Псиська

Вообще автору положено до начала написания чего бы то ни было определить отношение к главному герою. Иначе получится незнамо что. Да, согласен, авторское отношение может эволюционировать по мере продвижения от завязки к концовке — его может бултыхать мелким бесом, оно может кидаться из крайности в крайность, да мало ли еще чего. Но — оно обязательно должно быть.

К герою этого рассказа у меня нет отношения. Пишу в надежде, что ты, читатель, поможешь мне отношение все же выработать. Тем более что уже ничего не вернуть и ничего не исправить.

Осенью восемьдесят четвертого я устраивался на самую первую работу после института. Молодой специалист хуже раба, это понятно. Поэтому я ничему не удивлялся. Я, правда, и как должное ничего не принимал, просто констатировал факты. Nothing personal, it's just business, следуя известной формулировке.

В тесном предбаннике перед дверью в отдел кадров стояло четыре каких-то колченогих сильно потертых стула, причем стояли они парами, строго два против двух, оставляя между совсем узкое пространство, и протиснуться через него было возможно только боком. От общего коридора предбанник отделялся фанерной дверью, болтавшейся на несмазанных петлях; от малейшего дуновения сквозняка дверь болтало, при этом она омерзительно, атонально, обреченно скрипела.

В предбаннике сидел только один человек. Поскольку я стал вторым, то, естественно, я уселся напротив него — не пихаться же с ним плечами. Пока мы сидели, слушая доносившиеся из-за кадровической двери голоса и ожидали вызова, у меня была возможность хорошенько рассмотреть моего визави.

Мне тогда было двадцать два. Человеку напротив, по моей оценке, было немногим больше, ну, максимум двадцать пять или двадцать шесть. Я ошибался. Ему было тридцать три. Но в тот самый момент я об этом не знал.

В его позе была какая-то напряженность, настороженность, даже не знаю, как это описать. Скорее всего, он нервничал, потому что неадекватно много внимания расходовал на обычную ситуацию с обычным отделом кадров.

Густые прямые темно-шатенистые волосы. Очень модная стрижка. Слегка одутловатое лицо. Карие глаза с длинными ресницами. Едва угадываемые подглазники. Прямой нос безупречной формы. Тонкие губы. Кисти рук с длиннющими пальцами как у пианиста. Модный пиджак, отличные джинсы, какие-то невообразимо блестящие туфли. Портфель из настоящей кожи, никаких кожзамов.

Весь его облик совершенно не вязался с общим убожеством НИИ-шного кадрового предбанника образца одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. У меня сразу возникло стойкое ощущение, что этот человек не туда попал. Он был красив, как диктор центрального телевидения. На лице его застыло такое мерзотно-презрительное выражение — что это я, где это я, что я имею общего со всеми этими плебеями?..

Таков был Сергей Александрович Павлинов, кандидат биологических наук, старший научный сотрудник, с кем мы поступали на работу в нашу лабораторию в один день и в один час.

В кадрах его мурыжили недолго, меня, кстати, тоже. Когда стало понятно, что мы, собственно, двое из ларца под названием ЛСПФ (лаборатория специальной патофизиологии), попросили зайти на склад. Мы зашли, нам дали каждому по коробке — что время терять, ребята, довезите до лаборатории, вы же все равно сейчас туда поедете.

До лаборатории путь был не особо близкий — пешком, потом метро, потом трамвай, потом опять пешком, да в горку. Пока мы ехали, Сергей Александрович возмущался, как нас припахали в качестве курьеров. Мне же, честно говоря, было совершенно пофигу — попасть в такую жопу жопную со своим распределением, как попал я, надо было еще уметь, и не всякий имбецил бы сумел, а у меня, гляди ж ты, получилось. Смайлики, придуманные в 1982-м, до нас тогда еще не дошли, а то бы я понаставил тут открывающих скобок, ага. Я был в такой прострации-кастрации, что хоть коробка, хоть ведро со шваброй, хоть наряд трубочиста — ничто не могло поколебать меня в стойком практически религиозном пофигизме.

Неделю я осваивался на новом месте. Начальник у меня выдался мужик нормальный, кандидат наук, между прочим, только не непонятных биологических, а самых что ни на есть медицинских. Мы поработали, выпили спирта из сейфа, снова поработали, снова выпили, быстро перешли на ты, попутно поняв, что проблем у нас между собой не будет.

В один из дней, вся в слезах, прибежала лаборантка, ее начальником как раз стал Сергей Александрович, и стала сквозь всхлипывания дрожащим голосом причитать моему боссу, что Сергей Александрович — сплошной человек-придирка, и она уже устала все это слушать.

Начальник мой, на правах замзавлаба, как мог, укротил словесный и слезный поток бедняжки. Выкурив с нами сигарету, она вернула улыбку на симпатичное личико и с видом «Ave, Caesar, morituri te salutant» поплелась восвояси.

— Вот Павлинов, вот же, нашел на ком раздражение вымещать! — возмутился мой начальник, — вот же, … — он завис на секунду, а потом резюмировал, — … Псиська, ****ь!

Новоиспеченное погоняло приклеилось к Сергею Александровичу намертво.

Через пару недель от лаборатории потребовалось поставить двух рабов на уборку картошки сроком на две недели. Поехали, как понятно, самые низкоранговые — я и Псиська.

Работали мы на картошке плохо. Лениво, я бы сказал. Все, я бы сказал. Но не скажу, потому что покривлю душой. Работали плохо все, кроме Псиськи.

