НАШ

(Фрагмент из романа «ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ»)

... «Союз нерушимый» доходил, вздрагивая в конвульсиях межэтнических конфликтов, и уже трупным духом попахивало. Тогда лидеры трех главных «республик свободных» собрались втихаря в беловежских дебрях и приговорили его окончательно раз и навсегда. Первый Президент «нерушимого» было стал в позу возмущенного, но, имея достаточно здравого ума, утерся и остался довольствоваться рангом «Первого и Последнего».

Между бывшими «республиками-сестрами» появились границы с будками на пропускных пунктах и алчные обитатели в них, одетые в форменный прикид «державных людей» и надроченные, в первую очередь, на водителей-дальнобойщиков. Обостренный инстинкт «дай-дай» являлся решающим критерием при отборе на эти злачные места, где мизерное державное жалование с лихвой компенсировалось подаяниями привыкших «подавать» везде и всем лохонутых «совков». У того же, кто вдруг сдуру попытался соскоблить с себя эту смердящую совдеповскую личину и не дать «на лапу», моментально возникала куча проблем. Для таких на автопереходах предусматривались специальные отстойники-клетки, где вдруг взбрыкнувший «совок» запирался со своей фурой, чтобы там - в кругу себе подобных, подумать и дозреть. Надо признать, что «осознавали» быстро и в клетках не застаивались.

Эти деньги, потраченные на мзду таможенной своре, дальнобойщик относил на накладные расходы и предъявлял хозяину, когда сдавал отчет по рейсу. Хозяин подмахивал бумажку, не вникая, так как копеечная цена дизтоплива, отсутствие налогов и оплата за перевозку наличными поднимали рентабельность рейса до планки, которая и не снилась капиталисту за бугром.

Со временем не класть пять долларов в паспорт при подаче документов в окошко таможеннику стало своеобразным моветоном. Старатель державной казны поднимал удивленный взгляд, и водила, «потупив очи долу» лез в бумажник. А некоторые, возведя дачу мзды в своеобразный шик, клали даже десять, а то и двадцать долларов. Вот он, мол, я! А что, не зарабатываю, что ли?! «Державный муж» улыбался льстивенько. Теперь и ему обломиться на хлеб с маслом, пятерка-то ведь шла в «общак», а держатель оного – начальник смены. Но тот тоже «шестерка» на своем уровне. По вертикали проложен путь бабла, содраного с дальнобойщиков. Но чем больше кусок, то и кусочек больше. И начальник смены на таможне – это как районный партийный секретарь в совдепии – номенклатура.
 
Зарабатывали на дальнобое в «лихие девяностые» и вправду неплохо. К своим 13-15% от фрахта водитель умудрялся прибавить столько же за счет манипуляций с ценами на солярку. Обвешавшись дополнительными баками, дальнобойщик забивал их под завязку дизтопливом по 8-10 центов за литр, а в отчетах показывал по цене 18-20, что была на автозаправочных станциях. При нормах расхода у основных советских грузовиков КамАЗ и МАЗ - 40-50 литров на 100 километров, сумма образовывалась приличная. Соляру сдавали за бесценок водители государственного автотранспорта, не получавшие зарплату месяцами.

Потенциально возможные проблемы на таможне дальнобойщик тоже умудрялся обернуть себе на пользу. Обычно траты на мзду завышались на 30-100%, а иногда эти расходы получалось содрать и с хозяина, и с клиента. Грузит, например, такой хитрюга лишних пару-тройку тонн и сразу клиенту и шефу:

- А за перегруз кто платит? В Белых Берегах весовой контроль не объедешь – 100 баксов.

Но платили там двадцатку, если все же останавливал, почему-то не упившийся на смене, а шляющийся с полосатым жезлом возле КП, транспортник.
 
А еще приторговывали перевозимым товаром. Способов изъять часть товара, не повредив таможенную пломбу было, множество. Самые примитивные – разъемный таможенный трос и съемные пломбировочные петли. Заказчики, имевшие громадные барыши на перепродаже импорта в ошалевшей от вида заграничных товаров стране, сквозь пальцы смотрели на недостачу. Мало того – даже выдавали водителю упаковку дефицита, а то и накидывали долларов двадцать в благодарность за доставленный без опоздания груз. В период накопления первоначального капитала, что последовал за «Перестройкой»  - предтечей новой эпохи, время ценилось даже больше, чем деньги.

