Дневник и фото - 1971

4 января 1971 г.
Посмотрел во ВГИКе выставку работ студентов художественного отделения: какого же  высокого класса мастеров здесь воспитывают – я в Суриковском институте не видел никого подобного!  Обнажённая натура вообще на «пять» с плюсом. Только вот через полчаса начинаешь свирепеть – своего лица нет ни у кого: Веласкес, Рубенс, Ренуар, Модильяни… И тут начинаешь понимать: они же учат копиистов! – делай кракелюры и неси на рынок фальшаков. А живописцы со своим лицом в кино никому не нужны.
На самом деле, я пришёл посмотреть фильм своего детства «Багдадский вор», коим и заел художественные впечатления.

16 января 1971 г.
Идя на комсомольское собрание, рисую на закрытых веках открытые глаза, надеваю очки, сажусь в последнем ряду и дремлю, пока замполит не начинает кричать: «Ты почему не моргаешь? Моргай!..» Его «мудризмы–замполитизмы» и записывать лень:
     – На западе галопирует инфляция и безработица, массовые экраны захлестнула волна сЭкса и стриптизМа!
     – Комсомольцы, вы ничего не читаете! Вы даже не знаете, где находится полуостров МангАшлЫк, а там нефть!.. Как нет на карте такого полуострова? Ну вы даёте!..

17 января 1971 г.
Тряхнули с Димычем стариной – в …дцатый раз посмотрели «Безумный, безумный, безумный мир». И вышли из кинотеатра с шишками на лбах! В сцене гонок, когда машины стучатся боками одна об другую и обе летят на телеграфный столб, я при подъезде к нему вильнул вправо, а Димыч влево, и так впотьмах сошлись лбами, что  искры из глаз посыпались. Забавно, что «ехали» мы в разных машинах.

25 января 1971 г.
Провинциальный сборничек стихов Николая Майорова, убитого на войне. Читая его, чётко понимаешь: не сгори то поколение молодых поэтов – вся картина советской  поэзии была бы иной:
          «Я шел, весёлый и нескладный,
          Почти влюблённый, и никто
          Мне не сказал в дверях парадных,
          что не застёгнуто пальто – абсолютный Евтушенко. А вот с эстетикой у Майорова обстояло туго, что, в общем-то, понятно: «безумный страшный Врубель» – не иначе как от Горького, оказавшего на это предвоенное поколение огромное влияние.               

1 февраля 1971 г.
Погиб поэт Николай Рубцов. Близкий к литературным кругам, художник Деревянко рассказал, что конец его был нелеп и жуток: мертвецки пьяным был задушен женой,    которую довёл до сумасшествия своими садистскими привычками (тушил об неё сигареты, бритвой полосовал). Её и судить-то вряд ли будут – упрячут в психушку до конца дней.  А из Рубцова сделают великомученика  и жертву жизненных невзгод,     благо биография позволяет. Человек он был наверняка тяжелый, но поэтический голос его свеж и звонок (права Цветаева: в жизни сорно – в тетради чисто).

7 февраля 1971 г.
Потихоньку отхожу от контузии, нанесённой просто И. И Танечкой как бы прощён за свою любовную историю:  правда, какое дело Музе до похождений её несдержанного пиита? А вот то, что И. никуда не делась и периодически появляется, совсем ни к чему. Сегодня прихожу – сидит у меня на диване и альбом импрессионистов листает. «И что это означает?» – говорю. Пожимает плечами: «Соскучилась». Мама давно махнула на нас рукой – только сетует: «Хорошая девчонка, одна беда – шалавая».

16 февраля 1971 г.
Посмотрели с Танечкой «Затмение» Антониони. Цензура у нас работает чудно: когда Делон разрывает на Монике Витти платье, голую грудь купировали (нельзя), а когда   голова её лежит у Делона на бёдрах, а он так долго копается у неё в волосах, что зал начинает зевать от скуки, – это оставили (ничего же не видно).
Танечка про кино: «В нём только и есть, что бочка с чистой дождевой водой, которую к концу фильма загадили». (А это уже камушек в мой огород.)

20 февраля 1971 г.
В школе мы так хорошо прошли Льва Толстого, что теперь открываю его заново. При этом – с самых азов, с каких-то мелочей. Начинаешь читать совсем не выдающийся вроде бы рассказик «Алёша Горшок» и вдруг спотыкаешься на абсолютно гениальной фразе: когда барыня, запретившая своему  крепостному парню жениться на дворовой девке, спрашивает, бросил ли он глупости свои, «Видно, что бросил, – сказал Алёша, засмеялся и тут же заплакал». То есть между «засмеялся» и «заплакал» можно сто–двести слов поставить, описывая происходящее в тот миг в его душе, что наверняка и сделал бы виртуозный рассказчик, но у Толстого романное дыхание, и ему не нужно выкозюливать мелочи – столкнул два разных понятия и пошел дальше. Так что там говорил Хемингуэй про девять десятых айсберга под водой?

