Бутылка с мальвазией

                "О друг мой, если вы любите новости, я могу рассказать вам
                одну, совсем еще свежую и несколько необычную...
                Предупреждаю, все это не такой уж пустяк, как может казаться."               
                А. де Мюссе




      Очень трудно растить ребенка без бабушки. И без няньки, потому что где ее найдешь... Снова недавно давали объявление, но ни одна не отозвалась... Самая дефицитная специальность!..
      Андрюшка так часто болеет. Гланды. И вырезать надо, и боязно - все-таки операция...А когда он не идет в детский сад, то хочешь - не хочешь приходится оставлять его одного в квартире. На работу не нужно идти - бюллетень, но в магазин-то и на рынок надо...
      Ольга Николаевна переложила из руки в руку тяжелую, раздувшуюся во все стороны авоську и вздохнула. До дома целый квартал - далеко. Ей очень хотелось поставить сетку на скамейку и растереть хорошенько руки, но она только ускорила шаги. Андрюшка дома один...
      Парень он, правда, спокойный, без лишних выкрутасов. Но когда болеет, капризнее обычного... Все дети так! Одно хорошо: умеет играть сам... Выдумает, в крайнем случае, себе товарища, усядется в угол с игрушками и говорит что-то, говорит...
Теперь придумал себе какого-то Дум-Дума... А щенка ему давно хочется, еще на той квартире просил... Но там нельзя было, жили-то в коммуналке. Соседи не потерпели бы щенка..
      Она дошла до своего подъезда, поднялась в лифте на шестой этаж, открыла дверь своей квартиры и услышала тихий голос сына.
      - Головка у тебя болит? Зуб, да? Я у мамы спрошу... Мам-мам, это ты пришла?
      Ольга Николаевна вошла в комнату. Андрей опять расстегнулся, сбросил теплый шарф. Она наклонилась к нему.
      - Мама, ну не надо... - заканючил он.
      - Не наадо! Жарко...
      - Я кому сказала: не смей снимать !
      - Мам, а мам! Когда зуб болит - у тебя есть лекар-ство ?
      - Есть... - Ольга Николаевна проследила за его взглядом и изумленно выпрямилась.
      На самом кончике стула сидел пестренький щенок неизвестно какой породы. Ольга Николаевна в первое мгновенье подумала, что это незнакомая ей забавная игрушка: бывают такие - гибкие, пушистые, им можно придать любую позу.
      - Мама, это Дум-Дум!
      Щенок сидел, скрестив опущенные задние лапы и опираясь на правую переднюю. Левая лапа была прижата к морде.
      Она протянула к нему руку. И невольно вскрикнула, ощутив ладонью живую шелковистость шерстки, упругую податливость вздрагивающего тельца.
      Щенок шевельнул мягким ухом и посмотрел на нее в упор совсем не собачьими глазами.
      - Здрасьте, тетя Оля! - сказал щенок.
      Ольга Николаевна, ничего не понимая, оглянулась на сына. Он не был испуган. Ничуть. Напротив, на его мордочке было откровенное нетерпение.
      - Да мама же! Это Дум-Дум, он умеет разговаривать... Я тебе говорил!
      - Что? - она растерянно села.
      - Тетя Оля! - заискивающе сказал щенок. - Вы не пугайтесь, не надо! Честное слово, я хороший. У меня только зубы болит... Так болит! - И он закрутил печально головой.
      Ольге Николаевне стало нехорошо. Начались перебои - что-то противно обрывалось в груди.
      - Андрюша, дай скорее маме попить! - велел странный щенок.
      - Не волнуйтесь, тетя Оля, это сейчас пройдет!
      Действительно, удары становились глуше, в легкие попал снова воздух, в глазах посветлело.
      - Я ничего не понимаю! - сказала она, расстегивая узкий воротник.   
      - Вы испугались, потому что не привыкли, чтобы собаки говорили... Но сейчас ведь прошло? Не надо меня бояться, тетя Оля! Я, правда, не совсем собака... Это я, чтобы Андрюшке было веселее... Ой-ой-ой! - заскулил внезапно щенок и еще сильнее прижал лапу к морде.
      - Вот, не дала мне лекарства! - неожиданно упрекнул сын.- А я для Дум-Дума спрашивал!
      Ольга Николаевна постепенно оправлялась от первого испуга.
      - Очень больно? Ну постой, сейчас дам тебе анальгину. Я как раз купила... - она встала, зажала рукой снова бултыхнувшееся сердце и вышла.
      Вернулась с белой таблеткой.
      - Большая... Ты, наверно, не проглотишь ?
      - Проглочу! - и таблетки как не бывало...
      Благодарю вас, тетя Оля! - воспитанно сказал непонятный щенок.
      - Сейчас я тебе грелку налью. Да, но... Грелка огромная, больше тебя...
      - Нет, не больше... Но это не важно! Я лягу рядом и прижмусь щекой... А Андрюшка пока в кубики поиграет. Без меня, ладно?
      - Ладно ! - согласился сын.
      Ольга Николаевна пошла на кухню. Дум-Дум заковылял за ней на двух лапах. На кухне она наполнила грелку, постелила на теплом деревянном подоконнике старое Андрюшино одеяло, на котором обычно гладила, положила грелку и наклонилась за Дум-Думом. Но его не оказалось.
      - Я уже! - услышала Ольга Николаевна с подоконника. Дум-Дум действительно лежал там, прижавшись грустной мордой к горячей грелке.
      - А все сахар... - жалобно сказал он ей немного погодя.
      - Очень люблю сладкое... Особенно конфеты... Шоколадные... Но Андрюша не велел. Сказал, что, если я трону конфеты, ему влетит... Что они дорогие вам... Ой, как больно...
      - Потерпи немного!..
      - Вы не сердитесь на меня за сахар? Я не удержался... А что вам напоминают конфеты ? Если это не секрет...
      - Ничего не напоминают! - засмеялась она.
      - Они дорогие, потому что стоят много денег. Ты знаешь, Дум-Дум, что такое деньги?
      - Ах, вот оно что! Вечно забываю о многозначности слов... Люди так все усложняют!
      Ольга Николаевна задала, наконец, мучивший ее вопрос:
      - Ты не щенок, но кто же ты тогда?
      Дум-Дум помолчал немного. Потом удивленно спросил, приподнимая пушистые уши:
      - Вы и вправду не догадались, тетя Оля? Хоть вы родом из той самой Петуховки? И вдруг не догадались... Как странно... Так ведь я ваш собственный домовой!
      Ольга Николаевна уронила и вдребезги разбила стакан, который вытирала в эту минуту. Мелкие осколки разлетелись по всей кухне.
      - Все ясно, я сошла с ума! - подумала она вслух.
      - Что же делать? Андрюшка один дома...
      - Ну что вы, что вы ! Зачем такое на себя наговаривать!.. Надо 6ы подмести, а то вдруг малыш сюда зайдет и порежется!
Стекло вдруг собралось в кучку - и тоненькой блестящей россыпью нырнуло в приоткрывшийся мусоропровод.
      - Давайте сделаем так, тетя Оля ! Я поиграю с Андрюшкой, а вы сходите к врачу и убедитесь, что ничего страшного не произошло... Только не говорите ему про меня. Если кто-нибудь из наших узнает, что я проболтался, мне будет плохо... А они так ловко притворяются людьми!
      Дум-Дум перепрыгнул с подоконника на табуретку.
      - Какое счастье, зуб не болит! Прошел! - и он легонько кувыркнулся через голову. Потом благодарно тронул теплой мягкой лапкой ее руку.
      - Не огорчайтесь, тетя Оля, ведь ничего не случилось! Я же всегда был с вами... Просто не показывался... Андрюше хочется щенка, а вам, может быть, кошку? - и на табуретке лениво выгнула изящную спинку пестрая кошка:
      - Ну что, так лучше?
      - Дум-Дум! - послышался голос мальчика.
      - Где ты? Дум-Дум мгновенно превратился в прежнего щенка и бросился на зов.
      - Постой ! - крикнула Ольга Николаевна.
      - Я хочу попросить тебя... - Дум-Дум! Пестрый щенок заметался между Ольгой Николаевной и дверью, ведущей в комнату. Потом остановился, но одно ухо все равно прислушивалось к нетерпеливому андрюшкиному голосу. И вздрагивал хвост.
      - Я сейчас отпущу тебя... Я только хотела попросить.. Дум-Думушка, не попадайся на глаза моему мужу, ладно? А то...
      - Да что вы, тетя Оля ! Конечно яже, я ему не попадусь... Не волнуйтесь !
      - Дум-Дум! - послышался обиженный плач сына.
      - Спасибо, Дум-Дум! Беги!
      Ольга Николаевна налила Дум-Думу молока в блюдце, накрошила туда печенья и поставила блюдце так, чтобы при входе в кухню ничего нельзя было заметить - блюдце оказывалось за открывающейся дверью. Позвала Дум-Дума. Ожидала, что он будет громко алчно заглатывать еду, как настоящий щенок, но он ел медленно и деликатно, как едят кошки. 3а ним было приятно наблюдать.
      Наевшись, Дум-Дум поблагодарил ее.




