На побывку едет

         Солнце взошло. Его утренние косые лучи высушили траву и осветили верхний край колодца. До него было метра два с лишним.
- Высоковато. Одному мне отсюда не выбраться,- подумал Юрий. Угораздило же меня ухнуть в эту дыру. Хорошо хоть вещи наверху остались. Кто-нибудь увидит, подойдет. Солнце поднимется, люди проснутся – начну кричать. Может, кто-нибудь  услышит
Чемодан, совсем не большой, остался наверху. Он его выронил при падении. Фуражки тоже на нем не было. Проверил карманы: документы, ручка, ножик – подарок отца, записная книжка, носовой платок, расческа были на месте. Еще ремень. Часы остановились. Видимо, ударились  при падении. 10-37 – время приземления.
. Идя ночью напрямик к родному селу, Юрий угодил в старый высохший и давно заброшенный колодец. Он знал о нем, но тот, сколько он помнил, был накрыт железобетонной плитой. Плита была дефектная, на строительстве свинофермы не сгодилась и ею, чтобы не загромождала двор, пока был кран, решили закрыть старый колодец. Так она лежала добрый десяток лет, на ней даже трава выросла, но за те два года, пока его не было, кто-то приспособил ее для чего-то другого.
От районного центра, куда он прибыл на поезде, Юрий ехал на попутке. Ему, конечно, следовало выйти там, где от большака был поворот на его село. Но тогда путь бы был на полчаса дольше.
Он говорил вслух, подбадривая себя.
- Поспешишь – людей насмешишь. Но получилось совсем не смешно.
А что, если ножом ступеньки продолбить и по ним попытаться выбраться?
Он встал. Левая рука болела. Больно было даже пальцами шевелить.
- Одному мне не выбраться. Факт.
Послышался гул мотора. Грузовик. Сначала гул нарастал, потом удалился.
- А дорога-то совсем рядом. Метров сто.
Кремлевские часы из репродуктора на площади в его селе пробили шесть. Заиграли Гимн, далеко слышный в прохладной тишине утра. Потом говорил диктор. Голос был слышен четко, но отдельных слов не разобрать. Потом была утренняя гимнастика: вдох, выдох.
- Село совсем близко. Меня скоро обнаружат. Кто-нибудь да забредет сюда. Еще до обеда я буду дома. Скорее бы. Отпуск-то идет. Уже почти целый день коту под хвост.
Боль в руке не утихала. Ощупал. Полома вроде бы нет. Только ушиб. Он вспомнил как в детстве, лет десять назад спускался с пригорка на санках, свалился и вывихнул руку, ту же самую, левую. Тогда было хуже - локоть вывернулся в обратную сторону. Руку вправили. Было очень больно. Ему несколько месяцев пришлось носить ее в шине, а когда шину убрали, она так и осталась согнутой. На то, чтобы она стала такой, как надо ушел не один месяц.
- О-го-го!!! Люююди, отзовитесь!!! Я здесь,- кричал он, что мочи пока не охрип. Горло пересохло. Захотелось пить. Да и поесть бы не мешало. Щец мисочку. Попади он вчера домой, мама бы его обкормила.  Потом спал бы до обеда. К обеду пришли бы дядьки, тетки, соседи. А вечером в клуб. Там ребята, девчонки, а он с боевой медалью на груди. Не за хухры-мухры, а “За отвагу”.
Отпуск он получил неожиданно и нежданно. И не только отпуск. Еще и медаль “За отвагу”выдали. Пощупал. На месте.
А дело было так: Летчик во время боевого дежурства сбил американца. Летчик получил орден Красного знамени и очередную звездочку на погоны, техника самолета и механика самолета, на котором он это свершил, тоже не обошли. Техника наградили орденом Красной звезды, а ему, механику – медаль и отпуск.
