Как орёл слона ловил. продолжение 2

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я.      М И Т Т Е Л Ь Ш П И Л Ь                1.                …Порою не совсем уже и давней удумал царь записать свою жизнь со всеми ея удачами и поражениями, трудами и походами, познаниями и грёзами. Конечно, мечтая об этом, Пётр неизменно мог мысленно перечислять свои шаги по жизни без запинки, но после таких перечислений неизбежно наставал момент, когда он должен был сам себе задать вопрос: к чему стремишься, Пётр Алексеевич? Ответ почему-то всегда получался размытым и неопределённым. То ли он хотел многого и желал достичь тоже многого, от чего цель виделась смутно, то ли устремления его были заведомо несбыточными. А может быть, слишком уж далеко было истинное положение России от того образа, который рисовался перед мысленным взором Петра? И от этого приходилось не будущее строить, а отбиваться от обстоятельств, жертвовать мечтаниями во имя необходимости? От того и метания – от одной войны к другой, от одного бунта к другому, от резания бород к переделыванию государственного устройства…
Впрочем, в минуты подобных размышлений постепенно всё более явственными становились и удачи, которых пока было гораздо меньше, чем хотелось бы. И всё отчётливее среди множества самых разных целей вставала одна: слишком уж насели добрые соседи, кусок за куском отрывают, как волчья стая. Нужно становиться сильным, отбиваться от турок, крымчаков, шведов, ото всех, кто спит и видит, как восходят они в Москве на трон, стирают с лица земли город на Неве, закрывают все морские выходы и примериваются к огромным пространствам за Уралом… Это – цель: надрать уши всем этим любителям чужих земель. А удачи… Каждый раз, увидев Мишку Голицына, Пётр приходил в отличное настроение, потому что первая
военная удача сухопутных войск, как он считал, была не во взятии крепостей в Ингрии, а в каноническом сражении в поле, где встретились уже две вполне равноценные армии. А произошло это у села Доброго в Смоленской губернии, и Голицын сыграл там решающую роль.

…Тогда русский царь впервые встретился со своим уже многолетним соперником – Карлом XII, королём Швеции, лицом к лицу. Их отношения всегда имели не только государственный смысл, преследовали они не только государственные интересы. На всём, что они делали, что предпринимали друг против друга, всегда лежал отпечаток личных отношений. Карл – на десяток лет моложе Петра, но как много сходства было между ними! У обоих – взрывной, бешеный темперамент. И у того, и у другого поступки часто были непредсказуемы. Оба в жизни пренебрегали удобствами, комфортом и могли в течение долгого времени вести жизнь кочевую и походную. Обоих преследовала постоянная мысль об усилении государства. Но один – своим гигантским трудолюбием фактически только создавал заново армию и флот, а другой уже имел за собой мощь и опыт как на земле, так и на море, накопленные другими и не требующими его личных королевских усилий, именно поэтому он видел усиление Швеции в закреплении навечно когда-то захваченных ею земель и в завоевании новых. И ему казалось несправедливым, что такое дикое государство, как Россия, владеет огромными пространствами. И плевать, что русский тсар постоянно пытается подчеркнуть, что оба они – помазанники Божьи и негоже им враждовать друг с другом. Этому нелепому русскому дылде придётся поделиться, чтобы было возможно создать ещё одну империю – шведскую.

Отвечая неприязнью, Пётр, тем не менее, строго соблюдал международные приличия и называл всегда Карла братом. Что не мешало ему при малейшей возможности бить зарвавшегося мальчишку. Правда, не всегда это получалось, ох, не всегда! Особенно трудно было тогда, когда Август II заключил со шведами сепаратный мир, предав союзные договорённости с Россией, когда Польша стала
самостоятельным государством со Станиславом Лещинским во главе, и у шведов оказались развязанными руки: у них остался один противник.

Стало ясно, что Карл непременно пойдёт на Россию широким фронтом. Пётр по привычке своей шахматной, пытался найти логику следующих шагов соперника, но это никак у него не выходило из-за обычной неожиданности поведения Карла, из-за его склонности к экспромтам. И Пётр никак не мог решить, – с каких направлений начнётся вторжение. На этот случай готовились к обороне Смоленск, Псков, Новгород, Великие Луки. Даже в Москве начали приводить в порядок оборонительные сооружения, не ожидая, впрочем, серьёзного нападения. А надо было ожидать, потому что Карл избрал самое неугадываемое решение – пойти на Москву с юга. Большую роль в этом решении сыграло предательство гетмана Мазепы и его переход на сторону шведов, а ещё раньше – его обещания привести под шведские знамёна двадцать тысяч казаков

На главном возможном, по мнению Петра, направлении в районе Витебска, стоял Шереметев с основными силами, корпус Апраксина оставался в Ингерманландии, Боур укреплял Дерпт. Нельзя сказать, что проход Карла по краю России, её украине, царь не предвидел: на случай возможного похода Карла в этом направлении Пётр предусмотрел совместные действия гетмана Мазепы с войсками Голицына. Как он корил себя потом, когда стало известно не только предательство Мазепы, но и то, что измена замышлялась уже давно – велись тайные переговоры, выторговывались условия! Меншикову тогда довелось услышать горькие фразы царя, которые, по обыкновению, привели к немедленным действиям:

– Двадцать с лишним лет змею на груди согревал! Иудино племя не разглядел рядом с собой. Только Голицын предупреждал меня о возможной измене, а я не верил ему! Сам на грудь Мазепе высший орден прикреплял Андрея Первозванного, сам грамоту о гетманстве вручил, чтобы управлял он этим краем России! Знаешь, Данилыч, надобно Мазепе принародное позорище устроить, чтобы каждый знал цену предательства: вечное презрение!

И торжественная символическая казнь через несколько дней, 5 ноября 1708 года, свершилась в центре города Глухова при стечении всех его жителей. Мазепа, бежавший к Карлу ещё в октябре, узнал от перебежчика о том, как были разорваны его гетманская грамота и древний герб, переломлена его сабля и сорван с мундира, одетого на чучело, орден, девиз которого – «За веру и верность», после чего «персону» повесили…

Всё это вызвало лишь кривую улыбку бывшего гетмана:

– Игрушки! Забава шутов! Пётр просто не может обойтись без этой безвкусицы. Пусть потешится!

Но когда оттуда же, из Глухова, сообщили, что спустя неделю он был предан церковью анафеме, Мазепа посерьёзнел, затих, на вопросы втайне презиравших его шведов не отвечал, но на лице его появилась печать отверженности, отторгнутости и … вечного страха. Пути назад не было. Двадцать обещанных тысяч казаков за Мазепой просто не пошли. Из тех пяти тысяч, с которыми он всё же переметнулся к Станиславу Лещинскому или, по сути дела, к Карлу, остались с предателем единицы, остальные вернулись домой, да и всё левобережное российское поднепровье осталось верным Петру. Как бы ни старался Мазепа не показывать гнетущие его чувства, но после каждого известия об успехах русских войск (а они вскоре начали поступать всё чаще) страх перед грядущим сжимал его сердце. В такие дни  он начинал метаться, в какой-то момент пошёл на безмерную низость: тайными письмами просил у Петра прощения и предлагал в обмен на возможность вернуться ещё одно мерзкое предательство – голову приютившего его Карла. Получив решительный отказ, вновь всеми силами старался показать теперь уже Карлу свою нужность.


Но в то же время ощущение неотвратимости близкого конца жизни надвигалось на него. От одной мысли о том, что во всех церквях России проклинают его имя, холодели руки и ноги, всё чаще и чаще посещала его покорность неизбежному, чёрной своей судьбе.

Потом были Полтава, бегство вместе с перепуганным, охромевшим Карлом, унизительная жизнь под презрительно-снисходительным покровительством извечного российского врага – султана.

Жить ему оставалось совсем немного. Великая русская победа доконала его, а неотступно преследовавшая его, сидевшая в сердце анафема отняла любое желание жить. Меньше чем через год после предательства, 8 сентября 1709 года в возрасте 65 лет он умер в изгнании, в турецкой крепости Бендеры. Врачи нашли у него разные болезни, ставшие, по их словам, причиной смерти, но все окружавшие его и он сам знали, что убило его проклятие народа, преданного им…

Всё это было ещё впереди, а тогда два правителя двух сильных государств долго маневрировали. Особенно часто неожиданными изменениями курсов движения, поворотами, зачастую в прямо противоположном направлении отличался Карл. Отмечая на карте передвижения шведов и разглядывая потом эту сложную кривую, Пётр мрачно шутил:

– Кажется, что у него военные планы рождаются каждое утро, в зависимости от того, какой сон он видел нынче!
 
