С отцом во сне мустафа ганижев

                С  ОТЦОМ  ВО  СНЕ           Мустафа Ганижев 

        Мне хотелось вспомнить о своем родителе, чтобы напомнить всем забывшим о них: пусть почаще мы все вспоминаем о родных и близких людях. Как всегда время убегает, что ее ничем не могли остановить, тогда стоить призадуматься в бренном мире с глазами доки.
      Ой, как жадно и незаметно уходить этот млечный взор для человека в его подземелье, словно серая лошадка по широкой ниве! Да, жил человек, и он торжест-вовал во времени и в своем сфере. Вдруг гроза прошла, все стало тихо, и бывает человека, хоть не гроза, но уходить из жизни очищается небо от туч, очищается та сфера, где тот, живший ушел из жизни, словно, то небо и везде над миром смотреть солнце. И, так - нет у каждого из нас родителя. Проходит состояние для души - с отцом или с матерью. Так уходил и мне, то былое, тот особый мир и он не повториться больше наяву и не замениться своим подобием. Что же было? Было то самое неповторимое согласие и желание сердце.
     Все, что происходило вокруг нас, наше безучастность, что не замечали мы час-тью своей среды и не оценивали наше одиночество. Нет человека родного и с ним уходит целый мир моего подобия. Нет отца и нет матери, значит, нет той среды, ко-торый я имел для себя с этим временем, а время то ли есть и то ее и нет навсегда. Земля и, связанная с ней заставляет забыться по покойным, потому, что земля, закидываемая над усопшим в могиле, скрывает мертвеца все больше, что след отца покойного простывает.
      По-настоящему без близкого человека жизнь становится могильной тьмой, пока память свежа и тверда, которая обдается кругом. Пусть даже самые, благоприятные условия из райских потех не в силах заставить меня забыть, где память превращает это благоустройство, коль рушиться на миг без близкого человека. Ведь чувствую я тем неполным, будто собираюсь дальний путь, думая то с предостережением для себя: будет ли путешествие со всего предприятия?
      Сколько раз, сама жизнь ненароком без колдовства, без жеманства и без пыли, ведь проходило древо жизни с ветерком, само собой. Отца нет, двадцать один, когда это пишу; сына второго - четырнадцать; матери - семь и все это я встречал в авгу-сте в начале золотого осени, будто собирал ранний урожай. Хоть у нас мусульман наблюдать считается грех, потому что всякий удел от Бога.  Ведь я, лишь живой и помимо предписания ко мне приходят сами по себе мысли потому, что я мыслящий су-щество. Выходит природа во мне суть дьявольская, что меня огорчает, что надо бор-оться с собой во имя Бога, чтобы стать человечным, и чтобы я согласился с божьим уделом. Так черед придет мой? А может, перестроится, эта семи думная  отписка, что зовётся хула? Главное, я соглашаюсь в конечном с тем, что мне дал мой Бог. Хвала Ему!
             Нет отца, и на нем я остановлюсь, потому что он является началом моего существования. Он первым оставил меня, чтобы мыслить и тужить; вместе с ним для меня умолкло всякое начало, словно глыба опустили на горб.
      При жизни отец говорил языком своих отцов с поговорками. Иногда подумаешь, все мыли у него одни поговорки. И каждый раз говорил: «наши отцы говорили или наши отцы не зря предали…» Он каждом случае мог приводить вековые изречения, что любой мог удивляться его багажом мудрости из старины. Пусть за окном бушуют вет-ры, и трясётся земля, но Адил-Гирея и на это хватило бы своя степенность и муд-рость! Ведь у каждой семьи нахов бывали тяжелые дни и годы и каждый раз перед всеми невзгодами он находил оптимизм с ухмылкой. Он говорил: «дети мои, для по-гибели я один - кто будет вторым? Давайте, живее, живее!  Надо всем вставать, как один побороть…» Он находил сил и ума, чтобы решит проблему семьи, родни или между тайпами. В селе его знали и к нему приходили за советом, что будили ночью с пос-тели:  когда человек бахнулся из-за нечистой силы; когда жених скрутится перед невестой; когда два друга побьются, не поделив черенок от лопаты; когда кровники мирились из далекой или близкой истории… Во всех житейских делах и связях Адил-Гирей  восседал коня, будь он ему мустанг.