Ну, и самый привлекательный способ – взять загрузку и скрыть это от хозяина. В «лихие девяностые» понятия «кругорейс» еще практически не существовало, и диспетчерско-экспедиционные службы только зарождались. Фуры гнались, обычно, с грузом в один конец, но с двумя водителями, чтобы быстро обернуться порожняком назад – на подачу под новый фрахт. Так хозяин старался с минимальными потерями компенсировать отказ от обратной загрузки или подгруза, которые приходилось ожидать, теряя драгоценное время, и невозможно было оценить их выполнение водителем, – сотовые телефоны появились позже.

В «девяностые» еще не знали и тахографов – этой узды для алчных, поэтому количество отбитых за баранкой часов никто не контролировал. Можно было, как говорилось, «вставив в глаза спички», взять за сутки тысячу километров, выгрузиться и день потаскать по городу каботаж, заработав долларов двести. А хозяину огрызнуться: «Я что – не имею права на сон?», или объяснить, не моргнув глазом, опоздание на подачу поломками в пути.

Заказчики приезжали с утречка на громадные дальнобойные отстойники, что стихийно образовались в промышленных зонах крупных городов. Стучали в дверь зашторенной кабины и бросали одно слово появившейся в окне заспанной, небритой физиономии: «Поедем?» Можно было подрядиться на городской каботаж на день, можно было взять междугород. Цена – по договоренности, оплата – наличными в долларах. Можно, если не с бодуна.

Пили в таких отстойниках до посинения. Эти территории сразу же взяли под контроль предприимчивые выходцы с Кавказа, установив палку-шлагбаум на въезде и, довольно-таки, символическую плату, чтобы не отпугнуть. Подстегивал искать убежища на этих символически охраняемых стоянках и рэкет, что бурными метастазами расцвел на дорогах. А чтобы привязать топтателей трасс к застолбленной территории, хозяева еще установили вагончики-кафе, где круглосуточно лилась рекой паленая водка. И вчерашний колхозник, оторвавшись от вечно нудящей жены и обалдевший от пачки хрустящих зеленых бумажек, полученных за фрахт после выгрузки, не мог сдержать себя и не поддаться соблазну. Он был обречен.
 
Выпьет стопочку в кабине в одиночку, закурит сигаретку: «Вот это жизнь!» Покурит, опрокинет еще стопочку. Скучно одному. Коллеге рядом кивнет - выпьешь, мол? Тот, может, и спать бы лег уже – поужинал с пивком, да и устал, но стадный инстинкт чертов: человек от всего сердца предлагает, как не уважить. И вот уже лезет в кабину к соседу, прихватив свою бутылку паленой водки и жестянку пива – удивить коллегу этим пока еще редким заморским пойлом.

Выпили, «полирнули» пивком, закурили. И понеслось: про работу, про работу, про работу. Да каждый объехал полмира, да послал на три буквы всех ментов и транспортников, а таможенники сами фуры им расчехляют и зачехляют за двадцать баксов.
 
- А хозяин мой – тупой козел. Приеду – брошу в рожу ключи, пусть сам едет и узнает, как нам здесь - в трассе.
 
- А я своему сказал, что за пятнадцать процентов не поеду, так зассал, скотина, - согласился на двадцать, и расход шестьдесят на сто принял. Во!
 
- Да-а, нехер им уступать.

И так далее, и тому подобное.

Кончили две бутылки. Мало. Вылезают из кабины и, пошатываясь, плетутся на призывно манящий огонек злачного места. Один заказывает два по сто водки и по пиву. «Ну, и орешки», - покровительно-снисходительно  кавказцу за прилавком. Кавказец хлюпает в пластиковые стаканчики из литровой бутыли со старцем на этикетке и выставляет на прилавок две бутылки нового пива «Балтика».

В кафушке, превращенной в свинарник, в смоге из сигаретного дыма - пьяный галдежь десятка человек за тремя колченогими столиками, покрытыми желтоватой слизью от разлитого пива. Эти двое опрокидывают в глотки приторную водку, забирают пиво и орешки и вываливаются на свежий воздух. Покурив, перебрасываясь фразами все о том же, возвращаются. Теперь угощает другой. И опять перекурив, наконец бредут, зажав в руках по две бутылки с «Балтикой», к своим машинам.
 