      Если стать на пригорок за болотом и посмотреть на запад, то далеко-далеко, у самого горизонта, можно разглядеть кажущиеся отсюда игрушечными дома и подъемные краны.
      Это — Москва, точнее стройка новых кварталов на восточной ее границе. Дальше город разрастаться уже не будет, потому что здесь начинается зеленая зона.
      В нее попали и болото, и поле, и деревня Петуховка, расположившаяся двумя порядками домов вдоль асфальтированного шоссе.
      До войны здесь стояло всего семнадцать домов, а теперь в Петуховке восемьдесят четыре дома, да еще у иных по два, а то и по три хозяина. Возник уже третий порядок домов, на задах. Туда вели узенькие, метра в полтора-два проулки, по которым в дождь лучше и не пытаться пройти. Их засыпали песком и шлаком, но, все равно, стоило прохудиться туче, как из проулков на асфальт начинала выплескиваться желтая глинистая грязь.
      Почти посередине деревни построили двухэтажный каменный клуб с толстыми белыми колоннами. В нем по вечерам крутили кино, по субботам и воскресеньям устраивали танцы, на которые сбегались со всей округи.
      Рядом с клубом — магазин, бетонная коробка со сплошными стеклами. Любители выпить на троих покупали здесь "горючее",  а распивали через дорогу — в полусгоревшем доме по прозванию СС Кафе Уголек". Об этом доме бабы поговаривали всякое, но выпивохам было наплевать на чертовщину, ничего они не боялись.
Домов через пять от погорелого дома была старая каменная часовня, в которой еще в начале тридцатых поместилась керосиновая лавка. Когда-то она была на самом краю Петуховки. Но потом построили один дом, другой. Потом еще и еще. И теперь бывшая часовня — почти посередке деревни.
      В третьем доме от края живет Макар Савельевич Петухов — сторож магазина — и его жена Лизавета Петровна. Ему лет шестьдесят пять, ей немного “помене". Лизавета Петровна — тощая высокая старуха — целый день суетится по хозяйству: то кур покормит, то в огороде повозится, то соберет чего на рынок. Поторговывала она и на месте, дома, если кто из дачников попросит. Впрочем, деньги в их доме не держались, любили старики гостей, застолье, а если гостей долго не было, просто посидеть вдвоем за чарочкой, попеть песни — и свои, деревенские, и которые по радио передают.
      Макар Савельевич после работы обычно спал часов до двух, а потом или помогал жене, или, что бывало куда чаще, обсуждал со своими многочисленными приятелями политику или что где случилось.
      Последнее время он пристрастился к книжкам про шпионов, читал их взахлеб ночью, на работе, и даже дома. Он нисколько не сомневался, что все, написанное в них, — правда, и только удивлялся и немного тревожился, зачем раскрываются в них всякие секреты работы органов, ведь если прочтет честный человек — одно дело, а вдруг такая книга попадется на глаза шпиону... Что тогда?
      Последнюю неделю Макар Савельевич сидел на больничном: лицо, руки, грудь обсыпали какие-то красные зудящие лепехи. Врачиха сказала, что это крапивница, и далапить противное, по вкусу похожее на хину лекарство.
      Макар Савельевич попил его немного, а когда лепехи побледнели и стали меньше чесаться - перестал.
      Безделье надоело ему. Ночью он все равно спать не умел, ворочался с боку на бок, чертыхался, ожидая, когда же наконец в окошке посветлеет. А зимой, известно, светает поздно, и Макар Савельевич от ожидания света уставал куда сильнее, чем от своей привычной работы.
      На пятую ночь он не выдержал, надел тулуп и пошел проведать свояка, который пока, временно, дежурил вместо него.
Было около двенадцати. У самой земли закручивала вихри поземка, а небо было чистое-чистое, все наполненное ярчайшим светом луны.   
Почти все окна были темные: в деревне привыкли рано ложиться и рано вставать.
Из конца в конец Петуховки перелаивались собаки. В лае их не было злости, чувствовалось, что подают голос они по обязанности.
      Свояк обрадовался приходу Макара Савельевича.
      - Завтра к тебе собирался... Не рано встал-то?
      - А чего... Ну, как тебе тут?
      - Скучно... Поговорить не с кем... Да и чего тут си-деть, кто полезет? - Не скажи... Слыхал, что было в Марьине?
      - Так то промтоварный! А тут макароны! - А вино, водка? И консервы еще... Жулье найдет, чем поживиться...
      Они вдвоем обошли магазин снаружи, постояли, по-молчали, послушали собачий лай.
      - Жаль, наливочки не прихватил из дома... Выпить бы сейчас... Старуху побоялся разбудить!
      - А у меня начатая поллитровка есть ! - обрадовался свояк. - И огурцы!
      - Вот это дело!
      - Постой-постой, тебе можно ли?
      Макар Савельевич усмехнулся. Он давно убедился, что водка помогает при всех болезнях. Выпили, закусили. Стало сразу жарко. И потек неторопливый разговор обо всем на свете. Макар Савельевич признался свояку, что частенько собирает бутылки, оставшиеся от выпивох в "Угольке", сдает их, а Лизавете Петровне денег не отдает, оставляет у себя, как заначку, на всякий случай.
      - Послушай, все хочу спросить у тебя, почему его не сносят? Построили бы на этом месте чего...
      - Вот и видать, что ты - сафоновсксий! Нешто не слышал никогда: место-то нечистое!
      - Чего-то баба несла такое...
      - Баба несла!.. - неожиданно разозлился Макар Саве-льевич и даже на минуту отвернулся от друга.
      - Если хочешь знать, все это правда! Вот! Да если хочешь знать, я все своими глазами видел!
      - Ну-у! - у свояка покруглели глаза, и это подтолкну-ло Макара Савельевича рассказать ему, как все было.
      Лет за пять до войны, а может - и за шесть, шел он через болото по тропке. С ним были приятели: Егор Петухов, Шурка Савинов, который с войны не вернулся, и еще Михаил Петухов, который теперь в керосиновой лавке заведует.
      Вдруг падальным запахом потянуло. Да так крепко, что аж тошнота поднялась. Огляделись они и увидели - вдали что-то чернеет.
      - Лето было засушливое. Ну мы и попрыгали туда по кочкам. В то лето они хорошо держали. Допрыгали, а там человек лежит. И мухи над ним вьются. Видно, долго лежал, нипочем бы не признать, если б не рука шестипалая... В нашей деревне у одного такая была - у Василия, который тогда в этом доме и жил, и женился-то недавно... Бабу себе из Москвы взял... Надо ей сказать, а мы мнемся, не знаем, как начать, аж заикаемся...
      - Сказали ?
      - Да чего же делать было! Сказали... Она посмотрела на нас, как на придурков, и принялась ругаться. Дескать, чего голову морочим, когда ее Вася в доме сидит и бреется... Мы зашли, видим: помазок лежит весь в мыле, вода в стакане горячая, а Васьки нет. Она глаза раскрыла, ничего понять не может, даже в погребе его потом искала... Так и исчез...
      - Совсем?
      - Совсем... Ну, милиция понаехала, конечно, следствие пошло. И тут говорят, что труп в болоте действительно васькин, и будто падал он откуда-то с высоты, все кости переломаны. Понимаешь, какое дело?
      - Ничего не понимаю, как же васькин-то труп, когда он у себя в доме?
      - Вот-вот! Баба его всем это доказывала, даже рехнулась на этой почве. Повесилась она потом... Виноватых не нашли... А у нас в деревне свое следствие пошло, бабы взялись все выяснять да судачить. Ну, будто бы жил в ихнем доме дурашливый домовой... Да ты не смейся, старики в это верили, а они не глупее нас с тобой были!.. Он-то будто все и наделал! Притворялся лошадью, Василий-то не разобрал, сел и поехал, а он завез его на болото. Вез-вез, надоело ему, он Ваську сбросил да деру... Когда понял, что Ваську-то убил, ему стало жалко бабу его. Вот он и притворился Васькой.
      -Домовому - и вдруг жалко?
      - А что - домовые - они всякие бывают, старики так считали: и добрые бывают, и злые... А этот попался дурашливый! Вот он и колобродил... Дом потом из рук в руки переходил, никто в нем не уживался долго. Горел трижды. В последний раз доски сгорели, которые на ремонт выдели-ли... А ты говоришь! Конечно, место нечистое...
      Свояк вышел на шоссейку проводить Макара Савельевича.
      Пока они болтали, нанесло тучи, закрыло луну. Вся деревня спала.
      Они огляделись, постояли еще немного, закурили - и вдруг оба охнули: погорелый дом светился изнутри странным зеленоватым светом, как будто именно туда спряталась луна.
      - Ой, чего это там? - спросил свояк и на всякий случай попятился. Макару Савельевичу тоже стало не по себе. Он оглянулся на свояка, сделал несколько шагов к магазину и остановился.
      - Не загорелось ли часом опять?
      - С чего бы вдруг? - засомневался свояк. - Да и не похоже... - Проверить бы надо... Если пожар... Смотри, сколько ящиков навалено! - повторял Макар Савельевич, с ожиданием поглядывая на свояка. Ведь как-никак свояк был на дежурстве, а у Макара Савельевича и больничный еще не закрыт.
      Но свояк явно не спешил проверять. Они потоптались несколько минут, надеясь друг на друга, и Макар Савельевич в конце концов потянул ружье к себе.
      - В случае чего крикну... - он осторожно, стараясь не скрипнуть, побрел к развалинам.
      Ему снова стало очень холодно, казалось, под тулуп набился снег. Ноги путались, хоть недавний хмель от неожиданности прошел. Наконец, почти дойдя до погорелого дома, он остановился, и тут же что-то ткнулось ему в спину. Он подпрыгнул на месте и едва не завопил, но услышал голос свояка:
      - Я лучше с тобой... Ишь ты, сам ушел, а я один стой... Нет, уж лучше я с тобой...
      - Ш-ш-ш!
      Они подкрались к самому крыльцу. Вблизи развалин снег словно облили салатового цвета краской. Внутри слы шались негромкие голоса.
      - Смотри, чтоб в расчетик не вкрался просчетик... А то я вас знаю!.. Бу... это особенно к тебе относится, чурбан ты легкомысленный!
      Кто-то коротко гоготнул.
      - Навонял тут табачищем... Трубку-то насквозь всю прокурил! Бросить бы давно пора... Бу-бу-бу... Гера, это я тебе говорю!
      - Бросить недолго, да она мне помогает в образ входить. - Передайте мне мальвазию!
      - Чего? - удивился свояк. Макар Савельевич зажал ему рот.
      - Молчи! - прошептал он ему на ухо.
      - Голоса какие-то незнакомые!
      В доме снова заговорили.
      - Кутрить - вредная привычка. Людям - и то не велят... Бу-бу!
      - Да, чуть совсем не забыл, берегитесь Ляльки! Она как уставится - и смотрит, и смотрит, не моргнет ни разу... Еще разглядит, что мы дискретные !
      - Какие-то декретные... - шепнул свояк.
      - Ничего, я ее охмурю... У кого мальвазия - переда-вайте по кругу!.. Я прошу всех серьезно отнестись к своим обязанно-стям. В этом году... Нам предстоит вернуть... Дело нашей чести... А теперь, друзья, за работу... Не будем зря терять времени...
      Свояк полез к окну, в котором не было даже рамы, с намереньем посмотреть, кто же там разговаривает, но споткнулся о невесть откуда взявшееся ржавое ведро и загремел им так, что во всей деревне всполошились собаки.
      Сияние в доме стало тускнеть, тускнеть, - и потухло. Свояк вытащил из кармана электрический фонарь, направил сноп света внутрь погорелого дома и грозно скомандовал:
      - А ну выходи, не то стрелять будем!.. Никто не отвечал, никто не выходил.
      - Выходи!... - повторил свояк уже поглуше. В доме было темно и тихо.
      - В милицию надо идти! - подумал вслух Макар Савельевич.
      - А ну! - сказал свояк и вдруг заикнулся:
      - К-к-кому сказал? Ст-т-трелять буду гадов... Удрарали?.. Макар Савельевич вытащил свой фонарь и тоже засветил его.
      - Пошли посмотрим? Вроде там никого нет...
      Каждый шаг давался им с трудом. В доме было пусто. Все занесло свежим снегом, беспрепятственно проникавшим сквозь сгоревшие перекрытия. Черные стены, искрящийся снежок на полу. И ни одного следа.
      - Почудилось нам, что ли? Говорил я тебе: нечистое место !
      И тут они оба одновременно увидели, что на деревянном садовом столе, который выпивохи для удобства перетащили внутрь дома, стояла большая квадратная бутылка коричневого стекла с фигуристой стеклянной пробкой, похожей на пробку от одеколона или от духов. Рядом с ней лежал большой лист бумаги, на котором что-то было написано.
      Макар Савельевич и его свояк долго разглядывали его и пытались прочесть, но так ничего и не поняли: два слова на непонят-ном языке наверху и какие-то значки сверху вниз.
      - Мне это не нравится! - задумчиво протянул Макар Савельевич.
      - Ну ладно, пошли ! Он сунул в карман бумагу и взял бутылку. Она оказалась неожиданно тяжелой, внутри бултыхнуло.
      - Нукось ? - потянулся к бутылке свояк, но Макар Савельевич отстранил его.
      - Пошли к магазину! Надолго оставили... Там обсудим.
      В магазине все было в порядке. Пока их не было, ничего не случилось.
      Свояк немного успокоился, потому что у него вдруг мелькнула мысль, не было ли все это приключение отвлекающим маневром жуликов. Но потом снова поежился и даже пожалел, что это не жулики - тогда все было бы понятно...
      Они долго разглядывали бутылку со всех сторон. Вынули пробку. Понюхали.
      - Пахнет почище, чем наливка у твоей старухи! -удивился свояк. Он попробовал - и выпучил глаза.
      Макар Савельевич глотнул тоже. Такого густого, вкусного, душистого вина он никогда не пробовал.
      - ух ты ! Как они называли-то ?
      - Дорогое, наверно... - свояк опять потянулся к бутылке.
      - Стой, это же вещественное доказательство!
      - Макар Савельевич попытался проявить твердость характера, но поглядев в умоляющие глаза друга, не выдержал и сам. Выпили еще по глотку. Потом еще.
      Только через час выбрался Макар Савельевич. Но пошел он не в милицию, а в противоположном направлении, к себе домой. Он шел, прижимая к груди опустевшую коричневую бутылку, и старался не запутаться в ногах, которых у него почему-то оказалось очень много. Вот нога. И вот нога. А это вот еще нога...
      Дома его ждала неожиданность: Елизавета Петровна не спала.
      - Ты где был? - спросила она, потом подошла, ухватила его за воротник и принюхалась.
      - Ну, точно! Я тебя что спрашиваю? Опять к Дмитревне шастал, старый хрыч? Думал, я сплю, не услежу? Ах ты, прохвост, никак не угомонишься !
      - Да ты что, Лиза! Я только тебя люблю! Всегда! -попытался он ее успокоить.
      - Вот тебе вещественное доказательство, его надо беречь... Я к свояку ходил!... Дело тут нечистое... А у меня, во беда-то, ноги лишние... Неудобно на люди показаться...
      Не выдержав такой явной лжи, Елизавета Петровна закатила своему супругу затрещину. Тот встрепенулся, взревел и ухватил жену за выбившуюся из пучка растрепанную косицу.
      Утром Лизавета Петровна нашла в углу коричневую бутылку, которая, к счастью, почти совсем не пострадала. Маленькая трещинка на пробке, да и ту увидишь, только если уж очень приглядываться.
      - Красивая! Пригодится наливку на стол подавать! -обрадовалась она.
      - Да это же в милицию надо отнести! - дернулся Макар Савельевич, отчетливо вдруг вспомнив ночное приключение.
      - Такую хорошую бутылку нести в милицию? Еще чего ! Я в нее пока отросток фикуса поставлю... Или еще к чему приспособлю... Надо же, придумал: бутылку - в милицию !
      Они тогда еще не знали, что любая жидкость - наливка, вода, даже денатурат - в этой бутылке превраится в благоухающее старинное вино.
      А листок бумаги, на котором были записаны непонятные слова, Макар Савельевич все-таки отнес в отделение.
      Участковый долго разглядывал бумагу, даже зачем-то понюхал ее.
      - Шариковой ручкой писали... А буквы... Где-то я такие видел... На иконах похожие бывают... Точно?
      Иконы у Елзаветы Петровны были, но какие там буквы и есть ли они вообще, Макар Савельевич вспомнить не мог, хотя и представил себе их дочерна закопченную поверхность, на которой уж давно и святых-то не видно, не то что буквы.
      Через дней десять участковый по секрету рассказал ему о результатах исследования этой бумаги. Буквы были действительно такие же, как на иконах пишут, - старословянские. Их еще кириллицей называют. Бумага обыкновенная. Паста от шариковой ручки тоже обыкновенная. А написано было: "Слушали - постановили" и цифры - от единицы до семерки. - Как в протоколе профсоюзного собрания...
      Кто, говоришь, с тобой был, Савельевич? Свояк? Ну, свояк он тебе, а как его по паспорту зовут? Надо будет с ним поговорить...
      - Послушай, это кто ж там был? Жулики? Вроде, непохоже. Декретные, говорили, какие-то... Шпионы?
Макар Савельевич задумался, потом махнул рукой.
      - Кто его знает!... Главное, место-то нечистое! Я тебе точно говорю! Ты не деревенский, всего, конечно, не знаешь... Придется, видно, рассказать.. .
      Участковый оживился и вытащил блокнот.
      - Рассказывай, Макар Савельевич, рассказывай - и поподробнее! Все обстоятельства обрисуй!
      - Ладно, слушай ! Жили в этом доме когда-то Васька со своей женой... Ничего бабенка была! Он ее из Москвы взял...



