Что такое ничтожество

    Есть такие люди, про которых баснописцы говорят, что будь знатен и силён, поднять на тебя не посмеют даже и взгляды, но упади лишь с высоты, от них же первых жди обиды и досады. При этом совершенно не важно, обижал ли их ты, или вообще никак не касался – ты был на высоте, на какой они никогда не были, и за им надо отыграться.
    Есть, знаете ли, такая закономерность, что, если злой человек трус, он непременно будет очень жесток, и при возможности расправиться с кем-то, кто не может ему ответить, будет особенно беспощаден. И даже там, где агрессивный, но сильный и храбрый порой воздержится от лишней жестокости, трус не упустит случая проявить её в полной мере. Это что-то вроде принципа компенсации, про которую говорят, что, если у кого-то маленький член, ему часто нужно иметь большой ствол (ну или ещё что-то), и вот аналогично этому бывает, что если человек ничтожен, то ему будет очень нравиться унижать других.
     Искусственно возвышаясь относительно тех, чьё достоинство унижается, имеющий возможность унизить будет чувствовать такое же удовлетворение, как и тот трус от компенсации своих комплексов. Поэтому, если ничтожество получает какую-то власть, оно начинает заставлять всех целовать себе ботинки.
    Что называют ничтожеством? Что-то очень несостоятельное и неудачное, кем ни в коем случае не хочется оказаться. Но в этом мире есть огромное количество людей, которые по меркам других ничего не добились и являются с их точки зрения несостоятельными и неудачными. И которые копошатся в своих мелочах, ни к чему более значительному и не стремясь даже, и про себя они могут так и говорить: «Да, я такой, я простой, я маленький, а я и не претендую…». И что, в каждого такого добившееся чего-то большего тычут пальцем, и кричат «ничтожество»? Нет, потому, что у каждого свой путь и свои задачи, и нормальному человеку нет смысла без причины обзывать кого-то ничтожеством. А вот если кто-то в наглую куда-то прёт, где хочет всех растолкать и подмять под себя, но оказывается неудачником, которому не по зубам то, на что он покусился, и получив пинка, кувырком летит в самый низ, вот тогда ему вслед летит определение «Ничтожество!».
    Откуда берётся желание подмять всех под себя? Есть такое явление, когда человеком вдруг начинает двигать гордыня. И при всём том, что он ничем не лучше других, внутри него она может кричать «Я! Я! Я!», и его амбиции вдруг начинают лить через край. Просто в комплекте с гордыней у одних идут соответствующие способности, а у других только одна гордыня и ничего. А когда кроме неё ничего больше нет, на ней одной далеко не уедешь, в связи с чем появляются соответствующие комплексы.
    Расталкивать всех вокруг себя направо и налево, чтобы высвободить для себя больше жизненного пространства такая личность особо не может – быстро начнёт получать со всех сторон сдачи так, что мало не покажется. Но в конечном итоге это только добавляет ей злобы, которую она копит в себе в ожидании подходящего случая со всеми «за всё» поквитаться.
    Своими достижениями такой деятель тоже подняться он не может – тут нужны соответствующие способности что-то создавать, а от пустых амбиций «потенции» не прибавится. Поэтому у него остаётся другой путь: унизить кого-то, разрушить чьи-то достижения, и относительно такого положения почувствовать себя более значительным. Так и проявляется самый характерный для ничтожества комплекс: комплекс его неполноценности.
    Ничтожеству всегда надо кого-то затоптать, кого-нибудь унизить – у него это на уровне потребности. Чем меньше у него на это возможностей, тем сильнее оно отрывается, когда возможность предоставляется. Но больше всего оно не любит тех, кто несёт в себе способности, стимулирующие у носителя противоположные подходы к людям – вот тут ничтожество чувствует, что у тех есть что-то такое, чего у него нет, и принцип компенсации требует действовать особо злостно.
    Самому себе признаваться в своей ничтожности ничтожество не любит – гордыня этого не терпит. Поэтому его мышление всегда идёт в обход таких признаний. И при помощи разных приёмов (кто во что горазд) ничтожество себе доказывает, что оно на самом деле другое, что оно на самом деле великое, и что если это незаметно, то это просто так получается. Но когда ничтожеству говорят, что оно ничтожество, оно начинает злиться гораздо сильнее, чем любой другой человек, если его обозвать таковым. Потому, что необоснованные заявления дискредитируют обзывающего, и умаляют, соответственно, свой же вес. У ничтожества же начинается тяжёлый бой своих убеждений с правдой, которую оно всё же краешком сознания понимает. И эта мысль ему, как жало с гарпуном, которое так просто не вытащишь, и потому такие выпады оно переживает куда болезненнее.