22 февраля 1971 г.
«Начало» Глеба Панфилова – фильм в фильме – очень хитрый: конечно же, гениальной Инне Чуриковой роль Жанны Д’Арк в нашем кино заказана, а в таком варианте всё получилось (почему-то считается, что Чурикова с её внешними данными – пародия на советских женщин, как Ролан Быков – шарж на гармоничных строителей коммунизма).

23 февраля 1971 г.
«Король Лир»  Козинцева. Всё вроде бы грамотно и хорошо, однако есть одно «но». Все, кто вспоминает Жерара Филипа, рассказывают, что любую роль на протяжении всего спектакля он играл в половину своих возможностей, и только в ключевой момент включал весь свой актёрский дар, чем достигал невероятного эффекта. Так бы сделать  и Козинцеву, но в сцене бури они с Ярветом взяли столь высокую ноту, что просто сорвали голос, и в финале, когда нужно было закричать, голоса-то и не хватило. Зато сцена бури какова!
Очень хороши все прибалты, Волчек и абсолютно гениальный Олег Даль.

3 марта 1971 г. 
«Почта на юг» по Экзюпери в филармонии. Отличный ансамбль: Гафт, Тараторкин, Толмачёва, Калягин, Бурков. Постановка Еланской, балетмейстер Лиепа.

5 марта 1971 г.
«Диалоги» по Пушкину в постановке Владимира Рецептера: очень хорошо и не так тяжеловесно, как «Гамлет», которого второй раз вряд ли выдержу.

8 марта 1971 г.
На 23-е февраля наши студийные дамы отчебучили – подарили всем мужикам по флакону «Шипра» (я свой пузырёк вообще забирать не стал – оставил в коробке в монтажной). Так сегодня кто-то отыгрался – вылили весь одеколон в коридоре вдоль плинтуса – теперь к нам не войдёшь. Даже в метро соседи отсаживаются.

13 марта 1971 г.
Органный концерт Гарри Гродберга в зале Чайковского. Завело так, что не утерпел – проник за кулисы.  Музыкант сидел среди цветов на диванчике,  смешно вывернув ноги, и мой ошалелый вид не возмутил  его спокойствия:  «Вам что-то нужно? Автограф?».  Нет, говорю, вы мне можете внятно объяснить, почему Бах и Моцарт – гении?  Он  поднял на меня  грустные еврейские  глаза: «Потому  что они делали невозможное. У Паганини, например, есть несколько этюдов, сыграть которые возможно лишь имея тринадцать пальцев. Сегодня таких скрипачей в мире нет».

14 марта 1971 г.
Только из польского «Экрана» и разговоров узнали,  что умерла Изольда Извицкая – едва ли не самая красивая и сексуальная из наших звёзд. Нашли её чуть не через  десять  дней после смерти – протухла  в своей квартире, и никто не хватился. То есть «Монолог Мэрлин Монро» Вознесенского можно читать с поправкой на советскую актрису. А как хороша она в «Сорок первом» с Олегом Стриженовым!

18 марта 1971 г.
Оказалось, мои сослуживцы не читали «Письма из Русского музея», и теперь каждый день я на час откладываю работу – читаю вслух Солоухина для пятерых благодарных слушателей (кроме Бабийчука и Славки, в нашей комнате  ещё три тихие художницы). Общее мнение: эту книгу надо учить в школе, как «Родную речь».
А замначцеха майор Васин как сквозь дверь слышит: заходит всякий раз, едва достаю книжку. И хорошо, если она издана советским издательством, а не пришла от Серёжи.

21 марта 1971 г.
С трудом удаётся совмещать занятия у Райхельгауза и Борину секцию:  не то чтобы две не тяну, но они часто совпадают по дням и времени, так что едва успеваю.
               
29 марта 1971 г.
Когда писателя не печатают – можно работать «в стол» (бумага и карандаш всегда найдутся). Кинорежиссёрам труднее (необходимы техника, плёнка, актёры), но и они выкручиваются. Элему Климову после «Добро пожаловать!..» перекрыли кислород, так он за копейки сделал документальный (читай – перемонтажный) фильм «Спорт, спорт, спорт!» – потрясающий!  Просто фильмов о спорте у нас пруд пруди, а вот так легко  состыковать человеческую историю Брумеля, хронику с Гитлером и байки старого массажиста (сказ про кулачный  бой опричника Кирибеевича с купцом Калашниковым просто на грани фола), а финал озвучить стихотворением Беллы Ахмадулиной в её  исполнении – эта смелость многого стоит.

