штаб коммунистов повесть Рай Спиридона
Тротуар был скользкий, вероятность упасть высокая, но я не обращал внимания, чеканил широкий шаг, размахивал руками и чувствовал себя настоящим революционером. Женщины с интересом посматривали на меня.
Отец рассказывал, что революцию начинали студенты, молодые и влюбленные. Неоспоримый факт, из надежного источника – друг рассказывал, предки его из дворян. Прадед – очевидец госпереворота в Санкт – Петербурге (так он называл революцию), писал в своем дневнике, что вся вина на женщинах, потому что девушки влюблялись только в тех, кто занимался революционной деятельностью. В крови женщин бунтарский дух. Поэтому и приходится слезать с дивана ради их прекрасных глаз, - ворчал мой отец.
Дух передался мне по наследству от бабули. Хотя она так не считала, называла меня слабовольным, подверженным настроению, значит, непредсказуемым, я вобрал все недостатки большевиков. Значит, что такое демократия, мне не понять, я слизняк, преклоняюсь перед сильными, слабак, не способный защитить себя.
Отец неоднозначно к ней относился: да, теща - враг человека. Но она была Марией Спиридоновной, реинкарнацией знаменитой эсерки и террористки. Душа знаменитой женщины вошла в нашу бабулю в момент рождения. Хорошо бы сравнить их жизненные пути, вполне вероятно, что нашлось бы сходство. Привычки с перерождениями сохраняются.
Бабуля требовала, чтобы отец не засорял мне мозги. Вся эта чушь для красного словца, потому что он не верит ни во что, тем более, в реинкарнацию. Прикол в том, как говорил отец, что сама бабуля в нее верила. Ей бы курить научиться, наверняка знаменитая эсерка курила, иначе бы не выдержала столько десятилетий тюремных заключений.
Мамулю он относил к большевикам, о которых классическая Спиридонова нелестно отзывалась, используя такие слова, как грубость и ненависть, присущие им.
Он так рассуждал, а на него надвигались с двух сторон женщины: мамуля держала поварешку, а бабуля подушку. Отец отступал, приговаривая: «У, колючки, глазки маленькие, злые, ощетинились, как ежи. Да не трону я вас, успокойтесь. Шуток не понимаете».
Я искоса посмотрел на Клавдию и понял, чем она меня расположила. Как у отца длинным лицом, как у бабули напряженным взглядом и судорожно сжатым ртом. Она почувствовала мой взгляд.
- Скоро дойдем, видишь красные флаги? Нам туда.
Под флагами толпился народ. Люди оживились при нашем приближении, Клавдию знали. Я переступил порог и чуть не упал, не ожидая, что ступени вели вниз.
- Осторожно! – Высокий плотный мужчина в тонком свитере, несмотря на холод, - поддержал меня.
У мужчины волевое лицо и копна волос с проседью, - такие нравятся женщинам. Он поздоровался с Клавдией как старой знакомой, она представила нас:
- Кеша, знакомься, Фадейкин Спиридон, из Крыма, согласен с нами работать.
Кеша – это катастрофа. Разве можно с таким именем, даже если полное – Иннокентий, - делать революцию.
Он пристально смотрел на меня, не прочитал ли мои мысли? я сник, застеснялся, разволновался, отвел взгляд. Предоставил Клавдии право защищать меня. И она защищала, рассказывая, каким лишениям я подвергся в нашем городе.
- Фархат такой. Но он нам помогает материально, поэтому мы его не трогаем, - объяснил Кеша, - Берем тебя, работа непыльная, зарплату не задерживаем.
Политикой я уже занимался, брат нашел мне заработок: расклейку листовок. Партия защищала интересы бедных, уж не помню название, только образовалась. Брат так и сказал: твоя партия, ибо ты бедняк по мировоззрению.
Меня определили в пару с женщиной, маленькой, с огромными горящими глазами и нервной речью, таких сумасшедших даже в психушке не встречал. Она беспрерывно меня ругала, била кулачками в грудь и нападала на собак. Лежит себе псина тихо-мирно, а она набрасывается и давай ее пинать. Собачьи визги снились ночами.
Ладно, кулачки, комариные укусы, хуже, когда напали конкуренты, с ее подачи, не надо было их задирать. Ей ничего, а мне выбили зубы.
Щука объяснил: в политике первый эшелон расстрельный, в последнем едут толстосумы.
В штабе тусовались люди, одетые как я. Толстосумов не увидел, значит, еду не в последнем.
- Так, все на митинг! Быстрым шагом, опаздываем, - Кеша хлопнул в ладоши, как воспитатель детского сада.
Штаб опустел. Клавдия вытащила из кладовки красные знамена с серпом и молотом. Я помог их поднести к автобусу.
- Сейчас будет митинг, - стал объяснять Кеша, - в защиту трудящихся. У проходной завода. Когда-то гигант индустрии, на последнем издыхании. Как теперь выживать людям без работы.
Мы подъехали к уже знакомой проходной. Клавдия поставила меня со знаменем рядом с помостом, сама залезла на него следом за Кешей. Там уже стояли люди, не похожие на работяг.
Насколько я понял, людей из штаба с флагами, плакатами: «Мир», «Труд», и даже с красными воздушными шариками, было больше, чем бывших рабочих, ради которых все тут собрались. Я стоял под трибуной лицом к митингующим и видел ничего не выражающие лица. Пытался отыскать моих бывших охранников. Может, и были, но в цивильной одежде их не узнать.
Первым выступил мужчина из штаба. Говорил долго и не совсем понятно. Понимание пришло, когда он напомнил о том, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей. И тут до меня дошло, почему они такие равнодушные: цепей нет и терять стало нечего.