Охранник поднимает палку шлагбаума, и, хлюпая по грязи лысой резиной, на стоянку въезжает обшарпанный «жигуленок». Сбавляет ход перед рядами грузовиков. Возле правого переднего сидения легковушки зажигается свет, вырисовывая ярко накрашенную блондинку. «Жигуленок» медленно движется между рядами грозных собратьев-работяг. Вспыхивает свет фар убогонькой «колхиды», затесавшейся между двумя угрюмыми МАЗами. «Жигуленок» останавливается, и барышня покидает легковушку. Ее водитель гасит свет в салоне.

Двое стоят, пошатываясь, и сосут пиво, запивая им сигаретные затяжки. И бормотание пьяное несется. Колхозник отплевывается: «Да чтобы я, да такую шмару, да себе в кабину!» Второй акцентирует благородное презрение: «А я одной, что сказала, мол, деньги наперед, в ответ: две цены, говорю, даю, не бзди! И за уши ее. Обслужила, я дверку настежь, – пошла вон, лахудра! И ногой под зад. Полетела в снег. Я – по коробке и гей». Хихикают в унисон: «Может, околела там. Туда ей и дорога. Одной меньше будет, развелось их, как саранчи».

Забросили в кусты пустые бутылки. Постояли с расстегнутыми ширинками, пуская парующие струи, и разбрелись по кабинам. Хлопнула дверца «колхиды», - вылезла блондинка. В «жигуленке» вспыхнул свет, и бывший колхозник ткнул трясущимся от вожделения пальцем по кнопке включения фар. «Жигуленок» замер. Блондинка вышла и направилась к потенциальной жертве. Свет в салоне легковушки погас.

Утром запухший сосед отодвинул шторку, почесался и, зевая, подмигнул колхознику, указывая на кабак: опохмелимся, мол? Колхозник не ответил, как будто и не братались вчера, и выглядел каким-то не в меру озабоченным. Сосед пожал плечами, задернул шторку и завалился на спальник. А колхозник обхватил дурную голову руками: «Капец! Ни денег, ни документов!» И завыл утробно, раскачиваясь со стороны в сторону.


Стадность – не черта дальнобойщика. Скорее, кастовость его черта. Она резко обозначилась, когда в начале «лихих девяностых» померкла безальтернативная звезда советского «Совтрансавто», и разношерстный дальнобой массово хлынул из «совка» в Европу уже на добротных грузовиках европейских и мировых марок: ВОЛЬВО, МЕРСЕДЕС, МАН, РЕНО, ДАФ, ИВЕКО. Водители этих «квартир со всеми удобствами» впадали в граничащее с презрением игнорирование своих коллег, управлявших грузовиками, не подпадавшими под понятие «иномарка». Как говорится – общались «через губу». Но и этим помалу переболели. И уже махание ручкой друг другу только за то, что ты за рулем иномарки, вызывало у бывалых дальнобойщиков снисходительную ухмылку: «Ну, детский сад, прости, господи!»

Все больше и больше дальнобойную кастовость разъедал индивидуализм. Время «колхозников» миновало. Практически не ломающиеся иномарки позволили свести помощь в пути к минимуму, а непререкаемая логика логистики, с ее жесткими сроками доставки груза, лишила возможности рассчитывать на чье-то, уж очень глубокое, участие. Так себе, - мелочь: помочь сорвать гайки на спустившем колесе, а в остальном, – твои проблемы, дальнобойщик.
 
И осталась незыблемым только нудящее из рации: «Подскажи дорожку, браток». Хотя, что там тебе подсказывать, «браток», - все равно ехать надо. Не важно, есть ли впереди менты, есть ли полиция, есть ли транспортный контроль, - ехать надо, все равно, именно вперед.

И рация оказалась просто как ритуальный способ коммуникации между массой индивидуалистов дальнобойной касты, а не жизненная необходимость работяг дальних дорог. Ведь ее можно выключить, и отделится от дорожной болтовни, как от всего мира. А можно, даже, и не включать, и мир этот не рухнет. Ведь все равно автопоезд мчится всегда к одной единственной в подсознании шофера цели - домой.

Рация молчит, но колышущаяся антенна кивает встречным дальнобойщикам: «Он наш, он наш, он наш, видите?! Наш он, хоть и … чудной» ...

http://proza.ru/2019/07/13/312

Роман Владимира Брянцева "ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ" доступен в магазинах электронных книг:  Андронум, ЛитРес и др.