Из книги Кит. Соломон и Дина

Соломон и Дина

На службе все было тихо: никаких событий. Хелена улыбнулась ему белозубой улыбкой, совершенно меняющей ее лицо. Казалось, что у застенчивого неприметного галчонка не может быть такой красивой, уверенной улыбки. Эта улыбка появилась недавно – раньше Лали не улыбалась.
После обеда ему позвонила Дина и сказала, что они вернулись и у них все хорошо. Соломон слышал в трубке возбужденные детские голоса, которые порой заглушали голос его сестры.
- Ты читал газеты сегодня? – Спросила Дина.
- Нет.
- Обязательно прочитай.
- Хорошо, прочитаю… Я постараюсь прийти домой пораньше – очень соскучился по вас.
- Мы тоже. – Засмеялась Дина.
Соломон не стал заглядывать в газету, но включил радио, решив, что услышит самые последние новости; пока что из репродуктора слышались звуки симфонической сказки «Петя и волк». Он задумался, заслушавшись, и присел на стул. Начались новости. Рассказали об итогах сессии Верховного совета, о «Дне знаний», о новых правилах призыва в армию: о понижении призывного возраста до 19-ти и 18-ти лет. Долго зачитывали текст доклада Молотова «О ратификации советско-германского договора о ненападении». И все. Ничего особенного. На что же намекала Дина? Соломон постучался в кабинет к Хелене, где находился служебный коротковолновый приемник: они имели право слушать зарубежные радиостанции, отмечая это в журнале. Соломон спросил, не слушала ли она сегодня радио. Хелена сказала, что слушала: одну радиостанцию из Берлина и одну из Лондона. Сообщают, что началась война между Польшей и Германией; Гитлер произносил сегодня утром речь в Рейхстаге. Это речь войны – он настроен очень решительно. Словакия тоже начала военные действия против Польши. Англичане же считают, что еще возможно надавить на Гитлера и заставить его отвести войска.
Желание послушать иностранные новости возникло у нее не просто так. Рано утром Хелене позвонили и предупредили о сверхсрочной работе – требовался специалист, владеющий польским языком. Она поняла, что в Польше происходят какие-то события, и после этого включила радио. В газетах же не было про Польшу ни слова.
- Я хотела тебе рассказать, просто не успела. Сейчас приедет фельдъегерь, привезет образец и все сопроводительные документы.
- А я-то собирался не задерживаться. Дети вернулись… – растерянно сказал Соломон.
- И не задерживайся – прими пакет и поезжай, я сама тут разберусь. Они тебя очень ждут, – улыбнулась Хелена.

*

Вечером Дина и Соломон засиделись допоздна – завтра выходной. Мягкий свет абажура падал на стол теплым желтым конусом. Соломон открыл бутылку крымского хереса и налил вино в две хрустальные синие рюмки на граненых ножках.
Дина была сейчас очень хороша собой – Соломон искренне любовался своей сестрой. Глаза ее горели, как в юности, черные локоны рассыпались по плечам. Дина немного загорела на отдыхе – это шло ей, на скулах проступил легкий румянец. Она была, как и всегда, дразняще, «мучительно» красива, и возраст не мог это изменить.
«Неужели это неповторимое создание кто-то заберет у меня, и уничтожит, растопчет»? – думал Соломон, – «И я не смогу ничего сделать? Создатель, защити нас»!
Дина словно поняла его мысли.
- Я знаю, что впереди меня ждет расплата. Не спрашивай, за что – есть за что, много всего было…, не хочу, чтобы ты знал. Я думала, расплата приходит, когда началось это… с глазами. Я тогда была уверена, что ослепну. Но, видно, все впереди. Я не так боюсь за себя, как страшно боюсь за Юленьку…
 Дину вдруг начала бить дрожь. Соломон обнял ее и прижал к себе.
- Я сделаю все, что в моих силах, никому ее не отдам, обещаю! Только не переживай заранее то, чего не было, и будем надеяться, не будет, – спокойно сказал он. – Кстати, что такого ты увидела сегодня в газете? – переменил тему Соломон.
- Изменение возраста призыва.
- Ну и что?
- Ты не военный… – улыбнулась Дина, все еще дрожа, – это значит, что сейчас призовут в армию три возраста, и она будет в три раза больше. В три раза больше танков, артиллерии, самолетов: будет война.