30 марта 1971 г.
По Есенинскому бульвару шкандыбал феноменальный тип – в синих джинсах, синей рубашке, синем пиджаке, синюшных ботинках, синих носочках и галстуке. Даже стёкла здоровенных очков, через которые модник взирал на мир, тоже были синие. Он вразвалочку шел нам навстречу, запихнув ладони в карманы внатяжку сидящих на нём штанов, и за десять шагов было видно, что молния расползлась, и в ширинке светится что-то голубенькое. Когда парень поравнялся с нами, Бабичук сказал ему:
     – Старичок, у тебя зиппер полетел!
     – А я знаю! – кокетливо ответствовал парень.
И мы долго глядели ему вслед, раззявив рты.

4 апреля 1971 г. 
«Ромео и Джульетта» Дзеффирелли» – классическая экранизация, где роли героев исполняют их ровесники. Ромео, Тибальд и Меркуццио просто великолепны, девочка послабее, но в ансамбле всё же смотрится достойно. Что ещё интересно, реальную Верону постановщики  вообще в Италии снимать не стали – нашли ей заменой колоритный испанский городок.

9 апреля 1971 г.
Чуть не лишился пальца. По ходу работы обрезал фотографии и что-то рассказывал мужикам в комнате. Металлическую метровую линейку прижимал большим и указательным и, выровняв фото, не глядя полосовал ножом. Ну и... только ноготь помешал мне отхватить фалангу большого пальца. Увидев кровь я, не переставая говорить, отвернулся к раковине за моей спиной и сунул руку под холодную струю. Кровь не останавливалась, а тут Бабийчук подошёл вымыть кисточку и начал на меня орать. В итоге ребята пошли за бинтом, а я, зажав большой указательным, поднял руку и опёрся на шкаф. Тут в глазах словно закрылась диафрагма, а когда зрение вернулось – увидел только потолок: упал и опрокинул на себя шкаф. Почему завалился – понять не могу, тем более, что вида крови никогда не боялся.
Возвращаясь домой, только и думал, что о своём обмороке. В автобусе стоял, держась порезанной рукой за поручень под потолком, и начал вспоминать все детали. Восстанавливая события, дошёл до того момента, как поднял руку на шкаф, потёр место пореза и... опять выключился. Когда проморгался, сидел на месте для инвалидов, под любопытными взглядами сердобольных пассажиров.

14 апреля 1971 г.
В Доме кино одним сеансом – американские фильмы «Инцидент» и «Подонки», уже и купленные, и озвученные, а всё равно никак не выходящие на экраны. По той причине,  что власти боятся  подражания. Вроде бы глупость, но ведь свежо в памяти, как после выхода польских «Крестоносцев»  вся Марьина роща, наделав мечей и щитов, билась проезд на проезд, и в больнице отца травматология оказалась битком набита рослыми мужиками с переломанными костями и с сотрясением последних мозгов.
 
16 апреля 1971 г.
«Наша школьница» по-прежнему здоровается с нами, и стала темой частых наших разговоров:
     – С чего она сегодня не такая, как всегда? – как обычно начинает Бабийчук. – Откуда появилось в ней такая грация, пластика…
     – Э, так у неё сейчас время такое, – фыркает Славка, топорща усы, и самодовольная физия выдаёт готовность языка выдать какую-нибудь сальность.
     – По-моему, она влюбилась, – предполагаю я.
     – Ты тоже заметил! – удивляется Бабийчук.

24 апреля 1971 г.
Ленинский субботник прошёл бурно и весело. Утром замполит полковник Лебедев раздал комсомольцам задания: девочки будут грабить территорию, а мне и художнику Славе Деревянко доверено придать товарный вид бюсту Ленина напротив главного корпуса.
Дело в том, что студия долго не имела никакого бюста вождя, и год назад замполит нашёл решение – приволок метровый статуэт из папье-маше, с табличкой  «Для  кабинетного использования», но издали смотревшийся вполне монументально.
Перед тем, как впякали его на постамент и приклеили суперцементом, одолевали нас сомнения: «Размокнет быстро, товарищ замполит! Он же полый внутри!» – «Не успеет, мы его водонепроницаемой красочкой крыть будем!» И крыли – в зависимости от погоды и намечавшихся фактов шелушения.  Раз в квартал замполит сочинял в АХО заказ-наряд на два кэгэ краски масляной (в скобках: зелёной) для подновления бюста. «Товарищ замполит, почему зелёная?» – «Чем плохо? Красивый защитный цвет, и на патину похоже!» – «Не поймут!» – «Думаешь? Тогда под слоновую кость!».
И красили:  «под слоновую кость», каждый квартал, абы как, лишь бы не промокал. До тех пор, пока бюст не утратил портретное сходство с вождём. Люди со стороны гадали, почему у нас напротив главного корпуса стоит Хо-Ши-мин (краска стекала по бороде, слепила её с постаментом). И вот нам поручили ободрать, зашкурить и покрасить снова. Выполнили: не только обновили, но и вернули Ильичу портретное сходство, что удалось не без труда – вода внутрь всё же проникала, бюст был мягкий, кляклый...
Принимая работу, замполит решил внести посильную лепту – влез на стремянку, стал подравнивать макушку, сетуя: «Эх, голова-то у него пустая!» И вдруг, потеряв равновесие, цепляясь за бюст, оторвал у него ухо с краем глаза. На виду у всего коллектива! Пытаясь приладить фрагмент на место – продавил внутрь, а запустив руку до погона внутрь – вовсе всё развалил, утащил остатки в кабинет...