Но настал час, и вот они впервые со своими армиями встретились, остановились друг против друга, разделяемые лишь двумя небольшими речками. Даже в названии этих рек Пётр усмотрел символическое предсказание победы: русская армия стояла на берегу Белой Напы, шведская – на берегу Чёрной Напы. Собственно говоря, встреча эта не была частью давно задуманного плана. По сведениям русской разведки Карл XII двигался к переправе через Днепр возле Могилёва, но вдруг неожиданно, как это у него бывало постоянно, он изменил направление и повернул свои войска к Мстиславлю, прямо в лоб русским войскам. Когда Пётр узнал об этом, что-то менять в движении армии было поздно, приходилось принимать условия игры, предложенные Карлом. Может быть, именно на это король и рассчитывал?

Изучая карту, царь недоумевал. Ему казалось, что место для решительной битвы было избрано Карлом весьма неудачно: достаточно густой лес с небольшими полянами, на которых трудно развернуться крупным силам, а к тому же – болотца там повсюду: утонуть – не утонешь, а завязнуть очень легко. Преимущество у шведов в том, что они оседлали переправу через Чёрную Напу возле деревни Молятичи, и в любой момент могли перебросить войска в междуречье. А там есть возможность развернуться и атаковать русских. И Белая Напа тоже не будет для шведов серьёзным препятствием.

– И всё же, всё же… Почему Карл так изменил свой первоначальный план? – Пётр крепко, двумя руками тёр лоб, будто подгонял мысли.

Меншиков всего несколько лет назад вошёл у царя в особое военное доверие. Произошло это после удачного самостоятельного отражения нападения шведского генерала Майделя на Петербург, где Данилыч сыграл, пожалуй, решающую роль, а в особенности – два года спустя, после блестящей его победы при Калише.

Тогда, в 1706 году, Карл неожиданно метнулся в сторону Саксонии. Предупреждая возможный дальний обход, Пётр двинул войско на Волынь, а Меншикову с двадцатью тысячами драгун (русских, а частично – союзного на тот момент короля Августа) велел идти по следам шведов, тревожить их, и при малейшей возможности громить. Уже очень скоро Меншиков получил сведения о том, что в городе Калише, что расположился на границе с Пруссией, на Висле, Карл оставил значительный гарнизон – около 10 тысяч человек под командованием генерала Мардефельда. А по пути к границе находились и силы союзных Карлу поляков – корпус Потоцкого, а это
 ещё 13 тысяч человек. Меншиков направил на польское войско трёхтысячный авангард лучшего кавалерийского генерала Ренне, который блестяще справился со своей задачей и обратил корпус в бегство.

Вот теперь, как сказал Меншиков, расчистив поле, можно было вплотную заняться Мардефельдом. Но такое шутливое замечание совершенно не отражало настроения Александра Даниловича, который, изучив позицию шведов, был весьма озабочен тем, как умело они использовали все природные препятствия этих мест – множество небольших речек с болотистыми берегами не позволяли коннице разгуляться, расположились во всех удобных, проходимых местах.

И опять врождённая интуиция Меншикова выручила его: он почувствовал, что поляки просто обязаны быть слабее шведов, поскольку у солдат не было ну никакого резона проливать кровь за шведского короля. Где-то там какие-то вельможи за них решили, что они должны воевать против русских, но времена, когда любой авантюрист мог собрать отряд, влиться в сонмище таких же отрядов и идти на Москву – за землями, за богатством, – давно прошли, идти нужно было не против русского ополчения, вооружённого как попало, кое-кто – и просто дубьём. Нет, на сей раз приходилось иметь дело с регулярной, хорошо обученной армией, которая совсем недавно малым числом разметала войско храброго Потоцкого…  А поэтому, думал Меншиков, не будут поляки весьма усердными в битве и ударить нужно в первую очередь по ним, союзникам шведов. На одном национальном польском гоноре, без основательных причин, по которым люди идут в бой, они долго не продержатся, побегут, побегут, на кой ляд им помирать за какого-то, пся крев, Карла!

Расчёт Данилыча оказался верным. Поляки бросились бежать после первой же атаки. Их не догоняли и не добивали. Достаточно было того, что они освободили поле битвы. А поле-то, поле… Одно горе! Кочки, трясины… Меншиков хотел со шведами тоже обойтись малой кровью, только потому пошёл на них в конном строю. Он
любил конные атаки, скорость, горячую стычку, сбойку, рубку, где каждую секунду – или пан, или пропал (ой, что это, про поляков так нельзя, плохая это примета!). Но и шведы-то не лыком шиты, у них оставался только один действенный способ обороны. И они его, конечно, использовали: построились в каре, ощетинились со всех сторон штыками-багинетами, не наскочишь, не пробьёшься… Раз за разом накатывалась волна русских драгун, и каждый раз безрезультатно…

Но Меншиков не был бы Меншиковым, если б упёрся, не попытался найти какой-то другой способ одоления. После третьей неудачной атаки он велел половину драгун спешить и атаковать каре такой новообразованной пехотой, а все остальные эскадроны должны были окружить поле боя и уничтожать всех, кто попытается вырваться из кольца, и помогать пешим драгунам.

Новый подход дал довольно быстрый результат. Уже через час таких комбинированных атак в конце дня шведы сдались. Сдался и сам генерал Мардефельд… Наутро почти без боя был взят город Калиш. Подсчитали потери и трофеи. Потери победившей стороны оказались на удивление небольшими: у русских погибли всего 80 человек, раненых – 320. В союзных войсках короля Августа потери тоже были невелики. Поляки потеряли около тысячи человек. Шведы… Четыре тысячи убитых и пять тысяч пленных. Захвачены 19 шведских и 44 польских знамени, штандартов. Полностью захвачен весь обоз с оружием, боеприпасами и продовольствием. Группировка Мардефельда перестала существовать.

Вот именно после этой победы Меншиков стал по-настоящему генерал-поручиком, впервые сам почувствовал себя губернатором не только Петербурга, но и Ингрии, Карелии и Эстляндии. Но не чины и не должности наполняли его гордостью, хотя очередная победа его была заслуженной и совершенно самостоятельной, потому что при Калише основные силы русской армии находились от этого города в
400 верстах! Просто отныне Александр Данилович по праву вошёл в число российских лучших полководцев, а посему теперь часто присутствовал при рождении замыслов Петра, молча, стараясь не спугнуть какую-нибудь удачную мысль царя, наблюдал за его терзаниями. И именно поэтому на риторический вопрос о причинах метаний Карла ответил чётко и быстро, не потому, что так любил царь, а просто он сам уже думал об этом и, как ему казалось, нашёл ответ:

– Видишь ли, мин херц, ты ищешь военные выгоды не для себя, а для государства российского. Подумай-ка теперь о сопернике своём, о характере его: своенравный, амбиции мальчишеские в нём играют… Ему бы обойти нас скорым маршем и подождать более выгодной ситуации. Но тут ему доносят, что русскую армию ведёт сам царь. Ну, как ему упустить такую возможность с тобой сразиться в кровавой шахматной партии? Ему ведь гораздо важнее не Россию победить, а тебя, государь. Доказать всему миру, что русский царь – не орёл двуглавый, зорко по сторонам смотрящий, а так – воробьишка-попрыгунчик… Вот он и явился сюда. Генерального сражения тут не дашь, простору мало, но попугать, посмотреть, что ты будешь делать, – это пожалуйста!

Пётр опять надолго задумался. А ведь прав Данилыч, чёрт бы его побрал! То есть, Карл, развернув войска по берегу Чёрной Напы, будет только имитировать своё желание пойти вперёд. Не случайно Меншиков о шахматах вспомнил. Там тоже есть приём – ложная атака, отвлекающая внимание от серьёзного удара. Ведь на деле, как соглядатаи донесли, всю артиллерию Карл оставил возле переправы через реку, и любую нашу попытку перейти в наступление он тут же превратит в огненную ловушку, на подходе к мосту уничтожая русскую пехоту… И ещё получено донесение о том, что от Риги двинулся в путь на помощь своему королю корпус Левенгаупта. А если так, то для долгих размышлений времени просто не было. Уже через час был готов план действий – решительных и совершенно неожиданных для неприятеля.


…Проводник никогда не встречался с военными в таких больших чинах. Он терялся, бормотал что-то невразумительное про жаркое лето, про то, что в лесу из-за этого и грибов мало, и ягоды не уродились. Голицын терпеливо слушал этот бред, но у командира второго батальона Пашкова терпение лопнуло:

– Постой, старик! Ты толком-то можешь сказать: проведёшь ты нас или нет?

Михаил Михайлович одёрнул:

– Не наседайте, Пашков! Он нам уже всё сказал.

– Да он же нам про какие-то грибы-орехи!

– Плохо слушали. Он сказал, что поскольку лето было жарким, то и реки обмелели, появились удобные броды. Верно я тебя понял, старик?

– Дак ведь, ваше благородие… Кабы знать, куды вам надо, тады можно и провести!

Голицын усмехнулся:

– Э-э,   загнул! «Куды»… Секрет это, тайна. Но только нам бы подальше от дороги на Молятино, а поближе к тому месту, где Белая с Чёрной сливается. Тебя как звать-то?

– Фёдор я. Матвеев сын.

– Ну так как, Фёдор Матвеевич? Проведёшь? Только в ночь!

