друга поддерживали.
- Но время-то было довольно жестокое.
- По всякому было. Я на прожитое не жалуюсь.
- Она получила пенсию от государства -15 рублей, -вставила Ревекка Иосифовна, - из-за того, что во время войны потеряла все документы. И винит в этом - вы представляете - только себя! И спорить с ней на эту тему совершенно бесполезно.
- А как вы относились к Сталину?
- Тогда - как к богу. А после "дела врачей" поняла: что-то не так. Но сама во всем разобраться не могла.
- А царя вы любили?
- Да что вы! Для евреев царь был врагом номер один. Какие погромы устраивались в то время!
...Пришла с работы любимая внучка Анны Григорьевны - Катя. Разлила по чашкам чай.
- Анна Григорьевна, а вы помните свою первую любовь? - спросила я.
- А как же! Первая любовь у меня была - один приказчик. Он был моим, как говорят, ухажером. Бабушка у меня была страшная злюка: "Нюрка, слышь? Как стемнеет, чтоб дома была!" Какое ухаживание, когда надо то и дело бежать к каланче - смотреть на часы - пора Нюрке бежать домой или не пора?
- Чем кончился ваш роман?
- Чем обычно кончаются романы? Он - в одну сторону, я - в другую.
- А бабушку свою злюку вы любили?
- Любила, да не очень. Когда я у нее просила "пятачок" на мороженое, знаете, что она мне отвечала? "Возьми кусок сахара в рот, сядь голой задницей на лед - тебе будет холодно и сладко". Однажды она велела мне сварить кисель на Субботу. Я клюкву сварила, а отвар слила в помойное ведро - сколько мне лет-то было! Стою и думаю: что дальше делать, а тут бабушка возвращается. Увидела. "Азохен вей!" И давай меня лупить: "Ах ты, шкура барабанная! Что же ты наделала?!"
"Шкура барабанная" - это у нее было любимое ругательство. Мы жили в страшной нищете. У дедушки была водянка живота - он все лежал на кровати. А бабушка подрабатывала кухаркой по чужим домам - когда у кого праздник или свадьба.
- А родителей своих помните?
- У мамы была коса до пояса... Я родителей рано лишилась. Отец уехал на заработки в Америку, обещал через год забрать нас и сгинул. Мама не выдержала, достала у политкаторжан (их в наших краях было много) пистолет и застрелилась. Для меня до сих пор загадка - как она решилась на такое?
- А у вас в жизни не было таких моментов, когда хотелось уйти из жизни?
- Никогда! Я жизнь люблю. Но я понимаю тех, кто кончает с собой: значит, у них силенок не хватило выдержать. Я перенесла пять операций - в том числе онкологические. Это не считая мелочей - разных переломов (я вся собрана из кусочков), и все равно жизнь люблю. И на память не жалуюсь. То, что вчера делала, не скажу, а то, что было полвека назад, разложу по полочкам, во всех деталях.
- А сны вам снятся?
- Еще как снятся!
- Какие?
- Разные! Про старую жизнь - то одно, то другое.
- А кем был ваш муж?
- А у меня их было два! Обыкновенные мужики. Первый, когда ходил в женихах, все тетку подговаривал, чтобы она меня на улицу вызвала - так, чтобы бабушка не видела. И все лез целоваться. Только начнет целоваться, а я для смеху кричу: "Тетя-я!" Он тут же сбегал. Такой был ухажер. И все-таки я за него пошла: он был такой же юморист, как я. И не жадный.
- А куда он делся?
- Банальная история - "третий лишний".
- Кто?
- Я. Я оказалась лишней. Застала его со своей приятельницей. Взяла в руки сумочку и ушла в чем была. Все в доме оставила.
- Он вас не уговаривал вернуться?
- Больших уговоров не было. Сказал только: "Аня, одумайся!» Он знал, что я непреклонна: если сказала «нет», значит, все. И со вторым мужем так вышло. Снова я оказалась "третьей лишней". Послали меня на курсы кооператоров в Ленинград - как "выдвиженку". И вдруг я получаю письмо от мужа: "Дорогая Аня, я должен сообщить тебе очень тяжелую вещь - Маша (так звали соседскую домработницу) сейчас у меня. Ее уволили, ей некуда деваться, я взял ее к себе в комнату, а потом она пришла ко мне в постель. У нас будет ребенок". Я взяла клочок бумажки и написала ему записку: "Каждый ребенок должен иметь отца" - и все. Вот так я сама себе развод устроила. Бросила курсы, купила билет и поехала к подруге в Кузбасс. Я не знаю, чем объяснить свои неудачи с мужьями. Мужики они были хорошие.
- Не били?
- Упаси Господь! Я с ними и не ругалась. А случись что - могу и сдачи дать! - Анна Григорьевна согнула руку в локте, "демонстрируя мускулы", и рассмеялась. - Я всегда была упрямая. С места не сойду - буду стоять на своем.
- Вы считали себя красивой в молодости?
- Да что вы! Какая красота?! Я же была рыжей! Как меня только не дразнили из-за этого. Я и сама над собой всегда любила посмеяться. Ой, а однажды я так опозорилась! Это было еще в армии. К нам должна была приехать еврейская делегация из Самарканда. И вот командир меня вызывает и говорит: "Анна, ты знаешь еврейский язык, будешь приветствовать наших гостей". А я знала одно слово - "хаверим", товарищи, значит. Поднялась на сцену, вижу, в делегации не только мужчины, но и женщины. И я решила их не обижать, образовала производное от "хаверим" и сказала с чувством: "Дорогие хаверим и хавроньис". А мне из зала кричат: "Сама ты хавронья!" Пришлось уносить ноги после такого приветствия. Командир меня потом ругал: "Чуть не разогнала наших гостей!"
