Димедрол

Третьи выходные июня. Рассвет. В воздухе витает тонкий аромат только что распустившихся цветов и трав.

Это утро застало меня в слезах. Как же было плохо! Кажется, проклятая аллергия твёрдо решила избавить этот прекрасный мир от моего существования. Слава Богу, большинство нормальных людей в шесть утра в выходные ещё находятся в постели. Это избавило их от тяжёлой психологической травмы. Моя красная, распухшая физиономия, с непрерывно льющимися соплями из кровавого месива, которое ещё пару дней назад было моим носом, представляла собой жуткое зрелище. Глаза уже почти не открывались. Перед собой я видела мутную пелену. Ни одна наёмная плакальщица за всю свою трудовую жизнь не пролила столько слёз.

Первые два или три часа в отделении я ходила в тёмных очках и маске. Бедные мои пациенты в ужасе разбежались по палатам и не высовывались. Даже в туалете не было привычного густого облака табачного дыма. Попрятались даже курильщики. Маски вымокали в считанные минуты и очень скоро закончились.

Я перерыла всю больницу в поисках чего-нибудь антигистаминного и нашла только пачку просроченного димедрола. Приняла одну таблетку и, где-то через час, почувствовала себя немного лучше. Я решила не останавливаться на достигнутом и приняла ещё.

Ура! I will survive!

К вечеру, мне полегчало настолько, что я совершенно забыла все утренние мучения. И то, что приняла димедрол тоже.

День не приёмный. Дневные назначения были выполнены. Тяжёлых больных в отделении тоже не было.

Волей случая, и моими стараниями, в больничке работало много моих однокурсников. Уже поздно вечером, после отбоя, подруги из неврологии пригласили меня в гости. На день медика им подарили бутылку шампанского. Чёрт! День Медика! Я и забыла про него.

Я договорилась с одним из дежурных интернов, что он присмотрит часик за отделение и даст знать, если что, прихватила шоколадку и сбежала в неврологию.

Чтобы попасть в другой корпус, нужно было миновать настоящий лабиринт из длиннющих коридоров, дверей, лифтов и лестниц.  Тысяча четыреста пятьдесят семь метров отделяли наше отделение от операционной, реанимации и диагностических кабинетов. Я специально замеряла. Этот путь сёстры и врачи проделывали по десять – пятнадцать раз в сутки. Впоследствии, когда мне начали сниться кошмары, что я иду по коридору и никак не могу дойти до конца, я уволилась.

На этот раз я преодолела наш лабиринт легко. В маленьком чуланчике, служившем комнатой для персонала, нас собралось девять человек из разных отделений. Семеро моих однокурсников и двое парней с четвёртого курса. Шоколад мы по-братски поделили, шампанское разлили по пластиковым стаканчикам. Вышло примерно по две трети стаканчика на брата (точнее на сестру; девчонок было больше). Что такое две трети стаканчика для прожженного третьекурсника медицинского института!

Многие поколения моих предков отличались фантастической невосприимчивостью к алкоголю. Сколько бы не пили – не пьянели. Передалась эта способность и мне. Много раза мои товарищи, ради эксперимента, пытались меня напоить. Заканчивалось всё тем, что я трезвая и злая доставляла бесчувственные тушки экспериментаторов по  домам. Но я не пила до этого димедрол.

Девчонки и парни, набегавшись за день, непринуждённо болтали о сессии, практике, планах на лето, футболе, о том, что опять нет крови, и нужно будет на неделе пойти сдать. Катюха сдала ещё вчера и сидела бледная, но довольная.

Вдруг, у меня появилось странное ощущение, как-будто тяжесть, сначала в ногах, потом в руках, потом во всём тел. И оно всё усиливалось. Я с ужасом поняла, что не могу двигаться. Даже голову не могу удержать. Такого со мной ещё ни разу не случалось. При этом, голова оставалась абсолютно ясной, хоть сейчас иди на экзамен. Я обвела глазами товарищей, никакого изменения в их состоянии не заметила. А со мной-то тогда что? И тут я поняла  – димедрол.