Солнце было уже высоко, и Юрий по северной привычке, подставил лицо под его лучи. Но скоро понял, что этого делать не следует. Он сел, прислонившись к стенке, где меньше солнца и уснул.
В тот год весна пришла поздно. В начале мая сопки еще были под снегом, и только кое-где зазеленели склоны, обращенные к югу. И вдруг, в одночасье все переменилось. Снег, скопившийся за долгую зиму на сопках, распадках между ними и возвышенностью прямо на глазах превращался в воду, которая бурными потоками устремлялась вниз. Болото, расположенное сразу за мастерскими технического состава, обслуживавшего самолеты, превратилось в озеро, вода которого подступала к мастерским. Большое озеро, расположенное непосредственно за взлетной полосой, заполнилось почти до краев и еще немного, еще чуть-чуть и его вода хлынет на полосу и тогда не взлететь, ни сесть. А ведь совсем рядом Норвегия с ее НАТО, а замок на границе, которым являлись они, будет залит водой. Именно во время этой водной феерии, Юрий решил прокатиться по разливавшейся прямо от порога водной глади на смастеренном ими плоту-катамаране из двух дефектных подвесных, невесть откуда появившихся у их мастерской и давно там валявшихся без надобности и свалился в ледяную воду. Было не глубоко, по колено, и он сразу встал на ноги, но все же успел промокнуть. От простуды его спас техник, тот самый, который получил Красную звезду. Он налил ему стакан спирта, а когда Юрий выпил, уложил на чехлы и укрыл. Забота его ясна, ведь он без механика, как без рук, ноль без палочки.
Все это приснилось Юрию, однако на том месте, где он свалился в воду, он не вскочил, а принялся пить, зарываясь в воду с головой. А вода была студеная и необычайно вкусная. Так и не напившись, он пробудился. В голове шумело от голода и жажды, горло пересохло, и першило так, будто по нему прошлись напильником. А еще возникла потребность  сходить по нужде, большой и малой. Но как? Ведь всего не многим больше двух квадратных метров.
Но выхода не было. В толстом слое пыли  и ила, образовавшемся на дне, он вырыл углубление.
Так прошел день, и наступила ночь. На небе появились яркие звезды, но луны видно не было. Позже появится.
Пробудился он, когда услыхал, как бодрый женский голос повторял: сдох, сдох, сдох. Прислушавшись, он понял, это опять радио в деревне. Утренняя зарядка – вдох-выдох, вдох-выдох.
Еще не открыв глаза, он почувствовал на себе чей-то взгляд. Кто-то пристально его разглядывал. Он продолжал лежать, не открывая глаз. Неужели его обнаружили и весь кошмар закончился. Осторожно, чтобы не спугнуть ощущение и того, кто на него смотрел, он открыл один глаз и сразу же его закрыл. Однако наблюдавший за ним уловил это его движение:
- Жив щенок, мать его,- последовала витиеватая матерная ругань.
С края колодца на него глядел деревенский пастух дед Антон. Это был странный человек, и вел себя странно:  был нелюдим, ни с кем не знался, однако службу пастуха исполнял исправно. В селе он появился вскоре после войны, как раз тогда, когда был голод. В колхоз не вступил. На жизнь зарабатывал тем, сто ставил в домах печи. В этом он оказался большим мастером. Его печи грели хорошо, не дымили, и дров лишку не поедали. Слав об умелом печнике разошлась по округе, и скоро его стали звать и в соседние села, хотя и ценил он за свою работу не дешево. Ходил он всегда в одних и тех же солдатских штанах, гимнастерке и керзачах.
Жил на краю деревни в большом старом доме, с широким двором, амбаром и глубоким колодцем с журавлем, который приобрел вскоре по прибытию. Хозяйка дома, молодая женщина, укрывала раненого красноармейца. Немцы прознали и увезли ее с малолетней дочерью и раненым. Больше их не видели.