    Ничтожество всегда злопамятное и мстительное. Потому, что нормальные люди доказывают себе свою значительность своими достижениями, а у ничтожества с этим туго, так что для него очень важно доказать себе свою значительность тем, что оно может кого-то о чём-то заставить пожалеть. Поэтому великому человеку определённые обиды свойственно прощать своим обидчикам; ничтожество же себе такое позволить не может. К тому же, для по-настоящему великого человека обида, как удар, нанесённый исполину, который каким бы сильным не был, по-любому будет перенесён им легче, чем карликом. Для ничтожества же обида, как тот же самый удар, нанесённый дохляку, который при всё том же остальном отлетит дальше всех. То же происходит и с душой ничтожества, когда оно получает удар, поэтому злоба у него всегда пропорциональна. В конечном итоге, у нормального человека внутренний мир как проточный пруд на ручье, в который если плеснуть какую-то грязь, то он со временем самоочистится. А внутренний мир ничтожества – как болото, в которое если что-то вылить, то это там и останется навсегда в самом сохранном виде.
    Ещё одна особенность ничтожества в том, что чужого величия оно видеть не хочет принципиально. В этом ему помогает то обстоятельство, что великие люди, как и все остальные, тоже могут ошибаться. И даже более, у великих людей ошибки могут быть тоже соответствующего им масштаба. Аристотель ошибался, считая, что в десять раз большее тело падает в десять раз быстрее, Галилей ошибался, считая кометы оптическими иллюзиями, Дарвин ошибался, считая, что приобретённые признаки могут наследоваться. Лавуазье ошибался, объясняя ржавчину химическим вместо электрохимического процесса, и т.д.. Не ошибался только тот, кто ничего не делал. Но только ошибки, которые совершают великие люди, компенсируются теми достижениями, которые перевешивают своей пользой их цену; но ничтожество смотрит только на поражения, а на победы их глаза и не подымает. Потому, что, если он позволит себе адекватно оценить их уровень деятельности и сопоставить со своим, его гордыню просто раздавит ощущение несопоставимости. Поэтому оно всегда видит только ошибки, и на них фокусирует весь огонь своей критики: «Он сказал, что комет не существует!? Он идиот! И мне не надо разбирать его остальные труды, потому, что труды идиота мне не нужны!». Всё, ничтожество себе всё доказало, и с такой примерно позицией оно всегда прёт там, где чьи-то достижения ему не нравятся.
    Суть такого ничтожества выглядит примерно так. Допустим, создал кто-то какую-то концепцию, и предоставил на суд публики. Приходит ничтожество, и начинает критиковать. Только критика критике рознь: адекватный критик сначала смотрит, какие слабые стороны есть в работе, и только если есть, что-то говорит. У ничтожества же задача другая: ему надо опустить автора, чтобы себе что-то там доказать, (причём независимо от того, есть ли у того слабые стороны или нет), поэтому оно их ищет до тех пор, пока не найдёт что-нибудь устраивающее себя в этом плане.
    Далее начинается натягивание совы на глобус: когда человек не судит беспристрастно, он понять суть работы вообще не может в принципе. Он из всех толкований каждой детали выбирает только те, которые ведут к бессмыслице. Анализировать другие направления ему не нужно. Поэтому ничтожество всегда самый первый кандидат на звание «смотрю в книгу – вижу фигу». И перекладыванием этой проблемы с больной головы на здоровую оно пытается прогнуть действительное под желаемое.
    Естественно, живущему в таком режиме и самому по себе часто может просто не хватить ума понять, что вообще содержится в работе автора. И оно будет критиковать не то, что есть, а то, что ему хватило ума понять. Но только от всех остальных, которые тоже могут чего-то не понять (ошибаться дано всем), оно будет отличаться тем, что понять определённые вещи оно не хочет в принципе, и сколько ему не помогай, оно не поймёт того, что другой в конечном итоге поймёт.