- Жалеете о чем-нибудь?
- Только об одном - что не получила хорошего образования. Я закончила всего три класса, но всю жизнь - с книжкой в обнимку. Знаю всю классику. Хотела быть писательницей. А так, без образования, я кто? Пустое место. Я, конечно, реагирую на всяческие события, и все мне интересно...
- Анна Григорьевна каждое утро начинает с газет, - вставила Ревекка Иосифовна. - Раньше сама читала с лупой, а теперь, после операции на глазах, ей социальная работница читает. Анна Григорьевна и в шахматы хорошо играет. Научила правнука, так тот первое место в турнире занял.
- А где вы жили до Израиля?
- О, мы жили в городе, который назывался Видное. - хохотнула Анна Григорьевна. - Название вполне соответствующее: в одном конце чихнешь, в другом тут же отзовутся: "Будьте здоровы!" Все друг друга знали. А бабушка наша, - кивок в сторону Ревекки Иосифовны, - акушер-гинеколог, была местной знаменитостью - все бабы в Видном на нее молились. Бывало, высунешься из окна: "Ивановна! Спичками не богата? Мои кончились..." - тут же бросят тебе коробок. А тут живем шесть лет, а кто за стенкой - не знаем. Разве это жизнь?
- А как вы ощущаете себя в сто лет?
- Ужасно. Видеть себя не могу. Я совершенно беспомощная - даже стакан не могу вымыть. Вот мои сейчас придут с работы - начнут квартиру лизать, знаю я их. А я, которая всю жизнь привыкла всем помогать, целыми днями лежу в постели. Хожу с палочкой. Это я-то, которая привыкла бегать, болтать, песни петь. Я и сейчас пою, уж голоса нет, а пою, когда мои уходят на работу. Сама себя тешу, - она бросила на меня лукавый взгляд. - Думаете, я сама живу? За меня батарейка работает, ко торую мне два года назад в сердце вшили. Своих детей у меня нет - я от рождения бездетная. Думаю, уже и не будет...
- Кто знает, кто знает, - в тон ей ответила я, и мы обе рассмеялись.
- В общем вся моя жизнь - в моих близких. Но я так устала от своих ста лет!
- Ну, глядя на вас, этого не скажешь.
Она махнула рукой: - Ой, да вы посмотрите на меня получше, Я же уже не человек. Вот он, виновник моего несчастья, - кивок в сторону симпатяги-кобелька. – Пошла с ним гулять, он рванул поводок, я упала. В руке что-то хрусть! Говорю мальчишке - сыну нашей приятельницы: "Позови кого-нибудь, скажи, что бабушке плохо". Он приходит: "Знаете, бабушка, я пытался, но что-то никто не хочет идти". Он два дня, как из России, иврита не знает - видно, попал на израильтян, а они его не поняли. Что делать? Я поднялась, пошла сама, добралась до телефона, а потом и "скорая" приехала.
- Анна Григорьевна, а какая ваша самая большая мечта?
- Чтобы всем было хорошо. Но это невозможно - всегда ведь кто-то живет за счет другого.
- В Бога верите?
- Нет. Никогда не верила. Верю в хороших людей. И в своих близких.
- Анна Григорьевна пришла в нашу семью в 1953 году, - вставила Ревекка Иосифовна, - и фактически воспитала моих дочерей и внуков. И всегда была на их стороне. Вот Катя, маленькая, не хотела ходить в детсад, плакала, а мой муж настаивал: "Она должна получать воспитание в коллективе!" Так Анна Григорьевна добилась - забрали Катю из садика. А потом Катю отправили в пионерлагерь по путевке, и она оттуда писала страшные письма: "Я здесь умру или убегу". Анна Григорьевна собралась, поехала и забрала ее из лагеря. Потом начались мучения с музыкальной школой. Катя не хотела учиться музыке: играет гаммы, а слезы капают на клавиши. В конце концов бросила музыкальную школу...
- Это не она бросила, а я! - запротестовала Анна Григорьевна. - Вы ничего не знаете. Даже говорить об этом
неудобно. Там был старый дурак-преподаватель, он занимался с ней на уроке музыкой, а потом под юбку полез. Она закричала, выбежала в коридор, я услышала, схватила ребенка - и в канцелярию: "Немедленно выдайте нам документы!" Не могла с этим безобразием смириться: чтобы такие мерзавцы - и в учителях? Это же ужас! Даже вспомнить страшно. - Она помолчала. - Я их так всех люблю - моих близких. Жаль, что эта любовь кончится с моей смертью.