Вернувшийся с фронта хозяин в пустом доме долго не задержался. Подвернулся дед Антон, тогда еще мужик лет пятидесяти, о чем-то поговорил и наверно заплатил горевавшему воину, и тот, закинув на спину солдатский сидор, ни с кем не простившись, ушел, возможно, подался на одну из строек, строить комунизь.
Обретенную усадьбу дед Антон по-своему благоустроил. Он обнес ее забором и завел пса-волкодава, которого держал на привязи, позволявшей ему контролировать весь двор. Больше живности у него не было, если не считать десятка кур, которые бродили по всему участку, питались чем придется, несли яйца и иногда попадали в суп. Когда он постарел и стал настоящим дедом и класть печи уже не мог, силы не те, и глаз не тот, он переквалифицировался в пастухи.
Помедлив несколько секунд, Юрий открыл глаза. Дед стоял, опираясь на длинную толстую палку, и смотрел на него. Его лицо с дряблыми щеками и открытым ртом, обвисшими уголками губ, заросшее пожелтевшей щетиной, казалось безжизненным. Из-под соломенной шляпы на изрезанный глубокими морщинами бурый от загара лоб свисали седые пряди. На вид он казался немощным, и только глаза из-под лохматых седых бровей блестели недобро.  - Мертвяк,- проскрипел дед, будто сухое дерево на ветру.
- Нет, дед Антон, я живой. Помогите мне выбраться или позовите кого-нибудь,- просипел Юрий.  пересохшими губами. Радость о  близком спасении сжимала горло. Он хотел вскочить на ноги, но сил не было. Ему пришлось карабкаться вверх, цепляясь за корявые стены. Боль в руке стала меньше, но была еще сильной.
- Пока живой, но уже мертвяк,- проскрипел дед.- Чей будешь?
Юрий назвался. Услыхав его фамилию, тот крякнул.
- В отпуск я приехал.
- А надолго отпуск-то?
- На десять дней.
- На десять дней говоришь. Ошибаешься, милок. Отпуск у тебя бессрочный намечается.
- Мне такой не нужен. Мне еще год служить. Дедушка, прошу вас, позовите кого-нибудь. Родителям скажите. Вещи мои можете взять себе.
             - Брянский волк тебе дедушка. Вещи твои мне ни к чему. И угол твой мне ни к чему.
            - Какой угол?- удивился Юрий, и почувствовал, что голос его начал крепнуть.
          - Чемодан, по-вашему.
          - А ты что же не наш?
          - Ваш, да не весь.
         - Получи свои цацки,- он пинком сбросил на него чемодан и фуражку, так что их хозяин едва смог увернуться.
          Дед ушел, а сникший от безысходности Юрий погрузился в дрему. Из забытья его вывел страшный треск и последовавший за этим удар грома. Он почувствовал, что на лицо ему падают мелкие камешки и мусор. Треск, вспышки и удары грома повторялись раз за разом. Небо закрыло пыльно пеленой.
           Он лежал и не шевелился, не зная чего еще ждать. Вдруг волосы на его голове поднялись дыбом, а покрывавшая его пыль и мусор устремились вверх. “Это прямо надо мной прошел вихорь. Я  где-то читал, что вихри бывают такие сильные, что поднимают и уносят крупных животных и даже автомобили. Меня бы поднял  и вынес отсюда”,- подумал он безразлично.
           Неожиданно все стихло, и он различил странный шум, который все нарастал. На лицо ему упало что-то холодное. Он потрогал и ничего не обнаружил. Еще и еще. Одно он поймал. Это была градинка, которую он сунул в рот. И хотя это было ничто, он почувствовал некоторую бодрость, хотя больше ничего не падало.