      Еще в антракте Лялька обратила внимание на высокого красивого парня, который "кадрил" в буфете длинноглазую черненькую девицу, хотя сам пришел в буфет за мороженым для другой, оставшейся сидеть в зрительном зале. Лялька это знала точно.
      Кончился спектакль довольно рано, и вполне можно было поехать на метро, но Петя ни о чем, кроме такси, не желал слушать. Другие мужья грешат водкой, или футболом, или ипподромом, а ее Петя -
ездой в такси. Других недостатков Ляля у нега пока не выяснила. Может быть, они и были, но она их не замечала, хотя с тех пор, что они с Петей поженились, прошел уже целый месяц. Он тоже считал ее особенной, ни на кого не похожей, и только всегда удивлялся ее способности смотреть, не мигая. Особенно, когда она так смотрела на него.
На стоянке - длинная очередь. Сначала Ляля оглядывалась во все стороны в поисках зеленого огонька, но ни одного не было, такси не подъезжали, очередь не продвигалась.
      Ляле стало тоскливо, и, чтобы убить время, она принялась разглядывать людей в очереди. 3а несколько человек до них с Петей она увидела того самого парня из буфета, который теперь стоял, прижимая к себе руку высокой светловолосой женщины . Лялю удивило только, что он почему-то часто-часто дергается, просто вздрагивает.
      - Чего это он? - спросила она тихонько у мужа, показывая глазами. Тот нахмурился.
Такси все не было, и очередь начала расходиться. Ушли со стоянки и Ляля с Петром. Парень со своей спутницей двинулись тоже на метро одновременно с ними.
      Женщина шла, опустив голову, а парень ей все время что-то говорил, заходя то с одного. бока, то с другого, и вдруг Ляле почудилось, что фигура его пульсирует, то возникает, то исчезает.
      Ляля пригляделась повнимательнее и охнула: то справа, то слева возникала прямо из воздуха ладная фигура в модном коричневом тулупчике, а в промежутках... ее не было. Женщина ничего не замечала, шла и слушала... Что же она слышала?
      Ляля дернула мужа за рукав, хотела ему сказать... Да так и осталась с открытым ртом. Со смехом, громко стуча высокими каблучками, их обогнала длинноглазая девушка с тем же самым парнем в дубленке. Лялька пригляделась: он то возникал, то исчезал. Тот же самый!
      На мгновенье Ляля увидела обе пары сразу. Впрочем, можно ли это назвать двумя парами? В то самое мгновенье, когда парень исчезал возле одной, он возникал около другой. Он-то был один. А обе они ничего не замечали!
      - Ловко! - охнула Ляля.
      - Смотри!
      - Да что ты ерзаешь? - удивился Петр.
      - Что, опять этот тип ? !
      - Петенька, он прерывистый! То он есть, то его нет! Понимаешь?
      - Ну-ка дай лоб!- потребовал Петя и, не обращая внимания на усмешливые взгляды, попробовал губами лялькин лоб.
      - Да нет, ничего. Просто ты устала...
      - Петенька, я серьезно! То он есть, то нет...
      - Чудачка, люди не бывают дискретными... - отмахнулся Петя - и вдруг, вскрикнув, кинулся на мостовую, наперерез машине с изумрудным огоньком. Пронзительно заскрипели тормоза.
      - Лялька, сюда! - радостно закричал Петр. - Поймал!