...Я подумала: что же сказать ей напоследок? Пожелать традиционное "ад меа ве эсрим»* маловато будет - при ее-то запасе жизнелюбия! Мы простились без условностей. Я унесла с собой реликвию - пухленький альбомчик, в котором внучки Анны Григорьевны собрали все ее творчество. Анна Григорьевна оказалась большой затейницей и сочинительницей всяческих сценариев к семейным праздникам, поздравительных стихотворных телеграмм и даже рассказов в жанре писем. Отрывками из таких писем, написанных Анной Григорьевной своим близким на курорт от имени
любимцев семьи - кота по имени Котяша и собаки по имени Тунга, я и закончу свой рассказ о ней:
"У нас установилось жаркое лето, к которому я совсем не подготовился. Мне очень тяжело в моих мехах, и раздаются голоса - не обрить ли меня? Настоящей жизнью, до отказа насыщенной впечатлениями, встречами, я живу только ночью, а днем, как сказано у Пушкина, "и утро в полночь обратя", я отсыпаюсь. До половины дня я сплю на подоконнике, а затем ищу прохлады на полу, на стекле у телефона и проч. Как живут домочадцы? - Как всегда - каждый занят своим делом. А моя начальница, которая когда-то говорила: "Только через мой труп в доме будет кошка", позволяет мне иногда полежать в ногах. В основном же оно - это начальство - находится на работе. Ты, наверное, уже загорел, и теперь мы будем на равных по окраске. У Изотовых готовятся к свадьбе. Молодым нашли квартиру в двух шагах от нас. Будем забегать - ты на чашку чая, я - на кошку-мышку. Вернулся из деревни мой верный друг Мишка. Теперь мне веселее. Вот и все мои кошачьи дела. Прими привет от Ревекки Иосифовны, Анны Григорьевны, Аллы, Кати, Резниковых, Изотовых, Арона..."
"Не осуждайте меня за то, что послание свое я начинаю с жалоб. Так велика потребность облегчить свою душу. Без всяких гипербол, метафор и проч. литературных тропов я должна сказать, что жизнь моя сейчас самая собачья. Все заняты своими делами. Доктор спешит на прием, баба почти не выходит из кухни, т. к. начался фруктовый сезон. Она гремит тазами, банками, ложками, и ей не до меня. Гулять со мной не выходят, а выбегают на минутку. Никто меня не купает. Мне перестали давать витаминки. Я вижу, что Катя складывает свой чемодан, и теперь я окончательно осиротею. Ведь я остаюсь с двумя пенсионерками, у которых всегда что-нибудь болит, поэтому ни попрыгать, ни побегать с ними. Уткнутся в книжку или в телевизор - и все. На днях испортился телевизор. Как я радовалась, но радость моя была недолгой. Позвали мастера и исправили. Вот ведь какие вредные. Стыдно признаться, но я сплю по нескольку часов подряд. Сплю и вижу сны. Мне часто снятся "Белый Клык", "Джим Белое Ухо", "Мухтар" и даже "Собака Баскервиллей". К чему бы это? Тунгуся".
* «ад меа ве эсрим» (иврит) - до ста двадцати (идиома)
ГОЛОВА БЕЗ ВСАДНИКА
Не каждый день получаешь в подарок целый век, уместившийся в несколько часов интервью. Мой герой, родившийся за год до начала Первой Мировой, переживший Катастрофу и воевавший против Гитлера - столетний скрипач Михаэль Минстер предпочел бы родиться веком раньше, обойдясь без мировых войн и заката культуры. Он называет себя в шутку «головой без всадника», утверждая, что прекрасная память – единственное, чем он еще владеет.
Часть первая. Юбилейная. 100 лет - это не шутка.
Я нажимаю кнопку звонка. Дверь открывает Михаэль. На нем белоснежная рубашка, галстук, брюки, элегантные туфли.
- Я рад тому, что всех лишил возможности пожелать мне долгой жизни, - с улыбкой произносит он. – Потому что это звучит смешно. Я и так ее прожил, безо всяких пожеланий. Видите на стене «диплом»? Это меня из «Битуах Леуми»* поздравили со столетием - задолго до дня рождения. Видно боялись не успеть, - заразительно хохочет Михаэль, а я вслед за ним.
- Кто вас больше всего насмешил за сто лет?
- Политики разных стран. Мне они кажутся смешными. Имен называть не стану – они еще живы. А про мертвых – либо хорошо, либо ничего, за исключением Гитлера и Сталина.
- Кто вас больше всего огорчил за сто лет?
- Те, кто убил мою семью. Мои родители и две сестры погибли в концлагерях. А я воевал против Гитлера. Пять лет провел на фронте.
- Кто, по-вашему, страшнее – Гитлер или Сталин?
- Оба бандиты, но Сталин страшнее, он еще и своих сколько уничтожил!
- Каково это – дожить до ста лет?
- А я не верю, что мне сто лет. Моя мама погибла в 52 года, отец в 54, они казались мне тогда уже пожилыми людьми, а сейчас я уже почти вдвое старше их. Отец участвовал в Первой Мировой войне, ну а я – во Второй, - поднимает голову, показывая на горло, - видите шрам? Шрапнелью задело. И вот я думаю, что пока меня раненого в госпиталь везли, небесный писарь по ошибке уже внес Михаэля Минстера в список убитых, и я у них «там», - указывает пальцем наверх, - в живых давно не числюсь. Наверное, поэтому никто за мной и не приходит.
- Как вы себя чувствуете в сто лет?
- Как «голова без всадника». Сто лет сделали свое «черное дело». Плохо вижу, плохо слышу, медленно двигаюсь, но зато все помню. Правда, - не скрывая иронии, - раньше память у меня была получше, я помнил и те девять месяцев до рождения, когда еще жил один, где мне никто не мешал, только помещение было тесновато, - смеется и добавляет. – А теперь я помню свою жизнь только со дня рождения, когда вылез наружу и увидел много людей, потому что женщины тогда рожали дома, не в больницах. Смотрю, как они радуются чему-то, кричат, поздравляют друг друга, хочу спросить их: «В чем дело? Чего вы от меня хотите?», но не могу.
