Братец Ноябрь

из всех двенадцати братьев-месяцев средне-северный человек больше всего не любит Листопада, или, как его стали называть уже в более юное время, Ноября.

конечно, люди всегда найдут, за что любить или не любить кого-то из других месяцев. братца Марта любили за яркое солнышко и внезапную оттепель, но не любили за столь же внезапные заморозки и ветры, поддуваемые шебутным братцем Февралём, никак не желающим отдавать своё место. братца Октября любили за богатство, щедрость и золотисто-огненно-рыжую красоту, которой он одаривал всех вокруг, но совершенно не любили за его перепады настроения, когда он то смеялся, разбрасывая на все четыре стороны поистине летний, солнечный жар, то вдруг плакал навзрыд, заливая все улицы пронизывающей моросью...

а в братце Ноябре, самом младшем из всех осенних братцев, никто не мог найти того, за что его можно было полюбить. промозглый, ледяной, серый, туманный, вечно угрюмый и вечно печальный... и нет уже в нём той золотисто-огненно-рыжей красоты Октября, и ещё не укутан он в великолепные белоснежные одеяния, как суровый, но добрый Декабрь. если в других братьях-месяцах всегда могли найти, что можно было бы полюбить, то в Ноябре, кроме единственного лишнего праздника — и того в России — не видели ничего хорошего, и никто из средне-северных людей не любил его. оттого и был он вечно угрюмым и вечно печальным, оттого и прятал своё грустное лицо от посторонних глаз за серым туманом-капюшоном своей куртки, оттого и дымил своей сигаретой в небо, напуская тяжёлые тёмные тучи без дождя и слёз. братья-месяцы пытались как-то подбодрить его, да даже у зеленоглазого златокудрого Мая с его вечно юной, наивно-детской добротой ничего не выходило...

и вот шёл однажды братец Ноябрь по миру и забрёл в один из городов. тут же небо затянуло непроглядной стеной из сигаретных облаков, а люди попрятались по домам, закрыли окна плотными шторами и начали сетовать, что Ноябрь украл у них радостное октябрьское солнце. "зачем же," — думал Ноябрь, печально вздохнув ледяным туманом, — "зачем же они сетуют на то, что солнца нет, если сами зашторивают свои окна плотными шторами?.." и шёл вдоль серых, до сумасшествия похожих друг на друга домов-муравейников, серых, как сигаретный дым, как сама кожа Ноября.

но в одном из домов окно оказалось не закрытым плотными шторами. более того, там горел тёплый свет, а форточка приветливо выглядывала на улицу. Ноябрю стало интересно, и он заглянул в окно, затаив дыхание, чтобы не заморозить случайного зазевавшегося. а у окна сидела, облокотившись на подоконник, худенькая, почти прозрачная, как воздух, девочка с большими и грустными глазами цвета грозовых туч — совсем как у братца Июля, подумал Ноябрь. девочка смотрела на серый мрак, отражающийся в её глазах, и, дыша на стекло, рисовала на нём причудливые узоры. Ноябрь удивлённо наблюдал за ней.

— привет. — внезапно и просто сказала девочка Ноябрю. тот от неожиданности отпрянул от зеркала окна и поспешил потушить сигарету — не хватало ещё, чтобы девочка простыла, при открытой-то форточке.

— п... привет... — ответил Ноябрь и удивился звучанию своего голоса вслух — так давно не разговаривал он. — а как ты...

— я вижу, — предугадывая его вопрос, сказала девочка, слегка вздохнув, — другие люди тоже могут видеть тебя... да только не могут терпеть, вот и прячутся.

— а как тут вытерпишь? — немного помолчав, вздохнул Ноябрь. слова давались ему с трудом. — совсем никакой пользы от меня, только Самайн с братцем Октябрём проводил — и всё.

— меня тоже никто не терпеть не может, — посмотрела своими серыми глазками на Ноября девочка, — говорят, я слишком грустная. а грустные на земле никому не нужны.

— стало быть, ты и меня терпеть не можешь? — спросил Ноябрь девочку, печально нахмурившись.

— нет, я тебя люблю, — так же внезапно и просто, как поприветствовала, улыбнулась девочка Ноябрю. — и я от тебя не прячусь.

— а за что меня любить-то? — удивился Ноябрь и провёл рукой вокруг; на деревьях туманом осел иней. — нет у меня ничего, кроме моего серого холода да сырости промозглой. и праздников никаких нет особенных... а даже если они и есть, их никто не помнит...

— день матери, — задумчиво произнесла девочка, медленно, словно кот, моргнув своими серыми глазами, — день благодарения. я помню эти праздники, хотя никто и не помнит даже, когда они празднуются. а ещё серый — мой самый любимый цвет. мне кажется, он самый красивый.

— почему? — удивлённо спросил Ноябрь.

— я не знаю. он загадочный. это чёрное и белое вместе. и у меня глаза такого же цвета... это единственное, что я люблю в себе. не знаю, — повторила девочка, слегка вздохнув и улыбнувшись Ноябрю, — он просто красивый. как ты.

...Ноябрь вдруг почувствовал, как за его спиной затеплился какой-то огонёк, и обернулся. солнце. уже не тёплое октябрьское, а ледяное ноябрьское солнце разрезало лучами краешек синевшего неба, струясь между облаков, словно волшебное золотое молоко.

— солнце?.. — без опаски ослепнуть, взглянул на прояснявшееся небо Ноябрь.

— солнце... я ещё кое-что забыла сказать, — посмотрела на него девочка, — за что я тебя люблю, если тебе интересно. ты всегда лучше всех понимал меня, хоть и ни разу до сегодняшнего дня не заглядывал в моё окошко. а я всегда лучше всех понимала тебя, хотя ни разу до сегодняшнего дня не решалась сказать тебе "привет". давай, — она взяла в свои худенькие прозрачные ладошки ледяную руку Ноября и мягко пожала её, — давай дружить. и у каждого из нас наконец появится друг, которого нам не хватало.

Ноябрь, впервые за всю свою жизнь улыбнувшись, пожал девочке руку в ответ.

— давай...

холодное солнце светило на всех радостным светом, пробиваясь сквозь сигаретно-серый туман. и во всех вдруг поселились искорки надежды, разжигающие в застывших душах огненное пламя, пламя, что обязательно поможет пережить любой холод, пламя, что обязательно поможет пережить надвигающуюся зиму, и всем казалось, что так было, есть и будет, и всем казалось, что Ноября есть за что любить, и всем казалось, что Ноябрь — прекрасен.