      Люстру завклубом включать не разрешил. В фойе горели всего несколько ламп. От этого огромный зал казался гулким и незнакомым.
      - А дрова сдать в котельную....
      - Работы наших резчиков ? - охнула девушка, рисовавшая за столиком в углу.
      - Так ведь их даже на выставке в Манеже показывали!
      - Манеж - место, где всяких лошадок прогуливают - жеребчиков, кобылок.... Зачем им-то чурбашки показывать? - как бы про себя произнес Гера.
      Девушка от изумления привстала, опрокинулась тушь, заливая бумагу.
      - Вы что, не знаете, что такое Манеж?
      - Знаю-знаю... - завклубом иронически махнул ру-кой.
      - Шучу! Но это все равно - дрова и есть дрова, им гореть положено, нас согревать! Опять же экономия... Копейка, скажете? А копейка рубль бережет.... По-хозяйски пора рассуждать, по-хозяйски....
      - Вы - Герострат! - вне себя от злости крикнула девушка.
      - Вам лавры Герострата спать не дают!
      Но завклубом не обиделся. Наоборот, он расцвел, как от похвалы.
      - Точно, точно, Герострат! - почему-то обрадовался он. - Вот видишь, сколько времени прошло - и то помнят!
      Он пошел прочь приплясывающей походкой, на ходу довольно потирая руки. У самой двери он обернулся и послал девушке воздушный поцелуй.
      - А я уж думал: забыли! - крикнул им.
      - Все-таки две с лишним тысячи лет...
      "Он, наверно, не знает, кто Герострат, - подумала девушка. - Но тогда откуда же он взял эти два тысячелетия? Непонятно что-то все... Надо в райком бежать, а то и впрямь спалит... А может, в поликлинику? Вдруг он психический... Глаза-то странные, говорят: такие у сумасшедших. И дергается!"



      - С тек пор, как умерла ваша бабушка, мне все время приходилось подбирать всякие объедки. Это унизительно! Чувствуешь себя жуликом.
      - Дум-Дум вздохнул.
      - А вот раньше домовых обязательно подкармливали. Был такой обычай.
      - Ты помнишь мою бабушку? Да ведь уж лет сорок, как она умерла. Когда же ты родился? Или ты всегда был?
      - Мы не рождаемся, мы отпочковываемся... Я еще маленький... Отпочковался рядом с вашей прабабушкой всего девяносто четыре года назад... В ту самую минуту, когда она пела: "Думу думала..." И стал я Дум-Думом. И задумчивым... Все задумываюсь и задумываюсь.
      - Значит, вы зависите от самого первого впечатления ?
      - Вот если отпочкуешься, когда бранятся, сам станешь злым и несправедливым... Знали бы люди, как это опасно, они бы куда реже ругались ! Правда-правда, тетя Оля !
      - Дум-Дум, а в кого ты еще умеешь превращаться?
      - Хотите, в человека? Перед Ольгой Николаевной возник невысокий худой подросток. У него было невыразительное лицо и маленькие блеклые, очень блестящие глаза.
      - Ну-ка, ну-ка? Знаешь, Дум-Дум, щенком ты мне почему-то больше нравишься... Дум-дум снова стал щенком.
      - Мне тоже так больше нравится... - он приуныл. У меня человечьи глаза не получаются... Человечьи глаза -самое трудное!
      - Дум-Дум, а какие вы на самом деле ? Совсем прозрачные? - Ну что вы, тетя Оля ! Прозрачными мы только притворяемся. Нет-нет, тетя Оленька, какие мы на самом деле, я вам не покажу...



      Одиннадцатый час, а Леонида Павловича все не было. Сегодня традиционный "тяжелый день" - один из двух в году, когда в Москве собираются все наладчики и устраивают на радостях большой выпивон. Без жен. Одни. Все остальное время Леонид Павлович почти не пил. Ну разве рюмку-другую на праздники или дни рождения. Но память о "тяжелых днях" мучит Ольгу Николаевну все остальные триста шестьдесят три дня.
      Наконец, она услышала, как муж безуспешно пытается попасть ключом в замочную скважину. Она открыла ему дверь. Леонид Павлович почти не шатался, но у него задеревенело лицо и остановились глаза. Ольга Николаевна подумала, что встреть она его таким в тот, самый первый раз - и все было бы другим.
      - Что ты так на меня смотришь? Никогда не видела? -спросил он, с трудом выталкивая слова.
      - Где сын? Я хочу его поцеловать...
      - Андрей же на пятидневке... Иди поешь!
      - Почему Андрей на пятидневке?.. Скрываешь его от меня? От отца родного? - в глазах его зажегся мутный свет.
И вдруг, заревев от обиды, он рванулся к жене. Ольга Николаевна съежилась и, защищаясь, выставила вперед ладони. Но тут произошло неожиданное: Леонид Павлович как-то странно запнулся и отлетел в сторону.
      - Ах, ты толкаешься? Дрянь!
      Он снова кинулся вперед. Но опять его отбросило. Шлепок о стену был громким и безжалостным.
      Потом зажегся свет в ванной, открылась дверь. Леонида Павловича втянуло туда. На мгновение Ольга Николаевна заметила, что воздух возле мужа более густой и матовый, чем везде. И она внезапно поняла, что происходит.
      - Не утопи только его, Дум-Думушка! - забыв об осторожности, сказала она вслух.
Голова Аеонида Павловича оказалась под краном. Полилась холодная вода. Немного погодя он стал вздрагивать и отфыркиваться. Потом взмолился:
      - Хватит, Оля! Хватит...
      И тут только заметил, что жена стоит далеко от него. Когда он подошел к ней и положил ей руки на плечи, она уже не боялась его. Лицо его снова было лицом ее мужа.
      - Испугал я тебя? Прости... Пойдем спать. Поздно уже...
      - Мне еще кое-что сделать нужно... Ты иди, ложись !
      Делать ничего не стала. Просто села в кухне, обняла руками коленки и притихла. В эту минуту лицо ее стало похожим на лицо сына, когда его за что-нибудь незаслуженно накажут: в нем понимание своей зависимости и горькая беззащитность.
      Мягкая лапка тронула ее волосы.
      - Вон как отросли... Хотите, заплету косички ?
      - Не надо, Дум-Думушка...
      - Хорошо, что Андрюшки на этот раз не было...
      - Да...
      - Тетя Оля, вам очень пойдут косы ! Давайте, я по-пробую?
      - Слышала я когда-то... Вы лошадям гриву заплетаете...
      - Знаете, тетя Оля, какая у этих работяг жизнь тяжелая ? Кнут да мат... А за что ?


      - Вот что, почтенные старшие домы, я собрал вас, чтобы решить, как быть с Геростратом, то есть... с домом Герой.
      - Набедокурил?
      - Что-нибудь поджег?
      - Его опять выгнали с работы!
      - Патриарх грустно собрал в горсть свою седую бороду.
      - Из третьего дома культуры...
      - Его надо устраивать по склонности: пожарником... Или, может быть, поджигателем? Есть, кажется, такая должность...
      - Прошу слова для справки!.. Бу... Инструкция, составленная на Далекой родине и, следовательно, имеющая силу закона, запрещает передвижки в штатном расписании. В штатном расписании Гера... Виноват... Дом Гера... числится по разделу изучения культуры. Он - культурник!
      - Но он же...
      - Прошу слово для справки. В этом нет ошибки. Дом Гера соответствует! Прежде чем утверждать это, мы обследовали нескольких человек, занимающих эту должность в домах отдыха... Бу...
      - А из домов культуры его почему-то выгоняют...
      - И каждый раз по просьбе трудящихся...
      - А может, сделать так ? Устроить его директором дома культуры. Но крупного. Еще лучше, если ведомственного! Тогда он сам с народом сталкиваться не будет, а только - с подчиненными. Может, и не выгонят тогда? Продержится?
      - А что - это идея!
      - Наверняка продержится...
      - Опять связи придется в ход пускать...