- Сто лет – это много или все же маловато? Слышали, как люди говорят друг другу в Израиле – «ад меа эсрим!» (до ста двадцати)?
- «Ад меа эсрим» - это просто сказка, агада, красивые слова. Есть ли такие, кто на самом деле дожил до ста двадцати? А вот разница между возрастом мужчины и женщины – она и вправду существует. Мужчина чем старше, тем солиднее – его больше уважают. А женщине лишний возраст ни к чему. Она вынуждена его скрывать. И вот я придумал для женщин уловку: после тридцати лет прибавлять только месяцы. Спросят ее: «Сколько вам лет?», а она: «Тридцать лет и триста тридцать шесть месяцев». Никто не станет утруждать себя счетом!
- Логично. А чем вы больше всего гордитесь из того, что сделали за сто лет?
- Как я могу гордиться тем, что кому-то сделал хорошее? Напротив, я должен об этом сразу забыть! Пусть помнят те, кому другие помогают. Человек рождается, чтобы нести в мир добро.
- Какую самую большую ошибку вы совершили за сто лет?
- Родился не в том веке. Я был бы намного счастливее в девятнадцатом веке, где не было мировых войн, а был расцвет культуры, литературы, искусства. Великие писатели, художники, композиторы. Между прочим, я родился в один день с Бетховеном, 16 декабря, чему очень рад, хоть он и немец, а я еврей, у которого фашисты убили родных. Бетховен – гений, все человечество им гордится.
- С кем бы вы хотели встретиться «на том свете», если бы таковой существовал?
- Конечно, с родителями.
- А что бы вы им сказали?
- Думаю, я бы онемел от радости... Ну а если бы «загробный мир» действительно существовал, - с улыбкой добавляет Михаэль, - мое пребывание там началось бы с жалобы. Я бы сказал: «Почему такая ужасная несправедливость? Люди, которых я знал много лет и которые уже ушли, в моей памяти не меняются, а меня почти никто не узнает. Даже я сам, когда смотрюсь в зеркало, - после небольшой паузы, решительно, – Но я не верю ни в «загробную жизнь», ни в бога! Если бы бог был, он бы не позволил убить шесть миллионов евреев. А если он есть и такое допустил, то тем более - как я могу в него верить? Я видел Гебельса в нескольких десятках метров от себя, когда он приезжал в 1935-м году на похороны Пилсудского, а я стоял вместе с другими в оцеплении и жалел о том, что у меня в руках скрипка, а не автомат, чтобы застрелить этого негодяя.
- Вы боитесь смерти?
- Если скажу, что не боюсь, будет неправдой. Все боятся. Потому что никто еще «оттуда» не возвращался и не рассказывал, как там хорошо. Сказать, что боюсь смерти, тоже будет неправдой. На фронте я не мечтал о том, что проживу сто лет: дотянуть бы до завтра... На моих глазах умирали те, с кем говорил еще пару минут назад. Я был радистом с заплечным приемником за спиной, мы всю Украину, Россию, Крым промеряли ногами, а немцы – колесами, у них были машины, мотоциклы. Сначала они нас теснили, потом мы их гнали. Бывало, освобождаем село, немцы по машинам и нет их, а в блиндажах еще горячая еда и вино на столе. Командиры предупреждают солдат: «Не трогайте, они его отравили!» А солдатам все равно – отравленное, не отравленное, они не знают, доживут ли до завтра, и ничего не видели, кроме скудного фронтового пайка.
- Сколько бы вы хотели еще прожить?
- Разве это от меня зависит? Я и в столетие свое еще никак не поверю. Мне кажется, это сон какой-то. Я выгляжу на сто? Я говорю как столетний? Иные и в 80 не помнят даже своего имени, а я помню все! Скажу одно: я «туда» не спешу. Что я там буду делать с моей профессией? – смеется.
- Что вы приобрели для себя за сто лет?
- Я ничего не нажил. Живу в съемной квартире, где все мое имущество – книги, скрипки, фотографии родных, ордена и медали - умещается в одной комнате. У меня нет ничего, кроме моей памяти. И я еще не встречал ни одного человека, который бы дожил до ста лет. Но есть шанс, что скоро увижу. Посмотрю на себя в зеркало 16 декабря и скажу: «Боже, кто это? Оказывается, столетний Михаэль». Французский композитор Гектор Берлиоз сказал, что время – лучший учитель, но оно убивает всех своих учеников. Я готов повторить за ним эти слова.
- Вы изменились за сто лет? Я имею в виду не только возраст.
- Конечно, изменился. Вот вам простой пример. Мы создали в Варшаве до войны музыкальное общество «Орфеуш» (по- русски – «Орфей») и каждый выходной устраивали бесплатные концерты с лекциями для писателей, художников, врачей. На одном из них появился тогда еще молодой Башевис-Зингер. Отрывки из его романа тогда печатались в литературном журнале «Глобус», и моя мама не пропускала ни одного номера. Я, будучи поклонником классики, читавший в оригинале Гете, Гейне и других поэтов и писателей, без конца спорил с ней, утверждая, что Башевис-Зингер пишет ерунду. Только спустя годы я понял, что он гениальный писатель, у меня есть его книги. А ведь Башевис-Зингер не изменился, он всегда так писал – изменился я, мое восприятие. Еще примеры? Когда-то меня все знали, при встрече снимали шляпу и говорили «день добрый», а теперь люди проходят мимо и никто не здоровается, хотя я живу в этом доме не один год. Все меняется: и мы, и мир... Я родился за год до начала Первой Мировой войны. В нашем доме не было электричества, а были нефтяные лампы. Тогда очень многого не было - ни кино, ни самолетов, ни воды в доме. Когда у моего друга появился велосипед, его знала вся округа. Бегали на него смотреть. А какой редкостью были наручные часы... Сто лет – это не шутка.