На другой день шутники украли бланк приказа, и на доске объявлений в проходной появилась цидулька: замполиту Лебедеву Е.Н. вынести  выговор за разрушение Ленина на глазах у масс, и приобрести новый бюст – бронзовый или мраморный – на средства замполита. Евгений Николаевич слёг...

27 апреля 1971 г.
После  субботника замполит  порадовал нас  фильмом  «Воспоминания  о будущем»: «По Деникину этому вся жизнь на Земле произошла от каких-то командировочных марсиан!»
А тут заходит в комнату:
     – Хочу к 9 мая устроить встречу с хорошим военным писателем. Кого посоветуете?
     – С Ремарком я бы встретился, а больше ни с кем не хочу, – сказал Бабийчук,
     – Читал, хорошо про войну пишет. Фамилия только плохая,  а с евреями сейчас…
     – Юра шутит, – пожалел я замполита. – Эрих Мариевич в прошлом году умер.
     – Вот  незадача, – искренне  вздохнул  Лебедев. – Так  и  уходят  они, недооценённые. А в Чехословакии почему безобразия случились? – Да потому что перестали уважать военных…
1-го апреля замполита разыграли – повесили на проходной объявление, что в его кабинете  продаются свежие огурцы, так наши  тётки с  кошёлками и потянулись – до вечера  гонял их по коридору. А после того, как на субботнике сломал статуэт Ильича, совсем захандрил: всё у него через пень колода. И ведь жалко его: он старается.

04 мая 1971 г.
Вечером идём с работы – на перекрёстке режиссёр Валя Каём с очень симпатичной монтажницей Линой ловят такси (в руках бутылка шампанского и сетка с апельсинами). Нынче за обедом расспрашиваем: и как любовное свидание? Дулся, молчал, потом сдался:
     – Никому, ребята, не советую. Лине как-то удалось переспать с Магомаевым, и после  этого её заклинило – до утра бормотала: «Не могу… не могу изменить Муслиму!..»
Да уж, врагу такого не пожелаешь.

13 мая 1971 г.
На киностудии у нас столовой нет – обедаем, кто где. Мы с Бабийчуком и Славкой облюбовали «стекляшку» в двух остановках от студии.  Кормят  там  вкусно  и сытно,  но и народу порядком – рядом ветеринарная академия, цветочный институт. То бишь, если  не успеешь  проскочить  до часа дня,  так и зависнешь  в очереди  к  кассе.  Вот   мы  и повадились брать еду без чека, прямо в окошке раздачи, и платить свои рубли  тётенькам в руки. Понятно, им ведь тоже выгоднее унести домой деньги, а не котлету заветренную, потому за рубль они кормят нас на полтора. Чувство голода напрочь заглушает в нас угрызения совести за нарушение социалистической законности, однако остальные посетители едальни, недоумевающие по поводу нашей якобы  бесплатной кормёжки,  решили объединиться  для  борьбы. 
Последней каплей стал обед на прошлой неделе, в процессе коего нам подали цыплят табака, которых не было в меню. Сев за столик, увидели, как вся очередь сгрудилась в одну кучу и от неё отделились трое:  решительной походкой направились к нам, встали напротив и хором сказали: «Мы протестуем!»
Больше они ничего не успели сказать, поскольку подошёл администратор и депутацию отогнал (очевидно, и ему от раздачи перепадает). Очередь же явно решила, что  мы работаем если не «в органах», то, наверняка,  в комиссионном магазине.
Началась холодная война: нам выражают «фэ» все посетители – едва входим, все  поворачиваются к нам спинами. Мы тоже перешли к военным действиям.
Этюд на память физических действий:  ставишь перед собой пустую тарелку и долго ковыряешься  в зубах,  пока все  не  перестанут  есть  в ожидании,  когда ты закончишь,  и тут  достаёшь что-то, кладёшь это на тарелку и начинаешь  с удовольствием есть, помогая себе ножом и вилкой...
Бабийчук любуется твоей пантомимой и тоже начинает ковырять в зубах – лёгкий взмах руки, и на середину столовой вылетает (из рукава) куриная кость с остатками кожи. Враг обращается в постыдное бегство.
Ну и хулиганы же мы!