– А чего не провести. Вам ведь, господин генерал, – он снова начал подбирать слова, почёсывая в затылке, потом всё же нашёл их и выпалил сразу, – …надобно ворога обойти сзаду и дать ему пинка покрепче?

Князь снова рассмеялся:

– Вот и секретничай! От народа ничего не скроешь!

В своём плане Пётр главное внимание уделил тому обстоятельству, что шведская армия по ландшафту никак не сумела расположиться компактно, единым кулаком, противостоять которому было бы трудно, очень трудно. Именно поэтому Карл, заняв основную позицию, сделал разумный ход – пять тысяч солдат под командованием генерала Росса расположились в трёх верстах от переправы. Сила немалая – четыре пехотных полка да ещё кавалерийский полк – была ориентирована на обходной манёвр русских, на тот случай, если русский царь поведёт армию двумя штурмовыми направлениями: одно – на переправу, а второе – восточнее, где-нибудь в районе, где расположатся фланговые полки. В таком случае Росс сдерживал бы русских до подхода подкрепления от основных сил, а противник, измотанный форсированием одной реки, преодолевший болотистое междуречье и вынужденный вступать в бой сразу после преодоления второй реки, становился лёгкой добычей.
 
Более того – Карл не предполагал полки Росса долго держать в отдалении. Буквально через день, если русские будут медлить, он собирался всё-таки подтянуть россовские полки к деревне. Но сделать это хотел в тот момент, когда основные силы шведов начнут атаку через мост и вдоль дороги на село Доброе, где Пётр, этот усатый кот, сидел беззаботно и совсем не ожидал, что его блестящий соперник сделает ему шах безо всяких ухищрений, прямо в лоб. Используя для стремительности дорогу и открытое придорожное пространство, Карл решил усилить эффект от удара неожиданным увеличением кулака – появлением полков Росса.

Примерно таков был замысел, сложившийся в голове горячего и дерзкого игрока.

Его соперник в этой партии был взрослее, спокойнее и дальновиднее. Пётр, изучив все плюсы и минусы позиции шведов, понял, что Карл предпринял меры против контрудара. И к тому же три версты – это не то расстояние, на котором войска могут уже действовать только самостоятельно, это не тридцать вёрст. Малое расстояние быстро преодолевается броском, и помощь к шведам вполне успеет в нужный момент. Точно так же они успеют вовремя и на помощь своим главным силам, если это потребуется. Но в то же время полки Росса расположились на сравнительно небольшой поляне, где не только коннице шведов нет возможности развернуться, но и пехота окажется в сумятице боя плохо управляемой. А это значит…

Вызвав генералов, дал им поручение:

– Голицын, восемь батальонов поведёшь в обход, в дальний обход, чтобы ни одна собака не заметила. Поведёшь ночью. К утру скрытно подойти к позиции Росса. Цель твоя – пехота. Кавалерию на себя возьмёт… Генерал-лейтенант Пфлуг! На рассвете ваши тридцать эскадронов переправляются через Белую практически напротив Росса, отвлекают внимание шведов, быстрым маршем двигаются в сторону Чёрной, там брод для пехоты не годится, а для коней – нормально будет. Всё. Идите, готовьтесь.

Меншиков вопросительно приподнял бровь, ожидая приказа.

– Тебе, Александр Данилыч, душа моя, особое задание. Собирай лучших в свой шквадрон, и будь готов вмешаться в бой в любую минуту. Что-то сердце моё чувствует подвох, не знаю только – какой…

…Ночью батальоны Голицына благополучно перебрались через две реки, три батальона остались у переправы, чтобы в случае необходимости свежими силами прикрыть отступление, а остальные пять батальонов россыпью стали продвигаться по редколесью в сторону ничего не подозревавших шведов. Пять батальонов против четырёх полков! В несколько раз меньше!

К утру упал туман, Голицын радостно потирал руки:

– Удача с нами!

Расстояние от леса, от края поляны до расположения шведов преодолели одним броском без единого выстрела. И только тогда, когда над местом боя уже повисли крики, лязг да тяжёлое дыхание сотен людей, начали стрелять. Шведы, подавшиеся назад при неожиданности, довольно быстро оправились от первого удара, и схватка на этой большой поляне стала упорной и всеобщей. Шведская кавалерия оказалась бесполезной, так как невозможно было со стороны различить – где свои, где чужие. Замешательство конницы было столь сильным, что Михаил Михайлович, отбиваясь от насевших на него двух солдат, успел подумать, что именно сейчас нужен удар конников Пфлуга, и тогда можно было бы погнать противника по берегу, а там, глядишь, и главные силы царь введёт в бой. Что-то они запаздывают, что-то, видно, приключилось.

Приключилось. Русские эскадроны, переправившись через Белую, оказались в широкой части междуречья, которую просто не успели обследовать, как подобало бы. И, не преодолев даже трети расстояния до противника, конница… рассыпалась между многочисленными озерцами, обходя их и попадая в не менее многочисленные болотца, которые, несмотря на жаркое лето, отнюдь не все пересохли. Шёл час за часом, уже и рассвет приблизился, а эскадроны Пфлуга по-прежнему не могли продвинуться вперёд. Пехота Голицына вела бой без поддержки. Шведов всё ещё было неизмеримо больше. Два часа успех переходил от одного соперника к другому, к шведам уже начали подтягиваться подкрепления от главных сил, а русской конницы всё не было и не было…

Но вот, наконец, в шуме боя послышался отдалённый топот копыт, и всё громче и громче накатывалось грозное «ура»! Как молния просверкнула меж солдатами весть: наши идут! Голицын облегчённо вздохнул:

– Молодец, Пфлуг, успел-таки!


Он оглянулся и увидел впереди конной лавы несущегося во весь опор всадника с клинком на отлёте. Пфлуг? Не может быть! Уж больно на него не похоже… Позвольте, да ведь это…

Пролетая мимо, Меншиков заорал радостно:

– Держись, Мишка! Сейчас мы их давить будем!

Задавили с наскока. Шведская конница не выдержала, бросилась врассыпную, преимущественно в ту сторону, откуда им навстречу шла помощь, смяла подмогу, посеяла панику… Пехота, так и не получив поддержки, тоже беспорядочно начала отступать… Вскоре на поле боя не осталось ни одного шведа. Впрочем, остались всё же. Но – мёртвые. И русские солдаты между ними.

Меншиков обнялся с Голицыным:

– Ну, что? Виктория?!

Михаил Михайлович обвёл взглядом поле боя, покрытое трупами, механически повторил:

– Да, да, виктория… Только дорого она обошлась всем. Уж и не думал, что подмога придёт, хотел драться до конца. Вы-то как тут оказались?

– Да понимаешь, как только прибыл гонец от Пфлуга с вестью о том, что они застряли безнадёжно, царь тут же велел нашему шквадрону по вашему пути, уже проверенному, скакать. После переправы увидели батальоны охранные, там Пашков мне и сказал, куда нам направляться. Хотя и без того уже слышно было! Теперь-то что делать будем?

– Возвращаться нужно, Данилыч. Потери наши немалые, неожиданности уже нет, против главных сил идти не сможем. Вернёмся на суд царя.

…Пётр ликовал:

– Ах, молодцы, ах, утешники! Атаковать настолько превосходящего противника, да не просто атаковать, а потеснить, заставить бежать с большими потерями! А вы знаете, что после бегства россовских остатков Карл тут же свернул свой лагерь и ушёл в пока неизвестном направлении? Да, хотя у нас убитых и меньше, но они есть. Не ваша это вина. О генерал-лейтенанте Пфлуге, с небрежением отнёсшемся к своему заданию и не сумевшем ударить во фланг Россу, разговор будет особый. Но вы, именно вы утёрли нос этому нахалу Карлу. Бивали мы их, как вы знаете, и раньше, но впервые встретились войска двух государств под командованием правителей-потентантов. И Карл получил хор-рошую пощёчину!

Голицын! Свой орден Андрея Первозванного с себя снимаю, вручаю тебе. Достоин! Иди ко мне, иди, поцелуемся! Данилыч, майн брудер, без твоей помощи наши потери были бы ещё больше, и победа могла бы обернуться поражением. Славу Меншикова ты не только не уронил, а засверкала она ещё ярче. И, конечно же, ты тоже достоин большой награды. И она у тебя будет!
               
