Федюнька

О нем писать — бесполезно. Его знать надо было. Если слышите о нём впервые, взгляните на фото. Оно всё расскажет, без утайки.

Мы с ним почти ровесники. Я начала 1962-го, он — конца. Учились в одной альма матер, на одном факультете, я на курс старше.

Знал его с восемнадцатилетнего возраста. Я тогда был старостой кружка, он ко мне в кружок пришел. Просто в дверь постучал, и зашёл. Сначала зашла улыбка. Она никогда не сходила с Федюнькиного лица. Он и на фото — весь в ней, в улыбке.

Потом, после института, судьба свела нас в одной клинике. Он был первым, кто подошел после утренней конференции. Поздравил с прибытием. Он в отделении приобретенных пороков сердца, я — в реанимации.

Сказать, что умница, каких мало? — ну, да, так и есть. Сказать, что вежливый, добрый и безупречно воспитанный? — конечно, это про него. Но не это главное.

Он — пахарь. Там, где другие уставали, ломались, отступали, он, стиснув зубы, шел вперед. Шел в профессии, шел в знаниях, шел в оперативном хирургическом мастерстве, а не по головам и не по трупам коллег.

Перефразируя Киплинга, хирургия есть хирургия, реанимация есть реанимация, и вместе им никогда не сойтись. Хирургам, в основном, до ламбады на реанимационные проблемы, et vice versa. У всех своя зона ответственности. Федюнька был не таким. Он вникал во всё, на что обращал внимание.

Я тогда занимался весьма специфическим разделом реаниматологии, интенсивной респираторной терапией. Конец восьмидесятых, самое начало девяностых. Литературы по проблеме на русском нет, аппаратуры в стране кот наплакал. Всё на пальцах, всё на личном опыте, многие вещи, что сейчас стандарты де факто, тогда только начинались.

С Федюнькой мы часто совпадали на дежурствах. Казалось бы — что ему до моей специфики, он же хирург. Нет, его интересовало всё, и чем больше тонкостей, тем интереснее. Я спрашивал — Федюнька, нахрена тебе эти реанимационные заморочки? Он смеялся. Говорил — вот создам свое отделение, нужно будет реанимационную службу тонкостям учить, так что давай, делись! Улыбался. А уж сколько он мне инсайда по приобретенным порокам надавал, ни одна монография бы не дала.

А я и не жадничал. Мне так приятно было видеть хирурга, кто из себя звезду не строил, а делал дело — по всему спектру проблем, такого хирурга, для кого не было мелочей. Ведь именно в них кроется тот, кого называть тут не хочу.

Да. Он из себя звезду не строил. Он ей был.

Мне иногда страшно было на него смотреть: он из клиники не вылезал, из операционной и с дежурств. По двое-трое суток. Говорил я ему, Федюнька, дурачок ты, окстись, сбавь темп, ты что, железный, что ли? А он в ответ — Миха, хирургия такая штука, жизни не хватит! Спешил.

На мое двадцативосьмилетие, помню, заходит такой хитрый в ординаторскую, улыбкой фирменной светится — иди сюда, говорит. Иду. Достает из широких штанин оперформы хромовую кассету. Jesus Christ Superstar. Довольный, веселый. Говорит, вчера альбом фирменный дали на денек, так я две записал — одну тебе, другую мне. Я потом хромач этот до дыр заиграл.

Много лет спустя. Уже доктором наук. Уже завом своего отделения — еще бы немного, под него точно бы клинику открыли. Ночью. Соперировал экстренного больного, сказал — в кабинет пойду, прикорну на диванчике. Утром на пятиминутку не вышел. На стук в дверь не ответил. А что стучать-то — дверь открыта.

Не завидую тому, кто зашел первым.

Любимому моему Федюньке не хватило жизни. Столько сотен сердец по-новой руками своими запустил. А собственное — подвело. До 51 не достучало. Семеро мал мала меньше без папы, жена без мужа. Вот как это?!

Я пять лет ничего не знал. Вчера только узнал. Я не знаю, что сказать. Видя, как он улыбается. Черно-белым, с газетного снимка. Чушь какая-то. Для меня он навсегда остался в цвете.

18.11.2018

===

Памяти кардиохирурга, доктора медицинских наук, Федора Владимировича Кузнечевского (12.12.1962 — 08.11.2013).

===

Ниже текст первого и единственного интервью, взятого у Феди за всю его жизнь. Хорошо получилось. Не пошлое.

===

Галина Шинкаренко

СЕРДЦЕ КАРДИОХИРУРГА

Газета «Химкинские новости», суббота, 29 декабря 2007 года.

127 операций на сердце впервые выполнено в 2007 году в клинической больнице № 119. И заслуга в этом прежде всего кардиохирурга доктора медицинских наук Федора Владимировича Кузнечевского.