17 мая 1971 г.
После Солоухина прочитали «Некрополь» Ходасевича, а теперь принёс Набоковскую «Лолиту». Наши дамы сперва возражали (порнографии им не хватало!),  а как стал читать – удивляются: и где здесь непристойности? А пугали-то!
После Набокова на очереди – «Москва – Петушки».

18 мая 1971 г.
Видели обалденного алкоголика. Он стоял на месте, хотя шёл. Ноги его словно существовали независимо одна от другой – когда правая шла вперёд, левая, описав в воздухе плавную дугу, шла назад, одним лишь носком касалась земли и поворачивала вокруг себя всё тело, постепенно принимая на себя его тяжесть. Во всех движениях алкаша была удивительна плавность,  как при съёмке рапидом.  Так он переступал  минут пять–семь,  а затем так же плавно опустился на асфальт, завалился на бок и замер. Интересно, что он пил?

19 мая 1971 г.
Бабийчук всех нас отоварил пластиночкой Новеллы Матвеевой. Я читал прежде её  стихи, про капитана без усов, который словно шхуна без парусов, даже и запомнил, но    в целом это большого восторга не вызывало. А тут голос автора – тихий, полудетский – дал ключик к понимаю её поэтики, и сразу всё слепилось в цельный образ. Не знаю, станет ли Матвеева мне близка, но то, что теперь и глазами буду читать её иначе – несомненно. При том, что ко всем бардам и поющим поэтам (Галич, Окуджава и Высоцкий тут вне ряда) отношение у меня насторожённое.

22 мая 1971 г.
На двадцатилетии Димыча – весь его гнесинский курс, с которым я за несколько лет успел подружиться.  Нынче центром внимания были милая Таня (у неё  дома мы 70-й Новый год встречали) и смурной Саша (из глухой провинции мальчик, приехавший столицу покорять).
После той новогодней ночи юноша подвинулся умом – внезапно влюбился.  Понятно,  я циник,  и никогда не поверю в то,  что Саша, три  года  Таню в упор не видевший, вдруг воспылал страстью к ней, а не к её номенклатурному жилищу. Но весь прошлый год он ходил сам не свой, а в этом январе стал дурнеть и сохнуть, и два  месяца  назад  подошёл  на переменке  к объекту вожделения и попросил ключи от её квартиры – якобы они к Консерватории подходят. Таня отшутилась, послала сокурсника  с этим вопросом в ректорат, откуда его прямиком увезли в Кащенко. Теперь Саша кое-как вышел на волю (с диагнозом «прогрессирующая шизофрения»), и друзья уговаривают Таню выйти за него замуж: счастливая – не из-за каждой с ума сходят.
А может, это взаправду любовь?               

25 мая 1971 г.
Обещал наш замполит  привести  на встречу с нами интересного человека, и  слово  своё сдержал. Собрали нас всех – режиссёров,  операторов,  художников  (только осветителей не позвали)  в актовом зале,  на трибуну взошёл полковник КГБ, перед собой положил увесистую папку и начал…
Про то, что оживилась нынче всякая шваль, вроде Даниэля с Синявским, льют воду на мельницу наших врагов.  А взять комитет в поддержку  Солженицына – почему там нет ни одного слесаря,  учителя,  инженера? – одни Ростроповичи да Вишневские (достал какую-то бумажку, потряс над головой), которые прячут на даче автора «Ракового корпуса», и вроде  бы можно музыкантишку  с певичкой прижать, так  ведь концерты у них на десять лет вперёд расписаны, и кто за них неустойку в валюте выплачивать будет?.. Или взять поэта  Евтушенко: когда наши танки вошли в Прагу,  этот пьяный мерзавец  вывалился  из ялтинского ресторана,  на четвереньках дополз  до  почты и дал телеграмму с требованием вывести наши войска из Чехословакии. Конечно, та  телеграмма дальше нас не пошла (еще одна бумажка, показанная оторопевшему залу),  но каков негодяй!.. И вся эта мразь именует себя совестью нации!..
Так нас просвещали часа два, и вышли мы из зала, как трахнутые пыльным мешком – спасибо Евгению Николаевичу,  отцу родному, – за такой прекрасный разговор.

27 мая 1971 г.
Не знаю, что говорят за нашей спиной, но догадываюсь –  ломают головы, на чём  спелась наша троица. И ладно бы ровесники,  а у нас разница аккурат в десять лет: мне будет 20, Славке – 30, Юре – 40.
Славку я люблю за талант и умение работать так, что чем больше делаешь, тем больше хочется.
А Юру ещё и за то, что он учит меня видеть. У него точный глаз и редкое умение определять по внешнему виду человека его сущность. Сначала он просто поражал своими маленькими чудесами, в которых была некая мистика, но постепенно я понял, что каждое явление, каждый факт имеют только им присущие черты, как бы свой запах, который можно уловить, обладая определённым навыком, но и это ещё не всё – нужно научиться по этим чёрточкам, по запаху  восстанавливать общую картину.  Я ещё так не могу, а Юрий Михалыч – умеет.