2.
       О Меншикове у всего военного начальства России давно уже сложилось мнение, как об отчаянном рубаке, сорвиголове, который, вступив в бой, будет драться или до смерти или до победы. Отдавая ему должное, они, в большом числе наёмные иностранцы, тем не менее относились к нему с тайной усмешкой, как к человеку, который и письма-то без ошибок написать не может, что уж говорить о тонкостях военного искусства, стратегии и фортификации. Впрочем, и русские полководцы Александра Даниловича не очень-то жаловали. Как-то проявлять своё к нему отношение опасались, конечно, всё-таки личный друг государя, но, терпеливо выслушивая какие-то замечания и предложения Меншикова, они всегда находили повод поступить по-своему. А Пётр, превыше всего ставивший мастерство и знания в
любом деле, почти всегда принимал сторону опытных командиров. Именно поэтому с самого начала всех военных походов он подчёркнуто отходил на второй план, крайне редко вмешиваясь в решения военных профессионалов. Но если царь, уже набравшись опыта и знаний, постепенно стал позволять себе принимать самостоятельные решения, и уже в разгаре Северной войны обернулся уверенным в себе полководцем, то Меншиков не мог себе этого позволить. Он пошёл единственно доступным ему путём: по возможности участвовал во всех обсуждениях военных вопросов, планов, замыслов, всегда высказывал своё мнение, которое часто резко отличалось от общего и вызывало язвительно-вежливую отповедь умудрённых военным опытом стратегов. Он по крупицам складывал такой опыт в своей голове, применял его на практике и… всегда побеждал в бою! А это, согласитесь, неоспоримый признак истинного таланта.

Даже видя явную ошибку, Меншиков очень долгое время не имел формального права принять окончательное решение. Он мог советовать, убеждать, но решать… Потом оказывалось, что совет был правильный, и можно было, последовав ему, исправить положение, но всё это выяснялось потом, а в переломный момент Меншиков со своим видением хода сражения оставался в стороне и послушно исполнял чужую волю. Всё это не касалось, разумеется, самого царя. Кто-кто, а Пётр всегда выслушивал всех, и часто принимал решения, отличавшиеся от первоначального, как небо и земля.

…А в первых числах июля 1708 года Петра Алексеевича рядом не было. Был Борис Петрович Шереметев, генерал-фельдмаршал, который в Могилёвской губернии, на берегу реки Бабич вышел навстречу шведскому войску под предводительством короля. Карл XII к этому времени уже начал ощущать все «прелести» выработанного Петром способа ведения войны: постепенное изматывание, уклонение от генерального сражения, если оно навязывается противником и выгодно ему. К этому добавилось лишение шведской армии

продовольствия и по возможности – отдыха. Именно по этим причинам Карл был заинтересован в генеральном сражении, жаждал его как можно быстрее, чтобы закончить разом все эти утомительные, ни к чему не приводящие переходы, все страдания полуголодного существования. В солдатах своих, закалённых в многочисленных битвах, Карл был полностью уверен: в случае начала генерального сражения они, разумеется, одержали бы победу.

Шереметев к исходной позиции будущего сражения подошёл, согласовав с остальными частями русской армии только сроки встречи и общее направление движения. То ли из-за отсутствия царя, то ли из-за преувеличенного представления Бориса Петровича о собственной роли в русской истории, он на сей раз не выстраивал диспозицию, предоставив Репнину, Брюсу и Ренну возможность выбирать линию поведения и действовать самостоятельно. Это не касалось полков Меншикова, которые изначально были привязаны к войскам под командованием Шереметева.

Меншиков отлично видел все минусы позиции русских войск на низменном берегу реки. На высоком противоположном её берегу расположилось село Головчино, преимущество его высоты в обозрении окрестностей шведы оценили сразу. Кроме того, в селе было три церкви, с колоколен которых ещё дальше можно было наблюдать каждое движение русских на сложном рельефе, где северная часть была окружена водой и болотами, возвышенность была лишь одна, на ней расположился Шереметев со своей дивизией. В общем, сразу было понятно, что с этого невысокого холма можно вести артиллерийский обстрел, но любое наступление отсюда обречено на провал. Остальные силы были расположены вдоль реки, влево по фронту. Поэтому оказалось, что полки под командованием генералов Репнина и Ренна растянулись и удалены были от «шереметевского» холма. Вдобавок к этому при отсутствии царя между генералами разного ранга как-то сразу всплыли давние обиды, то и дело проявлялся принцип «а ты кто такой?» – вечный, неизжитый и столетия спустя, спутник русской жизни, приводивший к разрозненности действий.

Вряд ли всё это знал Карл. Но, наблюдая, как возводится по приказу Шереметева линия укреплений, он справедливо решил, что русский фельдмаршал не собирается наступать, что он будет ждать первого шага противника. Кроме того, чётко зная расположение русских укреплений, он решил начать их обстрел, а под его прикрытием перебросить на противоположный берег Бабича артиллерию и достаточное количество пехоты, чтобы вслед за завязавшимся боем начать переправу главных сил. Причём, прямую атаку на дивизию Шереметева он решил только имитировать, направив основные силы именно в проход между войсками Ренна и Репнина, чтобы, разбив их, пойти в обход холма, перерезать пути отступления Шереметеву и окончательно добить русскую армию. К исполнению замысла Кард приступил немедленно.

Меншиков вместе с Шереметевым наблюдал начало обстрела. Отсюда, с возвышенности, было отчётливо видно, что построенные русские батареи не могли помешать шведам форсировать реку. Борис Петрович опустил трубу и начал думать. Обычно этот процесс шёл у него неспешно: принимал решения он после тщательного взвешивания всех «за» и «против». Меншиков, зная особенности характера Шереметева, не вмешивался, продолжая наблюдать, как шведы уничтожали укрепления, как гибли солдаты, не имея даже возможности рвануть по-русски рубаху на груди и пойти в атаку, навстречь противнику, и умереть хотя бы с честью. Александр Данилович прекрасно понимал, даже не видя командовавших на фланге Репнина и Ренна, о чём они думают в этот момент. Нужна была контратака, но для неё явно было недостаточно сил… И вообще – вся эта затея с обстрелом и таким откровенным наступлением не есть ли просто прикрытие, ложный выпад, как в фехтовании, в котором Меншиков знал толк. А ежели это так, то поведение Карла – не что иное, как начало достижения основной цели. За этим последует стремительный, но ложный бросок через центр, якобы к холму. Но главное осталось главным – охват возвышенности с командным пунктом, где они сейчас находятся, и в конечном результате – полный разгром… Попасть в плен, а тем более – быть убитым Меншикову вовсе не хотелось.

А Шереметев думал. Желание наказать шведов было сильным, но ситуация складывалась явно не в пользу русских. Осторожность и ещё раз осторожность! Вот главное правило, которым Шереметев руководствовался всю жизнь. Этим правилом он постепенно набирал очки всегда – и при победе, и при проигрыше. Для этого нужно было лишь принять план действий с оговорками, которые как бы предупреждали о возможной неудаче. Победа, – умён Шереметев, храбр Шереметев. Поражение, – а ведь предсказывал Шереметев, дальновидный Шереметев, провидец Шереметев. У него практически всегда были наготове отговорки, объяснявшие причины невыполнения задачи. Особенно удачным случаем он считал вмешательство царя. Тогда… Поражение тогда становилось поражением Петра, а победа – была общей победой, большой совместной викторией!

Шереметев думал на сей раз и о том, что если он сейчас отступит со своими силами, то выполнит одно из главных распоряжений царя: не вступать в столкновение со шведами при неблагоприятных условиях. По крайней мере, если он доложит так, то и обвинить его будет не в чем…

У Меншикова кончилось терпение:

– Граф! Борис Петрович! Решайтесь! Уже через час что-то решать будет поздно. Я полагаю, необходимо послать помощь на фланг, чтобы там можно было перейти в наступление. Тогда генерал-майор Репнин мог бы поддержать Ренна и предотвратить общее наступление шведов.

Генерал-фельдмаршал глянул сонно:


– Послушайте, Меншиков, если вы нарочитым упоминанием графского титула пытаетесь напомнить мне, что возведение меня в графское достоинство – дело недавнего времени, то смею заметить, что я отлично помню об этом. Так же, как и то, что вы стали светлейшим князем Римской империи тоже не сто лет назад. Так что давайте не будем тягаться, а припомним о том, что полагать о чём-то могут многие. Но принимаете решения сегодня не вы. Вот я и думаю. Уж позвольте эту думу до конца довести…

Меншиков первым заметил пыльный след за всадником, скакавшим от позиции генерала Ренна. Примчавшись во весь опор, он соскочил с коня, подал рапорт. Шереметев быстро пробежал его глазами:

– Помощи просит. А я больше двух полков дать не могу.

Меншиков не удержался от колкости:

– Так доводите же свою думу или как там её… до конца и принимайте решение!

И опять потянулись минуты вынужденного бездействия. Тем временем шведы, усиленно атакуя фланговые русские позиции, одновременно начали массовое форсирование реки прямо напротив главных сил русской армии. Отряд Ренна, ближе всего расположенный к противнику, был жестоко обстрелян всей мощью шведской артиллерии, понёс большие потери и, видя возможность полного окружения и не дождавшись посланного всё-таки Шереметевым подкрепления, начал отступать. В стане русских это заметили, и Шереметев счёл за благо не вступать в драку. Он тоже дал приказ отступать, не ввязываясь в бой…

Отходила дивизия Алларта, свернулась артиллерия Брюса. Выполняя приказ, двинулись к северу драгунский полк и пехота Голицына, ушли конная бригада Меншикова и конница Гольца… Как-то сразу все позабыли, что остались ещё полки генерал-майораРепнина. Часть из них уже не первый час отбивалась от попыток шведов вклиниться между ними и Ренном. Другая часть, резервная, находилась дальше всех от боя и приняла в нём минимальное участие (а некоторые вообще – не сделав ещё ни одного выстрела). Именно там вдруг обнаружили, что на берегу уже остались только шведы, а Шереметев сворачивает лагерь и отходит за холм, к дороге, ведущей в соседнее село. Князь Аникита Иванович, боец опытный, заслуживший генеральское звание ещё с Азовского похода и взятия Нарвы, сразу сообразил, что сейчас от главного русла движения шведов отвернёт значительная часть, отрежет его полки, прижмёт к берегу, и для него бой закончится полным бесславием и гибелью.