- Если бы вам дали власть изменить мир к лучшему, что бы вы сделали?
- Очень умный вопрос, но я затрудняюсь на него ответить. Мне бы хотелось, чтобы мир стал добрее, но если это даже богу не удалось сделать, коли он есть на самом деле, куда уж тогда мне... Шиллер в 1785 году написал «Оду к радости», которая в 1824 году стала частью Девятой симфонии Бетховена. Помните, какие там слова? «Обнимитесь, миллионы, слейтесь в радости одной...Прочь и распри и угрозы. Не считай врагу обид...» Лучше не скажешь. Эти слова были написаны столетия назад, и они не потеряют своей значимости еще тысячу лет. Неважно, кем человек родился – турком, поляком, евреем, арабом, русским - когда все поймут, что они не враги и протянут друг другу руки, все будет хорошо.
- Простите за банальный вопрос, но, похоже, и без него не обойтись: в чем секрет вашего долголетия?
- В том, что я о нем не думаю. Я пережил три инфаркта, врач говорит: «Михаэль, вам нужна операция на сердце, но никто не возьмется делать ее столетнему человеку. В мировой практике такого еще не было. Поэтому просто берегите себя». Еще секрет в том, что я за сто лет ни разу не спал днем. Ни ра-зу! Это потерянное время. Я как-то подсчитал, сколько лет я бы потерял, если бы каждый день спал днем два часа. Получилось несколько лет. Зачем же мне сокращать свою жизнь? Может, поэтому я живу дольше? – смеется. – К тому же мне всегда было чем заняться. Я научился читать едва ли не раньше, чем говорить. До войны свободно говорил, читал и писал на идиш и немецком. Это не считая родного польского. Когда бежал из оккупированной Варшавы в СССР, я знал по-русски два слова: «здравствуйте» и «до свидания», но чтобы не попасть в Польскую дивизию Андерсена и избежать случайной встречи с антисемитами, сам выучил русский так, что сумел выдать себя за местного жителя. За всю войну никто не догадался, что в составе русской части воюет иностранец. Я всю русскую классику прочел в оригинале. Сейчас пишу по-русски книгу о своей жизни: наговариваю ее на диктофон, а внук заносят ее в компьютер, потому что я не вижу буквы на клавиатуре.
- Что вам больше помнится из ста лет – хорошее или плохое?
- И хорошее, и плохое запоминается одинаково. Беда лишь в том, что мы не привыкли жить правдой и чаще говорим то, что предпочитают услышать другие.
- Вы счастливый человек?
- Пока мир существует, человечество ломает голову, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Одному для того, чтобы почувствовать себя счастливым, нужен миллиард, а другому – всего сто шекелей. Третьему же никаких денег не нужно, а нужно здоровье. Так что ничто точно не знает, что такое счастье. А вот что такое несчастье, люди знают наверняка. Толстой, правда, считал, что счастлив тот, кто счастлив у себя дома.
- Не прячьтесь за высказывание Толстого. Вы-то сами – счастливы?
- Если долголетие – счастье, значит, я счастливый. Если проклятие – значит, я несчастный. Во всяком случае я лишил человечества возможности пожелать мне долгой жизни, как это принято в таких случаях. Я и так ее прожил. Правильно? Мои ученики живут сейчас в разных странах, они умные и желают мне только хорошего самочувствия.
- Хорошо, задам тот же вопрос несколько иначе: в какой день из множества прожитых вами за сто лет, вы бы хотели вернуться, потому что именно там были очень счастливы?
- Я бы хотел еще раз прожить день из своего детства, когда все мои близкие были еще живы. Но, знаете, нет такой силы, которая способна изменить прошлое. Никто не может повернуть события вспять, чтобы не было той уличной встречи с немцем, застрелившим на моих глазах сестру. Мы можем по-разному относиться к нашему прошлому, но ничего из того, что было, мы не в силах изменить. У меня особые отношения со временем. Мне кажется, оно состоит их прошлого и будущего, а настоящего в нем нет.
- Как это нет?
- А вот так. Вот вы пришли сюда, задали вопросы – и это уже прошлое. Вы продолжите задавать мне вопросы, но уже в будущем. Вы не можете прийти ко мне в настоящем, потому что в тот момент, когда вы пришли и что-то спросили, оно уже превратится в прошлое.
- Спорно, но пусть будет по-вашему. Хочу задать еще один «юбилейный» вопрос, прежде чем вы расскажете мне о своей долгой жизни: что бы вы хотели пожелать человечеству, или, хотя бы, его лучшей части?
- А где она, эта лучшая часть, вы знаете? Вот и я не знаю. И кто я такой, чтобы желать всему человечеству? Я обыкновенный, среднестатистический человек. Так получилось, что я прожил сто лет - не потому что самый умный и ни разу за сто лет не спал днем. Кстати, я уже говорил вам, чего хочу больше всего: чтобы люди стали добрее и перестали воевать.
Часть вторая. Неюбилейная.
Как ему удалось сохранить за сто лет свой оптимизм, чувство юмора и любовь к жизни, пережив Катастрофу и войну, смерть жены, близких и друзей, пребывая в одиночестве среди старых фотографий и воспоминаний о тех, кого уже давно нет?...
