Сверчок. На царских харчах. Гл. 14Пить или не пить

                Сверчок.
                Часть 1
                На царских харчах               
                14
                Пить или не пить
               

- Помню, - продолжал рассказывать дядя про Американца, -за обедом, на котором нам с гостями удобно было петь с Фигаро из оперы Россини: Cito, cito, piano, piano (то есть сыто, сыто, пьяно, пьяно), Американец Толстой тоже был не из последних запевальщиков и запивальшиков. В конце обеда подают какую-то закуску или прикуску. Толстой отказывается. Хозяин настаивает, чтобы он попробовал предлагаемое, и говорит: „Возьми, Толстой, ты увидишь, как это хорошо; тотчас отобьет весь хмель“. — „Ах Боже мой! — воскликнул тот, перекрестясь, — да за что же я два часа трудился? Нет, слуга покорный; хочу остаться при своем“. Любил он винишко, ничего не скажешь.
Тут я поддержал Американца и сказал, -  дядя, а Бомарше неплохо о вине отзывался.

Прогоним грусть: она нас заедает!
 Без песен и вина жизнь даром пропадает!
 И каждый, если он на скуку обречен
 - Исчахнет от забот, и дураком умрет!
Вино и лень - мои две страсти:
 И дружба их мне дорога:
 У лени я всегда во власти,
Вино же-верный мой слуга!

-Я смотрю ты неплохо посидел в моей библиотеке и библиотеке отца…
- Да уж, всех французов перечитал и поэтов, и драматургов. И что же американец?
 - Американец из всего любит устраивать цирк. Был такой случай. Он же в одно время, не знаю по каким причинам, наложил на себя епитимью и месяцев шесть не брал в рот ничего хмельного. В самое то время совершились в Москве мы провожали приятеля, который отъезжал надолго. Проводы эти продолжались недели две. Что день, то прощальный обед или прощальный ужин. Все эти прощания оставались, разумеется, не сухими. Толстой на них присутствовал, но не нарушал обета, несмотря, вероятно, и на собственное желание. Наконец назначены окончательные проводы в гостинице, помнится, в селе Всесвятском. Дружно выпит прощальный кубок, уже дорожная повозка у крыльца. Отъезжающий приятель сел в кибитку и пустился в путь. Гости отправились обратно в город. Толстой сел в сани с Денисом Давыдовым, который (заметим мимоходом) не давал обета в трезвости. Ночь морозная и светлая. Глубокое молчание. Толстой вдруг кричит кучеру: стой! Сани остановились. Он обращается к попутчику своему и говорит: „Голубчик Денис, дохни на меня“. Скажу более, - продолжал дядя, - однажды в Английском клубе сидел перед ним барин с красно-сизым и цветущим носом. Толстой смотрел на него с сочувствием и почтением, но видя, что во все продолжение обеда барин пьет одну чистую воду, Толстой вознегодовал и говорит: „Да это самозванец! Как смеет он носить на лице своем признаки им незаслуженные?“.