И тогда Репнин приказал своим полкам бежать. Бежать в буквальном смысле. От скорости этого организованного бегства зависела жизнь, нужно было опередить явно предстоящее окружение…

Они успели. Уже находясь на дороге, удалявшейся от холма, Меншиков увидел справа, у деревни Васильки, поднявшуюся пыль, вгляделся, увидел солдат, бегущих строем, узнал своих, вздохнул облегчённо: значит, потери будут только те, которые в самом начале нанесены артиллерией противника. Убедившись, что шведы их не преследуют, русские направились к ближайшему городу Шклову.

Разбор стычки под Головчино был ужасен. Пётр был потрясён не столько отступлением, а тем, что не было даже попытки нанести урон противнику. В страхе все признавали своё поражение или молчали, как молчал Меншиков, на котором никакой вины не было, он там был лишь исполнителем приказов. Данилыч давно уже усвоил для себя, что сказать неправду можно, не беря грех на душу. Нужно просто не говорить правду. Умолчать её. И сам чист, и правителя не прогневишь. А вот если прогневишь, то потеряешь очень многое. В такой ситуации, чтобы говорить правду, – нужно быть или святым, или просто дураком. Ни тем, ни другим светлейший не был… Он слушал доклады и отмечал про себя приёмы дворцовых, подковёрных интриг, в которых Шереметев был мастером. Доклад Ренна о том, что он вступил в бой, но не получил поддержки, Борис Петрович парировал с артистизмом:

– Не снимая с себя вины, должен заметить, что первым необходимость помощи заметил светлейший князь Меншиков, который, присутствуя здесь, может подтвердить этот факт. И два полка были отправлены в помощь Ренну, который к этому моменту нетерпеливо не дождался от меня ответа и снялся с занимаемых им позиций.

Но более всего меня возмущает поведение генерал-майора Репнина. Он отстранился от общего дела и, уйдя в тыл, подорвал оборону, сорвал подход помощи генералу Ренну и, в общем-то, весь замысел предстоящего сражения!

…Ах, хитрец! Меншиков, подтвердив (не мог не подтвердить, в силу своего честолюбия, и Шереметев это прекрасно знал), что это именно он заметил необходимость отправки помощи, тем самым показал, что Шереметев активно руководил боем. В результате вышло, что рапорт Ренна поступил уже после того, как помощь была отправлена! И что получается? Молодец, Шереметев?! И, конечно, не его вина, что Ренн не сумел воспользоваться этой помощью. Что же касается Репнина, то в результате некоторой поправки в очерёдности событий, он оказывался трусом и чуть ли не предателем, ни сном, ни духом не подозревая об этом. Теперь он, как вытекало из доклада Шереметева, первым приказал солдатам покинуть позиции, хоть и уходили они последними! «Замысел предстоящего сражения»! Да не было ведь никакого замысла! Было долгое нерешительное выжидание командующего и от этого полная неразбериха, когда никто не знает свою задачу…

…Мелькнувшая было у Меншикова мысль, что надо бы как-нибудь царю разъяснить, как оно было на самом деле, довольно быстро угасла, потому что у Петра начали подёргиваться руки и ноги.
 Его всего трясло, не столько от болезни, сколько от гнева и твёрдого знания того, что сейчас же, сразу за всем этим, последует страшная головная боль, почти беспамятство, от которого только Данилыч, а теперь уже и Катерина умели избавить государя.

Вот и на сей раз, выгнав всех, кроме Меншикова и лейб-медика, она села в кресло, усадила Петра на пол возле себя, уложила его голову себе на грудь и там, в пышной нежности, всё гладила и гладила его волосы, всё шептала сладко, легко целуя, что-то на ухо… Пётр – большой и нескладный – каким-то циркулем лежал возле её ног, а Меншиков смотрел на неё украдкой и тосковал воспоминаниями ума и тела, и всё думал о том, когда же для него кончится вот это вечное, неизбежное наваждение, эти воспоминания, эта мука сладостная…

Через два часа Пётр пришёл в себя, вопрошающе глянул на Алексашку. Тот подал давно принятый между ними условный знак: успокаивающе кивнул, прикрыв глаза. Это означало, что во время приступа болезни царь ничего страшного не сотворил ни с собой, ни с окружающими… Поцеловав Екатерину и отпустив её, продиктовал указ, которым разжаловал князя Аникиту Ивановича Репнина из генерал-майоров в рядовые, лишив его всех привилегий. Меншиков всё же попытался было что-то сказать по этому поводу, но государь умоляюще и устало сказал:

– Молчи, если добра мне желаешь, если не хочешь второй раз подряд ввергнуть меня в нынешнее состояние. Никогда больше при мне не поминай этого имени.

…А ещё через некоторое время сделал запись в своём журнале, в котором сохранял многие свои размышления:

«Я почитаю… заслугами своими отечеству доставших себе знатность. И уважаю их потомков, каковы, например, Репнины и им подобное; но тот, однако же, из потомков знатных родов заслуживает презрение моё, которого поведение не соответствует предкам их; и дурак сноснее в моих глазах низкого роду, нежели из знатного».

Это было весьма справедливое суждение, рождённое, правда, совершенно несправедливым способом. Но Пётр до поры этого не знал…

Впрочем, узналось это всё весьма скоро. После Головчино, получив у Доброго добрую трёпку от Голицына с Меншиковым, Карл переправился через Березину и направился на юг. К тому времени уже и несостоятельность Мазепы, обещавшего поддержку казаков, стала очевидной, но упрямство шведского короля было всем известно – он продолжил выполнение своего плана, несмотря ни на что. Он был доволен уже тем, что войско его постепенно приходило в себя после долгого плутания по западу России, по буквально выметенной по приказу русского царя земле: с неё почти исчезло многочисленное население и практически не было никакого продовольствия. Отощавшие солдаты питались чем попало и от случая к случаю. Эта часть петровского плана по изматыванию противника была выполнена безукоризненно. Но Карл учёл, что по землям южнее несколько лет носился вихрь крестьянских восстаний, что власть русского царя в этой стороне, по его мнению, должна быть значительно слабее, чем на северо-западе. А потому, рассуждал Карл, там легче будет прокормиться, а может быть и забрать с собой ратниками сочувствующих казаков.

Он просчитал, казалось, всё, но, тем не менее, просчитался.   Насильно обращавшаяся ставленниками шведов поляками в католичество, украина русской земли  ещё долго помнила противостояние «панов» и «хохлов». Триста лет помнила. А потом как-то сразу по чужому наущению позабыла национальное унижение, поругание, порабощение и начала преподносить его как благо, и вновь покорно потянулась к Западу. Но тогда она выбрала Петра и пошла за ним… В этом Карл реально убедился сам, не почувствовав там существенной поддержки.

Впрочем, король не был бы не только знаменитым забиякой, но и гроссмейстером в шахматной игре войны, если б полностью не предусмотрел и такой поворот дела. На выручку своему королю и его армии уже несколько недель продвигался из Риги огромный корпус графа Адама-Людвига Левенгаупта. Несколько тысяч солдат сопровождали огромный обоз с провиантом и боеприпасами. Узнав об этом, Пётр уже в который раз засел за карты, где были отмечены все передвижения шведов. Стали понятными эволюции шведских войск, над которыми ломали головы его генералы: почему шведы так мечутся, меняя направление. Теперь ответ пришёл сразу: Карл не только искал встречи с русскими войсками, не только жаждал дать генеральное сражение, но и стремился не очень далеко продвигаться вглубь России, пока не подоспеет Левенгаупт.

Пётр удовлетворённо хмыкнул: значит, сработала ещё в самом начале активных военных действий задуманная линия на постепенное выматывание шведов, которые не могли идти на Москву, не имея достаточного количества припасов и оружия. Вскоре начали поступать подробности. Соглядатаи доносили, что обоз, который сопровождало войско Левенгаупта, поистине огромен – семь тысяч телег, нагруженных до предела. Охраняли это богатство, а точнее – спасение шведской армии, восемь тысяч пехотинцев, кавалеристов и семнадцать орудий с орудийной прислугой.

