Петербургская повесть 3, часть 5

Глаша словно блуждала во мгле, бесконечно долго, без права на определенность, без надежды однажды выбраться. Вдруг в темном мареве проявилось прикосновение. Даже не прикосновение, а сильные и настойчивые толчки, будто кто-то пихал ее в плечо. От этого в сознании побежали круги или скорее волны. И одна такая волна подхватила русалку и вытолкнула на свет. Глаша открыла глаза, и белесоватое городское утро вторглось в глашино существо и наполнило новыми, неведомыми ощущениями. Голова гудела, как пароход, мысли обрывались, едва возникнув, и какая-то непонятная тяжелая странность заслоняла естественную прозрачность мира.
- Вам плохо! – звучало откуда-то сверху, и, похоже, не в первый раз, но только сейчас смысл слов достиг сознания.
- А? – Глаша очень медленно соображала. Она подняла взгляд и обнаружила склонившуюся над ней пожилую даму в пальто.
Дама тем временем продолжала:
- Вызвать скорую?
Тут мысли русалки побежали быстрее: «Че-ло-век!». Во рту резко пересохло, и появилась еще одна странность. Русалка начала… Как это назвать?... Задыхаться! Глаша начала задыхаться, будто воздух был такой огромный и плотный, что не помещался в горле. Она боялась смотреть вниз! Но пересилила страх и взглянула. Ноги! В джинсах! Дышать стало легче! Глаша, наконец, ответила членораздельно:
- Все хорошо!
Женщина смотрела на нее с сомнением:
- Вы уверены? Вы, наверное, сознание потеряли?
Глаша начала осматривать окружающий мир. Она обнаружила, что сидит в грязном сугробе, прислонившись к черной ограде Ботанического сада. Рядом с ней валяется рюкзак цвета хаки. Внутри у Глаши что-то прыгнуло и защекотало: «Все-таки получилось!» И она немедленно осознала еще, что чудовищный холод царапает тело ледяными когтями. Русалку трясло, она едва ощущала конечности.
- Нет-нет, все хорошо! – Глаша сочла, что самое верное сейчас – это хотя бы выбраться из сугроба. Тело казалось чужим, непослушным. Чувство непонятной странности усиливалось. Русалка с большим трудом встала на ноги. Гудок в голове затих, но ясности в ней не прибавилось. Женщина по-прежнему стояла рядом и наблюдала за ней с некоторой опаской.
- Как вы? Давайте, я вызову скорую?
- Не-е-ет, не надо, - Глаша на всякий случай отказалась, хоть и понятия не имела, о чем речь.
Оказалось, что Глаша сидела как раз под теми самыми табличками, которые рассматривала вначале. «Вход в Ботанический сад Петра Великого с ул. Пр. Попова, дом 2» - рассеяно прочитала она про себя. А вот розового листка и след простыл. Глаша на память пробормотала уже вслух: 
- Того самого, который придумал радио и который знал про волны.
- Что?
- Профессора Попова, который придумал радио и знал про волны. Он, что здесь жил?
- Если вы про музей, то он дальше. Надо пройти. Но сейчас все равно еще рано, - тревога во взгляде дамы усилилась, и появилось нечто сродни недоверию.
«Что это за волны?... Куда делся листок?... Остался в том городе?... Значит, старуха все знала с самого начала? Сама, небось, его повесила» - мысли беспорядочно вертелись. Неожиданно промелькнула она светлая:
- А мне, вообще-то, вот сюда надо, - Глаша показала даме листок с адресом.
- Ох, это где-то на Юго-Западе. Далеко отсюда, - по всей видимости, разговор нравился даме все меньше и меньше. Она даже отступила от Глаши на пару шагов. А Глаша меж тем задрала голову вверх, пытаясь определить, где юго-запад. Она плохо ориентировалась на суше, тем более, что голова слегка кружилась. Небо, затянутое в серый петербургский капрон, своих секретов не выдавало. Женщина прибавила:
- Вам нужно на метро.
Глаша вспомнила наказ Летуна и повеселела:
- Да! Конечно! Вызвать метро или сесть на такси, - глупышка все перепутала.
- Можете, конечно, вызвать такси. На такси, конечно, лучше.