— Катя,  — тихонько позвала я, еле ворочая отяжелевшим языком,
 — Катя, я забыла, я приняла димедрол.
Было важно сообщить максимум информации, пока я ещё хоть как-то могла говорить. Сначала Катюха не обратила внимания, пока я боком не свалилась с табуретки.

— Тебе плохо?  — с тревогой спросила она.

— Мне хорошо. Я только двигаться не могу, и не доползу до отделения, а мне надо вернуться.

Несколько секунд друзья смотрели на меня с удивлением и тревогой, потом дружно захохотали.

— Ура-а-а! Получилось! Напоили! — поздравляли они друг друга.

— Чёрт! Потом радоваться будете! Отволоките меня в отделение, пока я хоть как-то шевелюсь!

Парни с двух сторон подхватили меня под руки и попытались поднять. Не получилось. Способность к движению покинула меня окончательно, а мальчики были комплекции «слёзы физкультурника». Повалились все трое.

— М-да-а, — задумчиво протянула Аля, — Романова, ты превращаешься в недвижимость.

В коридоре послышались быстрые шаги и предупредительный оклик одного из больных:

— Дети! Шухер! Главный!

На долю секунды друзья застыли, напряженно глядя друг на друга, а потом все резко исчезли, как в диснеевском мультике, когда персонажи со свистом разбегаются, оставив, зависнувшие в воздухе чашки, перья, шерсть, брови, глаза и т.д. Бутылка и стаканы пропали, как по волшебству. А вот избавиться от тела, то есть от меня, было гораздо сложнее. Катя и Аля сообразили молниеносно, в мгновение ока подкатили каталку и закинули меня на неё. Близкая опасность придала им сил. Катюха  с головой накрыла меня простынёй.

—  Замри! — прошипела она, — Запалишь, я тебя и вправду в морг отвезу!

Уж кто бы говорил! Я слышал, что и Катя и Аля еле сдерживаются от смеха, аж попискивают.

— Поехали быстрее,  — простонала Аля,  — А то я не выдержу.
Девчонки почти бегом покатили каталку по коридору. С Главврачом и ещё двумя проверяющими мы столкнулись на выходе из отделения.

— Девочки, в морг?  – только и успел спросить он.

Аля кивнула, закусив губу. Я чувствовала, как она трясётся, вся каталка вибрировала. Мы продолжили путь. «Только не бегите! Только не бегите! Засечёт!» мысленно умоляла я подруг. Девчонки добрались до поворота, закрыли за собой двери  и, скрывшись из поля зрения главного дали волю чувствам. Поржать мы все любим, но я ещё никогда не видела их такими. Они рыдали от смеха. Выползший в коридор пациент (должно быть, заблудился, бедняга) поспешил ретироваться, только тапочки сверкали.  Вид двух юных медсестёр громко хохочущих над свежим трупом напугал его.

А между тем, нужно было продолжать путь. Мы не знали, откуда пришёл главный.  Куда он решит направиться после неврологии, предсказать невозможно.

Коридор, в котором непреодолимое веселье накрыло моих подруг, был коротким, зато шёл довольно круто вверх. Толстых больных завезти можно было только втроем или вчетвером. Затолкать тяжёлую каталку в этот подъём двоим, было почти нереально.  Один раз мы с напарником уронили в этом коридоре нашего патологоанатома, когда везли в операционную.

