Глава 12. Ходаков старший

   Ходаковская порода получила продолжение в братьях, к сожалению, не лучшее. Наиболее ярко это проявилось в старшем Витьке, с которым мы во время его наездов по-соседски общались.

    Если дядя Гриша со всеми его странностями, отношением к женщине, склонностью к пьянству был типичным представителем деревенских мужиков, то Витька являл собой уже новую «популяцию» выходцев из деревни.

      Он, как уже сказано, года на четыре младше меня. У деревенских ребятишек и с такой разницей в возрасте были какие-то совместные игры, развлечения. Витька рос как-то наособицу, сам по себе. Когда подрос младший брат Толик, проводил время с ним.

     Помню, мне всегда казалось чудным, что свою мать Витька звал мама-Варя. У меня бы язык не повернулся звать свою маму «мама-Катя».  От такого словосочетания веет каким-то отчуждением и казёнщиной. Как Витька звал отца – не знаю.

       После окончания нашей восьмилетней школы он перешёл в десятилетку в Орехово в пяти километрах от Завала. Ещё больше отдалился от нашей деревенской молодёжи, сошёлся с ореховскими парнями, которые на все последующие годы стали для него и друзьями по развлечениям, и собутыльниками.

     Из тихого, наивного паренька Витька постепенно превращался в самоуверенного, нагловатого подростка, знающего, что почём. Эти черты особенно укрепились в нём, когда он уехал в Москву, поступив там в профтехучилище. Получил специальность электрика. Именно она, помноженная на деревенскую, природную смекалку, помогла неплохо устроиться в жизни. Время было перестроечное, он сколотил бригаду электриков и стал брать подряды на электрооборудование богатых особняков, растущих в Подмосковье, как грибы. Делали всё по евростандарту, под ключ и, соответственно, - по высоким ценам, причём в валюте.

       На несколько лет Витька пропал у меня из виду. Но вот как-то деревенским летом он заявился ко мне вечером с бутылкой водки, и мы проговорили до глубокой ночи.    Как я понял, человек он был уже вполне сложившийся, уверенно стоящий на ногах, отец двух дочерей.

       Конечно, речи о какой-то дружбе между нами быть не могло по причине нашей разности. Главное, что нас различало – это отношение к деревне. Для меня родные места – прежде всего память о детстве, о юности. К тому же по натуре я – не рыбак, не грибник, не ягодник. У соседа, как в дальнейшем выяснилось, интересы к родным пенатам были напротив - чисто меркантильные. Река Вёкса для него была всего лишь источником рыбы, лес – только местом добычи грибов и ягод, да и в друзьях он искал прежде всего собутыльников для весёлого времяпровождения.

      Отец его хотя и не склонен был к сантиментам в отношении к деревне, но всё-таки сельская среда была для него родной, местом постоянного жительства. Витька был уже отравлен городом, он порой не находил понимания даже у отца. О характерном случае мне рассказал сам дядя Гриша.

       На реке рядом с мостками, где берут воду и полощут бельё, поселилась ондатра. Зверёк настолько привык к людям, что плавал и кувыркался в воде, не боясь их присутствия на берегу. При рассказе об этом у дяди Гриши даже голос теплел.

       Об ондатре он сообщил сыну, но очень скоро об этом пожалел.  Для Витьки это была всего лишь добыча с ценной шкуркой. Воспользовавшись доверчивостью зверька, он прикончил его выстрелом из дробовика…

- Я же ему, дураку, сразу сказал, что шкуру он выделывать не умеет, и она   пропадёт без всякой пользы, - с горечью говорил дядя Гриша. – Так оно и вышло – сгнила шкурка…

       Витька и в городе оставался тем же хищником. Он без тени смущения рассказывал мне, как охотился на уток, поселившихся в пруду, расположенном в его микрорайоне. На охоту выходил с рогаткой, с запасом свинцовых пулек.

     - Как врежешь – у них свинцом начисто башку сносит!

      Использовать обезглавленных птиц в пищу он, конечно, не собирался - интерес был чисто «спортивный».