Совет, созванный Петром, единогласно оценил значение для Карла этого мощного отряда и того, что он доставлял. Было решено: Шереметеву продолжать действия по намеченному плану, постоянно оказываясь вблизи шведов, постоянно напоминая о себе, тревожа противника, нападая на него при удобном случае, но не вступая в генеральное сражение. Такое поведение сейчас начинало играть роль и отвлекающего манёвра, под прикрытием которого Пётр был намерен разгромить тяжёлый, малоповоротливый, медлительный обоз и сопровождавший его огромный отряд. А сделать это можно было только на значительном расстоянии от шведской армии, чтобы она не могла придти на помощь. Поэтому главным стал девиз царя: промедление смерти подобно. Нужно было полностью использовать скорость передвижения и неожиданность. Состав созданного царём особого отряда говорил сам за себя: отобрали – Семёновский, Преображенский, Ингерманландский полки и один батальон Астраханского полка. Это по пехоте. А из драгунских полков тоже выбрали десять самых опытных. Взяли и несколько сотен казачьих и калмыцких, отличавшихся яростью в бою и неожиданностью действий. Всем старшим офицерам Пётр объявил, что поведёт их на Левенгаупта он сам.

– Наш отряд недаром назван корволантом, сиречь – летучим. А посему должны мы соответствовать своему имени в быстроте, внезапности нападения. От этого захвата зависит многое, даже грядущее генеральное сражение будет решаться во многом здесь. Должны мы чувствовать себя единой ратью, со-ратниками должны быть! Для скорости передвижения всю пехоту посадить на вьючных лошадей, всё необходимое – на них же. Выступаем 15 сентября.

… И в назначенный день и час от села Соболева пошёл, пошёл корволант в сторону Григоркова, в сторону Орши, потому что Левенгаупт, вроде бы, решил переправляться через Днепр именно там. Сведения эти были получены от замызганного еврея-менялы, только что вернувшегося из Орши и своими глазами видевшего, как шведами укреплялись мосты и выравнивались дороги. Услышав это, Пётр Алексеевич отдал необходимые распоряжения, приказав, впрочем, менялу задержать до полного подтверждения сведений. Меншикову сказал:

– Не верится что-то… Не таков Левенгаупт, чтоб избрать самое очевидное решение. Он – хитрый лис, будет обязательно заметать хвостом следы.

И ведь так и случилось! Уже на следующий день, не успел отряд выйти на оршанскую дорогу, как Петру доложили о местном шляхтиче, который клятвенно уверял, что шведы переправлялись через Днепр совсем не в Орше, а в Шклове. Когда двух свидетелей доставили к царю, тот, по своему обыкновению, долго молчал, сверля их немигающими, выкаченными глазами. Потом вскочил, в два шага оказался рядом с менялой, ухватил его за длинные волосы, откинул голову, приблизил лицо, вгляделся. Люди, давно знавшие царя, знали, что Пётр обладает удивительной способностью узнавать правду по глазам. Страшный его взгляд выдерживали немногие. Если совесть была нечиста, глаза начинали бегать, зрачки расширялись, и человек выпаливал всё как есть, ничего не утаивая. Вот и сейчас, стоило только Петру шёпотом, в котором слышался звон топора, сказать: «Что молчишь? Говори!», как по лицу менялы потекли слёзы и он торопливо, захлёбываясь, рассказал, как шведы хотели у него забрать его лошадей, но потом оставили его в покое, только за это велели попасться на глаза русским и рассказать им про Оршу.

Шляхтича отпустили тотчас после вынужденного признания менялы, но Пётр всё же послал Меншикова с его конным разведотрядом к Шклову, чтобы проверить: не стала ли и эта версия очередной уловкой Левенгаупта. Меншиков с заданием справился блестяще. Он вернулся 25 сентября. Спрыгнул с коня, подошёл, раскачиваясь после долгой дороги, как матрос на берегу. Лицо встревоженное, озабоченное.

– Что случилось, майн либер фройнд?

– Государь, вести у меня неожиданные и неприятные. Боюсь огорчить…

– Говори, Данилыч, не томи душу.

– Левенгаупт взаправду переправился через Днепр в Шклове. Но произошло это уже три дня назад. Не это главное. Догнали бы скоро. Но войск у него не так, как мы прежде считали, а вдвое больше! Я лично допросил с десяток шкловцев. Все сходятся в мнении, что шведов от пятнадцати до семнадцати тысяч – хорошо вооружённых и не уставших… Вот так, государь! Прости меня за такие новости.

…Ещё во времена потешных боёв, времена уже далёкие и почти позабытые, Пётр, обучаясь сам и обучая семёновцев и преображенцев, не любил однообразного отрабатывания манёвра. Об этом часто спорил с Лефортом, который настаивал на том, что вначале надо хорошо знать военную азбуку, а только потом уже сложные книги читать. В общем, юный царь с этим был согласен, но только с одной оговоркой: надо не только овладевать грамотой боя, нужно ещё с самого начала приучать себя думать во время сражения, видеть не только ту строчку, которую ты в этот момент читаешь, но и всю страницу, и держать всё время в памяти – о чём эта книга… И он постоянно во время этих учебных боёв вводил всякие неожиданности. То на наступающих, откуда ни возьмись, обрушиваются сидевшие в засаде противники, то вдруг соперники начинают бежать, и тебя так и тянет за ними погнаться, но оглянись: а не заманивают ли тебя в ловушку?.. Постепенно у всех потешных солдат вырабатывался такой опыт, и они становились главной опорой Петра в регулярной армии. Да и сам царь умение смотреть не только по сторонам, но и в глубь событий, постоянную готовность к любым казусам боя или жизни сделал вначале привычкой, а позже всё это стало у него одним из главных жизненных принципов.

Новое препятствие будто придало сил Петру. Буквально через несколько минут после появления Меншикова он уже отправил гонца к Боуру с приказом в самом срочном порядке прибыть с четырьмя тысячами драгун для разгрома Левенгаупта. Ещё тысяча – бригада Фастмана – была брошена далеко вперёд, к Пропойску, чтобы перекрыть там путь отступления и переправу.

Шведы были на расстоянии нескольких часов верховой езды. Они, хоть и медленно, но неуклонно продвигались, сближаясь с армией своего короля. Если в течение нескольких дней не помешать этому, то они достигнут своей цели, а корволант из-за невозможности сражаться с целой армией вынужден будет отступить. Поэтому Пётр дал Боуру на прибытие всего два дня, хотя реально представлял, что это практически неосуществимо. Но на этот случай у него тоже было решение: наступать имеющимися силами. Тогда, конечно, на победу трудно было бы рассчитывать, но и в случае активного сопротивления русские могли бы спокойно отступить: преследовать Левенгаупт не будет, у него другая задача, которую он должен выполнить. Правда, пришла весть, что из-под Смоленска на помощь царю двинулась ещё и дивизия фон Вердена, но это было так далеко и туманно…

Но для начала нужно было дать понять шведам, что противник у них на хвосте, заставить их остановиться, чтобы приготовиться к решительному сражению. Поэтому в тот же день русская конница атаковала арьергард шведов. Этот бой шведы выиграли. Нет, потери в этой суматошной, вязкой стычке без правил были примерно равными как с той, так и с другой стороны. Но Левенгаупт не только форсировал небольшую речку Ресту, но и успел уничтожить за собой мост. Уже на том берегу он разделил весь обоз на две части, передовую часть отправил дальше в сопровождении трёх тысяч конников и пехотинцев, а вот оставшаяся часть переместилась к деревне Лесной и стала готовиться к решительному бою. Именно здесь, на большой поляне, окружённой болотами и густым лесом, шведы лихорадочно строили укрепления, сооружали из оставшейся части обозных повозок, расположив их дугой в несколько рядов, так называемый вагенбург – фургонный город, служивший надёжной преградой для конницы и хорошим укрытием для стрелков. С тыла всю позицию прикрывала огибавшая её речка Леснянка.

Левенгаупт был спокоен: в таком положении можно продержаться очень долго. Русская конница на этой поляне вообще выбывала из игры, бороться предстояло только с пехотой, бороться под прикрытием быстро выстроенных передовых и фланговых укреплений, а потом, в случае отступления, из вагенбурга, расстреливая русских на открытом пространстве и не теряя своих солдат.

Пётр тоже не тратил время зря. За одну ночь был восстановлен сожжённый и взорванный шведами мост, построен ещё один, и на следующий день корволант готовился к сражению уже на другом берегу Ресты. Изучив ситуацию, Пётр решил не дожидаться подкрепления Боура и начинать сражение, хотя и знал, что Боур уже где-то рядом, и он вполне может появиться на поле боя именно сегодня, двадцать восьмого сентября 1708 года, как ему и было приказано.

… Они пошли двумя параллельными колоннами. В одной был Ингерманландский полк, усиленный пешими и конными драгунами и гренадёрами. Там командовал Меншиков. Во второй шли семёновцы под командованием Голицына, преображенцы во главе с самим царём и отдельный батальон астраханцев. Поляна от Ресты поднималась вверх, и колонны с позиций шведов были видны, как на ладони. Можно было разглядеть и правильный, ровный строй, и знамёна полковые, вскоре уже можно было разглядеть офицеров, шедших с колоннами. Один их них выделялся ростом и шёл рядом с передовым батальоном.