      Войдя на кухню, Ольга Николаевна увидела нечто среднее между обрубком ствола старой березы и темнотой в углу, когда входишь в дощатый сарай с залитой солнцем улицы. Что-то мерцало и переливалось, чернело и белело одновременно.
      - Странно? - спросил знакомый голос.
      - Не бойтесь, тетя Оля ! Это все равно я - Дум-Дум... Сейчас немного отдохну и снова стану щенком! Ужасно устал... Вам неприятно? Почему вы молчите, тетя Оля? Пожалуйста, не надо ! Я так люблю с вами разговаривать... Жалко как, что у нас мам не бывает!- он вздохнул и сделался привычным уже щенком, похожим на забавную игрушку.
      - Говорят, даже на Далекой родине... Ой, я вам все всегда выбалтываю! Это для меня плохо кончится!
      - Дум-Дум ткнулся шелковистым лбом в ее ногу. Он дрожал. - Я никому не скажу... Не бойся ! - обрела наконец голос Ольга Николаевна.
      - И потом... Какая же Петуховка - далекая родина? В такси если ехать, всего восемьдесят копеек набьет.
      - А я не о Петуховке...



      Ляля заканчивала готовить ужин, когда услышала громкое апчхи и приглушенное петино пожелание:
      - Будь здорова!
      Она невольно фыркнула. Доработался человек: сам чихает, сам себе желает здоровья, да еще почему-то именует себя в женском роде.
      Ляля быстро накрыла на стол, крутанулась на каблучке, окидывая взглядом все свое "кухонное царство". И пошла звать Петю ужинать. По дороге закрыла окно в большой комнате - проветрилось уже достаточно, а Петя чихает. Улыбнулась смущенно и радостно, конечно, не тому, что муж простужен, - просто они только недавно получили эту квартиру и Ляля не успела еще к ней привыкнуть. Ей было радостно в ней хозяйничать.
      - Апчхи!..
      - Напою-ка я тебя на ночь аспирином... - сказала она, войдя во вторую, маленькую комнату, где стоял петин рабочий стол.
      - Ой, что же ты тут наделал! - вскрикнула Ляля и принялась подбирать упавшие на пол книги.
      - Хитрая, сама гриппуешь, а аспирин - мне? Не выйдет...
      Петя рассеянно отмахнулся от жены и продолжал быстро писать.
      - Лялечка, будь другом, не мешай!
      - "Вселенная, жизнь, разум". Растрепанная какая! Увидит Шкловский...
      - Ну и что ? Лялька, не мешай ! Я почти закончил, мне только несколько фраз дописать !
      - Все, Петь, все... Завтра!
      - Лялька!
      Но Аяля присела на кончик стола, отобрала ручку, отодвинула в сторону бумагу.
      - А теперь пошли ужинать! Петр посмотрел на жену - и словно вернулся издалека, Лицо смягчилось, глаза сузились.
      - Неумолима?
      - Неумолима... -
      Ну ладно, тогда пошли ужинать !
      - Апчхи-и... - раздалось где-то совсем близко.
      Ляля ойкнула и от удивления открыла рот.
      - Ну и слышимость в этих новых домах! - засмеялся Петр.
      - А я было испугался, что ты загрипповала... Они переглянулись - и громко пожелали неизвестно кому:
      - Будьте здоровы !
      - Апчхи-и-и...
      Утром Петр долго не мог найти рукописи. На столе ее не было. Пришлось звонить к Ляле в институт.
      - Но я ее не трогала! - удивилась она.
      - Поищи как следует... Вечно вы, теоретики, все забываете!
      - Можно подумать, что вы никогда ничего не путаете и не теряете... Вспомни хотя бы те радиоспектры! - обиделся Петр.
      - Ах вот как, спектры ? - Ляля бросила трубку, и именно в эту минуту Петр увидел под грудой книг знакомую папку.
      - Лялька, я нашел... Ты прости !
      - Никогда! - в телефонной трубке запульсировали гудки.
      Все листы в папке оказались перепутанными. Как это случилось, Петр не понял, но спрашивать у Ляли больше не решился. Она обидчива, смягчить ее могут только цветы, а попробуй-ка найди зимой в Москве цветы... Даже ссориться рискованно! Да, но все-таки почему вся рукопись перетасована? Хорошо, что тема не оборонная, а то б, наверно, от ужаса инфаркт бы хватил... 
      Ну ладно, шутки шутками, а работы тут на добрых полдня... Да еще цветы искать! Целы й день насмарку... И вечер тоже... Это уж точно!.. Черт дернул жениться на этаком зеленоглазом чуде морском! Как уставится своими глазищами, так ведь не то что об инопланетных цивилизациях - о самом себе забудешь... Надо же, как все напутал!.. Черт дернул жениться... И еще цветы ей покупай! Да теперь, когда в Москве путного цветка не найдешь! Разве только в Останкино поехать? В оранжереи? Только туда надо с утра... Прямо сейчас. Взять такси - и туда...
      Петр двинулся к двери, на ходу сдернул с вешалки пальто, в рукава одел, сбегая с лестницы.
Когда он выскакивал из квартиры, ему послышался ехидный смешок, но он не обернулся. Только подумал:
      - Ну и слышимость! А еще когда-то ругали те дома на Песчаной... Да там же благодать!



      У Андрюши снова болело горло. Он капризничал. Дум-Дум с ног сбился, придумывая забавы.
      - А вот давай мы с тобой сыграем... - Дум-Дум на мгновение сел столбиком.
      - Странно... Большой сбор?.. Нет... Малый?.. Нет, большой!
      - А это чего? - скучно протянул Андрюша. - Как в это играть?


 
      - Апчхи!.. Извините! Проклятый грипп! Вчера чуть операция из-за этого не сорвалась... Еле-еле справился с чихательным рефлексом... Апчхи-и... Самовнушением... А сегодня опять !
      - Вот что, дом Иван, отойди, пожалуйста, подальше... Мы все тебе сочувствуем, но болеть гриппом не хотим! Бу...
      - Апчхи...
      - Вот-вот! Слово имеет дом Бюр!
      - Дорогие друзья! Мы здесь собрались в знаменательный момент... Дело нашей чести выпутаться из этого - прямо скажем, нелегкого - положеньица с честью... Сейчас, когда вся Вселенная...
      - Ближе к делу!
      - Вся Вселенная... Когда... Бу... Ах, дом Патриарх, вы меня сбили с мысли !
      - Так говорите же о рукописи!
      - О рукописи?.. О рукописи! К нам поступил сигнал о том, что один молодой ученый... Сигнал, что он... Бу... Дом Иван, который сегодня целую ночь изучал его рукопись, расскажет нам..:
      - Апчхи... Извините! Самовнушение не помогает!.. Дело в том, что этот человек додумался до того, что... существует скрытый период изучения чужой цивилизации. Он связал легенды о всяческой нечисти с летающими тарелками. Он их называет НЛП — неопознанные летающие предметы. И он доказывает в своей работе, что его планету, то есть землю, скрыто изучают и сейчас... Апчхи... Ох, я, кажется, совсем разболелся !
      - Вот здорово, значит они уже доросли!
      - Да, но это ужасно ! Раз они догадались, они начнут изучать нас... Для них нет ничего святого !
      - Я почему-то тоже не желаю быть объектом изучения. Мне страшно...
      - Необходимо помешать!
      - Но как? Раз один догадался, может и другой... Значит, это уже висит в воздухе...
      - А по-моему, это хорошо! Правда! Не надо будет прятаться и притворяться!
      - С одной стороны, это хорошо, а с другой...
      - Боюсь, что это преждевременное открытие! Они обычно приносят только вред... Вот лет через пятьдесят...
      - И чего волноваться, чего спорить ? Коротенький пожарчик - и рукописи нет!
      - А что пятьдесят лет? Одно мгновение! Здесь время вскачь несется...
      - Да... Давно ли Первые сообщали... Бу... Что на Земле нет разумных, а среди животных наиболее регрессивны бескрылые, безволосые, абсолютно не приспособленные к среде обитания и поэтому обреченные на вымирание? Это о людях... Бу... А сейчас? То ли мы их изучаем, то ли они нас... Что же будет дальше? Мне страшно, домы! Земля - страшная планета...



      Леонид Павлович утром уехал на десять дней в командировку - что-то где-то налаживать. Ольга Николаевна задержалась: пошла на родительское собрание в андрюшкин детский сад, и Дум-Дум, не таясь, раз никого нет дома, в собственном своем обличии полдня просидел посредине комнаты.
      Он думал. Несколько дней ему было не по себе. Люди бы сказали, что его мучают дурные предчувствия, но Дум-Дум, как всякий домовой, понимал, что это телепатия. Происходило что-то, непосредственно его касающееся.
Наконец, сегодня утром он подумал, что надо ехать в Петуховку, что его ждет Патриарх. И понял, что это - телепатема, а не его собственная мысль. Потому что ехать туда ему вовсе не хотелось.
      Когда звякнул ключ в двери, Дум-Дум срочно превратился в щенка и бросился встречать Ольгу Николаевну.
      Она заметила его расстряность на его мордочке и забеспокоилась.
      - Что с тобой? Ты заболел?
      - Нет... Тетя Оля, вы сегодня Андрюшу возьмете домой ?
      - Только завтра... Ты же видишь, я пришла одна... Что, Дум-Думушка, соскучился?
      - Мне надо исчезнуть...
      - Совсем?
      - Ну, что вы, тетя Оля! Я же ваш домовой! Я только отлучусь ненадолго... Совсем ненадолго! Честное слово!
      - Что же случилось ?
      - Меня вызывают на суд... Наверно, потому, что я все время проговариваюсь о главных тайнах... И кто-то узнал:
      - Но как? Я никому не говорила?
      - Понимаете, все мы, дискретные, связаны одним телепатическим полем. Кто-то подслушал... Одно утешенье, что Патриарх со мной поговорит! Он мудрый... И старый-старый... Он помнит дни месопотамского потопа... В Библии его еще почему-то всемирным называют...
      - Тебе страшно?
      - Задумчиво... Очень задумчиво!