     Завзятый рыбак, он никогда не возвращался с реки без улова. Но удочек у них в доме   не было отродясь. Даже представить его не могу сидящим на берегу, глядящим на   поплавок. Рыболовные снасти, считал он, должны обеспечивать максимальный улов! Для этого годятся сети и такие орудия лова, применявшиеся в деревне, как намёт или запрещенный «паук». Одно время он даже приспособился глушить рыбу электротоком. С ближайшего столба перебрасывал через реку электрический провод, а сам наблюдал с берега. Крупная рыба, оглушённая током, всплывала кверху брюхом, и её оставалось только поддевать сачком с лодки. При этом, ударяясь о провод, гибли и тонули мелкие рыбёшки.

       Однако деревенские мужики взбунтовались. Но не потому, что жалели гибнущую рыбную молодь. Как только Витька приступал к своей ловле - напряжение в электросети падало, и в деревне вырубались холодильники. В ответ на бунт Витька по своему обыкновению заартачился, но когда ему пообещали намять бока, вынужден был варварство прекратить и опять перейти на сети.

      В соблюдении своих интересов с деревенскими он не церемонился. Как-то решил помочь своей жене в наведении чистоты в доме. На сеновале обнаружил несколько ящиков стеклотары, скопившейся за последние годы. Недолго думая, взял и побросал грязные бутылки в реку, как в мусорную яму. Купавшийся ниже по течению народ, несколько часов с возмущением наблюдал за нескончаемой чередой плывущих мимо бутылок. Самого виновника этого безобразия мнение односельчан ничуть не волновало.

     Односельчане были ему нужны, когда надо было покрасоваться, козырнуть городскими успехами. В мутное время перестройки он нашёл своё место, его руки были востребованы в городе. Тогда похвалиться этим мог далеко не каждый. На селе и подавно был развал – колхоз существовать перестал, люди разбегались. На таком фоне предприимчивые люди типа Ходакова чувствовали себя едва ли не хозяевами жизни.  Витька мог позволить себе чуть ли не каждый год приезжать в деревню на новой иномарке. Казалось, живи да радуйся.

       Но заложена в русском человеке какая-то непонятная страсть к саморазрушению. Насколько знаю, на эту тему есть даже серьёзные исследования чужеземных мудрецов, которые пришли к выводу о нашей роковой предрасположенности к этому пороку. Что касается Ходакова, то его самоубийственный характер, скорее всего, был проявлением дурной наследственности, доставшейся от отца.

      Во всяком случае, склонность к пьянству перешла к Витьке, несомненно, по наследству. Отпуска в деревне тратились им на удовлетворение своих хищнических инстинктов и – на пьянки с друзьями-товарищами. Надо было видеть, как он буквально страдал от неприкаянности, если выпадали два-три трезвых дня. А чем он мог ещё занять себя? Почитать умную книгу, или просто побродить по родным местам, предаваясь воспоминаниям? Нет, такие занятия были явно не для Витьки. Пьяное состояние в последние годы стало для него настолько привычным и естественным, что трезвый он  смотрелся даже странно.

      Но всё же, думается, не только это дурное пристрастие повлияло на его судьбу. Отпуска, в конце концов, заканчивались, он уезжал в город, где надо было работать и там ему, видимо, удавалось брать себя в руки.

        Другое «наследство» состояло в неспособности строить нормальные отношения в семье. Казалось бы, с женой Витьке повезло. Миловидная мордовочка Татьяна, которую он углядел в одном из рабочих общежитий, умом не блистала, зато была женщиной   хозяйственной и преданной семье и мужу. Она легко сходилась с людьми и прилично зарабатывала, нанимаясь к состоятельным москвичам в качестве няни-экономки. Умела и за детьми ухаживать, и кулинарить, и содержать дом в чистоте. Работодатели её ценили, чего не скажешь о собственном муже.

       Прожили они вместе полтора десятка лет, вырастили двух дочерей. Но дальше пошло хуже. Мне не раз приходилось быть свидетелем пьяных скандалов у соседей.  Татьяна с детьми спасалась от мужниного куража в домах односельчан, в том числе и у меня. Родственников жены он, когда гостил у тёщи, чуть ли не демонстративно презирал, называя их вонючей мордвой.