Левенгаупт мог бы угадать в этой фигуре русского царя, но, во-первых, он не мог вообразить себе такой ситуации, когда царь идёт в рядах атакующих, а во-вторых он уже успел понять, что хотя эта колонна выглядит сильнее, она направлена как раз туда, где в перелеске укрылась придуманная Левенгауптом засада, не подававшая до поры до времени признаков жизни. И очень скоро этой колонне засада ударит во фланг и рассеет эти чёткие порядки, и их будет легче добивать. А вот вторая колонна гораздо интереснее. Наступает она, кажется, меньшими силами и по более крутому склону. Её легче будет обезвредить пушками и ружейным огнём, а затем перейти к первой колонне, ввязавшейся в бой с засадой, и добить её, напав с тыла.

… И он приказал главный удар нанести по Ингерманландскому полку.

Пётр неожиданно заметил в перелеске, расположенном впереди и справа по курсу движения колонны, какое-то движение. Похоже, что его там ждал сюрприз. Он отдал распоряжение, и тотчас же от колонны отделился Преображенский полк и… скрылся в лесу, покинув поле боя. Семёновцы и астраханцы продолжили движение вперёд, но в этот момент загрохотали пушки, затрещали ружейные выстрелы, шведы встали из-за своих укрытий и покатились мощной волной на вторую русскую колонну. Полк не успел даже полностью развернуться, как налетели шведы и началась схватка. Шведы теснили русских, те отбивались, но уже, судя по всему, очень скоро должен был наступить момент, который в любой битве бывает переломным: когда дрогнет какая-то группа бойцов, кто-то побежит, и всё это, нарастая лавиной, приведёт к победе одних и поражению других.

Пётр взмахнул шпагой, голос его напряжённый услышали далеко даже в грохоте выстрелов. Услышали вечные слова, которые поднимали русских всегда – от уличной драки до большой войны:

– Семёновцы! Астраханцы! Наших бьют! На помощь, за мной!

И ударили семёновцы и астраханцы, пробежав почти через всю поляну, и попятились шведы под таким напором, а в тот момент, когда они уже отступали к своим позициям, из леса грянуло «ура!», и высыпали на поле боя… передовые драгуны подоспевшего вовремя Боура! Атака шведов захлебнулась, они уже окончательно отступили к своим укреплениям, оставив на поле погибших.

А на другом конце поляны тоже раскатилось грозное «ура!». Это преображенцы обошли скрытно, лесом, левый фланг обороны шведов, дали залп по засаде, выбили её из перелеска и тоже заставили бежать к главным укреплениям.

Наступила короткая пауза. Пётр собрал командиров, сказал всего три фразы:

– Добивать надо немедля, перед нами – главная позиция, за ней – вагенбург. Боевой порядок вы знаете по приказу на поход: в соответствии с ордером де батайль. Всё, по местам!

Построились в две линии – пехота в центре, слева и справа – драгуны, калмыки и казаки. В час пополудни пошли в атаку. Между линиями, ближе к флангам, шли гренадёры, и табачный дым взвился над их отрядами: то опытные бойцы разожгли, раскочегарили трубки свои – глиняные, вырезанные из крепких корней, самые разные. Это обязательное снаряжение берегли в бою пуще всего: пока трубка торчит меж усов в крепких зубах, пока теплится в ней огонёк, то тебе и чёрт не страшен: сунешь в трубку фитилёк гранаты, подожжёшь его, и с высоты немалого роста (а только таких в гренадёры и брали) бросай в неприятеля, пока он ещё только набегает. Есть мастера-богатыри, которые зашвыривают гранату далеко-далеко, в самую гущу, и срывают горячность, запал атаки, заставляют неприятеля замедлить шаг, с опаской по сторонам посматривать, а то и вовсе остановиться, попятиться…

Боур со своими драгунами на левом фланге пристроился. Пётр, обрадовавшись его появлению, получил возможность два драгунских полка, из тех, что были в корволанте с самого начала, отправить на правый фланг, за пределы поля сражения, чтобы они перекрыли дорогу на Пропойск, дорогу, по которой Левенгаупт мог бы отступить.

В таком сражении тихих мест не бывает, у каждого – свой манёвр, но всё же… Выбить противника из укреплений, из укрытий конница часто не может, это – тяжкий долг пехоты, которая штурмует позиции почти всегда лоб в лоб, под градом пуль, под пушечным обстрелом. И единственное её спасение, залог её победы – стремительность и неуклонность продвижения вперёд, когда врагу покажется, что атакующих ни пули не берут, ни пушки. Вот тогда он дрогнет, тогда выскочит из укрытия кто-то первый, второй… А пехота идёт, она всё ближе и ближе, она оставляет на осенней пожухлой траве солдат, которые уже не встанут, не догонят товарищей, но даже приостановиться, чтоб хотя бы взглядом попрощаться навеки, нельзя, нельзя! Вперёд, только вперёд!

Шведы дрались долго и упрямо. Половину времени из двухчасового штурма занял бой уже на главной позиции, где сражение шло каждого с каждым, сила шла на силу, умение – на умение. И разобрать, где в драке генералы Меншиков, Голицын, где сам царь орудует своей шпагой, а где – простые солдаты, просто невозможно. Но можно вдруг заметить в самом разгаре боя, что царь отбивается от нескольких шведов, скалит зубы, рычит и хохочет, что ещё немного – и ему будет грозить смертельная опасность. И Голицын пробивается к этому месту, становится спина к спине с царём, и поединок заканчивается очень быстро. Огромный, сумасшедший глаз, взгляд Петра через плечо, мгновение, чтобы перевести дыхание, и дальше в бой. Царь – в своей стихии максимального напряжения сил, он не помнит об опасности, он просто встречает её и… получает от этого удовольствие! Сделав такое открытие, Голицын уже внимательнее следил за государем, не отходя от него далеко, и незадолго до конца боя ещё раз буквально прикрыл своим телом Петра, не получив, впрочем, сам ни царапины.

Окончательный перелом случился уже к трём часам пополудни. Шведы, возможно, ещё долго бы сопротивлялись, может быть, стояли бы до конца. Но Левенгаупт, стремясь сохранить оставшееся своё войско в живых, отдал приказ – сосредоточиться всем в вагенбурге. И они начали отступать. Вот тогда-то стали действовать в полную силу русские конные полки, и полилась на поляну кровь из разрубленных тел…

А тем временем, опередив русских драгун, промчался шведский посланец по дороге на Пропойск, чтобы догнать передовую часть обоза и передать приказ Левенгаупта: прекратить движение, назначить при обозе минимальную охрану. Всем остальным трём тысячам кавалеристов и пехотинцев надлежит немедленно вернуться в расположение главных сил на подмогу.

Гонец был отправлен ещё в самом начале русской атаки, но всё равно помощь опоздала. Конечно, два русских драгунских полка, оседлавшие дорогу, вступили в бой и, несмотря на то, что силы у шведов были значительно превосходящими, им пришлось задержаться на целый час, прежде чем удалось оттеснить русских конников. Да и те отступили не своей волей. Царь узнал о завязавшемся бое уже во время затишья. Помчался туда вестовой, после чего, к изумлению шведов, русские, которые явно предполагали биться до конца, вдруг растворились в лесу, освободив дорогу. Но было уже поздно: шедший на помощь шведский отряд дошёл до Лесной только тогда, когда вся поляна уже была свободна от шведов, и укрылись они в вагенбурге. Туда же влились и прибывшие.

К вечеру пошёл снег. Неожиданность эта радостно взволновала солдат в русском стане: просветлели лица, говор пошёл, а только что все молчали, измученные прошедшим боем, где-то кто-то рассмеялся, даже песня донеслась с опушки – неугомонные казаки, которых она всегда и везде сопровождает, пели на несколько голосов – высоко-высоко, прозрачно ткали песню по основе из густых басов… Горели костры по всей поляне, у огня грелись частями: согреется один бок, поворачивайся к теплу другим. Все понимали, что снег не ко времени, что завтра он может уже растаять, но сейчас ударил морозец, и снежная завируха, поднятая и стремительно гонимая ветром, облепляла людей сухими снежинками…

И всё же, всё же каким-то чудом в душе у многих возникло ощущение того, что ты находишься на своей родной земле, и всё идёт своим чередом, заведённым порядком, как год назад, как сотню, как тысячи лет назад… И ничто не может изменить этот уклад: всё так же растут травы и увядают, чтобы возродиться, бесконечной вереницей поднимаются в лесу всё новые и новые деревья… Только люди вносят возмущение в это покойное течение времени. Но войны проходят, забываются оставшиеся после них шрамы и увечья, всё возвращается на круги своя. И если ты или сородичи твои хотите всё это увидеть и остаться жить на этой земле, напрягитесь, положите все силы без остатка, одолейте тех, кто без спросу пришёл в ваш дом, защитите его!