Девчонки, немного успокоившись, храбро двинулись вверх. Я не была полной, только выше их обеих сантиметров на восемь-десять. Уже в конце подъёма, новый приступ смеха накрыл шедшую впереди Алю. Она громко зафыркала и-и-и… отпустила каталку. Удержать на подъёме каталку маленькой и хрупкой Кате было не под силу. Её просто снесло. Каталка развернулась боком, на бешеной скорости скатилась вниз, выломала разделяющие двери, выехала в перпендикулярный коридор и с адским грохотом врезалась в стену. Меня подкинуло, наверное, на пол-метра, не меньше, перевернуло в воздухе, и я упала на живот поперёк каталки, свесившись по обе её стороны как тряпичная кукла. Упасть совсем мне не дала зацепившаяся простыня. От удара перехватило дыхание и потемнело в глазах. «Теперь точно в морг!» — пронеслось у меня в голове.

— Ты  — живая? — робко спросила Аля,  всё ещё смеясь, хотя я слышала, что она не на шутку напугана.

— Убью! – простонала я в ответ.

Надо же было так попасть! И ведь почти же не пила!

Девчонки снова уложили меня на каталку. Оставшийся путь до родного хирургического отделения проделали без приключений. Девчонки сгрузили меня на кушетку на посту и принялись, игнорируя мои слабые протесты, упражняться в пропедевтике, дабы выяснить, насколько серьёзно мне повредило сочетание алкоголя, димедрола и падения. Не найдя ничего серьезнее огромного синяка, подруги, с видом опытных докторов посоветовали мне  сделать с утра рентген и отчалили к себе в неврологию.

Я лежала в темноте с открытыми глазами, они упорно не закрывались, и мысленно обещала о, себе, что больше никогда, ни капли в рабочее время. И ни какого димедрола, даже если буду умирать! Мне было до безумия страшно, что если кому-то из больных станет сейчас хуже или кто-нибудь тяжёлый поступит, или придёт главврач. А ещё мне нужно было любым способом прийти в себя к двум часам ночи, потому, что  больному из седьмой палаты на это время были назначены антибиотики. Внутривенно. Заведующий нашим хирургическим отделением, в отношении антибиотиков был сущим зверем: назначено сделать в два часа, значит надо сделать. Не дай бог сделать четвертью часа раньше или позже.

Способность двигаться постепенно возвращалась, но не так быстро, как того требовали обстоятельства. Хуже всего было с ногами, а может со спиной. Привести тельце в вертикальное положение и заставить его в таком виде двигаться оказалось до невозможности сложно. Я всегда подозревала, что прямохождение  –это ошибка. В эволюции что-то явно пошло не так.

Опираясь на стену и периодически сползая по ней на пол, я доковыляла до процедурной, развела антибиотик, подготовила систему для инфузии. Руки уже работали. Оставалось добраться до палаты.  Я попыталась использовать стойку для капельниц как дополнительную точку опоры, но проклятая стойка только вносила разлад в мои без того неуверенные шаги. Она то уезжала вперёд, то у неё заклинивало колесо, и она останавливалась, грозя опрокинуться и завалить меня.  По стеночке, по стеночке, я, наконец, добралась до седьмой палаты, и тут стенка кончилась. Кровать моего пациента, пожилого полковника, находилась по центру у окна. Столь необходимую мне стену справа и слева перекрывали кровати. Последние были предательски низкими и в качестве опоры не годились. Мне предстояло преодолеть три метра пустоты.

Полковник Н. не спал и с живым любопытством наблюдал, как к нему в палату на четвереньках вползает медсестра. Безропотно, как подобает настоящему мужчине, он закатал руку, работал кулаком.  А вены у него были хоть плач, не толще волоса.

В те далёкие времена, все уже знали про внутривенные пластиковые катетеры и иглы-бабочки, но многие их ещё даже в глаза не видели.

Как ни странно, я попала в вену, сама не пойму как, сняла жгут, зафиксировала иглу.

— Я сразу понял, что вы настоящий асс, — с уважением произнёс полковник, когда я выползала из палаты.

Утром я уже твёрдо стояла на ногах.

Полковник долгие годы оставался моим хорошим другом и пациентом. Каждый год, на день медика, он, смеясь, дарил мне бутылку шампанского и пачку димедрола.