Родился он в Сибири — в городе Томске. Родители часто были в разъездах, поэтому мальчик учился то в Томске, то в деревне у бабушки. И так до пятого класса, пока семья не переехала в Москву. В десятом классе Федор прочитал книгу «Мысли и сердце» блестящего хирурга Николая Михайловича Амосова, талант которого дополнял еще и писательский дар, а также роман «Нежелательные элементы» легендарного кардиохирурга из ЮАР Кристиана Барнарда, который провел первую в мире операцию по пересадке донорского сердца, и понял — это его. «Буду хирургом», — заявил он родителям. И несмотря на то, что в роду врачей не было, поступил в 1-й медицинский институт имени Сеченова.

Уже с первого курса Кузнечевский посещал всевозможные научно-студенческие хирургические кружки, делал доклады, оперировал собак и крыс. Первая в его практике операция на человеке была относительно простой — удаление аппендикса. Впоследствии он выполнял их неоднократно, находясь на практике в разных районах Тульской области.

— Но всегда меня влекла сердечная хирургия, — рассказывает Федор Владимирович. — Сразу же после окончания института я попал в Научный центр сердечно-сосудистой хирургии имени А.Н. Бакулева, где научные интересы привели меня в отделение приобретенных пороков сердца. С него и начался мой путь в области сердечно-сосудистой хирургии.

Молодому врачу повезло. Его учителем стал известный ученый и блестящий хирург — доктор медицинских наук, профессор Анатолий Иванович Малашенков, который выполнил более трех тысяч операций в условиях искусственного кровообращения у больных с приобретенными пороками сердца и патологией аорты.

В Институте Бакулева молодой хирург начинает оперировать не сразу. Его долго готовят к этому. Вообще-то так же долго и трудно происходит все и за рубежом. К примеру, в США полноценным кардиохирургом становятся лишь после 35 лет. А до этого времени учатся.

— Первую операцию — протезирование митрального клапана — я сделал в 1991 году, — вспоминает Кузнечевский. — Не скрою, очень волновался. Ведь после начала искусственного кровообращения и остановки сердца времени терять нельзя. Недопустимы никакие отклонения — чуть в сторону, глубже, выше и тому подобное. Но мне ассистировал сам Анатолий Иванович Малашенков. «Не спеши, Федя. Все идет хорошо», — подбадривал он. Присутствие такого человека придавало уверенности. Но вот имплантация протеза клапана закончена. Последние швы на левом предсердии. Сердце вздрогнуло — и… заработало. Сначала неохотно, затем энергичнее и, наконец, начинает рабочий ритм. Честное слово, к этому невозможно привыкнуть даже сейчас!

На протяжении нескольких лет Кузнечевский занимался в основном клапанной хирургией. Защитил кандидатскую диссертацию по реконструктивным операциям на митральном клапане. А затем перешел в городскую больницу № 15 к доктору медицинских наук, профессору Николаю Леонардовичу Баяндину, заведующему отделением сосудистой хирургии.

— Там я впервые сделал операцию аортокоронарного шунтирования, где также мне ассистировал сам Баяндин, — продолжает доктор. — АКШ относится к разряду наиболее сложных операций. Ее суть заключается в создании нового пути кровотока в сердце, обходящего участки стеноза. Николай Леонардович — очень сильный человек. Он смог в условиях городского здравоохранения поставить операции аортокоронарного шунтирования на поток и при этом заниматься научными исследованиями. Я очень благодарен судьбе, что мне довелось работать с ним на протяжении семи лет.

Там же у Кузнечевского родилась идея заняться докторской диссертацией по аневризмам восходящей дуги аорты. Ее он уже писал на базе Российского научного центра хирургии РАМН. Научным руководителем был академик Юрий Владимирович Белов, первый хирург в России, который целенаправленно занимался проблемами дуги аорты, точнее адекватной защиты мозга при операции дуги аорты.

Г.Ш.: — Как вам везет! — восхищаюсь я. — Каким образом удавалось сотрудничать с такими выдающимися специалистами?

— Я сам выходил на них. Конечно, судьба дарила мне подарки, но я всегда искал людей, у которых можно научиться всем тонкостям профессии.

Г.Ш.: — Вы привыкли к тому, что работаете на таком ответственном органе, жизнь без которого уходит мгновенно? Не стали ли для вас эти операции рутинными?

— Я не берусь за операцию, пока не продумаю каждую деталь, от начала до конца. Каждый раз, идя в операционную, собираюсь, концентрируюсь и всегда волнуюсь. Ведь на карте — человеческая жизнь. А слово «рутина» к кардиохирургии пока не применимо. И Баяндин волнуется, и Белов, который делает уникальные, неповторимые операции.

Кардиохирургия не может считаться той сферой, где хирург спокоен. Здесь встречаются десятки подводных камней, которые надо предвидеть и вовремя их обойти. И трудно передать то ощущение счастья, когда спасаешь человека, видишь, что помог ему отойти от края пропасти.

Г.Ш.: — Предыдущее место вашей работы — 15-я городская больница в Москве. Что привело в клиническую больницу № 119?