Женщина, очевидно, решила, что самое время уйти, и направилась было прочь, но Глаша ее остановила:
- На такси лучше? А как? Просто позвать?
Тут Глаша принялась громко выкрикивать слово «Такси», оглядываясь по сторонам, чем окончательно испугала несчастную даму. Та пятилась и неотрывно следила за каждым Глашиним движением.
И именно в этот момент первая волна человеческого мира настигла Глашу. Волна сильного ужаса и брезгливой жалости по отношению к ней. А следом прилетели неясные спутанные обрывки мыслей: «Больная… сумасшедшая…» И еще чуть погодя, не то: «Норманка…» Не то какая-то: «Карманка…» Глаша не разобрала слово, но сама мысль ей не понравилась. От женщины исходили еще волны опасности, беспрепятственно проникали в Глашино сердце и словно сжимали его в кулак.
Русалка сама резко отшатнулась от дамы и бросилась прочь. Она стремительно выскочила на дорогу, и едва увернулась от злобно верещащего автомобиля. Так Глаша поняла, что дороги следует избегать. Она побежала вдоль набережной до моста. Перешла мост и оказалась у новой дороги. Здесь страшная дама ничем не грозила. Глаша отдышалась и, поразмыслив, решила следовать вдоль воды. Русалка ориентировалась в городе только по рекам, но зато реки она знала великолепно. Это пока было единственное, в чем русалка чувствовала уверенность.
Откровенно признаться, Глаша не понимала, куда идет, не понимала, куда ей нужно попасть. Она даже не совсем понимала, как вообще происходит ее движение. Чувство необъяснимой странности росло внутри, тяжелело, словно губка, впитавшая в себя много влаги. Русалка с удивлением замечала, как нога отрывается от земли для следующего шага, зависает в воздухе, а затем вновь находит твердую землю. Все вокруг казалось слишком твердым, как эта земля. Казалось чересчур плотным, чересчур материальным. Она ведь и раньше выходила на поверхность в тайном городе, но не замечала его тяжести. Не обращала внимания на тяжесть зданий, тяжесть дорог. Даже гранит не казался ей таким уж твердым. Она чувствовала раньше нечто иное. Некую прозрачность, связанность всего со всем. Теперь очевидность мира была словно бы утрачена. Словно бы с каждым шагом зарастали невидимые жаберные щели, если бы таковые имелись у русалок. Они будто зарастали и вместо них оставались уродливые шрамы. Глаша вспомнила одну человеческую сказку про русалку. Когда у той появились ноги, она испытывала сильную боль от каждого шага, точно шагала по острым кинжалам. И хоть это сравнение насмешило Глашу в свое время, теперь оказалось, что точнее трудно описать ее нынешнее состояние. С каждым шагом Глаша теряла опору, которая до сих про представлялась надежной и несомненной. И хоть мир становился все тяжелее и плотнее, ей не на что было опереться в нем. Он стал чужим и далеким.
Хуже всего было смотреть на застывшую реку. Глаша никогда раньше не видела, как замерзает вода. Воды второго дна всегда теплые, и в лишний час реки остаются живыми и льющимися. Сейчас вода была скрыта, недосягаема. Неуклюжие утки отдыхали в снегу, покрякивая. И от этого зрелища Глашу накрыла неприятное осознание, что прежняя жизнь потеряна навсегда. Русалку придавил человеческий город, придавили тревоги и неуверенность, но сильнее всего прижимала к земле остро-соленое чувство глубокой потери.
Она брела по набережной, леденея на морозе. Голые ладони стыли, и она прятала их поглубже в рукава куртки. Удручал неприветливый вид окрестностей. Мимо проплывали кирпичные стены, какие-то нелепые будки, нагромождения  отвратительных конструкций. Так во всяком случае воспринимала окружающую реальность Глаша. Она не сразу сообразила, что движется вдоль вереницы лодок, затянутых полиэтиленом и присыпанных снегом. Такие в изобилии скользят по летним водам, русалка их видела не раз. Теперь лодки походили на выброшенных на берег рыб, которые устали трепыхаться и смирились с незавидной участью. Русалка смотрела не сухие мертвые лопасти, и соленая печаль заструилась из ее глаз. Печаль сбегала по щекам, напоминая о могучей стихии, которая породила Глашу, частью которой русалка оставалась даже теперь, даже в этот миг слабости и отчаяния.