Бывают и совсем смешные курьёзы. На днях гуляли по центру и поравнялась с нами забавная девица, чей облик безошибочно выдавал добрую русскую провинцию. Встретясь с ней взглядом, Бабийчук вдруг спросил:
     – Ну, и как в Курске дела с погодой обстоят?
     – Когда уезжала, дожди шли, – скороговоркой ответила девица, явно ошарашенная вопросом.
Расспрашивая её про Курск, пошли дальше, и когда поравнялись с «Вандой», Юра у знакомой продавщицы купил провинциалочке перламутровую помаду. Когда она, рассыпаясь благодарностями, наконец попращалась, я сразу насел на Бабийчука:
     – Каааак ты?..
     – Веришь, сам не знаю. Просто когда я год назад был в Курске, там все в таких же кофточках ходили!
Вот вам и наитие.

28 мая 1971 г.
Войну с «ветеринарами» и «садоводами» мы  выиграли – посетителей  кафе стало меньше вдвое, а оставшиеся не поднимают глаз от тарелок. Радость победы омрачил приходом администратора, который сказал, что по нашей милости харчевня теперь не выполняет план.  Это тот самый случай,  когда победитель не получает ничего.  Дохулиганились! 

2 июня 1971 г.
Мама считает, что у меня запоздалое детство: после того,  как И. побудила  меня снимать её портреты и ню, а прежде в Манеже познакомился с прелестной моделью, пристрастился я к фотографии.  Но из всей фототехники у меня лишь «Зенит» и  замечательный «Любитель» 6 х 6,  а  хорошую фирменную камеру надо поискать. К   тому же я сильно потратился – купил по случаю великолепный итальянский велосипед (дзюдо хорошо развивает верхнюю половину, а ноги нужно качать отдельно). И маме  всё это видится детскими играми, в которые я слишком заигрался.
Между тем, я очень сожалею, что забросил акварель и масло, и вроде как уже ясно,    что жизнь моя пойдёт по другой колее, однако должны же мне пригодиться уроки по рисунку и композиции. И где ещё, как не в фотографии.

10 июля 1971 г.
Лето проходит преотвратно: отпуск не светит, в Москве тоскливо, на даче скучно – только велосипед и вносит в жизнь какое-то разнообразие: по вечерам катаюсь в Останкино, вокруг ВДНХ, а в субботу уезжаю на «Правду»: ровно час по отличному Новоярославскому шоссе, ещё не освоенному машинами.

21 июля 1971 г.
Посмотрел великолепный фильм Франкенхаймера «Поезд» с Бертом Ланкастером и    Жанной Моро: отличное мальчиковое кино, где авторы обошлись без мультипликации и комбинированных съёмок – если уж поезд сходит с путей, то рельсы завиваются в спирали и паровозы распахивают железнодорожные насыпи. При этом  героический  эпос, каковым является фильм, предельно драматичен – люди гибнут, спасая картины,   о которых не имеют  ни малейшего представления. Как чудесный Мишель Симон, не выкинувший стёртую монетку и за это поплатившийся жизнью…

12 августа 1971 г.
Сделал «разведку боем» – прокрался в Литературный институт. Познакомился с двумя славными парнями – Виктором Коркия и Андреем Богословским. Витя пытается перейти сюда из МАИ (наверняка не получится – здесь таких не любят),  Андрей поступает на дневной  к Льву Ошанину (и наверняка поступит, хоть после школы, без двухлетнего трудового стажа сюда не берут).  Богословскому-мл. всего 18, а  он уже не дебютант – написал рок-оперу «Алые паруса» (не только стихи, и музыку сочинил). Мой вопрос, почему он не пошел в композиторский институт, – Андрей пропустил мимо ушей, а потом я заметил, что два маленьких пальца на его правой руке не разгибаются (и ботинки ортопедические – очевидно, дефекты позднего ребёнка).
Весь вечер втроём слонялись по Тверскому бульвару, читали стихи, свои и чужие. Поэма Коркия «Пустая квартира»  оказалась такой прилипчивой, что с первого прочтения наизусть её запомнил.