      Остановилось такси. Шофер выглянул и спросил: - Куда ехать? В Петуховку? А обратно порожняком гнать? Нет, не поеду...
      - Заплачу в оба конца! - и не успел водитель ответить, как пассажир, приземистый толстяк в пыжиковой шапке, сидел уже рядом с ним.
      - А если не поеду? - на щеках шофера вздулись желваки.
      - Поедешь! - усмехнулся толстяк. Прежде чем таксист успел что-нибудь подумать или сказать, рука его автоматически сама включила зажигание и счетчик.
      - Тьфу! Ну ладно... Но только оплатишь и обратный путь ! Понял, дядя ?
      Усмехнувшись, толстяк вытащил из кармана старую трубку, набил ее табаком и раскурил.
      - А надпись прочел? - разозлился таксист. - Или неграмотный? - он постучал костяшкой пальца по объявлению: "Просьба не курить !"
      - Просьба? Так я ее не уважу! - пассажир продолжал пыхтеть трубкой. Машина наполнилась вонючим, едким дымом. Не выдержав, шофер приспустил боковое стекло.
      - Дует... - мрачно покосился на него толстяк. - Закрой!
      У таксиста ходили желваки. Это был франтовато одетый, лет тридцати парень с длинными бачками. На мизинце его холодно поблескивало серебряное с чернью кольцо. Он привык всегда (не только с бабами) "командовать парадом" , а тут нашла коса на камень.
      - Жох ты, я смотрю !
      - Жох! - согласился толстяк. - А что?
      - Что это у тебя за табак вонючий!
      - Много ты понимаешь ! Табак - настоящая виргиния... - он оттопырил губы. - Американский...
      С парня постепенно сходила злость. Не привык он долго злиться.
      - Умеешь, смотрю, успокаиваться... Шапку-то тоже, поди, по знакомству достал?
      - Ишь ты какой - все тебе расскажи... Случайно, не стукачом подрабатываешь?
      Они надолго замолчали. Толстяк по-прежнему дымил. Шофер напряженно вглядывался в дорогу: гололед, а тут еще темно. Шоссе освещают только редкие фонари да фары машин. И пассажир попался серьезный: не иначе как только из отсидки. Или собирается... Дернула же нелегкая включить таксометр!..
      Начались первые дома Петуховки.
      - Где ?
      - В том конце... Где школа... Стой, что это! - вскрикнул вдруг толстяк. Шофер затормозил и стал вглядываться в какие-то толстые белые столбы.
      - Тьфу, клуб здешний!.. Колонны. Излишества, одним словом... - он повернулся к пассажиру и от удивления приоткрыл рот: толстяка и след простыл.
      - Ах ты, мать твою...
      Он выскочил из машины. Огляделся. На небольшой площади перед клубом никого не было. Клуб не был освещен. Слабый свет пробивался только из стеклянной коробки петуховского продмага. Оттуда же слышался тихий голос: "Московское время двадцать три часа тридцать минут. Передаем..." Радио.
      Таксист обошел машину. Никого... И вдруг - сильнейший удар пониже спины. Он не удержался на ногах, шлепнулся на обледенелый асфальт и проскользил на четвереньках метра три.
      Кто-то захохотал. Совсем рядом.
      - Ну, погоди, гад !
      Когда он вскочил, опять увидел: вокруг никого. Ему стало страшно. В два прыжка, оскальзываясь, он добрался до машины, хлопнул дверцей и поспешил убраться подальше от этого места. На полдороге к Москве он заметил, что не выключил счетчик. Набило три рубля десять копеек. Ровно столько, сколько за день он насобирал чаевых. Копейка в копейку.


 
      Только на вокзале Дум-Дум сообразил, что проехать в человеческом образе ему не удастся: забыл попросить у Ольги Николаевны денежку на билет. Стать прозрачным? Но это так трудно - долго быть прозрачным... А самостоятельно едущий в электричке щенок может заинтересовать какого-нибудь собачника, а тогда попробуй вырвись из его нежных объятий на нужной остановке...
      И тут Дум-Дум увидел впереди себя молодого человека в дубленке. Тот неторопливо шел к стоящей у перрона электричке. Он чуть вибрировал, но при его вихляющей походке это было не очень заметно.   
      - Дом Иван! - обрадовался Дум-Дум и опрометью бросился к нему, затеребил зубами за пахнущую пылью штанину.
Сосредотачиваться, чтобы передать телепотему, ему было некогда, а окликнуть собрата вслух он не решился. Штанина была ужасно противная. Иван посмотрел на него, удивился. Однако, ни слова не говоря, поднял Дум-Дума и посадил за пазуху. Под кожушком было душно, и Дум-Дум тут же высунул голову наружу. Теперь они могли поговорить молча. Оказалось, что Ивана тоже вызвал Патриарх.
      Ехать было недалеко - третья остановка. Напротив них сели двое мальчишек. Они все время, не обращая внимания на воркотню Ивана, тянулись к Дум-Думу, гладили его по голове, чесали за ухом, и так надоели Дум-Думу, что он еле сдерживался, чтобы не попросить оставить его в покое. Ведь надо было внутренне подготовиться к встрече с Патриархом, а мальчишки никак не давали ему подумать.
      Наконец Дум-Дум и Иван вышли на перрон. До Петуховки оставалось десять минут ходу. И еще десять — от околицы до погорелого дома.
      Когда они вошли в "Кафе уголек", как раз пробило двенадцать. Патриарх уже ждал:
      - Здравствуйте, домы...
      - Здравствуй, дом Патриарх!
      Они сидели в полной темноте, так как зеленое сияние появляется только тогда, когда все дискретные в сборе, но тем не менее все видели.
      - Я вызвал вас, потому что мне нужно с вами поговорить, - услышали они неторопливый голос Патриарха. -
      Сначала с тобой, дом Иван. Это правда, что ты используешь дискретность, чтобы ухаживать сразу за несколькими женщинами?
      - Правда...
      - До сих пор дискретность только продлевала нашу жизнь, ты же нашел ей новое применение... Я только не понимаю смысла. Ведь ты же ничего не можешь ни взять, ни дать этим женщинам - ты такой же бесполый, как и все мы. Так зачем они тебе?
      - Они потом мучаются и страдают.
      - Но зачем? Страданий и так слишком много в их мире...
      - Уж не жалеете ли вы их, дом Патриарх? Вот уж зря! Вам так много лет, дом, неужели вы до сих пор не поняли, что люди не заслуживают жалости? Это только такому младенцу, как дом Дум-Дум, может прийти в голову хорошо к ним относиться...
      Дум-Дум подскочил и хотел возразить, что-то доказывать, но не успел, потому что снова заговорил Патриарх:
      - Ну что ж, он наблюдательней тебя, хоть и... - он замолчал, потом резко добавил:
      - К тому же сейчас разговор идет не о Дум-Думе...
      - А за что их любить? Им повезло: родились на планете, где столько разумных рас, а как они поступают? Лошадь и собаку превратили в рабов, из дельфинов делали муку. Они даже друг друга уничтожают. Множеством разных способов. И каждый день изобретают новые... Честное слово, дом Патриарх, людей любить не за что!
      - Ну хорошо, а что ты о6 этом думаешь, Дум-Дум?
      - Я недавно родился и так мало видел... Может быть, мне как-то особенно повезло на людей, но... Вот тетя Оля... Мы с ней очень подружились. Она хорошая и никого не уничтожает! Честное слово!.. И я подумал: а вдруг таких людей много... Вдруг их больше?
      - Задумайся над этим, дом Иван, очень тебе советую! Иначе постепенно скатишься до уровня Герострата... Злость, перемешанная с глупостью, - самая опасная болезнь людей, и оказывается, что некоторые домы от нее не защищены... Будь мы на Далекой родине, я бы отправил вас обоих в больницу, но здесь все это сложнее. Я взываю к твоему рассудку, дом Иван ! Подумай над моими словами ! А теперь иди... Иди! Дома Дум-Дума я сам доставлю в город...
      Мимо окон проскрипели ноги молодого человека в дубленке. И вдруг затихли. Патриарх и Дум-Дум насторожились. И услышали мысленный разговор:
      - Не уходи, сейчас я этим двум дуралеям - старому и молодому - устрою фейерверк... Будут знать, как поминать меня всуе!
      Патриарх мгновенно стал совсем прозрачным и помог стать таким же Дум-Думу. Неслышно они удалились из погорелого дома через черный ход - в сторону от говоривших.
      И вовремя. Дом и сарай поблизости одновременно задымились, затрещали и покрылись увертливыми, как ящерицы, язычками пламени. В ночной темноте они казались очень яркими. Дум-Дум и Патриарх кинулись будить людей. Они стучали в двери, в окна. Собралась большая толпа. Но было уже поздно: на земле золотилась куча углей. Впереди стоял в тулупе и с ружьем сторож Макар Савельевич.
      - Говорил я, место нечисто?!
      - Пораньше бы разбудил - может, и отстояли бы! -сердились вокруг люди, не сомневаясь, что именно он поднял тревогу.
      Вскоре приехали пожарные. Угли слабо просвечивали сквозь сизый пепел.



      В последней электричке в разных вагонах ехали толстяк в пыжиковой шапке, парень в дубленке и дед со щенком...
Щенок выглядывал из-за пазухи. У него были очень грустные глаза.
- Знаешь, Дум-Дум, в чем их беда? Они сначала действуют, потом думают. И, чтобы самим было не очень противно, старательно придумывают себе оправдания... Совсем измельчали домы, даже скучно... На тебя только и могу положиться... Нет, я звал тебя не ругать! Надо выяснить, где священная бутылка... Есть подозрение, что бутылка у тетки Ольги Николаевны...



