Убогий

В домах живут домовые, в вагонах — вагонные, в библиотеках — библиотечные, в больницах — больничные, а вот Фаддей и сам не знает, кто же он теперь. Его как раз из больницы сюда перевели, он растерян и несколько обескуражен.

Тут четыре этажа, и на каждом полно народу. Сидят в унылых коридорах на банкетках и в инвалидных колясках. Их сопровождающие подпирают стены. И все ждут чего-то, просительно заглядывая в глаза каждому человеку в белом халате.

У тех, что в белых халатах, лица надменно-брезгливые. В больнице тоже такие были, но не у всех, решает Фаддей. Там хотя бы лечили, а тут…

— Это называется МСЭ, медико-социальная экспертиза, — снисходительно разъясняет ему Леонтий. — По-старому ВТЭК. Ну чего ты глазами лупаешь?

Леонтий отвечал за это здание много лет, а теперь его перевели. Повысили. Он будет отвечать за городской муниципалитет. В народе — Дом Советов. Леонтий, наверное, очень умный, недаром его назначили именно туда.

— На первом этаже — дети с разными отклонениями, — продолжает тот свои лаконичные объяснения. — На втором — взрослые с общими заболеваниями. Ну, сердце там, печень. По которым инвалидность дают. На третьем — слепые, на четвёртом — глухие.

— А… почему так? — решается спросить Фаддей.

Леонтий безразлично пожимает плечами:

— Удобно. Надо же их всех как-то сортировать. Их тут тьма-тьмущая. Всем пенсию подавай. И разные другие льготы, — он машет рукой. — Пошли, пройдёмся, сам увидишь.

Он ведёт Фаддея по первому этажу, скользя мимо одинаковых дверей с разными цифрами на них, мимо людей — взрослых, которые кажутся испуганными и сбитыми с толку, и детей, взвинченных, кривляющихся, но тоже напуганных. Фаддей едва не спотыкается об мальчика, который раскачивается из стороны в сторону, сидя прямо на полу под подоконником. Сильно раскачивается, едва не ударяясь головой о батарею. Никто не обращает на него внимания. Фаддей успевает подставить ладонь под его коротко остриженный затылок. Мальчик замирает, смотрит прямо на Фаддея глубоко посаженными глазами. Глаза сильно косят, по острому подбородку течёт блестящая ниточка слюны.

Леонтий раздражённо встряхивает Фаддея за плечо.

— Пошли же, что ты завис, как этот даунёнок!

— Он меня видит? — тихо спрашивает Фаддей, напряжённо всматриваясь в лицо мальчика, который наконец фокусирует на нём разбегающийся взгляд.

— Шут знает, — бурчит Леонтий сердито. — Я так и не понял. Оно мне надо? Мы приставлены только к дому, не к людям.

— А где его родители? — продолжает допытываться Фаддей, хотя видит, что это злит Леонтия.

— В кабинете, наверное, — тот тычет тонким сухим пальцем в сторону двери под номером «6», из-за которой доносится громкий раздражённый голос и чьё-то робкое бормотание в ответ.

— Но как же так? — слышит Фаддей. — Почему не положено пожизненно? Это же неизлечимо. Мы каждый год ездим. Мы в общежитии живём. Туалет один на весь этаж. Очень тяжело. Если пожизненно... нам, может быть, квартиру дадут.

«Всем пенсию подавай. И разные другие льготы», — вспоминает Фаддей слова Леонтия и решительно берёт мальчика за тонкое запястье, поднимая с пола, с исшарканного линолеума. Тянет за собой в кабинет.

— Эй! Ты чего? — спохватывается за его спиной Леонтий, но Фаддей не слушает. Он хочет, чтобы кто-то с раздражённым уверенным голосом увидел мальчика, которому «не положено».

— Саша, куда ты? — пугается женщина с измождённым усталым лицом, топчущаяся возле стола, за которым сидят трое в белых халатах. — Я же тебе не велела!

Фаддея она не видит. И никто его не видит. На него даже и не смотрят, потому что мальчик Саша кидается к столу, хватает синий маркер и начинает что-то упоенно рисовать прямо на разложенных там бумагах.

— Женщина! Уберите своего ребёнка! Вы зачем его сюда привели?! — наперебой восклицают сидящие за столом, пытаясь спасти свои важные бумаги. Мальчик Саша заливисто хохочет, бегая вокруг стола. Он счастлив. Он, наверное, любит рисовать, думает Фаддей, выволакиваемый Леонтием из кабинета.

— Если ты будешь тут каждого за ручку водить… — грозно шипит Леонтий, больно сжимая его локоть.

«Тебя выгонят», — мысленно продолжает Фаддей.

— Тебе никакого сердца не хватит, — неожиданно и очень грустно заканчивает Леонтий, моргая светло-голубыми глазами, такими же усталыми, как у женщины в кабинете.

Может быть, его перевели в Дом Советов, чтобы он отдохнул?

— Ничего, оно у меня крепкое, — бодро врёт Фаддей. — Я справлюсь, честно. Только объясни всё-таки, как я теперь буду называться. Ты — муниципальный, а я кто?

— Убогий, как все они тут, — ворчит Леонтий. — У-бо-гий.

 — Это тот, который у Бога? — догадывается вдруг Фаддей, а Леонтий, вздохнув, кивает.