Несмотря на тонкую кость, Псиська был двужильным, если не еще больше-жильным. На погрузке мешков в кузова камазов ему не было равных. Он не курил. Когда все курили, он отходил в сторону — запах табака был ему неприятен. По вечерам, когда все бухали (а что еще делать в колхозе?), он не пил. Молча сидел у костра, в полном одиночестве, и гримаса презрения оттенялась на его породистом лице светом полной Луны. Это не помогало — девчонки смотрели на него как на пустое место.

Меня он, честно говоря, подзадолбал, и я вообще перестал с ним разговаривать, как, впрочем, и добрые три четверти нашего временного научно-колхозного коллектива. Мы кучковались вокруг «отца Андрея», начальника нашей этноскопической экспедиции — с сорокапятилетним доктором химнаук, обладателем двадцатилетней жены-студентки и годовалого сына, можно было и покурить, и выпить, и потравить анекдоты, и обсудить последние новости в области биохимии нейропептидов, и сбегать искупаться на заброшенный песчаный карьер, причем делать это было можно в любом порядке и в любое время суток.

Я понравился Андрею. Что до меня — так я просто влюбился в него, годившегося мне в отцы, и был счастлив, когда мы вечерами вдвоем-втроем-вчетвером гуляли по длинному проселку от барака до асфальтированной дороги и обратно, запивая отличную беседу таким же отличным разведенным спиртом с глюкозой, и совсем не обращая внимания на нахохлившегося в некотором отдалении занудно-презрительного Псиську. Когда однажды он прицепился ко мне с какими-то замечаниями, я просто послал его на ***.

Я провел в ЛСПФ три года. Слава богу, Псиську я видел редко — он сидел в самой дальней комнате. Лаборантки у него менялись как перчатки. Ни одна не могла вынести такого шефа больше трех-четырех месяцев. Работал он хорошо. Делал много. Был жутко точен и педантичен. Скандалил со всеми налево и направо. Начальство на все жалобы на Псиську со стороны сотрудников отвечало умно и корректно — вот ты сначала приведи человека такой же квалификации и такого же кругозора, вот тогда я твоего Псиську уволю.

Я понимал, что он говнюк. Но — не все было так однозначно. Не знаю, как, но я с самой первой минуты чувствовал, что в нем есть какое-то второе дно. В чем оно заключается, я не мог понять. Но интуитивно ощущал, что оно есть, и где-то совсем рядом.

В восемьдесят седьмом я отшлюзовался из ЛСПФ в совсем другую жизнь. И вот как-то раз, в девяносто шестом, я по скорбной необходимости зашел в московский офис одного западного банка. Мой хороший друг, с кем мы в девяносто четвертом ехали в авто и бывший за рулем этого авто, погиб при лобовом столкновении. Меня переломало тоже, но совсем несерьезно — вертлужка слева, скальпированный надколенник да четыре ребра в хлам от ремня. Друг мой работал на приличную западную компанию, мы были при исполнении, и его семье выписали компенсацию по утрате кормильца. Поскольку семья моего покойного друга жила в другом городе, а времена были нецивилизованные, то я стал доверенным лицом вдовы в общении с московским банком. Вот и в этот раз я пришел в потайное отделение за небольшой порцией наличных.

И, войдя в операционный отдел, услышал знакомый голос. Да, то был Псиська, твою ж мать! Десять лет спустя! Его прислали в банк с новой работы — ну, там, хозрасчет, совместные предприятия, ну, вы понимаете… На чудовищном английском он ругался со старшей операционисткой-экспаткой. Те же интонации, та же тонна презрения. Но времена уже были другими. И на лице экспатки было написано такое, та-а-а-кое, что, если бы я был на месте Псиськи, то дошел бы до сортира и там повесился.

Пробурчав себе под нос что-то вроде «горбатого могила исправит», я под аккомпанемент Псиськиных трелей быстро разобрался с кассой (он меня не узнал) и вышел вон. Больше я Псиську никогда не видел.

В две тысячи шестнадцатом я почему-то его вспомнил. Нашлепал ФИО по клаве, и гуглояндекс выдал такое, от чего задрожали руки.

===

Большая биографическая энциклопедия

Павлинов, Сергей Александрович
(7.09.1951 — 15.10.1998)

Род. в Алексинском районе Тульской обл. Окончил биол. ф-т МГУ (1973). Кандидат биол. наук. Работал в НИЦ 4-го гл. управления Мин-ва здравоохранения СССР (1973—80), во Всесоюзном кардиологическом центре (1981—95), в НИИ элементарно-органических соединений АН СССР, в Центре профилактики СПИД «Антивич» (1995—98).

Печатался с 1991: газ. «Комсомольская правда». Автор кн.: Тайнопись Гоголя. «Ревизор». М., 1996; Путь духа: Николай Гоголь. М., 1997, 1998; Философские притчи Гоголя. Петербургские повести. М., 1997; «История моей души...». Поэма Н. Гоголя «Мертвые души». М., 1997; Путь духа. Н. Гоголь. М., 1998.

Член СП Москвы (1997).

===

Когда слезы мои подсохли, а зрение вернулось, я с большим трудом отыскал OCR одной из его книг. На сегодняшний день я прочел ее трижды. Зрелое, самостоятельное, свежее, нестандартное, образное исследование. Написанное биохимиком.

Еще одну мне купили в бумажном виде в букинистике, я ее пока не видел. Остальные, говорят, есть в библиотеках — ищите, может быть, а может и не быть.

Мизантроп. Психопат. Настоящий ученый. Исследователь с большой буквы «И».

Псиська. Не павлин — лебедь. Черный Лебедь. Я открыл твое второе дно. Зачем мне это знание?!

P.S. Надо OCR? — личка в помощь.

16.11.2018