07 сентября 1971 г.
Осень выдалась тёплая и дождливая, и дорога до киностудии превратилась в одну сплошную лужу, которую можно обойти лишь по узкой кромке асфальта, отирая спиной стену длинного жилого дома, а где по кирпичам и доскам, набросанным в воду.
Кое-как находя ногами сухие места, я почти что дошёл до угла, когда  навстречу мне вышла  ОНА. Как обычно, я ответил на её «Здравствуйте!» и тут девушка на миг потеряла равновесие. Я протянул ей руку, поймал узкую прохладную ладонь: её лицо оказалось совсем рядом. Никогда не виденное так близко, теперь оно неприятно поразило: кукольное, в следах неровно наложенной пудры, оно выглядело сильно измождённым, и слишком искусственным смотрелся на нём ярко накрашенный рот. Словно пытаясь увидеть что-то очень важное, я вгляделся в её глаза – тусклые, с  мелкими зрачками, но и они теперь  жили по законам лица и не было в них прежней  удивлённости миром.
До самых дверей студии я шёл, пытаясь понять, откуда мне так знаком этот взгляд, и вспомнил: так же смотрела Наташа, когда мы прощались...
Весь этот день у нас пошёл насмарку: Бабийчук был мрачен и молчалив, Славка вяло матерился в усы, у меня всё сыпалось из рук, и наши девушки сидели тихо,  как мыши, за своими чертёжными досками. Желая хоть как-то оживить эту тягостную картину, я предложил пойти пообедать.
     – Сколько можно жрать? – спросил Бабийчук. – Не заработали ещё на обед!
     – Уйду я от вас к чёртовой матери, – сказал Славка, и никто ему не ответил.

15 сентября 1971 г.
Три дня просидели в рабочем кинозале,  просматривая материал, который нам  пришлось дополнить анимацией. Жуткие съёмки в ленинградском военном госпитале: приходит красивый юный моряк, получивший смертельную дозу  радиации, ложится  на кровать, и в течение 28 дней оставшейся ему жизни камера фиксирует всё с ним происходящее:  выпадают волосы, ногти  и зубы,  отстаёт кожа,  вытекают глаза.  Потом – в цвете, на роскошном кодаке – морг, вскрытие: внутренности, мозг, печень, кишки… И сколь же нелепо смотрятся в этом ряду твои ожившие картинки.

22 сентября 1971 г.
«Япония в войнах» – жёсткий документальный фильм со всеми самурайскими прелестями, от сеппуку до массового убийства пленных. И, конечно, с камикадзе: последний поклон семье, прощальная чашечка сакэ… Нет, с этими ребятами воевать нельзя.

4 ноября 1971 г.
Бабийчук  устроил экскурсию на «Мосфильм». Были в цехе комбинированных  съёмок у Травкина  (летающая во гробе панночка в «Вие» – его рук дело), а что поразило – огромное количество гэдээровских детских железных дорог по всем углам – Борис Тихонович сказал, что в каждом партизанском фильме пускает их под откос десятками.
В знаменитом  главном съёмочном павильоне, разделённом на четыре секции, в одной рабочие разбирали декорации стилизованной крестьянской избы, а за углом монтировали  космический корабль  для «Соляриса» Андрея Тарковского  (не отказал себе в удовольствии заглянуть в задвинутую в угол секцию: внутри трубы – метра три в диаметре – всё сверкает фольгой и пластиком, а снаружи – доски, фанера, гвозди торчат).
Позавчера умер Михаил Ильич Ромм, снимавший здесь все свои картины, и его табличка ещё на дверях кабинета,  а возле  – ведро с живыми цветами...
Едва сели обедать – в столовую, галдя и бряцая железом, ввалилась целая рота эсэссовцев – свалили в угол каски и автоматы, встали в очередь на раздачу. Так и до инфаркта доведут – захотелось бросить в них гранату и выпрыгнуть в окно. А на дворе гигантская декорация Красной площади едва ли не в полный размер...
P.S. Душу свою киноманскую на «Мосфильме»  отвёл.

9 ноября 1971 г.
К октябрьской годовщине с помпой выпустили на экраны уникальную лабудень – фильм «Молодые». Что называется, социальный заказ – правильное кино о правильных парнях. Которые – рабочая косточка, прочны душой и телом: Джигарханян, Киндинов, их бригада коммунистического труда. На другом полюсе – зажравшаяся, холёная несоветская шобла: Ларионова, Тихонов-мл. и убогий тщедушный бард (пародия на Окуджаву), который поёт про Пушкина и цыган, а его все гонят, только что не взашей. Венчает нагромождение штампов – Родина-мать, в лице Ноны Мордюковой (великая актриса, она в этой мёртворождённой агитке – единственный живой человек).

11 ноября 1971 г.
Юрский в Зале Чайковского: Булгаков, Зощенко, Мопассан (рассказ «Награждён» –      это нечто по богатству интонации). На прощание – уже  размахивая билетом и крича,  что у него поезд через сорок минут, – стихи Александра Володина «Хобби».
В антракте взял для Танечки автограф у Сергея Юрьевича на его программке.