      Для себя мне остается сказать, да и сельчане подобное повторяли, если я был бы тем непонимающим  чадом. «Бог ты мой, как я нуждался в отца! Я уверен, что все окажутся в моем шкуре мало или много - вспоминать любому обязательно о своем родителе, если он в своем уме».
     Каждый шаг, проделанный с отцом, мне стал святым, особенно, когда его не стало. И чтобы то не было: родное, кровное и прошлое - это все мое и через меня. Могут, проходит много дни и месяцы, как могут не вспоминать в обществе о родных, тогда подумать, могли без меня о них говорили сладко и говорили о своих отцах, чтобы мне сравнивать со своим отцом. Ведь мой отец, мне казался, был особым, и я мог ревновать за своего отца. И все же мой отец превосходил же остальных отцов своей мудростью, своей нежностью и строгостью, своей вспыльчивостью, умея отойти от пыла и умея извиняться перед самым немощным человеком.
     О, Аллах! Как быстро улетел, то счастливое, детско-юношеское время, когда был рядом с отцом, когда я не умел гордиться за своего отца перед своими ровес-никами, хотя чувствовал что их отцы на голову бывали ниже, а одни даже не годи-лись ему подметки. Наверно никто в мире, даже семье не чувствовал великодушие столь у своего отца чем я; откуда брал Адил-Гирей столько достоинства и всего что необходимо человеку. С люб-ым человеком, будь даже баба и мужик старые или  моло-ды, любой нации он - как их ровесник, доставлял довольствоваться им  от общения; и у людей горели глаза, когда с ними расставались.   
      Когда, я говорю об отце, у меня есть единственное право на позволительное  самообнажение, называя свое намерение без корысти и без сомнения в своих  добрых побуждениях за род людской, здесь мне гриву сгребать бы, чуть с горсти, чтобы душе пролился свет на весь ушедший мир с отцом и матерью. Пусть, тогда при их жизни туманы могли залеживаться всюду, увязая в их душах, как ветвях и листьях  резинные капли, главное не срывались бы эти потяжелевшие! Кому не нравится золотая осень или бабье лето, - так  и люди вспомнят о своих родителях.
      Как-то раз, я с отцом потопал через лес и большие подъемы в Галашки к своим братьям по фамилии. Мы держали свой путь спокойно, что иной раз брели, молча, но в основном с живыми устами и со смехом, что отдыхали от природы. Мне ступать сле-дом не получалось и на гусей мы не походили, я скорей на котенка, желающий игра-ться. Только, как мы свернули к месту раскисшей дороги  после дождя могли преры-вать разговор или когда встретить нас тот крутой подъем по трапу, что передвига-лись, помогая друг друга. Адил-Гирей  начинал поговаривать: «ну, и подъем для пожилого человека». Отец не давал себя замечать, мог же задохнуться, скорее он отворачивался, не любя же слабость.
     Он удивлял своей легкостью, что мне бывал он в пример. Мы шли долго и одно - образно, кое-где чащоба; казалось, идем по горбу чудовище с бес-конечной высью, поюлив немного, скоро вышли к дороге, которая вела нас  открытым местам и пашням, а потом мимо кукурузных полей, приведшие нас к спуску. С высоты  начали замечать простор, видение в одну сторону Ассинской ущелье. Тут мы спускались, несколько странно по склону земли, даже потешнее, чем на подъеме, но от обаяния простор и от согревания солнце ощущали  среднедневной зной. Место нас и собаки наверно вы-ложили бы языки, но ничего, мы и ноги кривые не приделывали собаки-таксы, зато выступал пот, будто слизь неприятный, что язвило слегка тело, давая привить чувс-тво, словно от смрадного пота. Мне так думалось. Думалось о такой безобидном аде. Да, я был уверен, что отец мой думал иначе, потому что он знал цену всей этой путешествии, ведь его нетленная жертва для радости  во встречах с братьями в Галашках, отделяя себя от славы и выгоды. И наконец, быть вхожим Адил-Гирею  в дома братьев давали там новые силы и вдохновения.