Выступали другие и даже Клавдия. Я сжимал древко знамени и чувствовал, как сила входила в меня, как холод и усталость отступали, появлялась уверенность, что Анфиса будет здорова. Нельзя ее терять, чтобы не походить на равнодушных, - ничего не замечать, не страдать, не любить.
К трибуне подошел человек с портретом царя и встал рядом со мной. Никто его не отгонял. Не удивлюсь, если он переживает состояние, подобное моему. Сжимать в руках знамя, икону, портрет царя, автомат, - что угодно, и полегчает.
Клавдия приглашала еще несколько раз поучаствовать в митингах от штаба. Я стоял со знаменем на городской площади в день Конституции, перед Новым годом, в День защитника отечества. Еще мы съездили на автобусе в деревню с настоящими бревенчатыми избами. Я постоял с красным знаменем лицом к деревенским старикам, послушал жалобы, Кеша записывал. А Клавдия отвела в сторону нестарую женщину и попросила натурального молока для легочной больной. Привезла домой трехлитровую банку. Под ее присмотром Анфиса пила целую неделю, разбавляя минералкой.
К Международному женскому дню штаб закупил гвоздики. Я принес домой, и Анфиса обрадовалась так, что я готов был осыпать ее розами. Но Клавдия не пустила, деньги за стояние со знаменем нужно беречь.
Митингов некоторое время не было, наступил перерыв. Я даже заскучал. Как-то утром Клавдия долго говорила по телефону, чему-то радовалась, следя, чтобы Анфиса доела овсяную кашу.
Когда разговор прекратился, она с сияющим лицом, как будто Степан объяснился ей в любви, сообщила:
- Едем в штаб, с Анфисой. Вас ждет сюрприз.
Сжалось сердце, но быстро отпустило, Клавдия не способна на подлость.
Пока женщины собирались, Анфиса даже намазала губы клавдиной помадой, несколько раз накрывала паника, ведь Иннокентий дружит с Фархатом, а женщинам всегда найдется место в борделе.
Я сомневался, что мы дойдем до штаба без приключений. И ошибся. Анфиса послушно шла рядом с надежной Клавдией, значит, боялась только мужчин. Ничего, время есть, вся жизнь впереди.
Иннокентий сидел за столом и, склонив голову, что-то писал. Клавдия стала вытаскивать из кладовки красные знамена и плакаты.
- Сейчас митинг будет по поводу Крыма, - сказал он, подняв голову.
Вдруг распахнулась дверь и вошла Снегурочка с мороза, в светлой шубке и шапочке, в руках несла большой пакет, выглядывала бутылка шампанского.
Анфиса обрадовалась, захлопала в ладоши. Клавдия тихо сказала: «Из городской администрации, когда-то была в нашей партии».
- Вы уже знаете новость? Крым теперь наш! Радуйтесь! - восторженно заговорила Снегурочка, - Он теперь российский!
Анфиса смотрела на меня:
- Что это значит, а, Спиря? Крым наш теперь, а раньше чей был?
- Украинским, - пояснил Кеша, - Он принадлежал Украине, а сейчас стал Российским.
- Я в детстве была в Крыму. Несправедливо, что достался чужой стране, - сказала красивая женщина, отряхивая шубку и шапку от снега. Достала из пакета шампанское и пирожные.
Мы пили, закусывали пирожными и радовались. Конечно, согласен. Справедливость восторжествовала. Это как долго быть в браке с одной женщиной, а мечтать о другой, любимой. И наконец воссоединиться с ней.
Отец страдал от того, что мы не в России, ведь такая история, такие события, столько солдат погибло в войнах, кому нужно их чтить в чужой стране. Столько погибло и ради чего. Его это так мучило, что он ушел из армии, хотя и служил в российской части.
Мамуля не обращала внимания на страну, какая разница. А бабуля завидовала пенсиям российских пенсионеров.
Когда мы с Анфисой вышли из штаба, Кеша догнал нас и спросил:
- Вы в Крым собираетесь возвращаться? Хорошо бы оттуда начать революцию. Люди там под южным солнцем горячие, да и неразрешимые противоречия, так сказать, наглядны, олигархическая власть довела до ручки, если народ к нам попросился. Вопиющая несправедливость, одни жируют, а другие побираются. Места там компактные, все на виду, тут тебе дворец, а рядом лачуга. Я там бывал, еще в советское время. Дворцы принадлежали народу, а теперь частным лицам. - Он уже повернулся в сторону штаба, но задержался: - Да вот еще, я собрался микроавтобус покупать, хочу семью летом повезти в Крым, на бортах будет наша партийная символика, красное знамя, серп и молот, так сказать, победителями въедем. Но на всякий случай разузнай, какая из российских партий там популярная, свяжешься со мной, перекрасимся, это легко, а? Не забудешь?
Я кивнул. Анфиса схватила меня за руку:
- Я домой хочу, поедем, а? Прямо сейчас.
- А что, - Иннокентий задумчиво разглядывал Анфису, - зять вас до Краснодара на своем джипе подкинет, попрошу, так и до Керчи довезет. Танк, а не машина, для нее преград нет, да по хорошей дороге.
Степан пообещал сразу, как окончит роман, выслать мне экземпляр. Я сказал, что дарю название «Одинокая воля». Мы оба прослезились на прощание. Клавдия увела его к себе.
Владимир и Роман уехали раньше на Волгу. Их повез друг – дальнобойщик. Обещали к зиме появиться в Крыму. Он теперь наш.
Свидетельство о публикации №218111801083