      Дня за два до возвращения Леонида Павловича - в четверг, а он должен был приехать в субботу - зазвонил телефон. Дум-Дум прислушался к негромким ответам Ольги Николаевны.
      - В воскресенье? Хорошо, я передам... Благодарю, но я не сумею: не с кем Андрюшу оставить... Поздравляю вас заранее...
      Дум-Дум скользнул в коридор и увидел погрустневшее лицо Ольги Николаевны.
      - Намечается третий "тяжелый день" ? - спросил он тихонько.
      - Да. Пятидесятилетие его начальника.
      - У него такой молодой начальник? - удивился Дум-дум, глаза его заблестели. - Всего пятьдесят?.. Ах да! Я забыл...
      - О чем? - грустно спросила Ольга Николаевна.
      - Пятьдесят лет для человека - это ведь, кажется, много... Да, тетя Оля ?
      - Да!.. - Поневоле напьешься... А дома будет Андрюшка, он может испугаться... Да, но что же делать ?
      - Дум-Дум задумался. Он долго стоял столбом посредине коридора, прижав к носу правую переднюю лапу. Потом, вскрикнув, со всех ног кинулся на кухню к Ольге Николаевне, гладившей там белье.
      - Придумал! Я придумал! - крикнул он - Тетя Оля, дайте мне, пожалуйста, рубль и сетку... Ой, как она называется?.. Авоську!
      - Зачем? - удивилась Ольга Николаевна.
      - Это страшная тайна! Не спрашивайте! Я съезжу в Петуховку и... Нет, это тайна!
      - Но ведь сейчас девять часов вечера, Дум-Дум! Куда же ехать !
      - В крайнем случае, вернусь завтра! Честное слово, я хорошо придумал!
      Дум-Дум возник перед ней в образе подростка, и Ольга Николаевна вдруг заметила, что глаза его, прежде очень невыразительные, стали куда больше похожими на человеческие.
      - Тетя Оленыса, ну где же авоська? И денежку на дорогу? - нетерпеливо напомнил Дум-Дум.
      Получив желаемое, он рванулся к двери. Но на самом пороге вдруг остановился:
      - Тетя Оля, я ведь не напутал - завтра у вас годовщина свадьбы?
      Ольга Николаевна растерянно посмотрела на него.
      - Разве? Да, действительно... Я совсем забыла.
      - Ну вот и отлично! - обрадовался Дум-Дум и исчез за дверью.
      - Что отлично? Что забыла? - она пожала плечами.



      Макар Савельевич обошел магазин. Оглядел заснеженный пустьгрь вокруг. Деревянную тару увезли, и возле продмага было непривычно пусто.
      Закинув ружье за спину, Макар Савельевич подобрал полы тулупа, чтобы зря не намокал от оттаявшего снега, и, не торопясь, побрел к дороге.
      По шоссейке проехала легковая. Далеко светился одинокий огонек. На скамейке возле дома Семеновых целовалась припоздавшая парочка.
      - Н; тебе - морозоустойчивые! - усмехнулся Макар Савельевич.
      Больше никого не было видно. И Макар Савельевич вернулся в магазин. Включил чайник и стал слушать последние известия: сражались за независимость негров “черные пантеры", а во Вьетнаме рвались бомбы, которые проклятые империалисты швыряли в кого ни попадет. Макар Савельевич только-только начал сопоставлять мысленно эти события, чтобы понять, что за всем этим кроется, когда услышал стук в дверь.
      - Эт кто? - удивился он и, подхватив ружье, подошел к двери. 3а объиндевевшим стеклом неясно маячил женский силуэт.
      - Это кто там? - снова удивился Макар Савельевич. - Никак моя Лизавета... С ума сошла, что ли?
      У Лизаветы Петровны зуб не попадал на зуб, так она замерзла: пробежала полдеревни в одном платке и задохнулась сильно.
      - Макар, к нам... вор... в чулан заб... забрался! Ограбил! Вор ! Скорей беги !
      - Вор? ! - Макар Савельевич заметался.
      - Постой-постой ! Вор, говоришь ? - и вдруг остановился растерянно. Не могу я бежать, Лизавета, ведь я на посту: обокрадут еще и магазин - век ведь нам не расплатиться...
      - Тут полезут или нет, а там вор! Понимаешь, вор!
      - Да что ему там, в чулане, делать ? - усомнился Макар Савельевич.
      - Наливку и варенье ты в горнице держишь, а там одна квашеная капуста... А кому она по нонешним временам-то нужна?
      - Залез! - заплакала в голос Лизавета Петровна. - Смотрю - тень в чулан - хоп! А я к тебе...
      - Да он тем временем в комнату...
      - Ой, в комнату если!... - заметалась теперь уже Лизавета Петровна. Потом вздохнула облегченно и покачала головой. -Нет, не залезет, я его в чулане заперла. Толкнул меня да как загудит сердито, а я щеколду накинула и к тебе бежать!
      - Как это: загудел?
      - Ну, как домовой в прежнее время... Совсем как в прежнее время!
      - Ну, вот что, Лизавета, ты иди домой, а я участковому позвоню.
      - Разбужу. Сам не могу я идти, на посту я, не могу объект оставить, поняла?
      Макар Савельевич набрал номер. Послышались долгие гудки: Макар Савельевич слушал их, слушал и принялся дуть в трубку: если поломалось что, так исправится. И правда: почти сразу же в трубке прозвучал сонный голос участкового.
Лизавета Петровна побежала домой. Через час зашел в магазин участковый.
      - Спятила у тебя старуха. Совсем ума решилась ! - мрачно сказал он  - В чулане никого нет, все на месте... Так она придумала, будто какую-то бутылку пустую стащили... Ну сам посуди: кому нужна пустая бутылка, кто из-за нее в чужой чулан полезет?
      Макар Савельевич не обрадовался. Он подумал: а вдруг украли коричневую бутылку с фигурной пробкой? И главная беда: ничего не объяснить, потому как вещественное доказательство, а он утаил...



      Леонид Павлович приехал в пятницу.
      - Оля, знаешь, что сегодня за день?
      - Я даже вино приготовила!
      - Ты?! Не забыла?
      Ольга Николаевна уловила за дверью тихий смешок.
      - Ну, за следующие десять... Ох ты, вино какое!
      - Старинное. Мальвазия... Чудом достала...



      Из гостей в воскресенье Леонид Павлович вернулся неожиданно рано. От него совсем не пахло перегаром.
      - Сын спит? - спросил он.
      - Спит... - Ольга Николаевна с невольным трепетом вглядывалась в мужа.
      - Ты что, Оленыка, так смотришь? - улыбнулся он.
      - Послушай, у нас осталось хоть немного мальвазии? После нее ничего другого пить не мог. Не шло... Я рассказал нашим, какое это вино, но они, по-моему, не поверили. Принялись доказывать, что ничего особенного в мальвазии не было и что ее перестали производить еще в восемнадцатом столетии. Чудаки, правда?


 
      Директор издательства встал навстречу Петру, любезно пригласил садиться.
      - Поздравляю вас, мой дорогой, поздравляю! Обе рецензии положительные. Мало сказать, положительные... Восторженные! - директор от удовольствия так сощурил бесцветные глаза, что они совсем исчезли.
      - Отражение в легендах, то да се... Умница вы! Умница! Петр невольно заулыбался благодарно. - значит, выйдет книжка?
      - Книжка? М-да... Я вот с вами по душам поговорить хочу... Позволите?
      - Пожалуйста... - Петр насторожился.
      - Критиковать вас, голубчик, будут. Да еще как! Бить, прямо бить !
      - Так ведь рецензенты...
      - А что рецензенты! Они похвалили — это точно... Но ведь рецензия - тайна, редакционная тайна, и разглашению не подлежит... Кто об этом узнает!.. А вот критик под каждой статьей свою фамилию ставит... Если же окажется, что вы правы, можно ведь, в крайнем-то случае, потом извиниться. Дескать, недопонял, а сейчас думаю иначе... знаете ведь, как с кибернетикой было? А иначе критику нельзя: вдруг кто-нибудь подумает, что он идеалистические теории поддерживает.. .
      - Я не понимаю, какое это отношение... Материалистичность моей гипотезы несомненна!
      - Бить будут... Поверьте моему опыту!.. Дипломатичнее нужно поступить.. .
      - Но как? - знаете? Критиковать-то критикуют только то, что напечатано... Иногда, правда, и ненапечатанное, но это уж куда реже бывает... Боятся признать, что тоже читали... Теперь понимаете ?
      - Нет!
      - Предположим, напечатаем мы эту книжку. Большой тираж все равно не дадим - бумаги мало. Следовательно, попадет она в основном в библиотеки. Будет стоять и пылиться... А уж если в газете обругают, то и с полки снимут... А ругать ее будут! И ее, и вас, и издательство, что книжку выпустило... Так достанется всем, что ой! Директор закурил.
      - Так что же делать? - убито спросил Петр. - Где выход?
      - Не догадываетесь?
      - Нет...
      - У вас, конечно, есть друзья? Дайте им по экземпляру рукописи... Они прочитают, начнут восторгаться, хвастаться перед другими, какой у них талантливый друг... Те тоже захотят прочесть и похвастаться дружбой с вашим другом. И пойдет... Все прочтут, кому нужно! Запретный плод сладок... А критики останутся с носом... И издательство не внакладе! - на Петра остро глянули крошечные блестящие глаза.
      - Теперь поняли? Вот умница! Разговор наш остается между нами, договорились ? А теперь, мой друг, за работу... Не будем зря терять времени...
      Петр вышел и несколько мгновений растерянно стоял в приемной у столика секретарши.
      Потом снова бросился в кабинет. Там никого не было и не пахло табачным дымом. Правда, окно открыто. Но ведь здесь седьмой этаж. И внизу тихо. На всякий случай он высунулся посмотреть.
      - Расскажу Ляльке - ведь не поверит! - вслух подумал он. И тут же вспомнил, как сам не поверил ей возле театра. - А может, это тот дискретный?