     Наконец мы вышли  на большак с грейдерным покрытием, который тянулся с Алха-стов. Мы шли без устали и без потери эмоции, сворачивали как бы в другую сторону, то немного спускались, а дорога вся одна, широкая каменистая. И вот первые дома, как бы на берегу речки, только и речки не видать было. Дорога вела нас к спуску, словно к тупику. Что такое? Подумаешь с первого раза, но увидев силуэт каменной женщины с кудалом*/кувшином/ и та, же дорога от родника с поворотом, где мы с отцом шли.  В селе длиннющем чувствовали облегченно. Двойная радость меня одоле-ла, когда подходили к роднику. Отец берет кружку и наполнив ее, держит долго, да смотреть в нее, будто видел весь мир, который он не видел, и только его губы шевелились, читая что-то из молитвы, затем начал пить глотками и сладко, боясь истратить все богатство земли. Я подумал: надо же так иметь терпение ко всему. Мне казалось все это мелочь не замечаемая, но требовала что-то свое божеское. Он выпил половина и отдал мне кружку, наполнив ее опять, затем дотянулся до другой, которая стояла  выше отца с вытянутой руки на скале продолжить пить, как прежде глотками.
      Уже напив с кружки второй, а первый то у меня, отец поднял пустой бутыль и заполнил водой, что и отошел шагов пятьдесят, чтобы присесть в тени. Он стал омываться  сначала  ровно, радуясь свежести, затем  приготовился к молитве. Как и он, я приготовился тоже к молитве. На полянке мы совершили намаз. Затем мы про-должили путь. Место меня запечатлело, здесь возродись под сенью бархатной тишины и зеленной природы, что просвечивался насквозь упругими лучами солнце. Можно бы никнуть до самой земли, радуясь этому дню. «Вот бы там лечь и сладко дремать с часок» - подкрадывался мысль в глубине, совершая сонный полет в еще неведомые края на ватных облаках.
            Адил-Гирей достал свои часы и нагрудного кармана, привязанные  цепью, посмотрев, сказал:  «сынок нам пора уже без десяти минут два. Мы шли еще минут  двадцать, казалось, село вытянулся до неба. Наконец свернули направо и останови-лись у зеленных ворот. Нам повезло и постучатся, не пришлось, потому выходил молодой парняга, что вровень мне. Он тут же стал приветствовать нас: «Марш доа-г1алда шо*!»  /приветствие/
      - Ай, живи долго сынок - сказал Адил-Гирей и спросил - дома Юнус?
      - Да, да! - говорил, идя навстречу, хозяин с седой головой, - входите дорогие,входите свободно, это наш дом! Как рад за своего бесценного брата Адил-Гирея!
      - Ассалам-алейкум Юнус!
      - Ваалейкум-салам мой свободный брат  Адал-Гирии! Вот, ты сделал доброе
дело! Пусть твой приезд оценит Всевышний!
     - Спасибо! Как поживайте? Что нового  у моих братьев Юнус?
     Разговор продолжался и все чувствовали причастие к этой встрече. Мы успели со всеми познакомится и кое-что узнать друг друга. Скоро меня пригласил в другую комнату тот парнишка, который встретил меня с отцом. Его звали Увайс. Мы говори-ли, как родственники и как ровесники. Получалось, что мы были давно знакомы и росли вместе, хотя это было не так. Увайс оказался степенным и рассудительным молодцом. Мне  так потянуло прогуляться  Ассе, чем засиживать в комнате, когда мы выходили, хозяйка говорила Увайсу: не ходите далеко, ведь гость с дороги, устав-шие и есть должны. 
         - Ладно, Ма, мы недалеко, только на пол часика.