         Ливень, настоящий тропический ливень, обрушился внезапно. Казалось, что разверзлись хляби небесные. Он принялся ртом ловить падавшие капли, однако почувствовав, что под ним стала образовываться лужа, встал. Когда жажда утолилась, он подумал, что надо бы как-то запастись водой. Он знал, что в голоде он сможет прожить еще долго, а от жажды, не будь этого ливня, он загнулся бы уже на следующий день. Он вспомнил о лежащей в чемодане эмалированной кружке, умыкнутой им из столовой перед отъездом, с обещанием самому себе возвратить по возвращению.
         - Жаль, но запаса воды сделать не удастся. Кружка и  еще стаканчик для бритья. Фуражка для этого не годится,- сказал он сам себе.
          Ливень прекратился также вдруг, как и начался. Но Юрий успел вдоволь напиться и наполнить имеющиеся посудины, которые он бережно поставил у противоположной гальюну стенки, вырыв для них ямки и накрыв листками из записной книжки.
          - Еще поживем. И, тем не менее, спасение утопающих, прежде всего дело самих утопающих,- сказал он себе и принялся обдумывать возможные решения проблемы. Встав на поставленный напопа чемодан, он смог дотянуться до края ямы. Но там не за что было уцепиться. Земля осыпалась при любой попытке сделать это.
           - Можно попытаться сделать уступ. Но его следует сделать и попытаться выбраться по нему до прихода деда. В противном случае он его обрушит своим посохом или разобьет мне голову. С ним, как я понял, шутить не стоит. Отложим это до следующего посещения старика, при котором следует показаться совсем слабым.
             Тут взгляд плененного воина остановился на ремне, необходимом атрибуте солдатской одежды. Ремень был кожаный, добротный, с флотской бляхой, утяжеленной наплавкой свинца. Подержав бляху в руке, он впервые оценил ее по достоинству. Ремень с такой бляхой представлял собой серьезное оружие. Если ей угодить по голове, можно запросто раскроить череп. Этот ремень ему презентовал тот, кого он сменил, прибыв в полк из школы механиков, добрый, рассудительный парень, москвич по имени Алексей. Он взял себе ремень Юрия, сделанный из прессованной бумаги.
         - Мой тебе еще послужит. А этот,- он показал ремень Юрия,– уже весь в трещинах.
        И оказался прав, послужит, только непонятно пока как.
         Последние месяцы Алексей служил спокойно, без дембельских закидонов, вроде дембельского альбома, подсчета, сколько метров селедки осталось съесть, сколько чайников компота выпить и сколько дней осталось до приказа. Службу свою он воспринимал как неизбежное зло, от которого не удалось отмотаться, но обязанности механика самолет выполнял скрупулезно, ничего не упуская. Также скрупулезно он отнесся к подготовке преемника, повторяя:
       - На аэроплане (он употреблял это устаревшее слово) нет мелочей.
          
           - Выброшу, как только доберусь до дому,- сказал он про ремень,- Сброшу эту треклятую форму и забуду службу, как кошмарный сон.  Однако не забыл и уже через месяц по убытию на гражданку, прислал Юрию письмо, в котором писал, что скучает по полку, а особенно по своему аэроплану. Писал, что вернулся на завод, где работал до призыва, на прежнюю должность. Он тыл техник. Описал свое житье, бытье, и что уже начал готовиться к поступлению в институт, а если его дорогому другу Юрию доведется быть в Москве, то позвонить к нему домой или на работу, и дал номера телефонов.
           Проезжал через столицу Юрий позвонил. Они встретились, но долго общаться не получилось. Алексей сдавал вступительные экзамены в МВТУ им.Баумана и времени у него было в обрез. После недолгого разговора он попросил друга повторить попытку на обратном пути, когда он поступит или провалится, В любом случае он сможет найти для него время.