Уцелевшие снимки
...Михаэль показывает мне репродукции двух старых фотографий своей семьи: один - периода Первой Мировой войны, другой сделан накануне Второй Мировой. Снимки уцелели благодаря родственникам, покинувших Польшу до прихода туда Гитлера. Все остальное имущество семьи было уничтожено при бомбежках Варшавы.
- Это фото 1914 года. Мне здесь год и четыре месяца. Я и сам себя с трудом узнаю – похож на девочку. В то время надо было чуть ли не полчаса стоять перед фотографом не шелохнувшись, вот родители и привязали меня к стулу, чтобы не двинулся, - прячет в уголках губ улыбку. – А на втором снимке мне лет шестнадцать.
Никого из тех, что рядом со мной, уже давно нет в живых, только я остался. Одни погибли в концлагере, другие умерли. Нас у родителей было шестеро. Когда в Варшаву вошли немцы, моей самой красивой сестре было шестнадцать. Мы с ней вышли на улицу в поисках еды и столкнулись с немецким офицером, который тут же начал приставать к сестре. Я хотел ей сказать: «Стой спокойно!», но не успел. Она вспыхнула, оттолкнула немца и с размаха влепила ему пощечину, а он вытащил пистолет и выстрелил в нее несколько раз. В упор. Прямо на моих глазах. Представляете, что это такое? На моих глазах..., - Михаэль замолкает, отводит глаза в сторону. Ему нелегко вспоминать об этом даже спустя десятилетия. Собравшись с силами, продолжает. - Наш дом сгорел на третий день после того, как немцы вошли в город. Все потерялись. Родителей отправили в лагерь смерти. Я семь месяцев прятался у друзей, каждый день меняя убежище. Особенно страшно было по ночам, когда немцы устраивали в уцелевших домах облавы, зная, что никто не осмелится выйти наружу в комендатский час.
Мне помогли уйти из Варшавы поляки, с которыми я до войны учился в консерватории, и вдруг случайно столкнулся на улице. «Боже, ты еще здесь? Тебе надо срочно уходить - убьют!». – «Как я уйду? Все перекрыто, на мосту - автоматчики». И тогда они придумали, как меня вывести. В полдень неподалеку от моста собралась компания музыкантов, мне тоже сунули в руки футляр со скрипкой, и мы направилась на ту сторону Вислы с веселым видом, будто спешим на концерт, о чем сообщили по-немецки и автоматчику, преградившему путь. Друзья через некоторое время вернулись назад, а я пошел подальше от Варшавы, где было меньше немцев. По дороге ко мне присоединился еще один парень. Дошли до деревни. Незнакомая девушка увидела нас и сразу все поняла: «Скоро комендатский час, спрячу вас до утра у отца в пекарне». Сидим с моим товарищем по несчастью в темноте и боимся заснуть – вдруг облава? И точно, в полночь дверь открывается. Я быстро толкаю парня в яму перед печью, сам за ним, но там нет места на двоих, и моя голова торчит на виду. Слышу немецкую речь. Меня ослепляет свет фонаря. Но дальше происходит непонятное. Женский голос произносит: «Я же говорила, что тут никого нет», после чего фонарь гаснет, и дверь закрывается. Я за сто лет так и не понял, что это было: то ли немец был пьяным, то ли антифашистом. Ведь он светил мне прямо в лицо! А вот кем оказался на самом деле другой немец, называвший меня своим другом, понял всего по одной фразе.
Я уже учился в Варшавской консерватории, когда у нас в доме появился большой радиоприемник «филипс», и мы на почве любви к Бетховену подружились с одним немцем, который приходил ко мне слушать по радио концерты. В 1933-м году он уже заканчивал университет и, забежав в очередной раз, вдруг говорит: «Мы этим жидам вчера так врезали!» Я остолбенел: «За что?» - «За то, что они посмели на уроке сидеть! Они обязаны стоять!». Представляете? Он говорил ВСЕ ЭТО МНЕ! Немец был здоровый, а я тогда весил столько же, сколько сейчас, да еще на голову ниже его. Я не мог его бить, но отношения сразу разорвал. Спустя много лет я услышал об этом негодяе здесь, в Израиле - от евреев, которым удалось, как и мне, вырваться из оккупированной Варшавы. После прихода немцев он стал настоящим хозяином своего района, где многих знал: евреи несли ему последнее, что у них было – золото, украшения - только бы выпустил живыми...
Пустая квартира
- На фронт я пошел добровольцем. Начинал войну рядовым связистом, с заплечным приемником на спине, но неожиданно получил повышение. Благодаря музыкальному слуху я безошибочно различал в эфире все военные коды и меня решили отправить с передовой на краткосрочные курсы радистов, после чего назначили начальником большой американской радиостанции, которую мы возили по всему фронту на двух машинах.