   Русалка отвела взгляд от лодок и быстро зашагала дальше. Через некоторое время она вышла к большому перекрестку, где во всю уже ревели машины. И Глаше стало некогда рефлексировать, потому что перебежать это огромное урчащее пространство представлялось невозможным. Она заметалась у кромки дороги. Если она останется на этой стороне, то дорога уведет ее в сторону от реки. А где-то там уже виднелась родная Нева, рядом с которой русалка ощущала спокойствие.
    Глаша все же ринулась наперерез в миг затишья. Дорогой водитель, будь осторожен и внимателен, возможно, именно сейчас испуганная потерянная русалка сиганет на проезжую часть, в отчаянной попытке достичь воды. Одну дорогу Глаша преодолела, а на другой она нашла девушку, которой тоже требовалось перейти. И, о, чудо! Машины замерли перед ней, как по волшебству, и девушка спокойно пересекла опасную зону. Глаша поспешила за ней. «Как это они ее послушались?» - промелькнуло в голове.
Дальше русалка двигалась вдоль набережной. Между ней и рекой была еще одна дорога, но Глаша больше не хотела рисковать. Нева оставалась недоступной, хоть и близкой. Небо посветлело, свет проявился, как испарина. Русалка приближалась к парадной части Петербурга, и от этого делалось веселее.
В какой-то момент она смогла даже перебраться на саму набережную. И вдруг нечаянное солнце выпустило свою первую золотую стрелу прямо в Глашино сердце. Облака расступились, будто их кто-то смахнул тряпкой. Пронзительная синева пролилась на озябшие улицы Петербурга и встретилась с такой же пронзительной снежной белизной застывшей Невы. Глаша словно оглохла. Она перестала слышать шум дороги. Она утонула тонком безмолвии великолепной картины. Эта тишина живет и дышит в Петербурге всегда. Прячется в суетливых надоедливых звуках, но присутствует неизменно. И вы в любой момент можете найти ее, стоит взглянуть на реку, мосты, небо, фасады домов, похожих в солнечных лучах на изумительные пирожные. Глаша замерла, застыла, засияла изнутри и, наконец, снова что-то тихонько заструилось в ней. В самой глубине ее существа забилась, запульсировала, затрепыхалась дивная русалочья природа. Глаша нашла спуск к воде, но сейчас ко льду. И выбежала на реку. Она бежала по снегу. Ей хотелось кричать и смеяться. Она вновь увидела город с привычного ракурса, немного прежним, родным. Ей отчаянно захотелось домой. Через миг ей показалось, что где-то в центре Невы поблескивает. Глаша обрадовалась этой мысли. «А вдруг я снова стану собой, если коснусь воды» - подумала русалка: «И уплыву домой!» Она мчалась по льду в надежде не спасение. Но выбившись из сил, споткнулась и рухнула в снег.
   Она некоторое время лежала так не в состоянии подняться. Она лежала и лежала, и не спешила вставать. Потому что от падения все новые состояния погасли и осталось одно. То самое, которое не давало покоя все зиму. Чувство ноющей и одновременно сладкой тоски, такая влекущая, манящая тяга. Или даже притяжение. И хоть в этом чувстве было много тоски, но сладости было все же больше. Она щекотала живот, поднималась к сердцу, обнимая его. А затем выше к горлу, отчего сбивалось дыхание. А после обжигало щеки, несмотря на мороз. И кружило голову. Сильное-сильное влечение, невозможное желание. Жажда непонятного. У этой жажды не существовало четких очертаний и образов. Глаша не осознавала, чего именно хочет, и к чему стремится. Ясно оставалось одно: ей нельзя домой. Она не сможет вернуться не потому, что путь закрыт. Она не сможет вернуться, потому что вступила уже на другой. И должна… То есть ей необходимо пройти его. А иначе останется только одна тоска, едкая, разъедающая душу. И больше ничего не будет, кроме нее.
Глаша встала и направилась привычным маршрутом к самому известному русалочьему месту в городе на перекрестке Мытнинской и Кронверского.

Продолжение завтра