    Видимо, с годами выходки Витьки, его грубость и несправедливость по отношению к себе Татьяна уже не могла терпеть. Всё шло к разводу, а вернее, к разводу семью с каким-то непонятным упорством вёл Витька.

       Помню последнее лето, когда они были в деревне ещё вместе, но уже явно чужие друг другу, что было заметно даже внешне. К тому времени у Татьяны в городе появился поклонник, и она почему-то решила, что об этом должен знать я. С какой-то странной назойливостью она при встрече принималась снова и снова рассказывать мне, какой он нежный и внимательный. Может быть, наивно полагала, что я всё это передам Витьке и он изменится. Но муж и так знал о существовании соперника, а это при его амбициозности только усугубляло ситуацию.

     Начались у Витьки неурядицы и на работе. Со своей бригадой он расплевался, ушёл в свободное плавание. Но плавание что-то не ладилось, хотя о своих услугах он давал объявления в газете. Бывало, по полгода он сидел без работы, а семью содержала Татьяна. Казалось бы, именно в такие моменты и надо было ценить жену, вместе переживая трудности. Но в Витьку словно вселился бес разрушения.

       В очередное лето он приехал уже без Татьяны. Она ушла от него с детьми на другую квартиру, которую ранее сама же и выхлопотала под какое-то заболевание младшей дочери.

      От мужика ушла жена…Витька понимал, что факт этот, как ни крути, подрывает его реноме в глазах деревни. Тем более, что Татьяну в деревне уважали. Надо было как-то реабилитироваться во мнении односельчан. Витька привёз с собой какую-то   особу потасканного вида, с которой   ходил по домам и представлял её как будущую жену. Выглядело это глупо и жалко. У народа приговор был однозначный: Татьяне эта пассия и в подмётки не годится.

      Не с Витькиным характером было создавать новую семью на развалинах старой. «Невеста» быстро исчезла, обозначив в его жизни ещё одну ступеньку вниз. Сам он, отчаявшись найти богатых заказчиков, вынужден был устроиться электриком в коммунальную службу. Вольная жизнь закончилась со всеми её преимуществами, включая долларовую зарплату.

      Теперь, приезжая в деревню, он мог похвастать, лишь тем, как заставляет себя уважать, шантажируя жильцов микрорайона отключением электроэнергии. Жизнь пошла под уклон, но Витька, что называется, держал хвост пистолетом. Одну из двух комнат в своей московской квартире он стал сдавать квартирантам. Пьянки его в деревне летом становились всё безобразнее и продолжительнее. Трезвым он бывал разве что по утрам и ненадолго.

      Однажды летом Витька заявился в Завал уже «безлошадным», добираясь, как все простые смертные – поездом. Ещё год назад у него был «Мерседес», купленный с рук, но в хорошем состоянии. Но покрасоваться в деревне Витьке на нём долго не пришлось. Подвела его извечная манера пускать пыль в глаза односельчанам.   Иномарку он угробил, взявшись перед публикой вытаскивать из канавы застрявший трактор. Налетев на бордюр, он расколол у машины картер, и в Москву его пришлось тянуть на буксире. Там неисправную машину он продал за бесценок, а купить новую на зарплату коммунальщика   было уже нереально.

      Наблюдая за жизнью Витьки, удивляешься. Своими руками, вполне осознанно и последовательно он разрушил и утратил всё, что у него было для нормальной благополучной жизни. Семья развалилась, престижная денежная работа потеряна, квартира по сути превращена им в коммуналку, купить и содержать машину нет средств…

      С возрастом добавлялись проблемы со здоровьем, что вполне естественно при его безудержном пьянстве и курении. Первый раз он попал в больницу ещё молодым - прихватило почки. Вытащила его, спасла от операции Татьяна, отпаивая каким-то своим чудодейственным морсом. Теперь у него проблемы с ногами и тоже грозит операция. Но спасать его, скорее всего, уже некому…

       Но Витька не из тех, кто предаётся унынию. Делать хорошую мину при плохой игре – это про него. Он по-прежнему приезжает в деревню с видом победителя. Посреди деревенской улицы он вылезает из чужой машины, небрежно хлопая дверью. Он тщательно выбрит, одет во всё новое, на ногах дорогие туфли. Все должны убедиться в его полнейшем благополучии. Через день-два от всего великолепия не остаётся и следа. Витька бродит по деревне пьяный, в расхристанном виде, с серой, заросшей щетиной физиономией, в заляпанных грязью и рыбьей чешуей «мокасинах».