— Перспективы, которые здесь открываются. Приглашая меня в Центр сердечно-сосудистой хирургии Федерального медико-биологического агентства, его руководитель — доктор медицинских наук Александр Витальевич Троицкий пообещал, что я смогу заниматься и протезированием клапанов, и АКШ, и операциями на аорте, а также любыми поисковыми операциями, которые на сегодня существуют в области сердечно-сосудистой хирургии.

Кроме того, привлекло и техническое, и технологическое оснащение Центра, позволяющее применять современные технологии и методы диагностики и лечения больных. К тому же мы всегда чувствуем отеческую опеку главного врача больницы Василия Константиновича Агапова, который постоянно контролирует лечебный процесс в Центре, интересуется исходом каждой операции на сердце, часто беседует с больными до и после операции.

Г.Ш.: — Вы еще человек молодой. Вам всего 45 лет. Кандидатскую и докторскую защитили. Что впереди?

— Впереди самое интересное. Те поисковые операции, о которых мы с Александром Витальевичем мечтаем. Суть их в том, что часть операции на восходящем отделе аорты выполняется открытым способом, а другая — эндоваскулярным. Подобный способ позволяет снизить риски, летальность и осложнения. Несмотря на то, что пока у нас летальность вписывается в европейские стандарты и составляет 3,5 процента, мы хотим ее снизить. Эту цифру мы не скрываем, так как не боимся правды. Лучше честно сказать, чем замалчивать ситуацию.

Конечно, человеку трудно согласиться с ситуацией, когда не остается другого варианта, кроме оперативного вмешательства. Все мысли подчинены страхам и надеждам. И доктору необходимо утвердить больного во мнении, что хотя каждая операция таит в себе опасность, но эта опасность несравнима с тем, что несет в себе болезнь. К сожалению, с операцией очень часто безнадежно опаздывают. Так, например, случилось с больной из города Сарова с расслоением аорты. Уже во время операции процесс расслоения распространился и на коронарные артерии. В результате женщину спасти не удалось.

Но мы должны были дать человеку шанс на жизнь, даже если он минимален, — говорит Федор Владимирович. — К сожалению, это не удалось. Хотя для науки, как это ни цинично прозвучит, одинаково ценны как положительные, так и отрицательные факты. Уже в стенах этого медицинского учреждения я слышала, что операции на клапанах и аортокоронарное шунтирование не продлевают жизнь, а лишь улучшают ее качество. Кузнечевский решительно не согласен с таким утверждением, считая это устаревшим мнением. АКШ снижает риск внезапной смерти, риск развития летального инфаркта. Это несомненно.

И привел такой факт из практики 119-й больницы. У троих пациентов развивался острый инфаркт, что подтверждалось биохимическими анализами крови. Врачам удалось сделать операцию АКШ и спасти больным жизнь.

К сожалению, чаще всего инфаркты случаются не из-за глубоких изменений в сердце, а в результате реакции на какой-нибудь отрицательный психологический раздражитель: клевету, склоку, черствость, а особенно хамство и грубость. Немалую роль играют страхи — за своих близких, за их и собственное будущее. Поэтому основную ставку надо делать не на операции, а на сохранение собственного сердца. Беречь, что имеем.

В отделении кардиологии мне сказали, что доктор Кузнечевский очень внимательно относится к пациентам в послеоперационном периоде. Заходит в палаты, дает советы — как больному, так и врачам. Хотя вроде бы уже сделал свое дело, и душа у него не должна болеть.

— Она все равно болит. Чисто по-человечески и по законам коллегиальности, — замечает кардиохирург. — Выхаживание человека после операции имеет немаловажное значение.

Наверное, именно поэтому многие пациенты, прооперированные в прежних местах работы доктора, обращаются к нему за консультациями сюда, в 119-ю больницу. Но вернемся к душе...

Г.Ш.: — Вскрывая грудную клетку, вы видели душу хотя бы раз?— задаю шутливый вопрос.

— Насколько я знаю, пока ее никто не видел. Хотя, по моему мнению, человек — это проводник души, а душа — это Господь Бог.

Г.Ш.: — А теперь снова к делам земным. Вам приходится по 6 — 8 часов стоять за операционным столом, где нужны не только хорошее зрение, чуткие руки, но и прекрасная физическая форма. Тот же Николай Михайлович Амосов разработал собственный комплекс упражнений, бегал по многу километров каждый день, занимался с гантелью. Что позволяет вам постоянно быть в форме?

— Здоровье — это счастье человека. Поэтому стараюсь плавать, кататься на велосипеде и лыжах, увлекаюсь быстрой ходьбой. Только так достигаю высокой работоспособности.

Что ж, доброго здоровья вам, Федор Владимирович! Ведь завтра — новые больные, новые операции, которые потребуют чрезвычайного напряжения сил. Счастья и осуществления всех задумок в новом году!