          - Может деду врезать по лбу бляхой. Но тогда, что толку? Зашибу и напугаю – может больше не прийти, или прийти, когда мне наступит хана. Думай, Юрка, думай. Есть еще варианты. А если…
         Он вспомнил о своем брючном ремне. Тот был тканый, не ремень, а плоская веревка, но тоже мог сгодиться. Закрепленная на нем тяжелая бляха превратила его в кистень. Впрочем, неизвестно, как его назвать, но Юрий уже решил, как им воспользуется: Дед появится утром, когда село еще досматривает последние сны. Будет тихо и его тяжелые шаги и стук посоха о землю он услышит заранее и сможет изготовиться к атаке.
           В прошлые разы он, когда приближался, чтобы лучше рассмотреть, как обстоят дела у его “подопечного”, наклонялся, упершись посохом в землю сантиметрах в двадцати от края. Ват он и решил начать с посоха.
            - Далековато, правда,- рассуждал он вслух,- но следует попытаться. Если мне удастся сорвать посох с опоры, он может свалиться вниз. А следом за ним рухнет и дедушка. Надеюсь, что не расшибется до смерти. Тогда используя посох, как перекладину турника, я смогу выбраться. К счастью рука уже не так сильно болит, а для спасения можно и потерпеть.
             А посох у деда был по виду сделанным из крепкого дерева. Снизу, чтобы не разрушался от ударов о землю, он заканчивался чем-то медным, возможно гильзой от снаряда. Юрий вспомнил пирата Сильвера с его смертоносным костылем и попугаем капитаном Флинтом, оравшем  “Пиастры!”, “Пиастры!”, “Пиастры!” . Посох деда Антона был не менее страшен. Можно убить за милую душу.
           - Если я выберусь отсюда живым, то поставлю или маму попрошу поставить свечку нужному святому.
           Все вышло так, как он планировал. Заслышав шаги старика, он взобрался на чемодан, и пригнулся, так низко, как было возможно.
         - Жив, вражий потрох?- проскрипел тот, и не успел удивиться, как выпрямившийся солдат взмахнул рукой и, закрепленная на ремне бляха, обмоталась вокруг посоха. Он резко дернул и, потеряв равновесие, упал на дно ямы. Вместе с ним с жалобным писком, откуда только взялся такой, рухнул дед, не выпустивший посох из рук. Он приземлился рядом, расплескав драгоценную воду.
           - Жив ли?- спросил себя парень, вставая. Как бы отвечая ему, из кучи хлама, каким выглядел дед, донеслось жалобное причитание старика:
          - Сынок, помоги. Умираю. Помоги, не бери грех на душу..
         - Лежи тихо, дед. Если сейчас выберусь, то попрошу тебе помочь, хотя ты того не стоишь. Дрянь ты, дед. Как только тебя земля носит.
          Юрий, используя посох, как перекладину турника, подтянулся, с большим трудом выбрался и, отдышавшись, поплелся в сторону села. На быструю ходьбу сил у него не осталось.
            Мама была дома. Увидев сына грязного, в растерзанном обмундировании, расплакалась и едва не лишилась чувств. Но выслушав сына о том, что нужно срочно спасать деда Антона, свалившегося в старый колодец, она опрометью кинулась к соседке. Не желая оставлять сына, которого не видела почти два года и который был явно не в лучшем виде, она уговорила ту поспешить в правление с известием о свалившемся в колодец деде. Молодая женщина, ровесница Юрия, когда-то сохла по нему. Однако когда того забрали под ружье, вскоре вышла замуж и уже нянчила детеныша. Сунув в руке несостоявшейся свекрови малыша, она заспешила в правление.
          Услыхав известие о происшествии, председатель, который оказался на месте, взяв в помощь подвернувшихся мужиков, отправился спасать старика. Вытащив старика, он понял. Что дело не чисто и сообщил о происшествии участковому.