      Вдруг дома Ивана потянуло посмотреть на пожарище в Петуховке. Так потянуло, что ни о чем другом он уже и думать не мог. Не отвлекло даже успешно начавшееся знакомство с двумя девчонками.
      И он поехал в Петуховку. Была пятница. Ближе к вечеру в электричку набилась уйма народа. Сходить надо было вскоре, и дом Иван остался в тамбуре. Стоять было очень неудобно: в ногу ему упиралась раздувшаяся авоська, которую держала невысокая худенькая девушка в простеньком пальто. В лице ее, усталом и замкнутом, было что-то такое, что дом Иван не решился смотреть в упор.
      На платформе он на мгновение потерял ее: сумка в одной руке, огромная авоська в другой, а сама - невеличка. Но тут же отвлекся: навстречу шла модная девица. Ее вполне можно было кадрить.
      К остановке подошел автобус. И дом Иван заметался, раздвоился. Автобус - девица. Девица - автобус. Нежелание плестись по раскисшему снегу победило. Дом Иван побежал к автобусу.
      У передней двери он снова увидел девушку с авоськой. Лицо ее чуть потеплело: она встретила знакомую.
      - Софоново! - объявила кондуктор. 3а серым, слякотным полем желтели дома. Девушка сошла. А знакомая ее тут же заговорила со своей соседкой:
      - Узнала, кто это? Наташка Мягкова!
      - Я смотрю... - Кожа да кости. Бедная девка, после смерти матери все на нее свалилось: и отец, сама знаешь, увечный, и братья малолетние... Да еще учится...
      - Не говори, не говори!
      Автобус тронулся. Дом Иван оглянулся, в заднем окне увидел невеличку с большими сумками, сворачивающую на тропку через поле. И незнакомое ему ощущение сжало его изнутри холодной рукой, заставило вскочить.
      - Остановите! Мне здесь сходить.
      - Ну вот, вспомнил! - разозлился водитель, но автобус остановил. Дом Иван соскочил на мокрое шоссе и кинулся догонять.
      - Стойте, я донесу! - крикнул он, подбегая. Наташа обернулась удивленно, пристально посмотрела и отвела глаза: этот парень в дубленке был ей явно не знаком. Но потом посмотрела еще раз. И отдала сумки.
      - Спасибо... Я очень устала. Хоть и привыкла. Все время таскаю...
Тропинка была узкая. Дом Иван шел сзади, смотрел на ее ссутулившуюся от усталости спину и думал: "Что это со мной? Я, кажется, начинаю жалеть людей... Он все пытался затеять привычный "светский" разговор, но ничего не мог из себя выдавить.
      У домов к ним кинулись какие-то орущие перемазанные подростки, вырвали из рук Ивана сумки и с воплем кинулись вверх по лестнице ближайшего двухэтажного дома. Наташа обернулась.
      - Это мои братья ! - она снова пристально посмотрела на него и неожиданно властно сказала:
      - Идемте, я напою вас чаем. По-моему, вы простужены!
      На кухне из-за чего-то ругались мальчишки, за перегородкой надсадно кашлял мужчина. В большой продолговатой комнате все было вверх дном - явно братья приложили здесь свою руку.
      Иван увидел валяющиеся на подоконнике книги: "Коллагеновые болезни" Нестерова и Сегидина, Курс акушерства и гинекологии...
      - Учитесь в медицинском? - спросил он.
      - В этом году кончаю. Меня зовут Наташа.
      - Знаю. Наташа Мягкова! - он улыбнулся. - А я -Иван...
      Пока пили чай, Наташа все время искоса поглядывала на его руки. Иван даже не брал бутербродов, чтоб не так сильно бросалась в глаза вибрация, но скрыть ее совсем не мог. Стучала ложечка о чашку, чашка о блюдце. Иван слышал этот звон и ненавидел себя за то, что согласился на чай.
      - Не надо мучиться ! - внезапно сказала Наташа. --Ничего стыдного в этом нет. Это хорошо лечится!
Ивану захотелось стать невидимым, но он побоялся испугать Наташу.
      - Я договорюсь со специалистами и покажу вас. Правда, все будет хорошо? Это ведь только начальная стадия паркинсонизма... Вы легко от этого отделаетесь! Только не надо запускать...
      Иван увидел ее добрые глаза, ободряющую улыбку - и ему вдруг захотелось оказаться человеком и лечиться от паркинсонизма. Тоска опять сжала его холодом.
      А на перроне ему снова встретилась все та же модная девица. Дом Иван привычно приосанился, но... повернул в другую сторону. Он не понимал самого себя. Странное смятение не давало покоя. Дом Иван почувствовал, что ему необходимо повидать Патриарха.



      Ольга Николаевна выглянула в окно и обмерла. Андрейка изо всех сил бил ногой по мячу, а рядом с ним открыто, не таясь, носился на двух лапах Дум-Дум. Никого из мелкоты странный щенок ничуть не удивлял, как будто так и надо. Но вдруг заметят взрослые?
      - Андрей, домой! - вскрикнула она. И тихо, почти про себя добавила: - Дум-Думушка, что же ты делаешь?
Андрей не услыхал окрика, бежал и гнал мяч. Дум-Дум остановился тут же, оглянулся на окно, приветливо взмахнул тоненькой лапкой. И кинулся вслед за Андреем. Догнал. Ольга Николаевна увидела, как сын помотал головой, но потом смирился, поднял мяч и, ухватив Дум-Дума за протянутую лапу, пошел в подъезд.
      - Я не хочу обедать, - с места в карьер заявил сын, едва войдя в квартиру.
      - Совсем не хочу, и не буду...
      - Дум-Дум, я же просила тебя соблюдать осторожность, тайну! - упрекнула Ольга Николаевна.
      - Тетя Оля, а теперь можно! - успокаивающе покивал щенок.
      - Теперь даже объявление повесили...
      - Что?
      - Зеленым по белому! Что комитет домовых собирает собрание жильцов. Наконец-то! А то так надоело прятаться!
      Я, правда, еще не знаю, кто вошел в комитет, но Патриарх уж наверняка!
      - Дум-Дум кувыркнулся.
      - Постой, какой комитет? Какой Патриарх? О чем ты говоришь ?
      - Внизу висит объявление!
      - Ой, Дум-Думушка, опять ты все перепутал... Домовый комитет, а не комитет домовых?
      - Какая же разница?
      - Не понимаешь? От слова "дом" , "здание" ...
      - У-у-у... - Дум-Дум скривился.
      - Проклятая многозначительность... То есть многозначность... У-у...
      - И знаешь, кто, в частности, входит в этот комитет? Старая ведьма из сто пятой квартиры... Ей бы в деревне на завалинке сплетничать !
      - Настоящая ведьма? Или это опять многозначительность ?
      - Многозначность...
      - Тетя Оля, но ведь там написано зеленым по белому...
      - Случайно.
      - У-у-у! - взвыл от огорчения Дум-Дум и полез под андрюшкину кровать. - Как надоело прятаться...



      Это случилось на Пасху, возле церкви на Елоховской. Гера крепко ухватил старухин кулич:
      - Отдай! Вкусно... Пахнет вкусно!
      - Охламон ! - визгливо заругалась старуха. - Весь дрожишь от пьянки, а к божьим людям лезешь, праздник нарушаешь, милиции не боишься... Милиционер! Милиционер!
      Милиционер повернулся и, присмотревшись к происходящему, неторопливо направился к ним. Гера почувствовал, что его кто-то дернул.
      - Брось кулич! - услышал он голос Патриарха. - Я тебе говорю! Стыдно!
      Патриарх стоял метрах в пяти. Бородавка его воинственно торчала вперед.
      - Сам знаю, что делаю! - разозлившись, заорал невольно вслух Гера. - Без твоих советов, старая перечница, обойдусь !
      Он и старуха тянули кулич в разные стороны.
      Борода Патриарха торчала все воинственней. Внезапно запахло озоном, воздух позеленел, а почти подошедший милиционер отпрянул прочь.
      Он увидел, как с бороды скользнула, жужжа, электрическая искра и ударила в лоб пьяницу. Пьяница свалился на асфальт. Старуха шарахнулась в сторону.
      - Вот, Господь видит, молнию кинул! - заверещала она, нисколько не удивившись.
      - Чтоб на Пасху да безобразничать! Богохульник!
      - Постой, тетка! - от изумления милиционер даже забыл о вежливости.
      - Где он? Ведь вот же где упал...
      На асфальте никого не было. Только слабо светилось зеленоватым светом небольшое, словно оплавленное пятно.
      - Заболел я... - самому себе сказал милиционер и, все так же неторопливо, пошел к служебному телефону на углу:
      - Петров бредит! - сказал он в трубку. - То есть... Петров говорит... Петров! Пришлите подмену... Замену!...
      Подменяющего то есть... Заболел я! Блазнится чего-то...
      Пока приехала машина, он разглядывал тротуар. Мимо шли по своим делам люди. Старуха исчезла куда-то.
А у ног мерцало странное пятно. Он показал на него подошедшему сменщику.
      - Видишь ?
      - Ну? - того пятно не удивило. Мало ли что бывает. Однако попозже он снова подошел к этому месту.
      В сумерках пятно светилось слабым зеленоватым блеском, напоминая о гнилушках в Мокром лесу за Длинным болотом.
Бензиновая гарь большого города исчезла на мгновение, и он различил знакомый запах мокрого дерева, загниваюицей травы - так пахла его тоска по родине, дому с заколоченными ставнями, стоящему в глубине запущенной усадьбы.