*

Утром Соломон повел девочек в зоопарк, а Дина осталась дома – хотела побыть одна. Когда двое счастливых и усталых детей и один взрослый, наконец, вернулись домой, было уже два часа пополудни.
В столовой рядом с Диной сидела Ольга – у женщин были тревожные лица. Соломон накормил детей и уложил их спать, хоть было уже поздно для послеобеденного сна, но девочки просто засыпали над тарелками. Когда он вернулся в столовую, Дина сказала ему:
- Илью Петровича арестовали. Сегодня ночью. Вот, Оля рассказала, она с Лизой виделась. А ее саму из Лечсанупра уволили и лишили общежития.
- Лишь бы они Сашеньку, брата моего не тронули, - по-крестьянски покорно сказала Ольга.
- Оля, оставайтесь у нас! – сказала Дина.
- Не стоило вам сейчас приглашать меня, Дина Ефремовна, так никто не делает: я теперь как заразная. Но все равно спасибо! А жилье у меня есть.
- Где же вы теперь будете жить? – спросила Дина.
- У Зацепы , – кратко, без подробностей ответила ей Ольга.
Они втроем сидели за столом и довольно долго молчали.
- Мне пора на дежурство, в больницу, пойду я… Сегодня-то я все еще работаю. Спасибо вам, – сказала Ольга.
- Да за что спасибо?
- За участие.

*

В воскресенье вечером пришла в гости Хелена, разговаривали о книгах для подростков: выяснилось, что Соломон в детстве любил Жюля Верна, а Хелена терпеть его не могла. Дина же вообще такое не читала – она обожала любовные и авантюрные романы Понсона дю Террайля, и еще книги Ежи Жулавского:
- Помнишь, Шлойме, это про то, как люди улетели на Луну, а вернуться не могли?
- Очень смутно… кажется «Серебряный шар»?
- А я помню, – сказала Хелена, – "Auf dem silbernen Globus. Eine Handschrift vom Mond", – Жулавский, точно!
Незаметно просидели почти до часа ночи. Хелена уже собралась уходить.
Вдруг пронзительно, пугающе настойчиво, зазвенел звонок в прихожей, одновременно с этим в дверь начали стучать. Все вышли в коридор. Стоило Соломону повернуть защелку, как дверь резко распахнулась, и в прихожую ворвались люди в форме НКВД, хрустя подковами хромовых сапог. Соломона сразу оттеснили и прижали к стене. Вместе с людьми в форме вошли двое гражданских – понятые. Обычно понятыми приглашают соседей, но этих людей Соломон никогда не видел. Выделялся человек в кожаном плаще-реглане – лейтенант госбезопасности  – очевидно старший. Глядя на Дину, он сказал: «Гражданка Габай, вы арестованы. Вот постановление об аресте и производстве обыска. Всех присутствующих прошу предъявить документы».
- Мы сотрудники Службы связи Исполкома Коминтерна! Я звоню сейчас же своему руководству! Пустите меня! – закричал Соломон, пытаясь вырваться.
- Мы прекрасно знаем, кто вы, Соломон Ефремович. Ваше руководство в курсе, можете звонить, вам никто не ответит, – ухмыльнулся лейтенант госбезопасности, – предъявите документы, – повторил он, глядя на Хелену.
Сотрудников НКВД было семь человек; трое держали Дину, Хелену и Соломона, лейтенант распоряжался, и еще трое уже начали обыск. Они выбрасывали все вещи из шкафов на пол, переворачивали ящики комода, бросали на пол белье.
Дина стояла неподвижно, белая как бумага, плотно сжав губы; черные глаза смотрели в пустоту.
Хелена достала и раскрыла служебное удостоверение.
- Мои документы в письменном столе, – сказал Соломон.
Лейтенант госбезопасности кивнул.
- Которая комната ее? – спросил он.
- Та, что перед вами, – безразличным голосом ответила Дина.
Один сотрудник немедленно направился в спальню.
- Давайте ребенка ее сюда, – приказал подчиненным лейтенант.
- Н-е-е-е-т! – закричала Дина громко и страшно.