  Юрий же, оказавшись в родных стенах, выпил кружку холодного чая, лег на диван и мгновенно отключился. Глубокий сон, похожий на смертное забытье, сковал его измученное тело. Пробудился он от какого-то шума, несколько мгновений лежал, не открывая глаза, чтобы не увидеть мерзостную смердящую яму, своего узилище и прислушивался. Его насторожил голос, не скрипучий, ставший ему омерзительным голос деда Антона, а молодой и твердый, что означало, что кто-то другой рядом и что нужно кричать. Он открыл глаза и увидел, что находится дома, в кухне, лежит на кушетке. Прямо перед ним украшенная изразцами печь, сработанная дедом Антоном. Хорошая печь, с лежанкой, которой так здорово было греться.  Он вскочил, увидел, что все в том же грязном, местами порванном мундире, с грязными руками и, наверно, таким, же лицом.
           - Заладила – спит, спит,- повторял мужской голос. Я не  стану его будить. Только взгляну. Протопав по крыльцу и сеням, грузно вошел в комнату майор милиции, как оказалось участковый. Человек уже не молодой, явно не очень здоровый, видимо определенный на незначительную для его чина должность для дослуживания до пенсии.
          - Говоришь спит, а он уже встал,- сказал он следовавшей за ним маме,-  сидит.- И без перехода, уже Юрию:- Что же это ты, мил человек, даже не дойдя до дому, столкнул в колодец старика, где он едва не погиб? Уголовщина получается на вверенном мне участке. Документы у тебя имеются? Предъяви.   
Мама молча повернулась к висевшему на спинке стула кителю сына, достала оттуда документы Юрия и протянула майору. Тот, кряхтя, опустился на тот же стул и принялся их разглядывать, бормоча себе под нос. Он разглядывал каждую вещь, повторяя; фамилия, имя, отчество, ефрейтор, и вдруг запнулся:
- Медаль “За отвагу”? Однако!!!
       - Да вот же она. Вы, Сидор Никитич, на нее навалились.
       Майор почтительно поднялся:
       - Герой, значит. А деда-то зачем вы в колодец сбросили?- он почему-то перешел на ВЫ
          Понимая, что отвертеться не получится, он рассказал милиционеру все как было. Тот, вынув из сумки потрепанный блокнот, делал в нем какие-то пометки. 
             Во дворе затрещал мотоцикл. Это приехал с работы отец.
          - Привет, Никитич. С чем пожаловал?- спросил он входя в горницу, поскольку увидел стоявший у ворот милицейский УАЗик.
          - Да вот зашел взглянуть на прибывшего на побывку воина, а заодно поздравить тебя, Владимир Дмитрич, и Марию Сергеевну с  наградой вашего сына, о которой я сам только что узнал.
Тут только отец увидел сына, лохматого, грязного, понуро сидевшего на диване.
          - Ну я пойду,- сказал майор, убирая блокнот в сумку.- Не буду вам мешать. А тебе я завтра утром пришлю или привезу врача,- добавил он,- обращаясь к Юрию, и добавил,- Я еще загляну.
Но он не заглянул. На следующий  день приехал капитан из города, и по всей форме записал и оформил показания Юрия, осмотрел место события, которое оставили без изменения, только вытащили стонавшего и всех проклинавшего старика. Когда тот уходил, Юрий спросил, как быть ему.
- Вы отдыхайте и не беспокойтесь. Поправляйтесь. Врач вам выпишет больничный на неделю. Не исключено, что вам придется задержаться немного дольше, пака будет идти расследование. Вашу часть мы оповестим через военкомат.
Юрий, уплетая за обе щеки суп с домашней лапшой, обгладывая куриную ногу, пересказал отцу все то, что рассказал майору.
       - Дела, однако,- сказал отец и почесал макушку.- Кто бы мог подумать. Увидев медаль сына, он сказал, что у него тоже такая имеется, вот только не помнит, где лежит.
        - Да она в сундуке, в самом низу. Я сейчас принесу,- засуетилась мама и через минуту принесла узелок из куска вафельного полотенца, к котором лежали отцовские награды. Там была уже упомянутая медаль За отвагу, медаль За боевые заслуги, орден Красной звезды, а также медали За оьорону Сталинграда, за Взятие Будапешта и некотрые другие. Медаль За отвагу была сильно повреждена.