       Послушать его – все неудачи – от недругов. Обманула жена, сидевшая у него всю жизнь на шее. «Кто теперь на неё польстится?». Брат Толька, прописанный в отцовском доме, ничего не делает для его восстановления, а дом пропадает. По утрам Витьке мешает спать рыбак, тарахтя к реке на мотоцикле мимо его дома, пастухи обнаглели, гонят   скот на выпас через его лужайку, а не через деревню…

    А свершения у него ещё впереди. Он убедительно рассказывает, как возьмётся, наконец, и отремонтирует полусгнивший дом, в котором они с братом до сих пор не удосужились вбить даже гвоздя. Хотя - чего его ремонтировать? Он привезёт сборный дом из Москвы, а этот, гнилой, надо просто спихнуть в овраг. Впрочем, уже есть договорённость, купить дом в соседнем селе – с водопроводом и канализацией. Осталось добыть денег…

       Разумеется, обе дочери, хоть и живут с матерью, души в папе не чают, только и думают, чем бы облегчить его одинокую жизнь. Ну, а сам он, соответственно, за них тоже переживает. Раз я слышал, как он приглашал в деревню одну из дочерей. Захлёбываясь от восторга, кричал по телефону, что грибов и ягод им наношено и насушено - тьма, мёд везде продают за бесценок чуть ли не вёдрами, рыбы он уже наловил, насушил и навялил, столько, что хватит всем на всю зиму… Это было как раз в тот год, когда Витька обезноженный сидел дома почти безвылазно. Но в своё враньё он, похоже, и сам верил, как истинный лгун.
 
       В деревне давно уже привыкли к его болтовне и не придают ей никакого значения. Но Витьку это ничуть не смущает. Блефование и прожектёрство заменяют ему реальную жизнь, которая продолжает идти под уклон. Пожалуй, единственным его достижением последних лет можно считать оформление до выхода на пенсию инвалидности по состоянию здоровья.

      Чтобы Витька не выглядел у меня сплошь отрицательным, пытаюсь разглядеть в нём   что-то положительное.   Его не назовёшь жуликом, знаю, что он никогда не возьмёт чужого, скорее проворонит своё. Кажется, он иногда способен на бескорыстную помощь, хотя подозреваю, что оказывает он её, чтобы утвердиться в чьих-то глазах. Да и чем он, собственно, может помочь в своём положении? Витька не замечен в рукоприкладстве и хотя пьяный напускает на себя грозный вид, ударить, по-моему, не способен. Я удивился, обнаружив, что у Витьки есть вкус к народным песням. Как-то в престольный праздник мы собрались в нашем палисаднике пропустить по рюмке и попеть песен, и он свою любимую «Ой, то ни вечер, то ни вечер» просил повторить несколько раз.

       …Вот он идёт мимо моего дома, направляясь в деревню. В руке початая бутылка водки, к которой он время от времени прикладывается. Поздоровавшись, заходит ко мне в палисадник, садится за столик.  И я уже готовлюсь к тому, что сейчас он, смоля сигарету за сигаретой, опять будет врать о своих планах, о происках недоброжелателей. Знаю, что его слова – пустое сотрясение воздуха, ничего общего не имеющее с реальностью.  Реальность - совсем другая. Опять скоро съедутся к его дому любители весёлой жизни, и хоровод этот будет длиться, пока у них не закончатся деньги. Тогда все исчезают на три-четыре дня, словно нечистая сила после первого крика петуха.

       Мне иногда кажется, что соседский дом обладает какой-то притягательной силой. И собутыльников там объединяет не только совместная пьянка. Невольно хочется послушать, о чём они говорят между собой. Ведь там собираются не только отпетые пьяницы, жаждущие выпить на халяву. И характерно, что какие бы пьяные оргии у Ходаковых не шумели, драк между участниками не бывает.