*

Сотрудник НКВД за руку вывел Юлю из детской. Она была в пижамке и тапочках: видно надела их уже давно, потому что давно проснулась. Юля смотрела только на свою мать, совершенно не обращая внимания на окружающих. Следом за ней из комнаты самостоятельно вышла Ева – тоже в пижамке, но босиком, сонная, с кулачками у глаз.
Это зрелище подействовало на Соломона как удар хлыста, он рванулся изо всех сил и оттолкнул рослого сотрудника, который держал его. Другой проворно сбил Соломона с ног. Навалившись вдвоем, и завернув ему руки за спину, они подняли его на ноги и держали теперь с двух сторон.
- Не глупите, Ледерман, – снисходительно сказал лейтенант, – если бы не ваша должность… Что с вами? Вы оказываете сопротивление сотрудникам НКВД при исполнении обязанностей…
Он повернулся к Дине:
- Гражданка Габай, вы подтверждаете, что этот ребенок – ваша дочь Юлия Иосифовна Габай?
Дина выгнулась, вырываясь из стального захвата оперативника, всем телом устремившись в сторону дочери. Красивое платье с яркими цветами лопнуло на плече – на шее Дины вздулись вены.
- Юленька! – пропадающим, хриплым голосом пыталась крикнуть она.
Это было невыносимо, Соломон потерял способность нормально воспринимать происходящее – сознание выхватывало лишь отдельные картины, подобно кадрам фотографической съемки со вспышкой. Маленькая Ева обнимала сестру с серьезным и взрослым выражением лица. Юля пыталась что-то сказать или крикнуть, но не могла: у девочки перехватило дыхание – она судорожно хватала ртом воздух.
- Прекратите! – закричал Соломон. Частично он видел себя в зеркале: багрово-красного, с безумными, налитыми кровью глазами.
Лейтенант и бровью не повел.
- Ребенок препровождается в один из детских домов Наркомпроса РСФСР, в установленном порядке. Соберите ей белье и постельные принадлежности, – сказал лейтенант, обращаясь к Соломону.
- Ты обещала! – снова страшным и низким голосом даже не прокричала, а простонала Дина, обращаясь почему-то к Хелене, а не к Соломону.
Хелена до сих пор стояла молча; ее, как и остальных удерживал сотрудник НКВД.
- Вы нарушаете приказ шестьсот восемьдесят девять, – резким, злым голосом вдруг сказала Хелена, – вы обязаны уведомить родных ребенка, что они имеют право взять его на полное иждивение. Кроме того, вы не предъявили свое удостоверение.
В ее речи впервые слышался небольшой акцент. Лейтенант раскрыл перед ней удостоверение. Хелена твердым движением отвела в сторону руку державшего ее сотрудника, и обняла Еву и Юлю, склонившись над ними.
- Я беру девочку на свое иждивение, – крикнул Соломон, – я ее дядя!
Дина бессильно зарыдала, Юля тоже начала плакать.
- Уводи арестованную в машину, хватит мне тут истерик, – приказал лейтенант подчиненному, сержанту госбезопасности, который держал Дину.
- Обыск еще не закончили, товарищ лейтенант… – попробовал возразить тот, – и личные вещи ее…
Лейтенант раздраженно указал ему на дверь.
Сержант выволок Дину на лестницу – послышалась дробь ее каблуков по деревянным ступеням, оперативник тащил женщину вниз волоком, словно вещь, не давая встать на ноги.
- Сейчас узнаешь у меня, сука, как истерики закатывать! – Злобно шипел сержант, вытаскивая Дину на улицу и заталкивая ее в автомобиль.
Этого оставшиеся в квартире уже не слышали, как и не узнали они, что стало с Диной.