          - Это пуля в нее попала. Пуля была на излете, только телогрейку порвала и медаль испортила. А я отделался синяком, да рука какое-то время болела. Это не снайпер. Немецкие снайперы по солдатам не стреляли. Это наши девчонки, оканчивали курсы снайперов, а потому палил почем зря, увеличивая счет. Пристрелит солдата, несущего кателок каши от кухни – убит фашист, ухлопает другого, присевшего под кустом до ветру – другой. А толку? Ты тут отдыхай, а я пойду спроворю баньку.
         Через день, когда родители были на работе, а он нежился на кушетке, соблюдая предписанный врачом постельный режим, зашла соседка, та самая, которая сохла по нему, а просох вышла замуж. Поговорив о том о сем, она намекнула на возможность более близких, чем соседские отношений, поскольку муж убыл на две недели в командировку. Выслушав ее, Юрий неожиданно для себя сказал;
        - Но ведь это грех.
       Услыхав такое от молодого парня, женщина на несколько секунд растерялась, но потом, скривив губы в презрительную улыбку, проговорила задумчиво:
- Грех, говоришь. Не согрешить, вот это грех.
Посидев еще немного, пожелав ему выздоровления, соседка удалилась. Уже закрывая дверь, она сказала как бы себе самой:
       - Не орел.
      Вернулся Юрий в часть только через месяц. По пути встретился с Алексеем, который поступил и уже грыз науку.
          - Ни за что не угадаешь, как нас, первокурсников, называют в нашем ВУЗе. Козероги. Послушай, Юрка, ты давай дослуживай и тоже поступай. У отслуживших есть кой-какие льготы. Я помогу.
             И он передал Юрию все учебники, пособия и конспекты, по каким сам готовился. А еще он принес объемистый сверток, перевязанный бечовкой.
          - Полагаю, ты помнишь, что там у нас сейчас может быть уже холодно, и ты, пока доберешься до места, можешь скочуриться. Здесь мой бушлат, в котором я демобилизовался. Я его не выбросил, как собирался, и вот сгодился. Погоны младшего сержанта я снимать не стал. Надеюсь, что тебя тоже скоро удостоят.
           Когда Юрий возвратился в полк, его место у самолета оказалось занятым, и ему предложили другую работу, не менее, а даже более ответственную, но позволявшую даже в рабочее время работать с учебниками, готовиться к поступлению. Ему и, правда вскоре присвоили младшего сержанта, и он переставил пагоны с бушлата друга на свою шинель. А еще он с благодарностью вспоминал отца, который настоял на том, чтобы сын получил среднее образование, несмотря на то, что тому пришлось три года жить вдали от них, снимая угол у ворчливой старухи. Он поступил и окончил. Стал  инженером и в родное село, конечно, не вернулся.
           PS. Дед Антон, как увезли его в больницу, та в селе не появлялся. Говорили, что кто-то видел, что его привозили в его дом на милицейской машине. Уже много позднее пошли слухи, что он беглый преступник, вор-рецедивист. Бежал еще во время войны. Жил где-то по поддельным документам, был мобилизован в армию, сдался в плен, служил у немцев. Отступавшими немцами не ушел, а еще раз обретя фальшивые документы, поселился в их селе. В его доме находили приют беглые воры и бандиты. Там была не малина, а дом отдыха, где можно было отсидеться, отесться, отоспаться, ожидая, когда будут готовы новые документы. Что зовут его не Антон, а как-то иначе. А Антон – это сокращение от его воровской кликухи Антанта.
          Дом, где много лет обитал дед Антон, был не его. Он оставался собственностью овдовевшего на войне  солдата.  А поскольку где тот, никто не знал, колхоз открыл в нем детский сад-ясли. Не стоять же ему пустым.