После освобождения от немцев Евпатории наш штаб размещался в пустой квартире, где ничего не было, кроме висевшей на стене фотографии женщины с двумя детьми. И вдруг они появляются наяву: вернулись из эвакуации, только дети за войну подросли. Женщина говорит начальнику штаба, что это их квартира, муж – летчик, воюет на фронте, но от него давно нет вестей, а он ее не пускает: «Посторонним на военном объекте нельзя!» Я ему говорю: «Да ты посмотри на фотографию, которая на стенке. Это же они!» Женщине выделили комнату, продовольственных карточек у нее не было, и я делился с детьми своим пайком, или приносил им что-нибудь с нашей кухни. В один из дней она получает телеграмму: муж будет в Евпатории проездом целых три дня – их часть перебрасывают на другой фронт. Как она разволновалась! И, правда, вскоре появляется мужчина в штатском, но когда расстегивает пальто, все видят, что под ним - Звезда Героя Советского Союза. Тут бегут соседи и говорят летчику: «Мы видели, кто грабил вашу квартиру. Это были не немцы, а бандиты из соседнего села. Никто из них не пошел на фронт. Вот вам их адрес». Начальник штаба выделил летчику трех солдат, но тот отказался от помощи, поехал один. Позже мы узнали, что там происходило. Летчик вошел в дом, где пьянствовали грабители, вытащил револьвер и приказал: «Если через два часа не отвезете назад то, что взяли из моей квартиры, я вернусь и перебью всех. Всех до одного. Как собак». Через два часа к штабу подъехали три груженых машины. «А теперь поставьте все на места - там где взяли, - сказал летчик, - и чтобы больше я вас не видел!». Те воспользовались случаем и тут же испарились, но начальник штаба сказал мне потом: «Запомни мое слово: завтра же все мародеры будут арестованы. Все, до одного!»
Чонгарский перешеек и вишневый сад
- Когда шли бои за Крым, в полдень пришел приказ форсировать Чонгарский перешеек. Знаете, как это было? Узкая дорога, окруженная с двух сторон водой, а напротив – немецкие пулеметы, и видимость отличная. Первая рота поднимается в атаку - все полегли. Вторая - вслед за ней. Третья... И никого уже нет. Я говорю по рации начальнику штаба: «Что вы делаете? Дождемся темноты. Свяжись со штабом фронта». Он докладывает о происходящем в штаб фронта и слышит в ответ: «Продолжать атаку. Иначе – все под трибунал!» На полуостров прорвалась лишь четвертая рота, но ее командир - капитан Чагин, с которым мы дружили, погиб одним из первых. Вот только минуту назад с ним говорили, а его уже нет. Ночью мы с одним парнем, Саркисяном - он умел писать стихи, сочинили песню о Чагине и его роте. И на нашем участке фронта все ее потом пели. Но вот что было дальше. Через тридцать лет участников освобождения Крыма пригласили посетить места боев. Надо сказать, что фронтовики уже с трудом узнавали друг друга: были молодыми парнями, а тут – солидные мужчины, у кого лысина, у кого живот. А вот меня сразу все узнали. И знаете почему? Я был единственным евреем в нашей части!
Оказалось, что в Чонгаре есть школа имени Чагина и военный музей, - продолжает Михаэль, – и вот там в честь приезда ветеранов устроили концерт, где дети - неожиданно для меня - запели ту самую песню, которую мы сочинили в перерыве между боями с Саркисяном. И весь зал, где кроме нас, фронтовиков, было еще много местных жителей, ее еще и подхватил! Представляете? Потом дети из этой школы приезжали ко мне в гости: я водил их в Брестскую крепость, рассказывал о ее защитниках.
Еще в Крыму у нас произошел такой случай. Мы тогда успешно наступали, а на пути попадались огромные сады. И один из наших ребят, его звали Сережа, говорит: «Заскочу на минутку в сад, хоть черешни принесу». Ушел – и с концами. Я взял пятерых солдат, пошел его искать. И вдруг видим – стоит наш Сережа с полной каской черешни и автоматом в одном конце сада, а в другом конце – немец, и тоже с черешней и автоматом. Смотрят друг на друга и не двигаются с места. Сережа – прекрасный стрелок, он у нас в разведку ходил, но в такой ситуации важно одно: чья пуля вылетит первой. Я говорю Сереже: «Стой, как стоял», - и кричу немцу по-немецки: «Иди своей дорогой, мы тебя не тронем». Он повернулся и пошел. Никто из наших ребят ему в спину не выстрелил.
Когда война закончилась, мы получили такой приказ: каждый боец после обеда должен два часа спать. Я никогда этим не пользовался. Солдаты поели и уже храпят, а я сижу и читаю при свече, но однажды попался. Командир части говорит: «Это что такое? Почему не выполняешь приказ?» А я ему: «Я и до войны днем никогда не спал, а теперь хоть могу почитать в спокойной обстановке, когда никто не мешает. Пять лет книжки в руках не держал! Сколько времени потерял!» Командир с политруком переглянулись: «Что с ним делать?» Политрук говорит: «А ведь он в чем-то прав, но уж как вы решите...». Командир махнул рукой: «Ладно, читай, только чтобы солдаты не знали». – «Не узнают, товарищ командир!»
Мирная профессия и немецкий смычок
- Я хотел поскорее вернуться к своей профессии и снова взять в руки скрипку. После войны поехал в Брест – поближе к польской границе, в надежде, что узнаю о судьбе своих близких. Устроился преподавателем в музыкальное училище. Вначале у меня был всего один ученик, но когда мы объявили набор, стали приезжать люди со всей округи. Мне даже удалось создать симфонический оркестр, с которым мы впоследствии ездили в Москву и выступали в Кремле, - Михаэль протягивает мне снимок с памятного концерта. – Видите? Я дирижирую, а это мои музыканты.