*

В спутанном сознании Соломона с опозданием появилась мысль, что для Дины и для Юли это уже второй арест: они повторно переживают этот кошмар. У девочки два года назад, вот так же ночью, уже отнимали мать и отца, и сдавали ее в детский дом, пусть и на несколько дней. Что теперь творится с бедной Юленькой! Страшно представить.
- Что ж, согласно закону, под передачей на полное иждивение родственников, подразумевается усыновление или удочерение, а таковое возможно лишь в полную семью – по-другому вам не разрешат органы исполнительной власти. Разве у вас есть жена, Соломон Ефремович? – спросил лейтенант с издевкой.
- Есть! Я его жена. – Громко сказала Хелена. – Сейчас мы оба напишем заявление о взятии Юлии Иосифовны Габай на наше полное иждивение, и вы его у нас примете. Препятствовать не имеете права. Прикажите своим сотрудникам не держать нас, и продолжайте обыск.
Лейтенант сверкнул глазами, однако стерпел приказной тон Хелены:
- Вас держат, потому что от вас можно ожидать чего угодно – вы же иностранцы: вы не ведете себя по-человечески, как нормальные советские люди. Ну ничего, мы скоро и с вами разберемся! – процедил он, – завтра все документы на ребенка должны быть оформлены в установленном порядке, и в Наркомате внутренних дел, и в райисполкоме, имейте в виду.
Соломон собрал личные вещи и белье для сестры, ее увели в машину без них. Все, что было у Дины в комнате, унесли – все до последней булавки; забрали также пишущую машинку Соломона, хотя он заявил, что машинка принадлежит ему. Спальню Дины опечатали. На полу в коридоре были разбросаны сломанные куклы и другие игрушки – в них искали тайники. Около четырех часов утра лейтенант госбезопасности и его подчиненные ушли, оставив после себя разоренный дом, разрушенную семью.

*

В последний час обыска Хелена увела девочек в детскую, и сейчас сидела там, на середине кровати, а дети спали, прижавшись к ней с двух сторон.
Соломон вошел в комнату, подошел к кровати, опустился на пол напротив Хелены, и положив голову ей на колени, большими руками обнял всех троих. Он, обещавший их защитить, оказался совершенно бессилен в решающий момент; единственным сильным и решительным человеком сегодня была Хелена, маленькое и хрупкое создание, чьи черные туфли без каблуков мало отличались по размеру от стоящих рядом тапочек Юли.

*

Дина продолжала вырываться из рук оперативника НКВД даже в машине: она никак не могла смириться с тем, что ее разлучили с дочерью – тело подчинялось инстинктам, а не рассудку. Сорванным голосом она пыталась что-то кричать. Оперативник резко ударил Дину кулаком в шею – женщина беззвучно уронила голову.
- Ты там это… Ты не убил ее? А то, сам знаешь… это… – прозвучал голос в темном салоне автомобиля.
- Хотел бы убить – убил бы. Я слабо ее ударил – просто заткнул на время. Надоела! И ведь сильная какая попалась! Не удержишь… – ответил оперативник.
- Да, тело у ней богатое – кровь с молоком, эт-ты прав!
Они одновременно закурили. На сидении «эмки» лежала Дина в разорванном ярком платье, без сознания, неловко разбросав ноги. Из уголка рта текла струйка темной крови.
Дину привезли в Пресненскую пересыльную тюрьму – к тому моменту она уже пришла в себя и могла идти. Ей пришлось простоять около двух часов в тесной, набитой людьми камере, выкрашенной в отвратительный грязно-синий цвет. Периодически открывалось окошко в двери, и выкликалась чья-нибудь фамилия – человека уводили. Дошла очередь и до Дины. Ее провели длинным коридором в большую комнату, где сидели за столами люди в форме НКВД и в гражданских костюмах. Дину поставили в шеренгу женщин стоящую напротив желтого конторского стола, за которым сидел человек с неприметным сонным лицом.
- Габай Дина Ефремовна, 1897-го года рождения, – вызвали и ее.
Она подошла.
- Ознакомьтесь: решение Особого совещания, – сидящий за столом, протянул ей лист бумаги, не поднимая головы, – вы в списке, – статья пятьдесят восьмая, часть восьмая. Здесь указано основание применения этих мер, – он ткнул пальцем, – а также определен район заключения в лагерь, и срок заключения: восемь лет.
Он забрал у Дины лист и повернувшись вправо, приказал: «Увести»!
Дину снова вывели в коридор, подвели к решетке, повернули лицом к стене, и передали двум конвойным в шинелях, перетянутых командирскими портупеями с оружием. «Габай, пятьдесят восемь – восемь: эту – прямо на этап», – сказал тюремщик солдатам, протягивая маленький листок.
Через три недели Дина оказалась очень далеко от всего и от всех – в Казахстанской степи, в районе Акмолинска, в большом женском лагере, за многими рядами колючей проволоки. Лагерь назывался «26-й поселок».