    Проблемы у ничтожества начинается тогда, когда обнаруживается, что не для того автор трудился, чтобы его работа была грушей для битья всяких ничтожеств. И в ответ на свою критику оно будет получать такие возражения, которые будут ставить его на место, причём совсем не на то, которого оно хотело бы занять. Добыча оказывается ему не по зубам, а жевать что-то хочется – что делает ничтожество? Переходит к оскорблениям. Но оскорбления не мотивируют автора соглашаться с доводами. А приличная публика почему-то тоже не спешит все, как один, поддержать критика. К тому же ещё и вопрос прибавляется, почему у него нет других доводов? И вот оно довесило какие-то дешёвые доводы оскорблениями, получило ответ «сам такой» с разбиванием его доводов. Напало с одного бока, получило по рогам. Попробовало с другого бока, получило и там. Попробовало в защиту одной глупости слепить другую – получило бумерангом обратно всё то, что в автора вылило, и вот теперь оно обтекает всем тем, что, не долетев, упало на голову обратно отправителю, потому, как высота адресата оказалась больше, чем хотелось видеть ничтожеству. Что делает ничтожество? Всё просто: если действительное не хочет подгоняться под желаемое, тогда желаемое будет подтянуто к действительному.
    Теперь всё переигрывается, и с этого момента всё по-другому. Оказывается, ничтожество не всерьёз все эти вещи говорило. Оно просто прикалывалось. Проверяло, поймёт ли автор это, или он не понимает, что всерьёз, а что нет. А, он не понял, ну так он дурак – ха-ха-ха над ним! Всё, самомнение восстановлено, можно идти восвояси удовлетворённым.
    Этим отличается позиция ничтожества от позиции состоятельной личности – у последней есть хребет, который не даст ей завязаться в морской узел и извиваться так, чтобы пролезать, куда угодно. Бесхребетная позиция может. И ничтожество может себе всё доказать, и убедить себя в том, в чём адекватная личность обмануть себя не может. Вот только слабое место где-то внутри иногда остаётся: если всё же кто-то ударит в него, сказав: «А я думаю, ты просто боишься самому себе признаться в том, что ты ничтожество!», оно начнёт беситься.
    Ничтожества часто любят всякие диктаторские режимы. Почему – потому, что, если он вне такого режима ему трудно чего-то добиться что в собственном становлении, что в умалении чужих достижений. Но если появляется какая-то диктатура, которая запрещает говорить какую-то негодную ей правду, в которой нарушающие запрет начинают жёстко преследоваться и оказываются крайне ограниченными в возможностях отстаивать свою позицию, ничтожество сразу получает возможность реализовать свои потребности в навязывании своей воли кому-то, с которой последнему придётся считаться.
    Чтобы кого-то заставить молчать в таком режиме, ничтожеству уже не нужно приводить аргументы, которые всех бы могли убедить; ему достаточно просто угрожать доносами, которые последуют, если автор не уберёт то, что запрещено. Ну или всё равно последуют, уберёт он или нет. И оно сразу чувствует свою силу. Свою значимость. Оно чувствует стоящую за ним систему, которая заставит считаться с его волей, с которой в ином случае никто считаться не стал бы. И оно не гнушается прибегать к таким методам, к которым другие бы себе не позволили. И потому не имеет в этой области такого количества конкурентов, которые ущемляли бы его охотничьи угодья, благодаря чему тоже повышает чувство своей значимости. За всё это оно благодарит систему, и держится за неё, делая от себя всё возможное, чтобы режим стоял как можно крепче.
    Диктаторские режимы тоже в долгу обычно не остаются перед ничтожествами. Потому, что в обществе, построенном на обмане и насилии, ничтожества оказываются востребованы – они глаза и уши системы. Потому, что если в каком-то тоталитарном обществе, построенном на мракобесии, кто-то начнёт высказывать какую-то революционную для сознания общественности идею, для которой нужно быть действительно великим (ну, например, что Земля вертится, во времена, когда все свято верят, что всё наоборот), то кто-то обязательно должен не дремать, и своевременно отреагировать. А кто этим будет заниматься – простые люди, которые копошатся в своих личных делах, и которым ничего особенно и не надо? Нет, по-настоящему бдительно этим сможет заниматься лишь тот, кому это надо вот просто так, как сторожевой собаке надо подскочить и побежать к воротам облаивать всех, кто за ними проходит. Короче, обязательно. И много таких деятелей даже и не обязательно – за всеми уследить может и малое число, главное только, чтоб им очень было надо. И таких даже выращивать специально не надо – они сами появляются, как поганки в лесу. И такой начнёт с инакомыслящим спорить, настраивать всех против него, злиться, доносить на него с приложением к доносу всех своих искажений, и участвовать в его травле всеми дозволенными системой способами.
    Победа же для ничтожества заключается в том, что если его врага его активными стараниями (или совершенно независимо от них), когда-нибудь потащат на костёр, оно обязательно должно высунуться из толпы, и сказать: «Помнишь меня? А я говорил, что ты получишь за свою ересь по полной, так вот смотри теперь, как я торжествую!».