…В шведском вагенбурге тоже жгли костры. Но там было тесно и тихо. Не услышав никакого движения, Пётр подумал о том, что утром, ещё перед атакой, нужно снова перекрыть дорогу на Пропойск. Они ведь побегут, побегут шведы! Надобно их встретить как следует…

Подошли Меншиков с Голицыным. Ещё издалека заметив их, Пётр в который раз подивился схожести и различию этих людей, сдружившихся в сражениях последних лет. Один франтовато небрежен, другой строг и подтянут, один бесшабашен и малограмотен, другой – расчётлив в деле, действует наверняка, овладел многими науками… Уж что, казалось бы, общего между ними может быть? А ведь есть, и много! Оба обладают невероятной личной храбростью, оба никогда не теряют голову даже в самой страшной схватке, оба за Россию и за её царя в любой миг голову сложат, не задумываясь. И тому, и другому любое дело можно поручить – выполнят блестяще! И ведь не предадут! Ах, таких бы побольше, – всему миру образцом Россия бы стала… 

Через некоторое время среди памятных записей царя появилась новая: «Я предчувствую, что россияне когда-нибудь, а может, при жизни нашей, пристыдят просвещённые народы успехами своими в науках, неутомимостью в трудах и величеством твёрдой и громкой славы».

… Данилыч, чуть улыбаясь, как всегда, доложил о том, что они лично проверили все сторожевые посты, боевое охранение, с этим делом всё в порядке.

– Только, государь, Мише мысль одна в голову пришла, не изволишь ли послушать?

– Излагай, Голицын!

– Государь, в добавок к охранению надо бы твёрдо знать, чем заняты шведы. Ночь тёмная, ветер свистит, снег, они с головой укрылись, не слышат ничего. И можно несколько казаков отрядить, они мастаки на такие дела, чтобы подобрались по-тихому к вагенбургу и достоверно рассказали бы, что там и как. Утром нам всё это очень может пригодиться.

Пётр усмехнулся:

– Не перегибай палку, князь. Куда они денутся? Перед утром перекроем путь отступления, и будут они визжать, как поросята в мешке. Даже отсюда видно, что нет там никакого движения, так же, как мы, греются у костров. Так что выпейте по кубку ренского за наш успех и отдохните. Завтра будет трудный день.

– Воля ваша, государь!

… Ещё затемно Пётр бросил взгляд на вагенбург. Там всё так же горели костры, но уже не бойким вечерним пламенем – прогорели они за ночь, только остались слабые отсветы углей да неуверенные дымки. Русский корволант изготовился к атаке. Одно слово – и пойдут вперёд закалённые бойцы: преображенцы и семёновцы. Пойдут гренадёры, драгуны… Велел послать всё же нескольких казаков на разведку. Вернулись они неожиданно быстро, принеся обескураживающую весть: лагерь шведов пуст! Брошен обоз, люди посажены на коней и под покровом ночи бесшумно выведены из вагенбурга! И ушли… Куда? Здесь только один путь отхода – на Пропойск. Хорошо хоть, что со вчерашнего дня перед переправой уже стоит Фастман со своими драгунами…

Меншиков ждал, что царь будет потрясён этим сообщением, этим бегством, ставшим возможным лишь благодаря его личной ошибке, его отказу от ночной вылазки. Но Пётр, вопреки ожидавшемуся, отнёсся к новости спокойно и деловито: он тут же вызвал Пфлуга:

– Забирай всех своих драгун, всех казаков, калмыков, чёрта, дьявола и догоняй! Догоняй, пока далеко не ушли. Атакуй, не давай им покоя, не давай подойти к первой части обоза. В общем, без победы или без обращения в бегство можешь не возвращаться. Долби арьергард Левенгаупта непрерывно, держи постоянно в напряжении. Возле переправы Фастман встретит шведов всей своей бригадой и, надеюсь, им не удастся прорваться за реку… А тебе, Данилыч, скорбной работой заняться надлежит. Организуй подсчёт потерям. Нашим, шведским. Убитых, раненых тяжко – всех сосчитать. Вначале силы у нас неравные были, у Левенгаупта войско было больше. Потом, когда Боур подошёл, мы сравнялись. И вот сейчас – окончательный счёт!

         Меншиков послушно вытянулся, но всё же без шутки не смог:

– Эх, мин херц, к сожалению, окончательный счёт будет тогда, когда ни одного шведа на нашей земле не останется! Чаю, что сей момент ещё не скоро наступит.

Пётр насупился:

– Наступит, Алексашка, обязательно наступит! Не без нашего участия и при нашей жизни. Ты – верь!

… После боя русских кавалеристов с арьергардом Левенгаупт всё же добрался до передовой части обоза. Ему сообщили, что дорога на Пропойск перекрыта русскими. Оставалось одно: бросить и эту часть обоза, выпрячь всех лошадей, посадить пехоту и, получив возможность маневрировать, направиться вдоль по течению реки, чтобы найти на Соже ещё какое-нибудь удобное место для переправы.

Так и было сделано. Такое место нашли только лишь у деревни Глинки. Но русские упорно шли по пятам, используя для быстрого налёта любой удобный момент и немедленно отступая, поскольку знали, что Левенгаупт преследовать их просто не может. Остатки шведского корпуса, ощетинившись всем, чем могли, отбивая атаки и теряя всё новых и новых солдат, всё же уходили в Северскую область – поближе к основным силам своего короля…

В русском лагере сосчитали потери. Сначала свои. Погибло более тысячи солдат. Раненых, подлежащих излечению, – три тысячи… Шведы потеряли убитыми и тяжко ранеными около восьми с половиной тысяч человек Сорок пять офицеров и семь сотен солдат короля Карла попали в плен, были взяты все орудия и практически весь обоз. Шведская армия осталась без подкрепления оружием и боеприпасами. Это была большая победа, заложившая основу для полного разгрома шведов. Меньше, чем через год, под Полтавой, сухопутная армия шведов исчезла со всей территории России.

Прямо в лагере возле Лесной отметили событие по-походному. Были извлечены все подходящие к случаю припасы, в том числе и из шведского обоза, любимое царское вино не уставало литься в кубки. Пётр, настоящий герой этой битвы, был счастлив, награждал отличившихся, делал подарки… Одним из первых назвал Голицына. Пётр был восхищён не столько тем, что Голицын дважды спас ему жизнь, сколько тем, как он руководил своими полками. Обнаружилось в бою, что самыми умелыми и стойкими оказались Семёновский и Преображенский полки, те самые, которых без устали обучал Голицын. Да и потерь у них оказалось меньше всего!

Царь облобызал Михаила Михайловича, вручил ему награду, означавшую особое доверие за особые заслуги – собственный миниатюрный портрет, обрамлённый целым созвездием бриллиантов.

– Поздравляю тебя с победой, генерал-поручик!

Голицын хотел было скромно заявить, что он ещё не… Но Пётр снова обнял его и, обращаясь ко всем, прокричал:

– Виват новому генерал-поручику, герою сражения!

Ещё не затихли заздравные крики, как Пётр предложил Голицыну:

– Проси, что хочешь!

Наступила тишина. Такое предложение царь делал крайне редко, и все замерли, чтобы узнать, что же попросит Голицын.

А он… побледнел, как бледнеют люди отчаянной храбрости в минуту решимости идти до конца. Глядя в глаза Петра, громко и отчётливо сказал:

– Прими оклеветанного Репнина в прежнюю милость, государь!

         …Случилось, казалось бы, невозможное: тишина стала абсолютной, казалось, что можно услышать биение сердец… Посметь просить за Репнина, разжалованного в солдаты за поражение при Головчине! Правда, он участвовал и в нынешней битве пусть в звании рядового, но в роли младшего офицера. Но это же тот Репнин, даже имя которого царь велел при нём не произносить!

Казалось, что Пётр не понял размер прозвучавшей дерзости – настолько он был ошеломлён просьбой. Он помедлил, и всё же хмуро напомнил Голицыну о давней родовой вражде, по которой человек не мог просить за представителя враждующего рода:

– Как?! Да разве ты не знаешь, что он смертельный враг тебе?

– Знаю, государь.

– И просишь?!

– И прошу. Но знаю я и то, что Репнин сведущ в ратном деле, чтит Бога, любит Отечество, предан тебе; и что значит вражда личная между нами, когда Отечество, ты, государь, нуждаетесь полезными людьми? Вот причина, принуждающая во враге своём видеть достойного россиянина и просить за него.

Пётр задумался, молчал долго. Вокруг всё замерло. Потом поднял голову. Было видно, как трудно далось ему это решение.

– Ты прав, генерал-поручик! Я прощаю его. Позовите Репнина! Я верну ему прежнее звание.


        …А с неба всё падал и падал ранний осенний снег. Он падал и падал на жёлтые листья, на хвоинки, на землю с пятнами крови. Он падал и таял, оставаясь повсюду капельками слёз… Только на небольших болотцах он ложился, наслаивался, укрывал белыми повязками красные кочки, а красное всё проступало и проступало. Нет, это не кровь была. Кровь быстро буреет на земле и исчезает. А остаётся эта спелая клюква, которая пробивается через любую остуду…

                (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)