      Как-то мне из своего дома пришлось наблюдать за очередным шабашем. Компания в этот раз решила побаловаться шашлычком и закупила для этой цели живого барана.  Они притащили его к дому связанным и стали соображать, как же сделать из него шашлык. Руководить пытался наш участковый, мелькая среди публики в полной милицейской экипировке с пистолетом на боку. Для него это пьяное пиршество было далеко не первым и не последним. Сам Витька к тому времени уже был мертвецки пьян и спал в избе.

      Стали искать нож, чтобы перерезать барану горло. Ножи в доме все оказались тупыми. Кто-то предложил просто шваркнуть животное об угол дома. Потом всё-таки отыскался в жилище плотника топор, хотя тоже не очень острый. Этим-то орудием и начали кромсать барану шею, пока он, бедолага, не испустил дух. Видно было, как тушу приподняли, спуская кровь, а задние ноги всё еще дёргались в агонии…

       На следующий день Витька с возмущением показывал мне большую кастрюлю с напиханными в нее полусырыми кусками мяса с шерстью. Оказалось, что шашлыка компания так в тот день и не попробовала, поскольку никто не знал, как баранью тушу разделывать. Останки загубленной зря животины закопали в овраге за домом.

     Надо сказать, что среди собутыльников Витька в авторитете. Невзрачный внешне, небольшого роста он, тем не менее, заставляет к себе прислушиваться и даже себя уважать.  И дело тут не только в том, что попойки устраиваются в его доме. Есть в нём одна черта, которой, к примеру, лично мне всегда недоставало. Я никогда ни в чём не уверен, даже в вопросах, в которых, казалось бы, достаточно сведущ. Самоуверенный болтун в каком-нибудь споре может запросто привести меня в замешательство. Витька обо всём судит уверенно, с апломбом, не допускающим возражений.  Если врёт, то вдохновенно, с подробностями. Это производит впечатление на людей не только легковерных. А уж в деревенских делах, кажется, им изучено всё и проверено на собственном опыте.

      Как-то совместно с соседями мы решили сварганить уху. Надо ли говорить, что докой в этом деле объявил себя Витька.  Заранее припасли свежую рыбу. Вечером на берегу реки, под звёздным небом горел костёр. Сосед священнодействовал, над кипящим котлом, а мы, дилетанты, наблюдали за ним, предвкушая пиршество. Но получился конфуз. Уха оказалась настолько горькой, что её было невозможно есть. Оказалось, наш «дока» не знал, что из рыбы перед варкой надо вынуть желчный пузырь. Короче говоря, уху пришлось переваривать уже с другой рыбой, из холодильника. Как потом объяснила Татьяна, никогда раньше Витьке уху варить не приходилось…

        Я всегда с недоверием относился к Витькиной самоуверенности. Но даже меня она иногда завораживала. Мне он интересен как психологический тип. Витька живёт как бы в своём иллюзорном мире, по законам, им открытым и правилам, для себя установленным. Этот мир он прекрасно знает и чувствует себя в нём хозяином– вот откуда его самоуверенность. Но со временем иллюзорность мира начинает обнаруживаться, в него всё чаще вторгается реальная жизнь. Осознать это Витька не в состоянии, это для него всё равно что отказаться от самого себя. И жизнь наказывает его за нарушение её действительных, а не придуманных законов.
 
      Последний приезд его в Завал был коротким. Здоровье уже было настолько подорвано, что пить врачи ему категорически запретили. Да он, кажется, и сам это понимал. А без спиртного в деревне делать было нечего. Ведь даже рыбу ловить он всегда выходил, приняв на грудь. Обозлённый, он напоследок оплевал всё и вся. Дурную погоду, отсутствие рыбы в реке, бездельника брата, пьянствующих друзей, ставших теперь неинтересными, и даже купленное молоко, от которого, как он заявил, его пронесло…
               

      Назад к Главе 11:
http://www.proza.ru/2018/11/18/1538
               
      Далее к Главе 13:
http://www.proza.ru/2018/11/18/1527