     Вот Асса! Гордость наша, самая, что не есть стихия, что восхищался здесь, как всегда. Эта наша Асса чистая, буйная из всех мне знакомых и это для скромных слов. Да, мне на душе становилось трепетно, что все помыслы очищались, а сам воспринимал ее силу, наполнявшая живучей энергией, оказывается у ее  берега, то эта была не моя заслуга, судьба. Асса спешила и уносила свои воды, будто я желал их остановить, чтобы направить куда-то в другое русло, боясь как бы, дотронусь и сглажу ее величие. Асса хмурилась без пены, потому что на ее пути не встречались препятствии, да и сама она - красавица, роднящая, готовая же смести все на своем пути. Так, она казался мне, всегда наша чистая, наша вечная и наша белобрысая красавица - Асса.  Ай, как мне хотелось жить у ее берега, стоя перед  ней, только боялся, думая: не стану ли я таким суровым, если притулюсь к ней навечно. Увайс не мешал моим мыслям летать, видимо чувствовал удовлетворённость в моих глазах, что наши очи соприкоснулись. Так благо родной природы давало вере наполнит новой силой  меня. Он сказал: «пойдем обратно, нас наверно ждут». Я молчал и кивнул головой, будто обязан вернуться после хорошего обеда.
     Хорошо пообедав, мы с отцом пошли к другим братьям, и напоследок к двоюрод-ной сестре Адил-Гирея. Она была с двадцатого года, а замужем в Галашках с соро-кового года, ближе моего отца по крови у нее не был, ведь не остались от родных братьев и сестры никого в сибирской ссылке. К ее счастью у нее были два сына и дочь, а мужа похоронила в прошлом году. Мою тетю звали Фадиман. Здесь у тети я чувствовал, как дома, казалось, нахожусь у себя дома, среди своих людей. Провожал меня Увайс и, помогал адаптироваться у своих родственников. Ведь тетю я знал и раньше, но первый раз был у нее в гостях.
      Отставшие от своих старших мы с Увайсом вошли во двор  Фадимана. Там была трепетная красота, все по-сельски, нежная, зеленная лужайка, словно бархат, что нежнее любого футбольного ковра и аккуратный саманный домик, гладко высвеченный, словно потемневшая серебряная гладь, на скромной вытертой  внешности этого дво-рика. Казалось мне, что тут хозяйничали другие люди по волшебству, где прошлое оставался здесь, будто средневековая сказка стала явью. Для меня тут, одно при-косновение рождало в глубине близкое, святое родство, что могло и быть. Притом, этот чарующий дворик  Ассе рождал во мне самое, что не есть нахское происхожде-ние. Еще у ворот, увидев эту красоту, вдруг стало весело и легко, только сидящие люди у дома под виноградником, заставили подойти к ним. Одни из них мне были знакомы уже. Они смеялись, доказывали, ели и рассуждали, как в своем круге родные. Всего их было пятеро человек. У моего отца стоял рядом стул, как бы запасной и на него лежала сложившаяся папаха серая.
      «Вот и наши дети идут» - сказал Адил-Гири, сидевший, как старшой за столом. А тетя смеялась в мою сторону и растягивала руки вширь и говорила: «Ах, мой маль-чик, вот мой родной!»  И она приближалась  ко мне: « Ведь  я же тебя приняла  от твоей матери, когда родился. Смотри, как взметнулся сыночек мой!» Фадиман обняла меня и поцеловала в щёку. «Теперь сам будешь приезжать к тете».
      «Конечно, я сам буду приезжать к тебе тетя!» - Отвечал я ей  с уважительно-стью, эта была для меня высота  всей путешествии в Галашки. В глубине души мне  твердили,- вот он тот самый до глядь  или родственный присмотр, что  само чувство подсказывало, то святое и доброе в людях. От родства тети меня восторгало и от этой близости, я вновь преображался, становясь богаче еще од - ним человеком. Я думал при себе: что не зря волочился с отцом  через чащобы, ведь он это делал специально, чтобы я был богаче и сильнее в родстве. Я благодарил отца за эту человеческую мудрость, учивший он меня жить с родством и с людьми. Ведь так жить было бы всем веселей при родстве и друзей, отец меня вводил в богатую жизнь свободным человеком.   