Правила у меня были строгие: никто не смел заходить в класс во время урока, - продолжает Михаэль. – И вдруг стучат. Заходит наш полковник, тоже еврей, его племянница у нас училась, а он был начальником лагеря военнопленных. Говорит мне: «Тут такое дело. Среди пленных немцев есть бывший скрипач. Говорит, что до войны был в Германии известным музыкантом. Он узнал про ваше училище и просится на урок - послушать скрипку». – «Ну, пусть приходит». Назавтра три солдата его приводят. Худой, изможденный. Его приводили несколько раз, и мы играли с ним в две скрипки. Когда я рассказал ему, что немцы убили моих родных, он начал уверять меня, что не хотел идти на фронт, но его заставили, и он всю войну провел в канцелярии, стрелять не приходилось. Правду говорил немец, или нет, но я ему поверил, угостил чаем, поделился кусочком хлеба, который получал по карточкам. Где-то через полгода немца вернули в Германию. И вот однажды приходит в училище начальник поезда «Москва-Берлин» и приносит мне от него подарок – смычок, а их после войны было не достать. От начальника поезда я узнал, что бывший пленный вернулся к своей профессии, стал членом компартии и очень известен в Восточной Германии. Этот смычок хранится у меня до сих пор. Смотрю на него и думаю: нельзя любить или ненавидеть целый народ. Каждый человек – это отдельное государство и живет по своим законам добра или зла.
Тем, кто остается, труднее…
- Что страшнее – самому умереть или хоронить близких?- спрашиваю я Михаэля, пережившего почти всех своих близких и друзей.
- Хоронить близких. Человек умирает столько раз, сколько он хоронит своих близких. У меня была жена, с которой мы прожили много лет и вместе собирались ехать в Израиль. Она умерла от рака за полтора года до отъезда.
Мы познакомились с Ритой после войны. Оба фронтовики. Она – хирург полевого госпиталя, я начальник крупной радиостанции. Встретились случайно – в Борисове, где она гостила у брата-танкиста, а я – в семье своей бывшей ученицы по музыкальному училищу. Говорили всего полчаса. Поцеловал на прощанье руку, она смутилась, покраснела. Понимаете, Рита – москвичка, у нее советское воспитание, а я родился и вырос в Варшаве... На том и расстались. И вдруг через две недели звонок из Москвы. Междугородний. Тогда это была большая редкость. И ее голос в трубке: «Через три дня я к тебе вызжаю». Я чуть дар речи не потерял: «Дорогая, но у меня нет квартиры. Я живу в каморке при музыкальном училище». А она мне: «Ничего, как-нибудь проживем. На фронте мы с тобой о квартирах не думали.» - «Ну, решай сама...».
- Так быстро? Жена полюбила вас с первого взгляда?
- Ну, во-первых, я был тогда красивый, не такой, как сейчас, - улыбается Михаэль, - а, во-вторых, в 1947-м году мужчины, да еще с двумя руками и ногами, были редкостью. Кто погиб, кто вернулся с фронта покалеченным, и было не до целования рук. И Рита мне тоже сразу понравилась, но на дальнейшее я не решился. Она в Москве, в аспирантуре, я – в Бресте... Кстати, в Бресте тогда пустовало очень много квартир, мне предлагали занять любую, но я отказался. Люди вернутся из эвакуации, что я им скажу? В общем, приехала Рита ко мне, устроилась на работу в больницу и мы стали жить в каморке. Жена на быт не жаловалась. Мы же с ней войну прошли. Потом, когда у нас была уже трехкомнатная квартира и открытый для всех дом, Рита стала для моих учеников второй мамой. Все у нас собирались. Мы с женой ни разу не поссорились за те сорок четыре года, что прожили вместе до ее кончины...
Как врач, она знала, что у нее рак, но до последнего скрывала от меня. Не хотела огорчать. Я узнал об этом только в больнице, от дежурного врача, и теперь у меня была задача: скрыть страшную правду от жены. Так мы и играли с ней в эту игру полтора месяца – до ее кончины. Все это время я провел в больнице – рядом с ней, оброс бородой, почти ничего не ел. «Хочешь, я привезу из дома скрипку и тебе сыграю?» - спрашивал я ее. А она отвечала: «Нельзя, мы ведь в больнице». В тот день Рита сняла с пальца обручальное колечко и протянула мне: «Сохрани его». Ее рука была в моей руке, когда она сказала: «Все», - и замолчала. Уже навсегда. И теперь мне предстояло ехать в Израиль одному.
Встреча чрез десятилетия
- Мне рассказывали, что спустя десятилетия вам все же удалось найти одну из своих сестер. Как вам это удалось?
- Это не я ее нашел, а она меня. Пока человек жив, он обязательно оставляет следы. Обо мне и моем оркестре не раз писали в газетах, помещали фотографии. Сестра после войны оказалась в Сибири. Она не стала возвращаться в Польшу, где не осталось никого из родных, и при первой же возможности уехала в Аргентину. Двое ее сыновей осенью 1973-го приехали в Израиль и сразу отправились на фронт воевать. После Войны Судного Дня они уже не вернулись в Аргентину, остались жить здесь, а позже и их родители к ним перебрались. Сестра узнала обо мне из газет, разыскала, мы переписывались, а в 1993-м она встречала меня в аэопорту Бен-Гурион. Мы не виделись больше полувека, с момента, когда немцы вошли в Варшаву, но сразу узнали друг друга. Родные люди не могут ошибиться.
...Михаэль провожает меня до дверей и целует руку. «Меня так воспитывали», - произносит он с улыбкой.
*«Битуах Леуми» - институт национального страхования в Израиле
Глава 11. Странные люди
© Copyright: Шели Шрайман, 2018
Свидетельство о публикации №218111601932
Свидетельство о публикации №218111601932
Рецензии