21 ноября 1971 г.
У Танечки есть подружка-сокурсница Вера – любвеобильная девица, постоянно пребывающая в сексуальной готовности, и теперь по неосторожности залетевшая.  И  всё бы ничего, только во всех больницах практикуются одногруппники, видеться с коими в абортарии Вере совсем не хочется.  Ну  как же я могу отказать своей  Музе,  благо отец летом перешел из 63-й  больницы в кожно-венерический диспансер, по-соседству с Мариинской больницей, где родился Фёдор Достоевский. И я у папы на новом месте  ещё  ни разу не был.
Звоню. После нейтрального «Алло?» – неизменное за двадцать лет узнавание:
     – А, Гера… Герусёк… Геруночек… хмырь болотный!.. 
Старался говорить бодро и жизнерадостно:
     – Привет, отец. Ты дедушкой стать не хочешь? – говорил, не узнавая своего голоса.
     – А что, есть такая возможность? – ответ после паузы.
     – Вроде как. Уже второй месяц пошёл.
     – И кто наша избранница?
     – Верой зовут, в медицинском учится, – говорил и пытался представить лицо отца: озадаченное? мрачное?
     – А фамилия у этой Веры есть?
     – Наверняка, – только тут сообразил, что ничего толком у Танечки не узнал. – Не знаю. Кажется, живёт в общежитии. Да и какая разница? – мы только раз и виделись.
     – Большего, как видно, и не нужно, – усмехнулся отец. – Приезжайте.
Вера, с которой через два часа я встретился у больницы, оказалась низкорослой невзрачной девицей,  вдобавок аляповато накрашенной,  так что  представлять  её  своей подругой сразу расхотелось, но отступать было некуда. В кабинете отца нас поджидал ещё один человек – нужный врач. «Максим Танкович, – представил врача отец, – а это мои дети!».  Верочке предложили сесть, а меня выпроводили в коридор: «Погуляй, ты своё дело уже сделал!»... 
Не помню, сколько ходил по вестибюлю, читая на стенах предупреждения о жутких последствиях  случайных  половых связей, пока Вера  наконец вышла – пунцовая, пряча глаза, и пришлось провожать её до метро.
Месяц прошёл, а вчера отец заглянул к нам домой. Когда мама вышла из комнаты, спросил: «Что твоя Вера? Всё в порядке у неё?» – «Ты о ком? Ах, да… наверное». – «Наверное? – отец побагровел. – ну и подлец же ты!» – «Как говорится, яблочко от яблоньки!» – огрызнулся я, и мне показалось, что отец сейчас меня ударит.
Вообще-то, если бы хорошо подумал, я не стал бы испытывать отца таким дурацким  способом. Но в той ситуации, в которую его поставил, он вёл себя вполне достойно.
А вот как во всей этой истории выгляжу я?..
               
29 ноября 1971 г.
Премьера «Гамлета» на Таганке: как вцепился в поручни кресла, так и просидел в онемении до конца, когда зал взорвался овацией. Если Владимир Семёнович когда–нибудь умрёт на этой сцене в этой роли – не удивлюсь, скажу лишь: «Вот прекрасная смерть!» А ведь до последней минуты не верилось, что всё получится, что будет именно ОН – нет в истории Таганки спектакля, который выходил так нервно и тяжело.

9 декабря 1971 г.
Получил Военный билет. Который оказался вовсе не белый, но красный. Где чёрным по белому: «негоден в мирное время, в военное – годен к нестроевой».
Неделю назад на медицинской комиссии испытал несколько неприятных минут, когда главврач вдруг спросил:
     – А когда подсечки делаете или кидаете через бедро, голова не кружится?
(Чёрт, секция Бориса же при ЦСКА!)
И сегодня комиссар, подписывая билет, сказал:
     – Может, послужишь Отечеству? Мы бы тебя в десантуру зачислили.
     – Спасибо, я лучше на киностудии МО СССР вам мультики рисовать буду.

20 декабря 1971 г. 
Умер Твардовский. Он уже в юности стал классиком – на экзамене в институте вытянул билет по своей поэме «Страна Муравия», а после «Тёркина» – действительно народным поэтом (по каноническому определению, поэт – тот, кто пишет именно поэмы, а все остальные – лирики).  Но главное детище  последнего  десятилетия – его «Новый мир», и то, как с ними (редактором и журналом) разделались власти, заткнув одну из немногих (наряду с «Юностью» и «ЛГ») либеральных отдушин,  – национальная трагедия.
Другой разговор, что «Новый мир» при Твардовском прославился публицистикой, прозой  и критикой, но отнюдь не поэзией,  которую главред отбирал по своему вкусу. Сейчас, над свежей могилой,  об этом говорить никто не решится, но через какое-то время будут вынуждены признать очевидное: для развития современной поэзии Александр Трифонович не сделал ровным счётом ничего.


ФОТО:  Мне 20 лет. Фото для Военного билета  / Москва, осень 1971 г.
© Georgi Yelin  /  Домашний архив

ФОТОАЛЬБОМ  к дневнику этого года – все 18 снимков привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/Mo1L-jG39mZ-Hg

-----


Рецензии