      Ради родства можно бы пробираться месяца с усталыми ногами путника при легкой погоде или немилой времени через все трудности на доброе дело. Мое вообра-жение было в рамках рассудительности, эта была моя природа от моего отца, а не просто рядовое мечтание. А счастье свое, для себя, я видел тем, что мой отец был причиной моего постоянства и ввод моего существа в люди. Как хорошо иметь родителей, при них нет надобности ощущать томительные муки, чтобы понять свое счастье чаду. При всем нужно понять роль великую, которую им дал сам Всевышний, а не знать это, значит жить ограниченным духовно. Оказалось, главное для меня, это человеческое с божьим лицом. В моем родстве я видел надежду и божескую заботу о себе и в этом мне помогал мой отец.
     Общение старших продолжался, сладкий пересуд о былом, где мне бывало интере-сно слушать стариков, ведь их разговор телился на огне мудрости, особенно нрав и великодушие, через понятие «эздел». У них можно было многое уяснить из корня  прошлой жизни. Быстро подошло время предвечерней молитвы. Пока в комнате помоли-лись, пришел сын Фадимана Мухарбек. Снова новые объятия и переспросить что-то. Мухарбеку  было лет  двадцать шесть, что на десять лет старше меня. Он работал сельским учителем, второй сын тети учился в Грозном на физмате, поэтому он отсут-ствовал. Дочь рая была замужем со своей семьей из пятерых в Галашках. Так жизнь у Фадимана была очевидная и спокойная, одним словом, вот весь ее рай на земле.
       Для моей тети и отца до поздно ночи было о чем вспоминать и уточнять из всего, что было в годы ссылки. Для меня доставляла радость перебивания в гостях. Тетя мне выглядела самая скромная и уважающая нас женщина, с ней уродилось, сквозь тяжелые и зыбкие годы ее существования. Теперь она была безмятежная, годы брали свое в человеке. Фадиман осталась одна из большой семьи без родителей и братьев и сестер. Она не успевала вспоминать обо всех людях по крови, которые легли в степях Казахстана в том или ином году. А отец мой очевидец и похоронив-ших, всех отдавая дань по мусульманскому обряду, выполнял все нормы по мере воз-можности, умевший свершать молитвы, как духовник. Для тети было больно, и со слезами говорила, она жаждала донести то, что не могла сказать никогда, и этот случай был ей лечения духа, потому, что она могла снять тяжкий груз давней ноши. Ее слушал мой отец и его сыновья Мухарбек и Саид, слыша от матери то, что не слышали раньше. Всем был трогательный и памятный этот вечер. Душевность этого вечера хватило бы всем поколениям, чтобы воспитывать своих детей.
      На следующий день мы с отцом уехали и Галашки, повидав своих однофамильцев. Для меня это странствие стало памятно на все годы жизни, как память об отце. Про-шло много лет с тех пор, нет моих кровных родителей, нет сына и нет брата, кото-рых не хочется назвать их, потому что трудно сказать поименно, что они в могиле. Я живу во сне с ними и без них я никто, вот рядовое сновидение «с отцом во сне», у которое нет ни дат и возраст. От радости всякой встречи, как память и напоми-нание о прошлом. Быть с отцом памятно и радость подобная не могла принадлежать судьбе, хоть живи в таежном лесу.
      Мне оставалось во сне доплыть до счастливого берега, где стояла корзина с едой и яств, будто к ней должен был присесть сам король в великолепии. И эта кор-зина моя, чтобы я пригласил на трапезу своего отца, чтобы при услуге королевской есть, и радоваться со своим отцом. А так я мог бы родиться заново, где наш берег нас ожидал для встречи.
     Счастливые минуты и этот сон, что не хотелось уходить, чтобы не остаться для себя сиротой без отца, будто я остался один  в этой глухомани, где злые люди вы-нашивали свои планы. Какое несчастье остаться без отца, где мое мужество оголи-лось. Только бы не провалиться в омут  со своей авоськой и вставленными челюст-ями, да с одним пропуском в могилу. Только отца нет, и меня не будет, все просто, как погода сменился на непогоду. Вся воля Бога и хвала Ему!